Текст книги "Звездный корсар"

Автор книги: Олесь Бердник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

Коля заглянул в отверстие. Снова туда лезть боязно. Но вдруг в глубине пещеры послышалось шевеление, что-то зашуршало. Ожил? Вот он, ползет!

Высокая черная фигура разогнулась и остановилась у входа, опираясь рукою о кручу. Лохмотья сползали с него, кусками падали на землю. Видно костлявые желтые руки, сухое коричневое лицо, запавшие глаза под густыми бровями. Черная борода ниже пояса. Человек сощуренными глазами смотрел на Днепр. Послышался скрипучий голос:

– Небесные врата!

Коля тоже бросил взгляд туда, куда смотрел гость из подземелья. Там полыхала в пространстве многоцветная радуга. Снова в небе сверкнуло. Прокатился, отражаясь в заоблачных закоулках, гром.

– Слышу твой глас, Господи! – радостно сказал незнакомец. – Удостоился приблизиться к вратам Твоим!

Парень удивленно прислушался к его словам. О чем он говорит? Но вдруг выходец из прошлого увидал Колю. В его глазах засверкали искорки. На узких губах – улыбка.

Прижав руки к иссохшей груди, он пошатнулся.

– Ангел Господень! – прошептал незнакомец и упал.

Коля бросился к нему. Неужто умер?

Припал к груди. Живой! Сердце стучит. Наверное, от резкой перемены потерял сознание. Надо бы немедленно отправить в больницу. Кого бы позвать?

Парень во всю прыть побежал к интернату.

Грохотал гром. Эхо катилось, потрясая основания Вселенной. В отблеске планетных пожаров летели над землею ангелы, трубили и метали молнии, поражая грешников.

Клокотала раскаленная лава, надвигалась на степи, леса, долины, испепеляла села и города.

Василий, еще не открывая глаз, уже видел картины Страшного Суда. И боялся подняться, ужасаясь стать свидетелем великой Божьей кары. Чувствовал, как его куда-то несут, моют. Вода лилась на измученное тело, слышались незнакомые приятные запахи. Как легко и чудесно! Наверное, ангелы отмывают его грехи, воскуряя фимиам, дабы приготовить Василия к Суду. Послышались голоса. Говорили нечто непонятное.

– Ну, Коля, теперь будет жить. Органы работают нормально. Но с питанием будем осторожны: только соки, компоты. Пока что. Исключительный случай. Глянь – одежда полностью истлела. Не удивлюсь, если узнаем, что он лежал в пещере сотню лет.

По-моему, здесь явление спонтанного анабиоза, искусственная летаргия…

– А что с ним делать, когда проснется?

– Не знаю. Поговори с ним. Успокой. Пусть останется пока что тут, в планетарии.

Включи магнитофон. Лучше всего – Бах. На психику действует целительно. А я бегу, найду врача. Тут нужен бы психиатр, психолог.

Голоса замерли, воцарилась тишина. Затем поплыла величественная мелодия. Она наполняла сознание Василия радостью, волновала сердце торжественной таинственностью.

Ангельские хоры, думалось Василию. Славословят Господа. О Боже, слава тебе, слава тебе!

Он раскрыл глаза, вздохнул. Прямо над ним – звездное небо. Светила медленно движутся в ритме дивной музыки. Так вот какой он, рай Господень!

Василий опустил взгляд, увидел фигуру высокой женщины, стоящей на шаре. Она поднимала к небу пылающий факел, излучавший голубой свет. Вокруг женщины – много людей, держащих как бы свечи в руках, и огни тех светильников разные – синие, желтые, алые, розовые, зеленые. Те люди шли по спирали, поднимаясь выше и выше – к небу. Лица вдохновенны, радостны. Еще бы, к Богу приближаются!

Послышались шаги. Появилась фигура юноши в легкой светлой одежде. Тот самый отрок, что встретил его при воскресении.

– Ангел, – слабым голосом отозвался Василий.

– Меня звать Коля, – сказал парень.

– Коля, – повторил воскресший. – Николай. Есть такое ангельское имя. Где я?

– Это наш планетарий. Мы называем его Храм Красоты.

– Храм? – радостно воскликнул Василий, поднимаясь на локте. – Божий храм?

