Текст книги "Твоя заря"
Автор книги: Олесь Гончар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)
– Смешная и наивная – это у него я,– объяснила Тамара Заболотному.
– Факт, между прочим, известный всему дипломатическому корпусу,буркнул Дударевич.
– Зато ты у меня сама рассудительность, сама целесообразность и никаких отклонений. В чем я была действительно наивна, так это в том, что поддалась на твои уговоры, согласилась принять от тебя обручальное кольцо...
И вот подарок жизни – такой ты у меня правильный, дальше некуда! А я бы хотела, чтобы мой благоверный выкинул когда-нибудь хоть маленькую глупость, учинил бы какой-нибудь скандал или даже любовницу завел...
Может, нам обоим было бы тогда веселее?
Дударевич вдруг нахмурился.
– Болтаешь, Томка, всякую чепуху, даже слушать неловко, а мне почему-то вспомнился тот день, когда мы, еще молодожены, впервые посетили с тобой Хиросиму. Не лишне и тебе перенестись мыслью туда... Вот мы стоим, влюбленные, и молча глядим на ступеньки банка "Сумимото", где отпечатался силуэт человека, того случайного пешехода, настигнутого взрывом... Был он, может, выдающейся личностью с могучим интеллектом и в какой-то атомный миг испарился, превратился в мираж, в ничто.
Оставил нам лишь свой негатив – homo sapiens на гранитном папирусе века... И ты хочешь, чтобы я после этого предавался иллюзиям, был беззаботным, без конца окунался в мечты?
– А вы знаете, что в Хиросиме в тот день,– погрустневшим голосом сказал Заболотный,– кроме японцев, гибли и американские военнопленные, которые находились там в лагере,– белые, негры... Однако даже там, на краю жизни, где, казалось, кончается и сам род человеческий, так бессмысленно и кошмарно уничтожая себя, даже там природа человеческая, о которой только что говорила Тамара, проявляла себя с лучшей стороны... Люди, погибая, поддерживали друг друга, это ведь факт. Полуживые, обгоревшие, спасали других, таких же несчастных, оказывали помощь старикам, вытаскивали из кипящей реки детой, обезумевших от боли и ужаса,– и все это, в конце концов, разве не говорит в пользу человека?
– Вот-вот, именно это и имела я в виду,– горячо отозвалась Тамара.
– Человеческая солидарность – это вообще самая большая ценность, какую вынесли из войны,– задумчиво произнес Заболотный и, отвернувшись, устремил свой взгляд в степь.
Трасса – через детство! Через тихие, почти неподвижные рассветные годы этот полет, свист, безудержный поток степной перегруженной трассы...
Не раз и ему со своими однополчанами приходилось в этом степном небе летать, и до сих пор не забыто, как провожают их, внешне вроде бы беззаботных, в полет, провожают друзья-механики, оружейники, мотористы да еще девчата из столовой летпого состава... "Не опаздывайте же, ребята, на ужин!" С наигранной веселостью говорилось это, с глубоко затаенной тревогой и верой в летчицкое счастье, потому что девчата, напутствуя вас, кажется, и впрямь верили, что своим словом завораживают от беды, отводят от улетающих самое страшное,– безусловно, они верили в магическую силу своих пожеланий... Однако часто выходило так, что магия напутственных слов не срабатывала, и к ужину – среди мрачных, сердитых и усталых – кого-то из ребят не будет, чья-то ложка так и останется лежать нетронутой, и только тяжкие мысли о невернувшемся еще долго будут объединять вас, живых, уцелевших.
Ох уж эти "ночи-максимум" (ночи с максимальным числом боевых вылетов)...
Заболотный порой и теперь удивляется, что он есть, просто есть, существует и мчится теперь по этой бескрайней степи, случайно уцелев после всего, что было... Вернешься из полета, металл весь в пробоинах, а ты живой...
