Текст книги "Гладиаторы"
Автор книги: Олег Ерохин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 41 страниц)
Свиток, который Клеон молчаливо передал Марку, покоился в кожаном футляре. Сняв футляр, Марк удивился. Что это? Какой-то трактат о бессмертии прислал ему Пизон? Или о трусости?
Марк развернул свиток и начал читать.
До середины текста оставалось совсем немного, когда у Марка вспотели ладони. Неужели в его руках то самое письмо Камилла Скрибониана к сенаторам, которое он должен был выманить у Пизона? Похоже, это было именно оно. Пизон сам прислал это письмо ему… Почему?
Перед появлением Клеона с письмом Марк как раз обдумывал, какими словами он будет утром отказываться от поручения, навязанного ему Нарциссом. Претворяться похожим на Пизона, чтобы быть вхожим в сенаторский дом, было выше его сил. Задача, которую поставил перед ним Нарцисс, казалась ему гниющим откровением блудницы, с которым ему приказывали соприкоснуться, – и вдруг все разрешилось.
Нежданно-негаданно письмо оказалось у него.
Дочитав письмо до конца, Марк еще раз бегло просмотрел его. Вне сомнения, это было то самое письмо. Выходит, Пизон знал, что ему было нужно. Однако вместо того, чтобы воспользоваться этим знанием, то есть чтобы задурить голову ему и Нарциссу, Пизон сделал то, что сделать, следуя здравому смыслу, никак не мог…
Но какой здравый смысл найдется в сумасшедшем? А Пизон, несомненно, стал таковым к концу их совместной ночной «прогулки».
Марк обхватил голову руками. Орбелия… Он совсем забыл об Орбелии. Ей-то с сумасшедшим каково? А если сумасшествие Пизона проявляется в том, что он делает прямо противоположное должному, то что же ждать от него по отношению к Орбелии?
Марк вскочил. Сокрушаться нет времени – скорее к Нарциссу! Необходимо избавить Орбелию от Пизона, а без помощи Нарцисса об этом нечего было и думать. Не в одиночку же брать штурмом дом римского сенатора! А заодно можно будет передать Нарциссу письмо Камилла Скрибониана.
* * *
Нарцисса дома не оказалось – он был во дворце, и Марк побежал во дворец. В одной руке молодой римлянин сжимал свиток, а в другой – кусочек пергамента с печатью Нарцисса, который должен был послужить ему пропуском.
На преторианцев, стоявших в вестибуле дворца, этот кусочек пергамента оказал должное воздействие (они, конечно же, были научены Нарциссом, что делать в подобных случаях). Не придираясь, преторианцы вызвали центуриона, а тот – преторианского трибуна. Лицо преторианского трибуна было Марку незнакомо: Секст Силий – преторианский трибун, чья когорта охраняла в эту ночь императорский дворец, – был назначен трибуном совсем недавно, после того, как Марк покинул гвардию.
Секст Силий, рассмотрев пропуск со всех сторон, сказал:
– Нарцисс сейчас у Мессалины и неизвестно, сколько он там еще пробудет, так что придется тебе подождать. Впрочем… Вообще-то, если тебе не терпится, я могу проводить тебя к нему – он, помнится, велел всех, у кого такая штучка (трибун потряс пропуском Марка), сразу вести к нему, где бы он ни находился.
* * *
У двери, ведущей в покои Мессалины, Секст Силий остановился.
– Ожидай! – велел он Марку и покосился на двух преторианцев, которых взял в сопровождение.
Марк кивнул: ждать так ждать, пусть никаких неожиданностей с его стороны нс опасаются.
Секст Силий обернулся удивительно быстро:
– Пойдем!
Сама по себе такая быстрота Марку понравилась, однако при этом показалась она ему немного странной: вряд ли доступ посторонних в покои Мессалины был настолько легок. Получается, Мессалина не считала его за постороннего, а это ничего хорошего ему не сулило. Памятливость Мессалины была ему сейчас ой как некстати, не говоря уж о ее чувственности.