– Храм Красоты, – мягко поправил Коля, улыбаясь. – Тут мы изучаем звездное небо, собираемся для пения, экспонируем картины, слушаем музыкантов, учителей. Да вы обо всем узнаете…

– Не пойму, отрок, о чем молвишь, – неспокойно отозвался Василий, оглядываясь. – Храм Красоты… А где же Агнец? Где Жених?

– Агнец? – задумчиво переспросил Коля. – Не понял. Это Храм Красоты – понимаете?

Вот посмотрите – скульптурная группа. Посредине женщина, поднимающая факел, это символ Великой Матери – матери человека, матери-Отчизны, матери-Земли. А вокруг нее – дети, то есть люди, идущие выше и выше. Они передают друг другу эстафету разума, огонь знания. Понимаете?

– Странное глаголешь, ангел Божий, – сказал Василий. – Помоги мне встать.

Коля бросился к нему, помог подняться с кушетки. Воскресший еще раз в смятении взглянул на купол планетария, на гигантское панно с фигурами космонавтов, ученых, на белые колонны, многоцветные окна с витражами, сквозь которые проникали радужные солнечные лучи. Прислушался к затихающей мелодии.

– А где же… хоры ангельские? Те, что поют? – шепотом спросил Василий.

– Их нет. Это магнитная запись.

– Незримый хор? А где же Бог? Веди меня, отрок, к Господу!

– Бог? – удивился парень. – Вы верите в бога?

– А как же! – ужаснулся Василий. – Разве ты не ведаешь Бога?

– Не видел, – искренне сознался Коля.

– Свят, свят, свят, – прошептал воскресший, судорожно крестясь. – Сатанинское наваждение! Неужели я попал в ад? Так нет же. Красота вокруг, благолепие. Ты смеешься, отрок? Может быть, ты бес? Нет, рогов не видать. И копыт нет.

Беленький, глаза синие, ясные. Одежды чистые. На беса не похож…

– Вас тяжело понять, – смущенно сказал Коля. – Дело в том, что вы… ну, из другой эпохи. Терминология у нас разная…

– Не понимаю, о чем молвишь, – устало отозвался Василий.

– Вот видите, я тоже вас не понимаю. Расскажите, кто вы, откуда?

– Так бы сразу, – недовольно сказал Василий. – Душу живую надо расспросить. Имя мое Василий. Думаю, что в книге жизни я должен быть. Отказался от жизни в сатанинском мире, замуровал сам себя в ожидании Страшного Суда…

– Вы… замуровали себя? – удивился юноша. – Зачем?

– Для спасения, – тоже удивляясь, ответил воскресший. Он посмотрел на свои руки, отметил, что рубашка на нем белая. – Вот, одежда чистая, видать, грехи смыты.

– Я переодел вас. Ваша одежда истлела. Так кого же вы спасали?

– Душу, свою душу, отрок, – обескураженно ответил Василий. – Кого же еще можно спасать?

– А от кого? – не унимался Коля.

– От Сатаны…

– А кто он? Ваш враг? Феодал? Тиран?

– Враг всего рода человеческого.

– Да это ведь миф, сказка.

– Неудивительно, отрок, – обрадовался Василии, протягивая руки к нему, – неудивительно, что не ведаешь лукавого, ибо в раю обитаешь.

– Эге, – засмеялся Коля, – наш учитель естествознания тоже называет нашу местность раем. Архаическое слово…

– Путаное что-то глаголешь, – вздохнул Василий. – Выведи меня на воздух. Душно мне…

Они вышли под грозовое небо. Низко над землею прогремел, направляясь к Бориспольскому аэродрому, пассажирский лайнер. Василий испуганно присел, затем восторженно захлопал в ладоши.

– Колесница господня! Боже, велика сила твоя!

– Самолет, – объяснил Коля. – Вы не видели такого? Ах да, я и забыл, вы же из прошлого!

– Самолет? – переспросил Василий. – А на нем ангелы летают?

– Люди. Такие, как мы.

– И я могу полететь?

– И вы. Взять билет, сесть и…

Василий рухнул на колени, протянул руки вверх и возопил:

– Господи, доколе будешь искушать меня? Я верный Тебе навек! Я замуровал себя.

Разве мало этого? А теперь, когда попал на небо, почто снова испытываешь меня?