Не странно? Не чудо ли? Где-то в этих степях похоронен лучший друг Заболотного. Незаслуженное подозрение было брошено на этого славного парня, когда он не вернулся из полета, неким подлецом сказано было с торжествующим злорадством: "К врагу перелетел, но иначе..." А поскольку одному лишь Заболотному довелось видеть, что его друг в бою был сбит, только он единственный засвидетельствовал, как это случилось, то и ему было брошено: "А чем докажешь?" Возмущенный недоверием, Заболотный поклялся найти место гибели друга. После войны он побывал в этих степях и с помощью местных жителей разыскал то, что должен бил отыскать, и появилась в степи могила с пропеллером на скромной дощатой пирамидке. Честное имя друга было очищено от клеветы и оговора, и хоть было другу твоему уже все безразлично, мертвые из могил не поднимаются, тем не менее... Сколько раз приходилось пробиваться сквозь огненные заслоны, чтобы выйти к цели!
Переживать напряжение решающих секунд, остающихся до начала атаки. Ночь за ночью в вытине, где ни неба, ни звезд, лишь кинжалы прожекторов да зенитки...
– Почему, Заболотный, вы никогда не рассказываете про свою летчицкую жизнь? Ведь вы из тех, кого у нас называют то соколами, то рыцарями неба. Нам во время эвакуации смотреть было страшно на вражеские самолеты, а вы их сбивали.
– Он их щелкал, как орехи,– ироническим тоном заметил Дударевич.– Разве по нему не видно: по натуре он камикадзс, человек-торпеда.
Тамаре его шутка нс пришлась по душе, показалась бестактной.
– Не тебе иронизировать. Скажи спасибо, что недорослем был, когда другие и для тебя добывали победу... Тот, кому с пеленок было обеспечено спокойное амбасадное существование, лучше помолчал бы в таких случаях...
Вундеркиндом рос, под крылышком у папы-мамы, а чьято юность тем временем на фронтах сгорала...
– Каждому свое,– бросил от руля Дударевич.– Не всем же становиться героями.
– А я вовсе не герой,– нахмурился Заболотный.
– Я уже замечала,– Тамара снова обратилась к Заболотному,– что многие фронтовики весьма неохотно рассказывают о своих ратных подвигах. Уклоняетесь вы и от рассказов о своей верной Соне, о том, какую борьбу вы за нее выдержали... А я ведь знаю! Мне из достоверных источников известно, с каким достоинством отстояли вы свою любовь от натиска отдельных угрюмых чернильных душ, как сказал бы мой Дударевич. Знаем, знаем, какой натиск был на вас: "бери жену "с языком", "с хорошей анкетой", "зачем тебе оккупационная, она будет только тормозом при продвижении по службе..." Признаюсь теперь: мой Дударевич тоже долгое время не одобрял вашего выбора. Не так ли? – посмотрела она на мужа.
– То уже в прошлом,– ответил Дударевич.– Сонясан убедила нас, что она достойна своего Заболотного. Ее чувство объяснимо, а вот почему вы, посторонние женщины, все от него в таком затяжном восторге, никак не пойму.
– Это же яснее ясного! – воскликнула Тамара.– Мужчина, который в сложнейшей ситуации мог постоять за свою любовь, разве не достоин восторга? Заболотный в самом деле повел себя, как рыцарь неба, извините за комплимент... А как бы мой Дударевич поступил, если бы пришлось выбирать между мной и его постоянной любовницей по имени Карьера, это еще вопрос.
– Не мели чепухи,– рассердился Дударевич.
– Ишь, сердится,– усмехнулась Тамара.– Потому что правду говорю. А вам, Заболотный, может, интересно будет знать, как этот Дударевич сыграл когда-то на моей девичьей доверчивости... Вот вижу я себя совсем юной.
Увлекалась искусством эта девчонка, пусть немного экстравагантная, но все же способная, сам профессор говорил: подает надежды... Помнишь, Дударевич, какие статуэтки у меня выходили из камня? ""
– Еще бы! Наденет танкистский шлем, чтобы не оглохнуть, и, как дятел, с раннего утра долбит и долбит...
Только почему-то одни тройки хватала...
– Не в пятерках счастье. Конечно, бурный характер да еще эта влюбчивость, за которую ты и по сей день меня попрекаешь... Но ведь не это главное. Стремилась безошибочно найти себя, свое призвание, потому-то и оказалась через некоторое время в другом учебном заведении, загорелась новой мечтой – строить мосты... И разве это не могло стать реальностью? "Тамара-бридж" какой-нибудь и вашу гоголевскую речку мог бы украсить, перекинулся бы от берега к берегу, ажурный, серебристый... Могло, если бы не этот Дударевич! Не дал же доучиться. Решил, что ему, молодому перспективному дипломату, необходима женаукрашение!
