Текст книги "Гладиаторы"

Автор книги: Олег Ерохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 41 страниц)

Прошло два года в бесплодных поисках, и Гней Фабий женился вновь на римлянке из богатой всаднической семьи, которая дала ему двух дочерей, к моменту нашего повествования уже замужних. И хотя новая жена полностью вытеснила из его памяти образ гордой Ареисты, тоска по так неожиданно утраченному сыну не только не развеялась с годами, но еще больше усилилась – так плотское начало всегда склоняется перед вечностью начала духовного, не нуждающегося в тленной телесности.

* * *

«Неужели это он… мой сын… мой мальчик?..» – с трепетом подумал Гней Фабий.

– Какая у тебя была булла? – тихо спросил он Марка о том маленьком талисмане, который, по римскому обычаю, вешали на шею маленького римлянина при рождении, а в день его совершеннолетия снимали и посвящали домашним ларам.

Марк был не менее палача удивлен внезапной переменой, произошедшей в преторе, да и вопрос Гнея Фабия отнюдь не показался ему светочем, дарующим ясность.

– Моя булла – маленький золотой шарик с вырезанной на нем лирой, – немного помедлив, ответил юноша.

Роду Фабиев покровительствовал Аполлон (по крайней мере, именно так считали сами Фабии), и поэтому у всех детей рода на булле была изображена лира – символ этого бога, предводителя муз.

Услышав ответ, Гней Фабий встрепенулся и кинулся к своему вновь обретенному сыну-преступнику, прикованному к стене и обреченному на казнь.

Не успел претор преодолеть и половину пути, отделявшего его от Марка, как дверь камеры с шумом распахнулась.

Гней Фабий обернулся – на пороге стоял Сергий Катул.

– Ну что, этот упрямец, видно, не больно-то разговорчив? – проговорил жестокий юнец, заметив приготовления к пытке. – Ну ничего, сейчас я вразумлю его.

Сергий Катул мельком взглянул на претора.

«У этого увальня Фабия наверняка ничего не вышло – молодчик не сказал ни слова, – подумал он. – То-то Фабий злится, глянь-ка, аж губы кусает… Ну я-то сейчас покажу ему, что значит настоящий допрос!»

И Катул громко крикнул, впившись глазами в Марка:

– Отвечай же, подлец, как ты снюхался с негодяями-сенаторами?

Развратному юнцу очень хотелось выглядеть грозно, и поэтому – страшно, но все выходило как-то истерично, хотя отчасти и в самом деле страшно – таков страх здоровых людей перед вооруженными помешанными. Впрочем, этот страх, витая в воздухе, казалось, не находил почву, где бы ему можно было прорасти, – лицо Марка оставалось спокойным, юноша молчал.

Хладнокровие пленника разозлило Катула – он схватил раскаленный прут, кривя рот в зловещей улыбке.

– Стой, Катул! – крикнул Гней Фабий. – Досматривать и подсматривать за мной можешь, сколько угодно, но я не позволю, чтобы ты вмешивался в следствие, не имеющий понятия, как его вести!

Сергий Катул яростно посмотрел на претора.

– Можно подумать, что допрашивать да пытать – такое хитрое дело, что доступно лишь твоему утонченному уму. Ну же нет, я поклялся доказать, и я докажу, что ты – просто старый осел, скрывающий свои ослиные уши под колпаком заносчивости!

Сказав это, злобный юнец направился прямо к Марку, однако на этот раз его попытке доказать свое мастерство в пыточном деле было суждено закончиться, не начавшись, – Гней Фабий кинулся ему наперерез и, настигнув, ударил его по той самой руке, в которой он сжимал раскаленный прут. Пальцы Катула разжались, и прут упал, слегка задев его ногу.

Дикий вопль юного сластолюбца огласил тюрьму. Когда боль немного поутихла, Сергий Катул прошипел:

– Погоди же!.. Я еще расквитаюсь с тобой. Этот молодчик, наверное, уже подкупил тебя, ты успел сговориться с ним!..

– Глупец! – презрительно бросил Гней Фабий. – Своими дурацкими пытками ты можешь убить единственного оставшегося в живых заговорщика из схваченных нами. Как же мы тогда доберемся до остальных – до тех, что разгуливают на свободе?.. Ты сам, наверное, замешан в чем-то преступном, о чем известно этому мальчишке, – быть может, ты сам замышлял что-то против императора и теперь собирался, будто случайно, убить его, чтобы он не выдал тебя!