– Встаньте! – испуганно забегал вокруг Василия Коля, пытаясь поднять его. – Зачем? Не надо! Тут не небо, а земля… Вы ошибаетесь, не так поняли…

– Свят, свят, свят, – снова горестно зашептал Василий, крестясь. – Господи Боже, помилуй мя, грешного. Значит, не спободился я Твоей милости, коли караешь меня новым искушением?

Он еще раз страдальчески посмотрел на радугу, на облака, на далекий окоем Левобережья.

– Так все это… что я вижу – не рай Божий?

– Земля. Наша Земля. И страна наша – Украина. Вот там село Стайки.

– А это все, что здесь? Храм, колесницы небесные, кто это дал?

– Люди создали, – удивленно пояснил Коля.

– Без Бога? – остро спросил Василий, глядя на парня из-под косматых бровей.

– Сами, – наивно ответил парень. – Вы еще и не такое увидите. Уже на другие планеты летают. К звездам готовятся путешествовать…

– К звездам? И Бога там не видели?

– Надеются увидеть там иных людей… ну, существ мыслящих. Думают, что многие, возможно, обогнали нас. Тогда мы создадим космический союз, они нам помогут. Или мы им. Звездное Братство – это же прекрасно. Мы в планетарии часто мечтаем об этом!

– Свят, свят, свят! – Глаза воскресшего сверкали лихорадочным огнем. – Сатанинский край, диавольские химеры! Бежал я от Лукавого, а попал снова в его лапы. Нет Бога, сами летают в небо, сами строят райские дворцы. Господи, сохрани и отведи! – Он тяжко вздохнул, с надеждою взглянул на Колю. – Скажи, отрок, а Страшный Суд на земле был? Или еще не было?

– Суд? – переспросил юноша. – А почему страшный? Кто провинился – того судят. Но не страшным, а нормальным судом. Чаще – товарищеским. А наш воспитатель Максим Иванович, так тот утверждает, что высший суд – суд совести. Каждый несет в себе, в своем сердце и награду и наказание.

– Как ты сказал? – ужаснулся Василий. – Каждый… несет в себе… Боже, зачем так тяжко караешь? Это страшно! Отрок, а который нынче год? От Рождества Христового?

Коля ответил.

– Боже! Целый век! – тоскливо вздохнул Василий.

Закрыв глаза, он о чем-то напряженно размышлял. Коля не знал, что делать, как поступить. Наконец воскресший поднял веки, устало взглянул на парня. Взор его был отрешен, холоден.

– Скажи, отрок… вы кому-нибудь молитесь?

– Как? – не понял юноша.

– Ну… помощи просите? В работе, в деле!

– Иногда. Если не могу сам, прошу товарища. А молиться… молятся старухи, которые верующие…

Василий присел на круче, охватив ладонями голову, и замер. Коля стоял над ним, растерянно высматривая кого-нибудь из учителей. С юга подул сильный ветер.

Зашумели верболозы на склонах. Надвигалась снова гроза.

– Пойдемте, – позвал юноша. – Вскоре из Киева вернется наш воспитатель, что-нибудь придумаем. Расскажете о прошлом, нам будет очень интересно…

Василий не ответил.

Коля пожал плечами, оглянулся. Возле интерната появилась машина с учениками и учителями, которые с утра уехали на экскурсию в Киев. Вот хорошо! Они помогут управиться с этим воскресшим анахронизмом.

– Приехали наши, пойдемте к ним.

– Я хочу побыть в одиночестве, – глухо ответил Василии. – Болит мое сердце. Дан отдохнуть…

– Ну хорошо, – смущенно молвил юноша. – Посидите. А я позову учителя.

Парень побежал к школе. Из темной тучи внезапно полил дождь. Коля вскочил в коридор главного корпуса, туда уже заходили веселые ученики. За ними появился на пороге воспитатель Максим Иванович, широкоплечий, с казацкими усами. Увидев Колю, тряхнул русыми кудрями, подмигнул.

– Ну что? – загремел он. – Выиграл или проиграл? Что-нибудь откопал?

– Максим Иванович, я откопал человека. Старый-престарый. Мы с фельдшером его отмыли, одели в чистое. Фельдшер побежал в больницу, а я… кое-что объяснял ему, расспрашивал. А теперь он там, под грозою, на круче. Какой-то странный. Ну, понимаете – целый век в анабиозе!..