Раздумывать о Мессалине, однако же, не было времени: как только Секст Силий, посторонившись, освободил проход, Марк вошел в галерею, выводившую в обширное помещение, которое можно было бы назвать атриумом покоев Августы. Силий тут же закрыл за ним дверь, оставшись снаружи: видимо, так ему было велено.
Пройдя галерею, Марк оказался в просторном помещении с округлым отверстием в потолке, под отверстием находился мраморный бассейн. В помещении никого не было видно, однако из-за двери, расположенной справа от входа, доносились голоса. В одном из них Марк узнал голос Нарцисса, второй принадлежал Мессалине.
Марк повернул направо – вне сомнения, ему была нужна именно та комната. Тут он услышал крик – слабый, словно приглушенный толщей стен. Настолько слабый, что даже было непонятно, откуда он донесся.
Марк все же остановился. Крик послышался снова. На этот раз Марку удалось определить его источник – кричали в комнате, ему знакомой. Эта комната некогда принадлежала ему – когда он жил при Мессалине как ее охранник и любовник.
Чтобы подойти к ней, нужно было свернуть налево.
Дверь оказалась не заперта.
На ложе, столь знакомом ему, в усилиях вырваться изнемогала Ливия. Над ней трудился чернокожий великан, стоявший рядом с ложем раскорячившись. Было видно, что Ливия сильно ослабла, что каждый рывок давался ей, сжатой ручищами гиганта, с огромным трудом. Злодею оставалось ждать совсем недолго: скоро, скоро конвульсии жертвы должны были прекратиться, и окаянный палец сокрушит прекраснейший из цветков.
Чернокожий не мог не услышать Марка – его шагов, шума открываемой двери, – но тем не менее он продолжал свое гнусное дело, не обратив на Марка ни малейшего внимания.
Похоть была наказана – Марк ухватил насильника за горло.
Чернокожий Суфрат, приставленный Нарциссом к Мессалине вместо Марка и решивший разнообразиться Ливией, понял всю серьезность ситуации. Некогда он разбойничал на море, и поэтому о смертельной опасности захвата сзади ему нечего было толковать. О любви тут не могло идти и речи, так что Ливия тотчас оказалась забытой, а река его страсти, готовая вот-вот выйти из берегов, – враз обмелевшей (что хорошо определялось визуально).
Суфрат напружинил мышцы шеи, откинулся назад и руками стал ловить лицо Марка, норовя пальцами непременно попасть ему в глаза.
Чтобы не оказаться с выдавленными глазами, Марк широко раздвинул локти. Пальцы Суфрата теперь шарили в воздухе. Продолжи Марк и дальше сжимать суфратову шею, наверное, схватка скоро закончилась бы: мышцы шеи не могут долго противостоять силе кисти, однако Марк решил иначе. Удушение в обычае у палачей, воин же должен сражаться с оружием. А если учесть, что нападение на Суфрата было совершено со спины…
Марк бросил Суфрата на пол и кинул ему какой-то меч, валявшийся рядом с ложем вместе с ножнами. Наверное, то был меч самого Суфрата. И как только Суфрат коснулся рукоятки брошенного ему меча, Марк извлек свой меч.
– Мы поспели вовремя, госпожа моя, – раздалось у двери.
Марк оглянулся: в комнату входили Нарцисс и Мессалина. Вероятно, они услышали грохот, произведенный Суфратом в момент падения.
Мессалина сразу догадалась, что к чему: вид обнаженной, хнычущей Ливии говорил сам за себя. Глупышка охала и стонала так, как будто ее хотели изничтожить, а не изнасиловать – то есть насильно пощекотать. Вот дуреха-то! Небось, теперь будет вздыхать неделю. Может, отправить ее из дворца, чтобы не нагоняла тоску?
– Утром переберешься на Виминал, в дом Клавдия, – бросила Мессалина Ливии. – А ты… (Августа смерила глазами Марка.) Пойдем, объяснишь нам кое-что.