Проклиная, претора, Сергий Катул выбежал из камеры.

Не успел Гней Фабий толком собраться с мыслями, чтобы обдумать, что же ему предпринять, как в камеру вошел центурион. Преторианец сообщил, что Каллист немедленно требует к себе обоих римлян, которым было поручено расследование дела о заговоре.

Выбравшись из подземелья, претор велел тюремщикам расковать Марка.

Глава шестая. Прощание

Каллист продержал у себя Гнея Фабия и Сергия Катула аж до второй стражи, якобы для того, чтобы хорошенько растолковать им, что же от них хочет император, а на самом деле – стараясь таким образом отвлечь их от следствия (затянув беседу с ними допоздна, грек хотел вынудить их перенести допрос на следующий день). Проволочка была Каллисту нá руку и после того, как он покинул тюрьму, ему удалось еще до встречи с Фабием и Катулом связаться с одним из своих доверенных лиц – государственным рабом, в обязанность которого входило приготовление пищи для заключенных и который уже не раз получал от грека сестерции за свою ловкую стряпню. На сей раз этот умелец должен был постараться, чтобы скромное тюремное блюдо, предназначавшееся на завтрак Марку, было обильно приправлено полученными от Каллиста специями – теми самыми, что хранились в потайном ларце.

Неудивительно, что Каллист, расставаясь с приглашенными, настойчиво посоветовал им «получше отдохнуть этой ночью, чтобы завтра продолжить расследование с новыми силами».

Непримиримые противники, которых грек связал одной веревкой императорского приказа, вышли из дворца вместе и тут же разошлись, кажется, собираясь последовать его совету, – дом Катула находился на Авентине, а Фабия – на Виминале.

Вскоре однако же оказалось, что претор не больно-то прислушивался к наставлениям императорского фаворита: пройдя несколько улиц по направлению к собственному дому, он решительно свернул к Капитолию – туда, где находилась Мамертинская тюрьма.

У Каллиста Гней Фабий ни словом не обмолвился о своих подозрениях относительно смерти Цериала – ни Каллист, ни умерший сенатор более не интересовали его, как не интересуют переливы бренности увидевшего смерть. Смерть вновь обретенного сына стояла перед глазами претора, она и он в единственности своем лишь занимали его, их свидания он боялся, их объятий страшился. В распоряжении Фабия была только ночь, чтобы спасти своего сына, – эта ночь, ведь завтра он уже не смог бы вразумительно объяснить, почему он так настойчиво уклоняется от услуг палача.

Оказавшись на Капитолии, претор требовательно постучал в тюремные ворота – тут же из смотрового окна выглянул стражник. Узнав грозного всадника, он, не мешкая, пропустил его во двор, а затем побежал за старым надзирателем, Авлом Пакунием, который заступил на ночное дежурство, сменив своего начальника, Гая Куриация.

Вскоре Авл Пакуний, уже собравшийся ложиться спать, вышел, зевая.

– Так-то ты сторожишь преступников, Пакуний… – сулящим неприятности голосом проговорил Гней Фабий. – В то время, как все верные слуги императора готовы работать день и ночь, чтобы обрубить корни измене прежде, чем она успеет вновь замаскироваться, отрастив листву притворства, ты предпочитаешь портить свою доблесть ленью, ублажая тело сном. А что, если именно тогда, когда ты спишь, злоумышленники вздумают проникнуть в тюрьму, чтобы избавить от твоего общества своих дружков?.. Ни одни стены не удержат узника, имеющего в тюремщиках засоню, вроде тебя… На будущее же имей в виду: случись что, и ты получишь прекрасное местечко для сна – в темноте и с соломенной подстилкой. Ну да хватит слов – иди, буди своих молодцов да подавай мне сюда моего Орбелия. Я должен доставить его немедленно в канцелярию Каллиста, там мы оба допросим его.

Послушный Авл Пакуний, как огня боявшийся претора, тотчас же побежал за Марком. Спустя некоторое время он привел своего узника, предварительно велев связать ему руки, и передал его Гнею Фабию вместе с двумя конвоирами-сопровождающими.

На этом претор и тюремщик распрощались. Пакуний заковылял к своему ложу, а Фабий, Марк и солдаты вышли за ворота.