– Ты не болен? – неуверенно спросил учитель. – А? И щеки горят…

– Да не шутите! Бежим! – воскликнул юноша. – А то кто знает, что он натворит?

– Тогда – за мною! – скомандовал учитель. – Не все. Ты, Коля, и еще Володя, Нина!

Они выскочили под ливень. Прикрываясь плащами, побежали к склонам.

– Исчез! Ага, следы ведут вниз. К Днепру…

– Вперед! – крикнул Максим Иванович.

Они начали спускаться. Дождь слепил глаза, под ногами звенели ручейки, в долинке грозно пенился мутный поток.

Следы Василия вели к берегу. Вот уже видно его мокрую, согнутую фигуру.

Воскресший протягивал руки к небу, стонал:

– Девочка с серыми очами… Где ты? Почему я не послушал тебя? Родная моя!

Радостная моя! «Выучусь… буду спасать людей…» А я… душу спасал. И погубил ее. Господи, почто так тяжко наказываешь? Почто так поздно я прозрел?

Коля прикоснулся к его плечу.

– Не печальтесь. Все обойдется. С вами люди…

Василий поднял лицо. По щекам текли слезы.

– Вот он – Страшный Суд, – горько сказал воскресший. – Я нес его в себе… в душе своей…

Григор встретился с Василием в садовой сторожке. Пришелец из прошлого остро из-под серых бровей взглянул на гостя. Вероятно, ему понравилось открытое лицо парня, потому что в глазах его мелькнула добрая улыбка, возле уст появилась страдальческая морщинка.

– Интересно? – спросил лукаво. – Будто на медведя приходите поглазеть?

– Нет, нет, – смутился Бова. – У меня весьма серьезное дело. Быть может, вам оно будет по душе.

– По душе? – вздохнул Василий, покачивая головой. – Теперь мне на душу уже ничто не ложится. Отравлена она…

– Почему же? – удивился Григор. – Чистая работа, вас тут любят.

– На готовое пришел, – грустно ответил садовник, – Рук не приложил. Тишина, покой. А там, откуда я бежал… Там было тяжко, темно, неуютно. Там надо было мне жить… чтобы сотворить вам лучшую жизнь…

– Понимаю вас, – искренне сказал Бова. – Это… будто грусть по родным, по краю, где родился. Люди едут в далекие края, там приятно, хорошо, сытно, и все же… тянет к своим, к родной обители, и сердце плачет, стонет, разрывается.

Ностальгия называется…

– Ой, так, так! – простонал Василий, и в его глазах сверкнула слеза. – Тоскует сердце, иногда умереть хочется, чтобы не мучиться. Выйду к деревьям, взгляну на небо, немного успокоюсь. А ночью снится девчоночка…

– Какая девчоночка?

– А такая… маленькая, худенькая. С глазами серыми…

– Мне рассказывал Коля. Вы ее встретили тогда… когда плыли сюда…

– Снится она. И так доверчиво говорит мне: «Выучусь на дохтура, людей буду спасать…»

– У вас весьма добрая душа, – растроганно отозвался Бова. – Все, что с вами случилось… это – как сновидение, пена жизни. Разве вы виноваты, что попали тогда в монастырь? Ведь вас научили так размышлять, чувствовать…

– Виноват! – остро возразил Василий. – Не утешай меня, парень. Человек не деревяшка, которую можно поставить и так и эдак. Имею живую душу, сердце. Надо крепко задумываться, голова-то зачем дадена? Захотел спасаться, а погиб! Почему?

Да потому, что себя хотел спасти. А Господь сказал: «Кто любит душу свою – тот погубит ее». Вот как! Отделил себя от своих, от времени своего, словно руку или ногу от живого тела. Что рука без тела? Так, прах! Червям на съедение. Да что я тебе боли свои изливаю? Не надо о том. Вот – угощайся. Яблочки в этом году – на диво. Цыганка. Попробуй. Твердое яблоко, вроде бы даже дикое, а имеет большую силу. Держится и год, и два, кто умеет хранить.

Бова ел яблоки, нюхал ароматные груши, хвалил, а садовник сидел у окна и печально смотрел вдаль, где в осенней бледно-голубой мгле красовались многоцветные кручи над Днепром.

– А я вам кое-что привез, – сказал Григор. – Узнаете?