– Жена-украшение? Это что-то новое,– удивился Дударевич.
– Обманул, обольстил, одурманил. "Укатим на край света, вдоль и поперек всю планету увидишь..." Подруги завидовали: полиглот! Дипломат, сын дипломата. Почти как Асурбанипал, сын Асурбанипала...
– Не было такого,– беззлобно бросил Валерий.
Тамара пропустила мимо ушей его замечание.
– Ничего не скажешь, сумел увлечь,– продолжала она жаловаться.– Да и как было не поддаться искушению?
"Поедем туда, где вечное лето, орхидеи цветут круглый год... Найдется и тебе местечко в амбасаде, станешь среди наших первой дамой..."
– Л разве не стала?
– Ну и что из того? Люди ищут счастья, а что я нашла?
Туманы Новой Зеландии? Зловонные каналы Джакарты?
Резню фанатиков, когда они в одну ночь истребили столько наших знакомых – всю речку запрудили трупами. Дударевич говорит: контрасты. С ума можно сойти от ваших контрастов! – сердито посмотрела на мужа Тамара.
– Все уже позади,– успокаивающе сказал Заболотный.– Имеете передышку. Никаких стрессов, дышите степью, радуйтесь жизни...
– Пока отдел кадров не позовет в новую загранкомандировку,– ухмыльнулся Дударсвич.
– Здесь в самом деле хорошо,– умерив пыл, загляделась Тамара в степное раздолье.– Вам, Заболотный, можно позавидовать. Вы сын этих степей, вы под этим небом взрослели, здесь формировались душой... Какие просторы, сколько тут света! Степь, как и океан, дает ощущение беспредельности. По-моему, тут чувствуешь планету.
– Это верно схвачено,– согласился Заболотный.
– Представляю себе, Заболотный,– продолжала Тамара, воодушевляясь,каково вам, человеку степей, после всех ланчей, приемов, хитроумных ваших дипломатических поединков снова вернуться сюда, в родную стихию!
Вы наконец освободились от всех нелепых условностей, от неискренних улыбок, служебных поручений и застольных.
двусмысленностей, которые потом до ломоты в голове разгадывай... Пожалуй, только здесь можно оцепить, какое это преимущество, когда слово и взгляд синхронны, правдивы, истинны, как пебо, как этот воздух, напоенный светом до самого горизонта... Или я не права?
– Нет, солнышко, ты не можешь ошибиться,– попытался сострить Дударевич.
– Спасибо,– неохотно бросила жена и снова обрати-.
лась к Заболотному: – И вот все это перед вами, Заболотный, вы снова в своей степи, в ее объятиях! Ваши добрые небесные "деды" мудро посматривают на вас, о чемто важном, нам неведомом, размышляя. Я уверена, что в душе у вас пробуждается здесь нечто сокровенное, может, бушует сейчас целая буря эмоций, нежности, воспоминаний юности... То, что для нас с Дударевичем просто сорнячок придорожный, для вас – подлинная ценность, творение природы или, как вы говорите, евшан-зелье, в котором для вас таится нечто особенное.
– Он сейчас как магометанин,– пошутил Дударевич,– будто индус в тюрбане, который боится на какую-то там травинку свою наступить, ибо она для пего священна.
– Ты прав,– согласился Заболотный, как им показалось, ничуть не шутя.
Вечером они сделали привал. Позволили себе подобную роскошь, так как намерены были ехать целую ночь, когда и wapa спадет, и движение, надо надеяться, будет меньше.
Свернув с трассы, отделенные от нее лишь полосой запыленных придорожных деревьев, устроились лицом к степи возле подавно сброшенной комбайном кучи золотистой душистой соломы. Чем дальше на юг, тем больше их глазам открывалось скошенных полей, подступающих к самой дороге свежими стернями да вот такими соломенными сугробами.