Прошло не более получаса после ухода претора, как в ворота тюрьмы опять постучали. На этот раз стражник, разглядев нового посетителя, не проявил прежней расторопности, да и немудрено – стучавшим был молодой римлянин с изнеженным лицом изрядного повесы. Пожилой солдат смерил незнакомца презрительным взглядом и раздраженно произнес:

– Вот что, друг, проваливай-ка отсюда подобру-поздорову здесь у нас не лупанарий!

Сказав это, стражник сразу же отвернулся от смотрового оконца, не утомляя себя ожиданием ответа от какого-то юнца. Однако молодой негодяй был, по-видимому, иного мнения о собственной значимости: недовольный оказанным ему приемом, он принялся тарабанить так, что разбудил уже было задремавшего Авла Пакуния. Старший надзиратель вышел во двор, как ни странно, мало довольный той помощью в поддержании его неусыпности, которую ему оказывали в эту ночь.

– Ты что, дожидаешься, пока этот молодчик снесет ворота? – грозно спросил он караульного. – Ты посмотрел, кто это так стремится попасть сюда?

– Да там какой-то молокосос, видно, спьяну спутавший тюрьму с лупанарием.

– Ну так что же ты стоишь? Открывай-ка живее ворота, сейчас мы почешем ему то место, которое у него так раззуделось!

Пока стражник открывал ворота, Авл Пакуний раскрывал рот, чтобы сразу же осыпать вошедшего градом отборных ругательств, но на этот раз его катапульта не сработала – он увидел Сергия Катула.

Старший надзиратель рассыпался в извинениях – в такой досадной задержке виноват, конечно же, не он, а солдафон-караульный, который не так давно прибыл из провинции и поэтому не знал еще всех знатных людей Рима в лицо. Разумеется, несмотря ни на что ему это так даром не пройдет – он, Авл Пакуний, непременно доложит обо всем начальнику тюрьмы, Гаю Куриацию, и тот наверняка лишит караульщика дневного заработка…

– Замолчи, Пакуний, – наконец оборвал Катул напуганного тюремщика. – Твоя назойливая болтовня начинает раздражать… Отведи-ка лучше меня к преступнику, покушавшемуся на цезаря (я говорю про бывшего преторианца). Я намерен допросить его.

Авл Пакуний невинно удивился.

– Но его нет в тюрьме… – растерянно проговорил он.

– Да ты что – насмехаешься надо мной, что ли?

– Нет, что ты, уважаемый Катул. Марка Орбелия только что забрал по приказу Каллиста Гней Фабий – претор повел его на допрос во дворец.

У Катула задергалось веко.

– В своем ли ты уме, милейший?.. Допрос во дворце в такую пору?.. Да ты, наверное, совсем тут спятил от безделья!

Авл Пакуний не на шутку встревожился.

– Клянусь Юпитером, я говорю правду – я только что передал Марка Орбелия, бывшего преторианца, Гнею Фабию…

Сергий Катул призадумался, ненавидя Гнея Фабия за его насмешки и завидуя его богатству, он на каждом углу кричал о продажности претора, но сам при этом меньше кого бы это ни было верил в собственные россказни‚ зная их действительную цену. Известие о том, что Фабий увел преступника к Каллисту, ошеломило его: ведь он вместе с претором был у грека – ни о каких ночных допросах Каллистом не было сказано ни слова. Так что же это значит?.. Измена?.. Так неужто тогда, когда он поносил Гнея Фабия, его презренным ртом какой-то бог-прорицатель давал свой оракул?..

– Слушай, Пакуний, – проговорил наконец Катул. – Сегодня вечером вместе с Гнеем Фабием я вошел в кабинет Каллиста, и вместе с Гнеем Фабием я вышел из него. Так вот: Каллист не собирался никого допрашивать, и даже нам он советовал отправляться спать. Если претор забрал из тюрьмы преступника от имени Каллиста, значит, он обманул тебя. Теперь тебе придется расплачиваться за собственную глупость и трусость – ведь ты даже не потребовал от Гнея Фабия предписания грека, не так ли? (Пакуний мелко, с дрожью закивал головой.) Так… значит, я оказался прав…

Повисло тягостное молчание. Внезапно Катул, будто наверстывая упущенное за мгновения относительного спокойствия, сорвался на резкий, с визгливыми руладами крик – так река, прорвав плотину, обретает куда как большую силу течения, нежели до запруживания.