Он положил на стол старый пожелтевший свиток. Василий склонился над ним. И вдруг отшатнулся, словно ужаленный змеей. С удивлением взглянул на Бову.

– Свят, свят! Где взял?

– В монастыре, – довольно сказал Григор. – Весьма интересные записи. Если бы не они, мы бы и не встретились…

– Интересные? Вы смеетесь? Бред, горячка. Это сумасшествие и привело меня к погибели.

– Почему бред? – растерялся Григор. – Разве не было того, о чем вы описываете?

– Что? О чем ты спрашиваешь?

– Огненный вихрь. Какие-то странные существа. Появление девушки… Гали Куренной?

– Было, было, – пробормотал Василий. – Да ведь не диавол то. Мне ученики здесь объяснили, понарассказывали всяких… этих… гипотез. Один говорит – шаровая молния. Другие – люди со звезд. А врач заверил, что это болезнь моя, бредовые видения. Увы! Давние дела, мне иногда кажется, что все будто сон. А почто тебе все это, коли не секрет?

– Для науки ваши записи – большая ценность, – серьезно сказал Григор.

– Для науки? Ты шутишь?

– Отнюдь. Не шучу. Вы уже знаете о полете к иным мирам?

– Слыхал. Видел в этом… в телевизоре. Чудные дела творятся. Человек словно Бог.

– А теперь еще глубже будут заглядывать. Путешествовать в будущее, в незримые миры, в прошлое…

– Боже мой! – оторопел Василий. – Да разве это возможно? Живет человек, умирает, гниет… как же его вернуть к жизни? Нет, нет, не смейся, оставь меня в покое!

– Правду говорю, – настаивал Григор. – Конечно, не простое это дело. Тяжелое и опасное. Нужен кропотливый труд, изучение того времени, куда нужно проникнуть.

Всего сразу вы не уразумеете…

– Верно молвишь, не пойму, – согласился Василий. – И так моя голова уже как котелок, не ведаю, чему верить. Чему – нет. Да нет, не может быть! Народ века тосковал о прошлом, знали деды, что напрасно мечтать о том, что ушло. Как в песне. «Не вернемся, не вернемся, некуда вернуться…» Годы, так сказать, отвечают человеку, потому что он просит, мол, вернитесь, годы ушедшие, хотя бы на минуту…

– Василий Иванович, – ласково сказал Бова, – и не надо вам сушить голову, что и к чему. Примите это как факт, что путешествия в прошлое готовятся. Это будет. И вы можете весьма помочь нам, науке. Скажите, желали бы вы вернуться туда?

– Куда? – прошептал Василий, бледнея.

– Откуда пришли. В свое время?

– Батечку! – воскликнул садовник, падая на колени, хватая Григора за руки. – Батечку, сыночку! Что ты со мною делаешь? Неужто это правда?

– Друг мой, встаньте! Что вы делаете? Ну что это с вами?

– Боже мой! Я умру от радости! Снова взглянуть на Днепр полноводный, на людей знакомых, на села бедные, белостенные! Девочку мою любую встретить. Сероглазую мою! Я ее возьму к себе, я найду ее, выучу на лекаря! Сыночек! Ну скажи мне, ты не шутишь над старым глупым Василием?

– Правда, святая правда, – растроганно молвил Григор, поднимая садовника с земли и помогая ему сесть на лавку. – Я не знал, что это вас так растревожит. Мы не ведали, согласитесь вы или нет… А поскольку все так обернулось, то не станем задерживаться, сразу и поедем…

– Иду! Небо послало тебя, юноша! Иду!..

Глава 5. Капкан времени

Эхом отражались шаги под куполом, где-то вверху орало воронье, слышался шелест крыльев. Гореница остановился, взглянул на задумавшегося Григора, затем перевел взор на Василия, грустно и тревожно озиравшегося вокруг.

– Не верится? – спросил ученый.

– Откровенно говоря, чувства протестуют, – ответил Григор, проводя пальцем по серой облупленной стене. – Мы так сформированы, так воспитаны, запрограммированы, что понять новые истины дьявольски трудно. Вот кирпич…

Кто-то ударил по стенке, разбил ее, шел дождь, размыл, деформировал… и вдруг… в какое-то мгновение все должно исчезнуть, молекулы, атомы кирпича, штукатурки возвратятся назад?! Не вмещается в уме! А если взять человека? Разум изнемогает. Вероятно, он не приспособлен к новой ступени, придется формировать нового человека!..