Только свернули с трассы, и открылся им совершенно иной мир наполненный тишиной, покоем, мир пчелы и цветка, мир гармонии! Так, по крайней мере, сформулировала Тамара свои мысли и чувства, первой опустившись на серебристую травку у лесополосы, где, нс задетые комбайном, дружно сосуществуют душистые васильки и чертополох и самосеиный подсолнух, к которому прилипло несколько пчелок... А рядом солома пушистая, наполнений" духом солнца, на ней распластались навзничь Дударевич и Заболотный. Сейчас у них никаких дискуссии, им, видимо, даже разговаривать лень, ощущаешь, как успокаиваются твои нервы, как постепенно из тела выходят усталость и напряжение дороги.
Полыхает закат. Солнце садится в винно-красное море пыли, окутавшей степь, и кажется, комбайны ходят где-то "а самом краю земли. От бескрайней стерни на Тамару веет теплом, здесь воздух чист, нс отравлен выхлопными газами, хотя трасса гудит почти рядом, за лесополосой. Там, за деревьями, летит и летит поток машин, оставляя по всей трассе бензиновую гарь, а тут этот здоровый полевой воздух сам плывет тебе в грудь и слышно, как сухая земля дышит, овевая тебя жарким, почти телесным теплом.
В состоянии полного блаженства Тамара взволнованно говорит:
– Друзья, никуда я отсюда не хочу... Каждьш вечер, каждое утро ощущать эти просторы, видеть этот свет неба...
Какое счастье... А мы его где-то в других местах ищем...
Нет, тут возрождается душа!
Дударевич следит за женой с ревнивой гордостью: ему нравится, когда Тамара взволнована, вот так увлечена...
Это о женщинах такого склада говорят: страстью пылает!
Но к кому, к кому? Этого ему, кажется, никогда нс понять...
– И все же не думай, милая, что тут сплошные праздники,– решил просветить жену Валерий.– Видела комбайнера? Спросила бы у него про счастье. Такой в жатву если выкроит для сна часок-другой, и то ладно.
– Зато у человека крепкий, здоровый сон. А мы нас нембуталах... Нет, здесь великолепно! Здесь я могла бы в кого-нибудь даже влюбиться!
Спутники не реагируют на ее слова, они словно окунулись в нирвану, в состояние полного покоя, кажется, со всем на свете сейчас примирившись, они молча вглядываются в небо высокое, будто впервые ими увиденное, впер-.
вые им открывшееся...
– Что такое человек в степи, да еще вот так упавший навзничь? – спустя некоторое время подает голос Заболотный и сам себе в раздумье отвечает: Это и есть человек наедине с вечностью...
– А нам с Дударевичом среди вашей вечности найдется местечко? оживляясь, шутливо любопытствует Тамара.
– Пристроим как-нибудь.
– И какой вид мы там будем иметь?
– Вполне респектабельный. Два весьма благополучных человека... Он и она, имеющие все для того, чтобы считать себя удачливыми в жизни и поэтому быть счастливыми...
– Вы так полагаете?
– А почему бы и нет?
– Легко сказать – счастливыми... А если человек не реализовал себя, своих возможностей? Если живет вполнакала? Что тогда?
– Порой мы гонимся за призрачным, преувеличиваем значение вещей несущественных, без которых человек может легко обойтись... И без внимания оставляем то, чему, собственно, пет цены... Ежедневно бумаги, сейфы, портфели, коктейли, а слышите, вон кузнечик трещит! Когда мы слушали его?
– Кроме трав, наш Заболотный в равной степени чувствителен еще и ко всяким насекомым,– размеренно замечает Дударевич в ироническом тоне.
– Можете смеяться, но я и вправду испытываю слабость ко всевозможным малым созданиям...
– Это интересно! – воскликнула Тамара.– До сих пор не замечала за вами такого. Просто трогательно: Заболотный – лед, Заболотный – кремень – и вдруг...
– Нет, серьезно. С детства люблю, скажем, трескотню кузнечиков, сам не знаю почему. Для меня в их стрекотании есть что-то, ну, как бы это сказать, неземное, что ли...
Звуки их как бы от солнца... Согласитесь, это действительно редкость. Божественная редкость!
Мягкостью вечерней веяло от степи, светом, ласкающим глаз, наполнено было вес небо. Тамара загляделась вверх, в его голубизну.