– Ты, пустоголовый дуралей! Что же ты трясешься, как дрянной кобель во время случки?! Что – испугался?.. А ну, тащи сюда четырех солдат – быть может, я еще успею догнать их!

Авл Пакуний, не чувствуя под собой ног, кинулся сразу в разные стороны, и через мгновение перед Катулом стояло четверо молодцов. Получив строжайший приказ старшего надзирателя во всем повиноваться Катулу, солдаты вместе со своим новым начальником покинули двор тюрьмы (собственно говоря, этот приказ исходил от самого Катула, а не Пакуния. Пакуниевы были только дрожащие губы да прерывающийся голос).

Пока Катул убеждал Пакуния в том, что его, Пакуния, природа обделила не то что мудростью, но даже мелочной сметливостью, Гней Фабий, Марк и солдаты-конвоиры успели отойти уже довольно далеко. Они шли по направлению к Палатину, солдаты думали – в императорский дворец, но у Гнея Фабия была иная точка зрения. Правда, претору все никак не удавалось приблизить действительность к своим соображениям, потому что для этого была нужна некая интимность, которой как раз и не хватало: то луна так некстати выходила из-за туч, то вдруг какой-то запоздалый прохожий показывался неподалеку. Впрочем, подходящий момент, когда все помехи куда-то попрятались (словно испугавшись неизбежности), все же наступил – и Гней Фабий воспользовался им.

Гней Фабий сделал вид, что его тога зацепилась за какой-то куст, и, замедлив шаг, принялся будто бы высвобождать ее. Солдаты подумали, что это – пустяковая задержка, и претор тут же нагонит их, поэтому они перегнали его. То-то и нужно было Гнею Фабию – претор выхватил из-под тоги свой кинжал и изо всех сил ударил в затылок одного из них. Солдат упал. Его товарищ непонимающе оглянулся и, не успев испугаться, тут же был сражен вторым ударом прекрасного орудия случая, чью золотую рукоятку, усыпанную каменьями, сжимала в своей руке судьба. Клинок сверкнул еще раз и веревки, стягивающие руки юноши, упали к его ногам.

– Ты свободен, – тихо проговорил Гней Фабий. – Отправляйся немедленно на Виминал. Найди там дом купца Секста Ацилия‚ у ворот его – фонтан с тремя дельфинами. Передай рабу, который откроет тебе дверь, вот этот перстень (претор надел тускло блестящее золото на палец Марка) – и хозяин примет тебя, как своего родного сына. Расскажи ему обо всем. Он предан мне – он укроет тебя.

Гней Фабий замолчал, будто бы в нерешительности. Казалось, он хотел сказать что-то еще – и не смел. Наконец, заметив, что юноша с изумлением смотрит на него, Гней Фабий, словно боясь расспросов, торопливо произнес:

– Ну, иди-иди… Время дорого, потом я все объясню тебе…

Когда молодой римлянин скрылся за поворотом, претор облегченно вздохнул. Только теперь он стал задумываться о собственной участи, ведь, спасая Марка, он погубил себя. Да-да, погубил себя – ему не оправдаться за тот обман, с которым он вывел узника из тюрьмы, и последовавший за этим побег. Значит, ему самому надо скрыться, ему самому надо бежать…

Вдруг в темноте мелькнули фигуры людей. Гней Фабий хотел было войти в тень, но опоздал – незнакомцы стремительно приближались к нему, по-видимому, заметив его. Через мгновение перед претором стоял Сергий Катул.

– Вот ты где! – воскликнул Катул со злорадством. – А где же остальные?

Тут молодой преследователь заметил трупы двух стражников, на которые падала тень, и, торжествуя, сказал своим помощникам, показывая то на трупы, то на претора:

– Теперь вы знаете, что Фабий – убийца и преступник. Хватайте его!

Гней Фабий понял, что он пропал, – ему не одолеть пятерых вооруженных противников. И тогда сверкнула молния – кинжал претора до самой рукоятки вошел в шею Сергия Катула.

Поначалу солдаты стояли, непонятливо разглядывая то трупы своих недавних товарищей, то претора, то Катула. Услышав приказ своего предводителя, они разве что только слегка шевельнулись, но не спешили выполнять его, удерживаемые презрением к командиру-юнцу и страхом к претору, гнев которого был им хорошо известен. Но когда Катул с кинжалом в горле стал медленно оседать, они кинулись к убийце, не столько выполняя приказ, сколько защищаясь.