– Это верно, – согласился Гореница. – Новый человек грядет. Он уже рождается. Но с вашими тезисами я также не согласен. Разум должен не изнемогать, а – понять.

Понять можно и надо! Иначе мы будем забавляться с явлениями, о которых ни черта не ведаем…

– Сущности гравитации мы ведь тоже не ведаем, – молвил Григор, – а ежедневно пользуемся ее проявлениями. А электричество? А ядерная энергия? Ведь только теории, предположения, логические спекуляции…

– Верно. И все же мы нащупываем смысл, суть, добираемся до ядра тайны. Отличие в том, что названное вами – уже привычное, а время – совершенно неведомое. Это почти то же, как прыжок ночью с горы: то ли упадешь на мягкую землю, то ли в болото, то ли расшибешься о камни…

– То ли вообще никуда не упадешь, а только исчезнешь, испаришься.

– Нет, – твердо возразил Гореница. – Эксперименты весьма удачны. Исследования в ограниченных масштабах подтвердили расчеты…

– Слушаю вас и трепещу, – глухо отозвался Василий, несмело приближаясь к, собеседникам. – За что мне Бог послал такое счастье? Побывал в новом мире и вернусь домой. Если расскажу там… никто не поверит.

– Пусть слушают как сказку, – засмеялся Гореница. – Кто-нибудь из детей поверит.

Мечта останется в сердце. А мечта – зерно…

– А всякое зерно рано или поздно может прорасти, – подхватил Бова.

– Быть может, то будет мой отец или дед, – пошутил ученый. – Они передадут вашу сказку нам, а я начну над той мечтой думать… и совершу открытие…

– Боже мой! – всплеснул руками Василий, и его седые кустистые брови полезли на лоб. – Какое удивительное колесо. Припоминаю книгу Экклезиаста. Как странно там написано: и возвращается все на круги своя…

– Мудрый был автор, – согласился ученый. – Кое-что понимал в диалектике…

– И все же – есть сомнения, – опустив голову, задумался Бова. – Парадоксов множество. Я могу встретить своего отца, деда, убить их… перед тем, как родиться…

– Зачем же такие ужасы? – пошутил Гореница. – Идиотские предположения. Неужто вы такой кровожадный?

– Да нет. Но с точки зрения вероятности…

– Вероятно, есть градации неопределенности и осуществимости. Река, поток текут только так, как позволяет русло, ложе, уровень. Если вы не убили собственного прадеда в осуществившемся прошлом, если он умер обычною смертью, то неужто станете использовать мощь грядущей науки, чтобы свершить это теперь? Во имя чего? Во имя парадокса? Но потенция (энергетическая, конечно) для такого парадокса – практически нуль. По закону причинности такой поступок немыслим. Две чайки могут встретиться посреди океана, вылетев с противоположных берегов, но какова вероятность этого? Голая теория – фикция. Мы как-то механистически мыслим, исследуя время и его сущность. Мы разделили время на градации – прошлое, настоящее, будущее. Следует брать его в единстве, в цельности, как динамику вселенского бытия. Фазы времени существуют для частиц, для дискретностей, для волны, но не для цельности, не для единства. Вечность неразделима. И то, что осуществляется в ней, так или иначе осуществится. Флуктуации, поправки возможны для частиц, для брызг, для клеток единства, для животных, народов, явлений. Реку можно повернуть направо, налево, запрудить ее, поливать ею поля, и все же она донесет свои воды до моря, к океану…

– И все же – не понимаю. Так или иначе мы вмешиваемся в поток событии прошлого.

И это накладывает печать на исторический процесс. Вспомните Бредбери… «И грянул выстрел». Там погибла в юрском периоде букашка, а какие деформации!

– Ерунда! – весело ответил Гореница. – Не обижайтесь, но все это верно. С какой мощью вы можете вмешаться в события прошлого? Небольшая флуктуация, не больше.

Она вскоре угаснет. Разве можно сравнить энергию такого вмешательства с мощью вселенского потока времени? И еще… Если вы вмешаетесь – значит, вы уже вмешались. Понятно?