– У каких-то племен Океании голубой цвет считается символом бессмертия... Вон и ласточка появилась... смотрите, как она виражирует... Сколько пластики в этом полете...
– Добычу ловит на лету,– объяснил Заболотный.– Л искусство маневра и впрямь несравненное...
Солнце зашло, тихо нырнуло в красную дымку, за небосклон, в степи, однако, все еще было светло, и белые неподвижные облака по горизонту, "степные Арараты", проступили сейчас еще отчетливее.
– Как это он хорошо сказал: добрые облака,– вполголоса произнесла Тамара.– И так метко их назвали – "деды". Словно седые патриархи, сидят под юртой неба, углубленные в свои думы-раздумья... Седоволосые, величаво спокойные, наблюдают оттуда за своей планетой. Л ну, какие вы там? Чем заняты, чем озабочены? Не слишком ли измельчали, погрязнув в житейской суете?
– Верно, все они видят,– в тон ей добавил Заболотный.– И правды наши, и наши кривды, и трассу эту, по которой столько нас летит, издерганных стрессами, ошалевших от дел, порой до смешного, до грустного суетных...
Все, все им видно оттуда! Однако, как говорят поэты, дорога зовет!
Заболотпый рывком встал на ноги, вслед за ним поднялся и Дударевич, старательно стряхивая с себя солому.
– Побыли дикими, и хватит. А ты? – обратился Дуд ревич к жене.
Он стоял перед Тамарой, как бы красуясь, распрям)
плечи и поводя ими, на устах улыбка уверенности, из-noд бровей профессионально острый, слегка иронически)
взгляд. Волевой, боксерский подбородок и – контрасте к нему – ямочки на щеках. Когда они появляются, вмест с ними возникает в выражении лица что-то милое, почтдетское. Кто-кто, а Тамара знает обманчивость этого выражения, так умилявшего некоторых посольских дам. "Нао денди с ямочками",– игриво отзывались они о Тамарино"
избраннике.
– Милая, какие изволишь дать нам указания? – Дударевич вопросительно посмотрел на Тамару.
– Не хочу, езжайте без меня!
И ому даже показалось, что жена не шутит.
Дударевич взял ее за руку, погладил плечо – так дел всегда, когда хотел успокоить жену.
Заболотный тем временем уже разговаривает с какой-то старушкой возле машины; она там рвот у лесополосы траву для коровы, должно быть... Дударевич тоже подошел к ним.
Бабка, сухонькая, бестелесная, как тень, с охапкой зелья, в кошелке, приветливо глянула на Тамару и, не ожидая вопросов, словоохотливо начала объяснять:
– Лекарственные растения собираю... Когда-то тут ромашек было полным-полно, а сейчас, видите, только коегде... Хоть тысячелистник, слава богу, еще есть, не весь вытоптали.– Она как-то деликатно скользнула любопытм ньш, однако не осуждающим взглядом по Тамаринымджинсам с медными кнопками. А переведя взгляд па Заболотного, ласковым тоном предупредила, чтобы не очевь гнали, сами видите, дорога какая... Особенно зимой, в гололедицу, немало машин тогда лежит по кюветам вверх колесами. Для пущей предосторожности старушка напомнила еще и прошлогодний случай, когда на этой дороге будто целую семью пронзило в "Москвиче" стальными прутьями, свисавшими с открытого заднего борта какого-то тяжеловоза. Водитель "Москвича" задремал и в темноте не заметил опасности.
– Едьте потихоньку, то как раз и успеете,– посоветопала бабуся, когда они уже садились в машину, и Тамаре ее напутствие пришлось по душе, она помахала бабусе рукой:
– Спасибо, учтем!
Теперь мужчины поменялись местами, за руль сел Чаболотный. Придирчивым взглядом окинув своих спутников как бы проверив их готовность, плавно вывел машину на трассу.