– Наконец-то, – подумал Гней Фабий, отринув ненужные одежды со своей груди…

Часть четвертая. Следствия

Глава первая. Игроки

Каллист узнал о ночных событиях, происшедших в Мамертинской тюрьме, ранним утром из сбивчивого рассказа начальника тюрьмы Гая Куриация.

Солдаты, сопровождавшие Сергия Катула, убив претора, вернулись обратно, в тюрьму, и доложили обо всем Авлу Папинию. Папиний тотчас же послал за Гаем Куриацием. Куриаций, добравшись до тюрьмы, из всхлипываний Папиния понял, что произошло нечто нешутейное, а после допроса солдат и вовсе схватился за голову. Но случившегося не исправишь, а предопределенное не изменишь – Куриаций все же сумел кое-как зажать свой страх слабенькими тисками надежды. Дождавшись утра, он сразу же помчался во дворец и вот теперь стоял перед Каллистом.

Каллист внимательно выслушал доклад Куриация и задумчиво произнес:

– Итак, Куриаций, у тебя из тюрьмы убежал преступник – ты, надеюсь, понимаешь, чем тебе это грозит. Я попытаюсь выручить тебя, но не знаю, удастся ли… Пока ты мне не нужен – ворочайся назад и жди Паллисия, он займется всеми твоими трупами, он ведь у нас знатный трупоискатель. Кстати, а ты знаешь Паллисия? (Куриаций кивнул. Паллисий был вольноотпущенником Калигулы и подручным Каллиста, который не раз поручал ему расследование всяких запутанных дел. Правда, насчет умелости Паллисия Каллист значительно преувеличивал – тот был удивительно неудачлив во всем, где необходимо было проявить малейшую находчивость, но зато был послушен ему, Каллисту.) Ну иди, – отпустил грек начальника тюрьмы наклоном головы.

Куриаций направился к двери.

– Да… – негромко произнес Каллист, и Курнаций, весь внимание, остановился и обернулся. – Не забудь посадить в камеру этого… Авла Папиния. Позаботься, чтобы в его новом жилище было побольше крыс: пусть они потренируют его ловкость. Авось, проснется и его сообразительность.

Куриаций склонился в согласии и, так и не распрямившись‚ полусогнутым вышел.

«Вот и Гнея Фабия пробрало, – подумал Каллист. – Даже он, палач-кровопийца, решил отречься от Калигулы… То-то он и полез спасать этого Орбелия – выслуживал прощение за свои делишки. Правда, Катул помешал ему насладиться плодами своей преданности Цезарю – они оба канули в Орк, туда им и дорога!»

Греку была не по нраву та независимость Фабия и Катула, которую давала им близость к императору – их смерть пришлась ему по душе. Исчезновение Марка Каллист тоже счел за благо – Марк унес с собой тайну участия в заговоре его, Каллиста, и греку оставалось только позаботиться, чтобы беглеца не нашли (при этом он, разумеется, должен был сделать вид, что усиленно разыскивает сбежавшего мальчишку). Вот поэтому-то Каллист и послал за Паллисием – большего простака трудно было сыскать.

Паллисий оказался ярким рыжеволосым субъектом, обсыпанным веснушками. Едва выслушав несколько слов грека, он заторопился:

– А, в тюрьму?.. Да-да, я все выясню, я все разузнаю… Я отправляюсь туда сейчас же!

– Погоди, – улыбнулся Каллист. – Ты должен выяснить не только то, что же на самом деле произошло в тюрьме, но и то, что случилось за ее пределами (я говорю о смерти Фабия и Катула), а самое главное – куда бежал узник?..

– Мне все ясно, Каллист, не задерживай меня! – И Паллисий кинулся к двери.

– Будь внимателен: там, в тюрьме, сплошь обманщики да прохвосты! – крикнул Каллист ему вдогонку, но Паллисий вряд ли услышал своего наставника – он уже успел захлопнуть за собой дверь.

Каллист испытал мимолетное чувство удовлетворения. «Такой помощничек, – подумал он, – будет разыскивать беглеца до скончания века». Быть может, грек и подольше порадовался бы людской глупости, но у него не было времени – ему следовало немедленно сообщить обо всем императору, который должен был узнать о происшедшем от него первого, иначе действия Калигулы могли бы выйти из-под тайной опеки.