Про Суфрата Мессалина ничего не сказала. Можно было подумать, что насильника она хотела оставить опять наедине с Ливией, до утра-то было далеко.
– Не оставляй меня с ним! – с болью воскликнула Ливия, прикрывшись туникой.
Скорее всего, Ливия обращалась к Мессалине (кто же, кроме императрицы, вправе распоряжаться в ее покоях?!), но Марк отнес мольбу бедняжки на свой счет. Ливия уже несколько раз приходила ему на помощь и даже однажды едва не погибла, отвращая от него смерть в образе ядовитой змеи, подосланной коварством. Оставить Ливию наедине с Суфратом Марк никак не мог.
Марк повернулся к Мессалине:
– Прежде, чем я пойду с тобой, госпожа, позволь воспользоваться мечом, раз уж он оказался у меня в руке.
Мессалина посмотрела на Суфрата: тот беспокойно вздрогнул, а затем несколько раз отрицательно качнул головой, явно адресуя это качание ей.
Вообще-то Мессалина любила наблюдать за кровавыми схватками, предвкушая при этом те ласки, которыми ее одаривал победитель, поэтому в обычае Августы было стравливать между собой претендентов на ее ложе. Однако в данном случае победа, которую, несомненно, одержал бы Марк (это понимала она, понимал это и Суфрат, недаром он подавал ей соответствующие знаки), не принесла бы ей ничего нового. В победителях же Мессалина ценила именно эту новизну ощущений, которую они несли ей (она предпочитала, чтобы проигравшим оказывался ее бывший любовник). А кроме того, Марк, по ее представлениям, уступал Суфрату в постели: Суфрат, в отличие от Марка, не только не сопротивлялся буйному потоку ее фантазии, но и вносил в его свою живительную струю.
Мессалина хлопнула в ладоши – в комнату заглянула рабыня.
– Преторианского трибуна сюда! Он не должен был уйти.
Рабыня исчезла. Вскоре появился Секст Силий. Силию Нарцисс приказал дожидаться Марка у двери, что вела в покои императрицы, чтобы затем проводить его. Нарцисс не сказал, куда.
– Доставишь Ливию на Виминал, в дом Клавдия. Немедленно!
Секст Силий покосился на Нарцисса:
– Но, госпожа, я не могу… Я не могу отлучиться из дворца…
– Что это еще такое? – грозно нахмурилась Мессалина.
– Он и в самом деле не может, – поспешил на помощь преторианскому трибуну Нарцисс. – Таков уж приказ Клавдия: трибун, чья когорта охраняет дворец, не смеет отлучаться. Но ты, Секст, можешь отрядить двух-трех человек, чтобы они проводили Ливию.
– Ну так пусть отрядит! – вскричала Мессалина и развернулась к Ливии: – Что же ты разлеглась? Иди!
Слезы Ливии высохли. Мессалина никогда не была добра с ней, хотя никогда не была и зла – Мессалина интересовалась ею настолько, насколько она могла Мессалину развлечь. Развлечения эти до недавнего времени были довольно невинны, но теперь Мессалина переступила черту, отделявшую шутку от издевательства, приказав ей следовать за преторианским трибуном немедленно, – Мессалина это сделала не иначе как для того, чтобы выставить на всеобщее обозрение ее наготу. Ведь она была нага, совершенно нага – от взоров ее заслоняла туника, накинутая, как тряпка, поверх груди.
– Долго тебя еще ждать? – осведомилась Мессалина. – Или, может, ты ожидаешь, когда я прикажу Суфрату прикрыть тебя своим телом?
Ни одна плаксивая морщинка не появилась на лице Ливии. Спокойно, будто находясь в полном одиночестве, она встала, отринула с груди своей тунику и медленно, неторопясь, натянула ее на себя.
Марк был потрясен. От него не скрылась уловка, острая мордочка которой выглядывала из слов Мессалины, словно шип репья. Он понял, что Мессалина так спешила с Ливией только для того, чтобы насладиться ее смущением, ее стыдом, ведь Ливия для того, чтобы пойти с преторианским трибуном, должна была одеться. Приказание немедленно убраться означало приказание немедленно одеться, то есть одеться в присутствии четырех мужчин: Секста Силия, Нарцисса, самого Марка и окаянного Суфрата.