Дударевич, устроившись па заднем сиденье рядом с женой почувствовал явное облегчение. Когда машину выпадало вести Заболотному, Дударевич был уверен в нем больше, нежели в самом себе. Собственно, он и предложил Заболотному ехать на юг вместе, прежде всего исходя из тех соображений, чтобы в дороге была подмена. Сначала Заболотный собирался воспользоваться услугами Аэрофлота потому что, до последнего дня занятый делами, уже и так опаздывал к намеченному сроку, кроме того, и жена, звоня по телефону оттуда, от моря, торопила: быстрее выбирайся, а то делам твоим, знаю, конца не будет... Соня с младшим сыном поехала на юг раньше, чтобы проводить старшего в дальнее плавание. А так как сам Заболотный на проводы своего курсанта все равно не успевал, то можно было позволить себе хоть такую роскошь – промчаться дорогами родной земли, сидя за баранкой, отпустив нервы, купаясь в волнах чистого полевого ветра.
– Будем ехать целую ночь,– говорит Тамара.– А что? Ночь имеет свои преимущества: не жарко, зато звездно будет, поэтично... А там – о прелесть – встретим в степях утреннюю зарю.
Тамаре было приятно смотреть, как Заболотный ведет машину. Такая легкость и точность движений... Бывший летчик, он и на земле сохранил свой боевой азарт, летчиц кую виртуозность. Всем его коллегам известно, что Заболотный действительно водитель экстра-класса, на всех марках гонял, полисмены по обе стороны экватора ему козыряли... Козырнут, да еще п улыбаются, ибо чем-то он им симпатичен, этот "совьет ас", этот мистер Заболотный!..
Для Дударевича до сих пор остается загадочным редкостное умение Заболотного с первых же слов находить общий язык с кем угодно, без видимых усилии привлекать к себе людей совершенно разных, усмирять страсти, казалось бы, непримиримые. Если вдруг где-нибудь возникает деликатная ситуация, когда никого другого не пошлешь, потому что только дров наломает, там дело, как правило, поручают Заболотному, он из тех, кому такие миссии удаются лучше всего. Заболотный самим своим присутствием действует на других успокаивающе, он как бы насыщает атмосферу вокруг се^я флюидами искренности и согласия.
Но больше всего удивляет Дударевича то, что все у его коллеги выходит будто само собой, легко, без напряжения – вроде бы полушутя,– не в этом ли и заключается настояв щий дипломатический дар? Может, именно на таких людеир все больше будет делать ставку эпоха в наш век возрастают щих дисгармоний?
– Самый лучший дипломат тот, который всегда гово^ рит правду... Кажется, вам, Заболотный, принадлежит этот афоризм? – спросила Тамара, когда они уже мчали вовсю.
– О, нет, открытие это сделано задолго до нас,– возразил он.– Однако я охотно придерживаюсь этого принципа.
Был тот час вечерней прозрачности, когда степь становится сиреневой, в долинах все гуще наливается синевой, и то тут, то таи уже зажигаются звездочки огней. Еще видно далеко, все окрашено "в мягкие, пастельные тоца.
Хорошо просматривается силуэт комбайна где-то на горизонте и шлейф пыли, долго тянущийся вдоль полевого – шляха за машинами-зерновозами, виден и элеватор на фойе далеких, тускло белеющих облаков, и еще какие-то строения – фермы, гумна, снова и снова выплывающие из степной синевы в плавных изгибах ландшафта.
Эти теплые сумерки, тающая даль степных просторов вдоль трассы навевали сейчас Тамаре нечто грустное"
нежное, в чем она никому нс решилась бы признаться. Чтото почти интимное, странно ласкающее душу было для нее ли в этих пыльных полевых дорожках, в неизвестно кем протоптанных тропинках, что, ответвляясь от трассы, убегают куда-то за холмы, в мглистую сиреневую даль... Еще вчера неведомое, какое-то тревожное чувство охватывало ее сейчас, хотелось от этой заданной автострадной гонки освободиться и чудом перенестись в то иное течение времени, окунуться в тишину полей, где все свершается неторопливо, шлейфы пыли на дорогах тают целую вечность, а за широкой долиной, густо налитой вечерней синевой, поблескивает россыпями огней селение или, может быть, механизированный ток. Что там за люди? Как они живут?
– Это ведь те степи,– задумчиво произнесла Тамара,– где некогда проезжал с сыновьями Тарас Бульба, не так ли? Их кони по самые гривы плыли в диких цветущих а травах... Ах, сколько было на свете такого, о чем можно пожалеть!