Каллист вышел из своего кабинета и отправился в покои Цезонии – именно там, по его сведениям, император провел последнюю ночь.

Грек прошел длинный коридор, соединяющий канцелярию с апартаментами Августы, и, отворив дверь, которой этот коридор кончался, оказался прямо в вестибуле ее дома. Там было людно: у двери, ведущей в атрий, стояли на страже четыре преторианца, еще восемь сидели на скамьях в самом вестибуле.

Каллисту цезарь даровал право бывать без особого разрешения в покоях божественных супругов, преторианцы, разумеется, прекрасно знали его, но тем не менее они расступились перед ним, пропуская его в атрий, только тогда, когда он назвал пароль (таков был обычай – ведь под видом Каллиста к Цезонии мог проникнуть какой-нибудь сластолюбец-чародей, принявший его обличие).

Войдя в атрий, Каллист увидел Кассия Херею, который шел прямо навстречу ему, – видно, преторианский трибун осматривал императорские покои, что входило в его обязанности (конечно же, за исключением спальни) и теперь возвращался назад, в вестибул, к своим преторианцам (постоянно находиться дальше вестибула без специального на то указания императора ему не полагалось).

Дежурство Кассия Хереи‚ начавшееся прошедшим днем с покушения злоумышленников на жизнь императора, все еще не закончилось – когорты охраняли дворец сутками, смена когорты Хереи должна была прийти в полдень. О том, что ночь оказалась не менее богата событиями и пролитой кровью, нежели предшествующий ей день, Кассий Херея, как предполагал Каллист, еще не знал.

– А, Кассий… Ну как, все ли благополучно во дворце? – ласково проговорил Каллист. Херея буркнул в ответ что-то утвердительное, и Каллист с еще большей ласковостью продолжал:

– Ну вот и хорошо… Да, вот что я думаю: тебя сменят в полдень, мы с тобой оба – верные слуги цезаря, так не распить ли нам с тобой сегодня, по-приятельски, кувшинчик вина? На прошлой неделе мне прислали отменное цекубское…

– Да ты еще, чего доброго, намешаешь мне чего-нибудь, – проворчал Херея. – Если бы даже я умирал от жажды, то я скорее напился бы слюны змеи, чем твоего вина!

Каллист все еще продолжал растягивать рот в улыбку.

– Сегодня ты что-то больно мрачен, Херея, раз даже в моей расположенности к тебе ты видишь какой-то подвох. Конечно, я понимаю – негодяи покушались на жизнь цезаря, и ты все еще гневаешься на них. Это похвально. Но сейчас император в безопасности, и все мы должны радоваться этому, особенно ты – ведь именно ты так вовремя оказался в канцелярии и сумел помешать злодею Бетилену Бассу! – Тут Херее надоело слушать грека, и он захотел было пройти в вестибул, однако Каллист, будто непредумышленно, загородил собою дверь, продолжая добродушно разглагольствовать: – Так что же ты такой хмурый?.. Может, ты нездоров?.. Улыбнись, брось свою хандру, вспомни о чем-нибудь веселеньком – ну, например, о том, как вчерашним вечером вы с императором пошутили. Припоминаешь случай с императорскими сандалиями?.. Весь дворец до сих пор покатывается со смеху!

История и впрямь произошла забавная: после того, как Калигула, до смерти напуганный Бетиленом Бассом, кое-как пришел в себя, Цезония отвела его в свои покои. Ужимки Мнестера и вино окончательно успокоили императора, да так хорошо успокоили, что к концу дня он даже как-то злобно развеселился. Когда пришло время отходить ко сну, Калигула призвал прямо в опочивальню Кассия Херею и, завалившись на ложе, велел трибуну снять с его императорских ног сандалии (просьба, вернее, приказ был необычен – подобные услуги даже императорам оказывали, как правило, только рабы). Как только Херея, склонившись, стал расстегивать пряжки, Калигула комедийно застонал и принялся бойко сучить ногами, словно его охватил судорожный приступ какой-то нервной болезни, вызванной пережитым. Разумеется, преторианскому трибуну, спасшему императора, пришлось несладко – разлетающиеся императорские ноги не раз останавливались какой-нибудь частью тела (обычно – лицо) Хереи. Но что преторианец мог поделать?.. Отказаться от выполнения приказа цезаря он не мог, зажать божественные ноги так, чтобы они не трепыхались, он не смел.