Марк уже собрался закрыть глаза, чтобы соблюсти порядочность, но выражение лица Ливии его остановило. Лицо Ливии было одухотворено бесстрастностью, ибо это была не бесстрастность безумия или же опьянения до бесчувствия, но бесстрастность стойкости.
Как зачарованный, смотрел Марк на облачение Ливии в одежды. И на память ему пришли те три случая, когда Ливия спасла его: на корабле она предупредила его о нападении любовника Мессалины, на Палатине она помогла ему выбраться из эргастула, в доме Клавдия она приняла присланный ему яд. Он, безумец, искал стойкость, он силился понять, что такое стойкость и в чем она заключается, а стойкость-то была перед ним. Он искал стойкость для себя, а стойкость, оказывается, заключалась в том, чтобы, не колеблясь, когда потребуется, прийти на помощь ближнему, близкому… Насколько близкому?
До сих пор Марк относился к Ливии хорошо, по-товарищески, он был благодарен ей за все, что она сделала для него, он, не колеблясь, поспешил ей на помощь, как только в этом возникла нужда, но при всем том Ливия оставалась для него сторонним человеком – человеком, безусловно, хорошим, но не более. Правда, раз или два Марк подумал о ней как о женщине, вернее, как о самке, но подумал так, мимоходом. Теперь же Марк видел перед собой не товарища и не женщину, а богиню. Богиню Стойкости.
– Пойдем, пойдем же…
Марк оглянулся на голос: то Нарцисс тянул его за тунику.
Оказалось, что Ливия вместе с Секстом Силием уже вышла из комнаты, вышла и Мессалина. В комнате оставались только он, Нарцисс и Суфрат, понуро стоявший у окна. Суфрат стоял обнаженным и не торопился одеваться – у него не было комплексов.
– Ну что же ты? – повторил Нарцисс, дергая Марка за тунику. Видимо, он горел желанием узнать, почему же Марку не спалось этой ночью.
– Иду!
Марк взял со столика у двери свиток, который он бросил туда, схватившись за меч (глаза Нарцисса алчно блеснули – можно было подумать, вольноотпущенник догадался, что это был за свиток), и пошел за Нарциссом.
Дверь за ними захлопнулась, а Суфрат все стоял у окна, что-то шевеля своими толстыми губами.
* * *
В комнате Грез всегда было сумрачно: Мессалина велела днем зашторивать окна, а ночью более одного светильника не зажигать. Свет, говорила Августа, рассеивает мысли, эта же комната предназначалась для раздумий, так что в ней должно было быть полутемно. В центре комнаты было установлено чучело большого тигра, которое будто бы содействовало раздумьям, – как символ, изображавший опасность и тем самым призывавший к осторожности.
Мессалина опустилась в кресло, покрытое шкурами леопардов, и вопросительно посмотрела на Нарцисса.
– Что у тебя за свиток, Марк? – спросил Нарцисс.
– Это письмо Камилла Скрибониана к сенаторам Рима.
У Нарцисса пересохло во рту:
– То… то самое?
– Да.
Марк протянул свиток Нарциссу, тот схватил его и быстро развернул.
– Так и есть… Как же ты раздобыл его?
– Пизон сам прислал мне этот свиток только что. Я не просил его об этом, я даже ни словом не обмолвился, что знаю о письме Скрибониана. Более того: накануне мы расстались с ним, разругавшись.
– Ты говоришь загадками, милый Марк, – сказала Мессалина грозно-ласково.