– Гм. В самом деле. Но если перенести туда, скажем, атомную бомбу…

– Опять. Зачем такие агрессивные мысли? К тому же не исключена возможность, что взрыв в штате Невада в сорок пятом году, затем взрыва Хиросиме, Нагасаки инспирированы из иного времени. Слишком внезапный прорыв. И борьба против атомной угрозы – тоже может интенсифицироваться из грядущего. Вот вам иллюстрация: я уверен, что, овладев временем, мы непременно попытаемся улучшить ситуацию в прошлом, воздействовать на те или иные события. Например, не допустить сожжения Бруно или устранить Голгофу, спасти Жанну д'Арк, помочь русичам победить Чингиза… Да мало что… Но это уже будет не инерционный поток бессмысленней истории, это уже будет прорыв к сознательной космоистории. Вот ваши видения… Акция Звездного Корсара, овладение новой ступенью Бытия. А вы говорите – захватить в прошлое атомную бомбу… Лучше захватить туда сказку…

– Да, да, конечно. Я не подумал. Понимаете, мышление обыденное отрицает возможность путешествия во времени. Где-то надо инвертировать, трансформировать сознание, вывести его к новому горизонту.

– Вот наши эксперименты и свершат это, – улыбнулся Гореница. – Пробьют щель в догмах прошлого. Вы остерегаетесь вмешательства в ход времени. Так же люди остерегались устранять церковные догмы о неподвижности Земли. Разве родится ребенок из лона матери, если он будет бояться деформировать талию родительницы?

Смешно? Конечно. Так и наука. Она будет вмешиваться и в прошлое, и в будущее, но разумно, мудро, остерегаясь. Не так, как до сих пор это было. Кстати, ваш предстоящий эксперимент, безусловно, как-то отразится на будущем… и на настоящем, конечно, хотя бы уже тем, что откроет поток принципиально новой информации. Где отразится этот эксперимент, в чем, что будет означать появление здесь женщины из прошлого (а вместе с тем – из невероятного грядущего), кто может предвидеть? Новые энергии, может, рождение гениального поэта или мыслителя, неожиданные прозрения в тайну бытия… А возможно, все совершенно не так, как мы предполагаем. Я, например, сторонник многопараллельного развития…

– Не понимаю.

– Вечность, экспериментируя с материей, имеет неограниченные возможности. Даже ученые в лаборатории, готовя какой-то опыт, имеют для контроля несколько вариантов. Не удастся один – посчастливится в другом. Понимаете? Эволюция Вселенной может идти мириадами параллельных потоков, поправляя, дополняя магистральное направление множеством альтернативных опытов. Что-то не вышло в одной Вселенной, выйдет в иной. Коллективный поиск. И все – в общий котел. В некую Супержизнь.

– Здорово! – восторженно подхватил Григор. – Реки Мегаэволюции сливаются в едином Океане, и все лучшее синтезируется в гармоничном Бытии…

– Бог его знает – гармоничное, дисгармоничное, – засмеялся Гореница. – Все это – слова. Беспредельность достаточна для любого варианта. Возьмите хотя бы ваши видения. Сражение Корсара и Кареоса, а затем диверсия этого… Аримана… Вот вам даже на таком высоком уровне – потрясающая дисгармония и падение.

– Вы верите, что это реальность?

– Дело не в этом, – вздохнул ученый. – Слепого не убедишь в существовании радуги. Мы с вами уже ушли навстречу чудесному, значит, для нас это не вера, а реальность. Я думал о ваших фантасмагориях…

– И что?

– Я вспомнил, – странно взглянув на Бову, сказал Гореница.

– Что вы вспомнили?

– Многое. Впрочем, достаточно. А то мы утомили гостя. Успешно вернетесь назад – многое откроется. А теперь – к делу, Василий Иванович!

– Слушаю вас, – уважительно отозвался Василий, приближаясь к ученому.

– Вспомните все, что знаете. Где жили женщины-монахини? Где келии тех двоих, о которых вы писали? Где они прогуливались? Где молились? Это весьма важно. Нужны малейшие подробности…

Они шли втроем по аллеям Ботанического сада, спускались в подземелья бывшего монастыря, заходили в неприветливые пустынные келии, рассматривали кучи истлевших книг, а Григор думал о своем, недоступном, наболевшем. Встретить ее, увидеть, прикоснуться к живой руке – и не нужно ничего! Теории, полеты к иным мирам, космические свершения – все это ничто, если исчезает, не бьется рядом сердце, без которого вся беспредельность превращается в необъятную пустыню.