– Как-то я пытался растолковать одному маори, моему доброму приятелю, что собой представляет степь, и не смог – откликнулся Заболотный.– Вроде бы просто, но гак мне и не удалось ему толком объяснить... Ну как, скажем, не будучи поэтом, отобразить грозовую ночь в степи, когда все небо неистово вспыхивает голубыми сполохами и сверхмощный небесный орган весь грохочет своими глубинами?! Однажды летней ночью такая гроза застала меня в полевом вагончике механизаторов,– у брата я там гостил. Ох, как гремело! Вот то была музыка, вот то был Бах! Оттого ли, что давно не слышал грома в степи, или в ту почь на самом деле гремело как-то особенно, сверхмощно, только я, понимаете ли... нет, не берусь передать этого словами. Говорят, после грозы даже хлеб растет лучше – столько в атмосфере собирается жизненной силы, какой-то только йогам известной праны... По крайней мере, я в ту ночь это почувствовал на себе. Стоим с братом в дверях вагончика, а перед нами все небо в пляске огней и музыка вокруг такая, что чувствуешь, как она переполняет тебя, заряжает своей могучей силой...
– Слушай внимательно, детка,– коснулся Тамариного плеча Дударевич.– Не хуже заправского лирика заговорил наш товарищ дипломат. Открывает нам наконец свою запломбированную душу...
– Больше не буду, каюсь,– усмехнулся Заболотный и умолк, внимательно следя за трассой.
– Я бы тоже хотела пережить ночную грозу,– мечтательно сказала Тамара и потом спросила: – Заболотный, а вам приходилось видеть ночной град?
– Ночью града не бывает.
– А вот и бывает. Комбайнер говорил...
– Выходит, я отстал... Вообще создается впечатление, что в природе нынешней многое перепуталось...
– Как бы то ни было, а я тут и вправду возрождаюсь,– произнесла Тамара.– Эта ваша степь, Заболотный, имеет удивительное свойство возвращать человеку нечто утерянное, даже забытое. Без всяких усилий возникает в тебе ощущение единства с природой, с духом полей, с вечностью неба... Тянешься к людям, только каждый ли тебя здесь поймет? Постороннему глазу, кому-нибудь, скажем, из местных, кем я кажусь? Проезжей курортницей, экстравагантной особой в джинсах! А то, что эта особа тоже измучена, что нервы се измотаны до предела, кому это интересно?
Разве это кого-нибудь тронет?
Машин заметно поубавилось (постепенно где-то устраивается на ночлег путешествующий люд), дорога стала свободнее. Так что Заболотный смело прибавил скорости, включив предварительно фары. По тому, как оп ровно, раскованно ведет машину, чувствуется, что Заболотный в хорошем настроении. Дома наконец. После стольких лет разлуки снова под тобою любимая степная трасса, твоя бесконечная взлетная полоса, которая создает иллюзию скорого полета. Взяв разгон через эти теплые, в сиреневой дымке просторы, дорога пролетает куда-то за небосклон, уходпт под самые звезды. Мошкара, налетая, разбивается о стекло, снова будет Дударевичу работа. Как и подобает идеальному автовладельцу, он уже не раз выходил протирать машину своей заморской замшей.
Супруги вполголоса переговариваются на заднем сиденье, дорога, видно, укачивает Тамару. Слышно, как муж предлагает, подставив жене плечо:
– Склонись, подремли.
Дударевич умеет быть заботливым, вот и сейчас пробуждается в нем теплое чувство к жене, уставшей за день, так близко все принимающей к сердцу. Спутница жизни, сколько с ней пережито вместе, сколько трудностей делила она с Дударевичсм за годы его нелегкой, ответственной службы. И вправду ведь вырвал ее из института, не дав доучиться, завез на край света, и хотя Тамара моложе его и специальной подготовки не проходила, однако не раз удивляла его, кадрового дипломата, топким тактом, расторопностью, умением молниеносно реагировать, не раз приходила ему на выручку ее чисто женская интуиция, просто незаменимая в их положении людей амбасадных. Никогда не роптала, никогда не пыла его боевая подруга в этих тягучих заэкваторных буднях, где столько непривычных условностей, ограничений сопровождает каждый твой шаг.