– Я и сам не знаю, с чего это ему вдруг взбрело в голову передать мне это письмо. У меня единственное объяснение – Пизон сошел с ума. – Видя недоверие в глазах Нарцисса, Марк поспешно продолжил: – Да-да, сошел с ума! В последней нашей встрече он сначала нес какую-то чепуху про бессмертие – что, мол, возможно достичь бессмертие через смерть, – а потом принялся ругаться и хохотать…
– Ладно, понятно. Бред, возбуждение – словом, все признаки сумасшествия налицо, – недовольно подытожил Нарцисс – эта история с помешательством Пизона ему не понравилась. – Неясно одно: как Пизону стало известно, что ты хотел от него получить?
Марк пожал плечами. Нарцисс уставился в пол, теребя ногою краешек ковра.
Немного подождав, будто тоже думая, Мессалина посмотрела на Нарцисса:
– Так откуда же Пизону стало это известно?
– Не знаю, госпожа, – со вздохом отозвался Нарцисс. – О том, что я подослал к Пизону Марка, знал Паллант, а Каллист мог это узнать, ведь про письмо Скрибониана мы с Паллантом узнали от него. Но как бы то ни было, не это сейчас самое главное: главное, что письмо Скрибониана у меня. И в этом письме громадная сила: такая, что всякий, кто соприкасается с ним, будет уничтожен, ошибись он хоть на малость…
– Это еще почему?
– Это письмо слишком много значит, госпожа моя (Нарцисс слегка поклонился Мессалине), и поэтому и Каллист, и Паллант, да и сенаторы захотят его заполучить. Мы же можем уберечься от коварства врагов только одним способом: мы должны как можно быстрее показать письмо императору, тем самым обесценив его.
– И что это значит «быстрее»? – поинтересовалась Мессалина.
– Немедленно.
– Придется разбудить Клавдия…
– Придется.
Нарцисс вдруг увидел Марка: беседа в дальнейшем, похоже, вовсе не нуждалась в его присутствии.
– Ты можешь идти, дружок! – улыбнулся Нарцисс Марку. – Мне ты больше ничего не должен. Забеги только ко мне завтра, и на этом мы с тобой распрощаемся.
– Завтра? А зачем?
– Ну как же, как же! Завтра, благородный Орбелий, мы решим, как ты передашь мне купленный на мои деньги дом – разумеется, ты понимаешь, что я не дарил его тебе, а лишь дал возможность попользоваться им то время, которое было необходимо для выполнения моего задания. Кстати, денег на задание я дал тебе, кажется, больше, чем стоит дом, – поговорим и об этом.
Нарцисс показал взглядом на дверь.
– Погоди, господин мой! – воскликнул Марк. – Еще не все… Я говорил тебе, что Орбелия, жена Пизона, – моя сестра. Пизон прислал мне письмо Камилла Скрибониана – я утверждаю, он и в самом деле безумен! Позволь же мне избавить сестру мою от безумца! Дай людей, господин, и приказ – Орбелию нужно выручать немедленно! – Марк рванулся к Мессалине. – Помоги, госпожа!
Мессалина, уже не испытывавшая к Марку никакого влечения, наслаждалась трудным положением, в которое он попал.
– Клянусь чревом своей матери, я не понимаю, от кого ты просишь спасти свою сестру! – заявила Мессалина. – От мужа – потому что он-де безумен? Безумный муж? Ну и что с того? Это значит только то, что в постели она получает больше, чем другие замужние женщины: ласки безумного, конечно же, безумны…
Мессалина глубоко задышала. Она никогда еще не развлекалась с сумасшедшим – вот, наверное, потрясающее занятие!
– Думаю, госпожа моя, мы не должны отказывать в помощи человеку, который нам так хорошо помог, – произнес Нарцисс тем покорно-повелительным тоном, которым во все времена в совершенстве владели евнухи. – Марк хочет узнать, хорошо ли живется его сестре с мужем – причем незамедлительно, то есть ночью, то есть он хочет узнать, крепко ли они спят. Что ж, хочет так хочет, наше дело – ему помочь. Я дам тебе преторианцев, Марк! Если, конечно, госпожа не возражает… Только помни: за старое ты со мной расплатился, за новое тоже придется платить!
Марк вздохнул:
– Я готов платить…
– Вот и хорошо! Ты, госпожа?