В черном небе голубой серп Земли. Торжественное молчание царит над холодными скалами Луны. Равнодушно смотрят отовсюду острые зеницы звезд. Тут нечем дышать, тут нельзя жить. Кто это сказал?

Вот в небольшом кратере, под прозрачным куполом, пульсирует жизнь. Расцветают пышные розы, дозревают в лучах искусственного солнца арбузы, виноград. Суетятся там и сям люди.

В огромном сферическом помещении исполинский десятиметровый глобус – модель Земли. На нем все – даже мельчайшие – селения, речки, ручейки, сооружения. Шар вспыхивает разноцветными огоньками, на нем пробегают потоки фосфорических искр, превращающихся в пульсирующие нити. Возле глобуса Гореница, Синг и несколько молодых помощников. Они сосредоточенны, спокойны.

– Предварительные эксперименты запланированы на пять секунд, – сказал Гореница.

– Почему? – удивился Синг. – Слишком мало…

– Энергия, – лаконично объяснил Гореница. – Миллиарды эргов. К сожалению, мы еще не умеем экономно пробивать стену времени. Нечто похожее на первые ракеты: тысячи тонн горючего, чтобы поднять на орбиту десяток тонн полезного груза.

Думаю, то же будет с хронопутешествиями. Сначала – лавина энергии, а позже – спокойный переход.

– Скажите, а почему решили построить хронотрансформатор на Луне?

– Для безопасности, – ответил Гореница. – Мы не знаем индукционного влияния хронолуча. Следует оберечь людей. Земля под нами как на ладони. Мы фокусируем определенное место, концентрируем на нем пучок инвертирующей энергии. Жаль, что нельзя пока что использовать киберконтролера для регулировки. Человек пока что незаменим! Управитесь?

– Не сомневаюсь, – сухо молвил Синг, с некоторым вызовом глядя на ученого. – Разве эксперименты вас не убедили?

– Целиком. И все же… какая-то тревога. Там люди. Бездна между эпохами. Но что это я… прочь, прочь сомнения. Еще дважды повторим микроэксперименты, затем подготовимся к решающему. Можете отдохнуть, коллега. Через два часа я жду.

– Хорошо, – поклонился Синг. – Я хотел бы прогуляться вне сферы городка.

Полюбоваться неповторимым пейзажем…

– Пожалуйста. Только предельная осторожность. В случае чего – вызывайте помощь.

– Что может случиться среди безжизненной пустыни? – пожал плечами Синг.

Вскоре он выходил из шлюза, облаченный в серебристый скафандр. Медленно, слишком медленно направился к горной цепи, исчез за скалами. Никто не обращал на него внимания, члены хроностанции доктора Гореницы часто выходили после напряженной работы для прогулки под звездным небом.

Синг теперь, когда станция исчезла за скалистым хребтом, двинулся вперед быстрее, направляясь по знакам, известным лишь ему. Углубившись в узкое ущелье, отыскал отверстие пещеры. Сделав несколько шагов, включил фонарь. В лучах засверкала поверхность летательного диска, внизу открылся вход. Синг нырнул туда. Миновав шлюз, очутился в центральной каюте уже без скафандра. Исчезло земное подобие, загорелись пламенем черные глаза, замерцали темно-багровые волосы. Ягу, сидящий у пульта, радостно протянул руки к нему.

– Счастлив видеть тебя, Ариман!

– Рад и я! – кивнул Ариман. – Встреча наша ненадолго. Я вскоре ухожу для последнего эксперимента…

– Как? Ты считаешь…

– Да! – подхватил Ариман и твердо опустил ладонь на плечо Ягу. – Откровенно скажу – мне надоела эта планета, их суета. Теперь все приближается к концу. Как говорили их латиняне – финита ля комедиа! Занавес опускается. Замкнем Главных Космократоров в капкане времени. Они оттуда не выберутся. Горикорень пока что останется в этой фазе. Его придется уничтожить. Пройдут годы, века, пока они снова возродятся в новых телах и вступит в действие магнит их единства. Мы внимательно перепутаем нити причинности. Ха-ха! Система Ара может успокоиться, и мы поищем для нее некий альтернативный путь.