Если когда-либо и сдавали у нее нервы, то перед Дударевичем жена старалась этого не проявлять, напротив, умела еще и его приободрить своей лаской, развеять горечь при возникающих служебных неприятностях. Ведь в жизни не без этого... Для женщин посольства Тамара оказалась просто находкой, ее общительность, веселый, открытый, хотя порой и слишком бурный нрав были там тоже уместны. Сильнее всего сдружилась Тамара с "миссис Заболотной", правда, позже пришлось расстаться, служба мужей требовала этого – оказались в разных местах, в разных странах, такова уж судьба людей кочевой профессии, дороги которых то скрещиваются, то снопа расходятся неизвестно насколько. Не ожидали, скажем, в это лето быть вместе, а вот пришлось на родине встретиться, сблизиться снова.
Между Дударевичсм и Заболотным отношения всегда были сложные. На многие вощи они смотрели по-разному и репутацию среди коллег имели далеко не одинаковую, о чем, кстати, им обоим хорошо известно. Во взаимоотношениях между ними есть периоды охлаждении и потеплении.
Нс от солнечной ли активности зависят подобные колебания? – порой шутят по этому поводу их коллеги.
Нынешняя поездка проходит гладко, Дударевича вполне устраивает, что Заболотный большую часть пути сидит за рулем, в дороге оп вообще терпелив и покладист, а вот свою Тамару муж сегодня просто не может узнать, хотя вроде давно уже должен был бы привыкнуть к ее порой несносным чудачествам. Ладно, пусть в других, слишком напряженных ситуациях она, бывает, чересчур нервничает, но чем объяснить ее сегодняшние капризы, скажем, эту внезапную непонятную резкость: "Не хочу! Езжайте без меня!" Неужто потому, что очутилась дома, на родной земле, где можно наконец выйти из-под всех ограничений, отпустить все тормоза? Может, и впрямь опьянили се эти просторы, солнце, воздух? Своим раздольем они возбуждающе действуют на психику некоторых людей. Недаром ведь в этих степях гуляла когда-то бесшабашная вольница...
Или, возможно, это у Тамары реакция на все пережитое, на ее заэкваторное, столь скованное существование, когда подолгу приходилось держать себя в состоянии крайнего нервного напряжения, постоянной настороженности. Там она умела владеть собой, лишь изредка, случайно, он замечал, что она чем-то угнетена. Возвратится из командировки и сразу к ней: что в глазах? Тоска? Грустью полны? Что с тобой, дорогая? Оказывается, видела сегодня в порту старого рикшу, запряженного в тележку, едва не падал от изнеможения, но с такой мольбой предлагал свои услуги.
Теперь уже там прогресс, на смену традиционным рикшампешеходам почти всюду пришли так называемые бечаки, рикши-велосипедисты, а тогда еще, бывало, какой-нибудь старый бедняга впряжется – и бегом со своим пассажиром. Тамаре такой транспорт казался унизительным, она никак не могла смириться с тем, что человек человека везет!.. В другой раз – тоже в первые дни их пребывания там – глубоко была поражена нашествием из сельских местностей деаочек-проституток, имевших обыкновение табуниться ночью на одном из бульваров, едва освещенном, который, собственно, плохим освещением и привлекал их, да еще, пожалуй, своеобразным укрытием полосой кустистых зарослей, тянувшихся вдоль магистрали куда-то в темноту тропической ночи. В гуще зарослей на обочине девочки могли скрываться от преследований полицейских, там их для маскировки ожидали нанятые рикши со своими тележками, и оттуда же, из полумрака, эти юные магдалины с птичьим щебетом выскакивали па охоту, как только па бульваре появлялась вечерняя машина. Притормози хоть на миг, сразу же налетят целой стайкой, девичьи личики льнут к самому стеклу, налипают, словно мошкара, "Ах, совьет!" разочарованно, с беспечным смехом так и отпрянут в разные стороны, снова рассеются по кустам, исчезая под покровом душной тропической ночи... Тамара столкнулась с подобным впервые в жизни, сцена на бульваре расстроила ее, в ту ночь она долго потом не могла заснуть: "Такие юные, такие беззащитные в своем падении... Губят себя, а еще смеются... Даже не понимают своего несчастья".