– Похоже, он хочет отбить у мужа свою сестру, – с усмешкой произнесла Мессалина. – Отбить, а потом проделать с ней то, что проделывал с Друзиллой Гай [62]62
Гай – Гай Калигула.
[Закрыть]… Ладно, пусть берет солдат!
– Надо кликнуть трибуна, – сказал Нарцисс, направляясь к двери.
* * *
Марк подошел к дому Пизона вместе с небольшим отрядом из тридцати преторианцев. На приказ центуриона отворить раб-привратник ответил, что должен прежде спросить господина, а через некоторое время изнутри задвигались засовы. Первое, что увидел Марк, было лицо впускавшего их раба – лицо вытянутое, напуганное. Из дома донеслись разноголосые крики.
Центурион, вероятно, тоже заметил в привратнике некоторую странность, некоторую избыточность страха (ночных визитов преторианцев боялись господа, а не рабы господ), и наверняка услышал шум, потому что он удивленно бросил привратнику:
– Ну? Что там у вас еще?
– Пизон… э… Пизон мертв. Господин мертв… – трепещущим голосом пробормотал привратник. – Кинжал… убит кинжалом…
Теперь обеспокоенность привратника да и остальных рабов Пизона стала понятна. По староримскому закону, если смерть римлянина наступала в его собственном доме от руки его же раба, все рабы, бывшие в это время в доме, умерщвлялись.
«Вероятно, рабы стали искать Пизона, чтобы уведомить его о появлении преторианцев, и нашли убитым, – подумал Марк. – Поэтому привратник и напуган: если бы Пизона убил кто-либо из римлян явно, то он, возможно, радовался бы. Но что же с Орбелией?»
Вместе с преторианцами Марк вбежал в вестибул, затем в атриум. Всюду в панике метались рабы.
С центурионом Марк заглянул в кабинет Пизона: больше всего рабы суетились именно там. И неудивительно – именно там был найден мертвый Пизон.
Бледный до сини, Пизон лежал, запрокинув голову, в кровавой луже. Рот его был полуоткрыт, глаза полуприкрыты. Левая рука сенатора покоилась на груди (в последние мгновения своей жизни он все пытался зажать дырочку, через которую вытекала жизнь его), а правая рука лежала на полу, скрюченная и безвластная. Он хотел получить бессмертие через смерть, как будто это возможно, как будто смерть оставляет нечто, что может хотя бы рассчитывать на бессмертие. Нет, смерть сокрушает все расчеты – все без исключения.
Мельком взглянув на Пизона, Марк побежал дальше – туда, где, как показали рабы, располагались комнаты Орбелии.
Орбелию Марк нашел в ее спальне. Орбелия спала – если тяжелое забытье, которое обволокло ее сознание, словно мгла – чистое небо, можно было назвать сном. Во сне Орбелия что-то шептала и трясла головой. Прежде чем она открыла глаза, Марку пришлось взять ее за плечи и несколько раз тряхнуть.
Увидев брата, Орбелия сморщилась, словно собираясь заплакать. В первые мгновения пробуждения разум ее не отличал еще действительность от сна, а во сне нередко грустят о приснившемся счастье, осознавая, что оно исчезнет, лишь стоит проснуться. Но Марк не был сном – Орбелия поняла это и просияла. И все же заплакала, прильнув к нему и твердя:
– Забери меня отсюда, забери…
Она не знала, что с Пизоном было все кончено.
Марк поспешил объяснить:
– Я, конечно, возьму тебя отсюда, и сегодня же. А Пизона больше нет – он убит, и, скорее всего, убит собственной рукой.
Орбелия отстранилась от Марка:
– Пизон убит?
– Да. Так что тебе больше не о чем грустить и некого бояться.
Лицо Орбелии прояснилось, но было бы тщетно искать на нем признаки удовлетворения или удовольствия. Смерть слишком страшна, отвратна жизни, чтобы встречи с ней радовали, даже когда она приходит на помощь.