В конце концов Херее все же удалось стянуть августейшие сандалии, и тут же раздался хохот императора – шутка удалась на славу. Цезония, стоявшая рядом, тоже смеялась, смеялись и рабы, оказавшиеся в опочивальне, – только Херею не больно обрадовало общее веселье.

– Дай дорогу… – прохрипел Херея и, едва не свалив Каллиста, прошел в вестибул.

Каллист остался доволен – он встретил Херею именно таким, каким и ожидал, а вдобавок потешил свое злорадство, которое очень, очень любило, когда его тешили…

Разминувшись с Хереей, Каллист пересек атрий и остановился у двери, ведущей в обширную залу Нимф – любимую комнату Цезонии‚ из которой был выход прямо в спальню Августы. Каллист не решался пройти далее, не узнав, пробудились ли для дня божественные супруги (для ночи-то они, возможно, и не прекращали бодрствовать).

Тут как раз из залы Нимф выглянула любимая рабыня Цезонии, Диодора. Наверное, она расслышала голос Каллиста.

– Ну как там? – шепотом поинтересовался грек.

– В спальне скрип такой, как будто пляшут, но ты пришел рано – цезарь и Августа еще спят, – протараторила Диодора и захлопнула дверь.

В ожидании пробуждения царственной четы Каллист присел на скамью, стоявшую у стены атриума, и задумался.

«Верна ли Калигуле гвардия?.. Солдаты – да, по крайней мере в той степени, в которой они верны его сестерциям, которые у них есть, пока он есть… Ну а трибун?.. (Каллист не спеша шлифовал свои мысли – торопливость могла ему дорого обойтись.) Трибуны, конечно, не настолько богаты, чтобы не желать большего, но они достаточно богаты, чтобы пренебречь подачками императора… Значит, трибун может однажды не подчиниться приказу?.. А как же присяга?.. Интересно, что вскоре запоет о присяге Кассий Херея – он спас Калигулу, и теперь Калигула – вот умора! – не иначе как возненавидел его. Этот глупец Херея, небось, рассчитывал на милость, а получил ненависть – владыки не любят своих спасителей, они едва терпят своих помощников, ну а милуют только своих рабов…»

Размышления Каллиста прервала Диодора – она выглянула из-за двери и пискнула, что Калигула готов принять его.

Каллист тут же стремительно поднялся (в данном случае спешка была оправдана – ведь любая случайность могла помешать греку доложить о случившемся так, как ему хотелось) и быстро прошел в залу Нимф.

Зала Нимф представляла собой большую комнату округлой формы, из которой выходила только одна дверь, кроме той, что впустила Каллиста, – дверь в спальню Августы. В центре комнаты разлился бассейн, в воде его размещалась целая скульптурная композиция морской бог Нерей, выполненный из мрамора, в окружении своих дочерей, мраморных же Нереид. Руки Нерея и Нереид сжимали большие раковины, которые извергали целые фонтаны воды.

Немного в стороне от бассейна, у большого стола, находилось широкое ложе, усыпанное маленькими пурпурными подушками. На ложе возлежали Калигула и Цезония. Когда Каллист вошел, то оказалось, что супругам к этому времени уже было нужно не только ложе, но и стол – они играли в кости. Наградой победителю служил поцелуй – побежденный целовал выигравшего. Калигула целовал Цезонию в сосок, она его – в окаянное место. Игра, против обыкновения, протекала довольно лениво – более шутливо, нежели игриво, – оба игрока были утомлены предыдущей, ночной игрой.

– Приветствую тебя, мой государь, – проговорил с достоинством Каллист. – Да будут милостивы к тебе боги…

– А, Каллист… – Калигула заметил своего вольноотпущенника и, повернувшись к Цезонии, подмигнул: – А почему бы ему не сыграть с нами, а?

Императрица с презрительной улыбкой оглядела и худобу, и бледность, и морщинистую обвислость Каллиста.

– С таким игроком я не хотела бы сразиться – тут уж не позавидуешь ни выигравшему, ни проигравшему, – со смешком сказала она. – Разве только мы будем играть на что-нибудь другое, не на поцелуи…

– Так зачем ты пожаловал на этот раз? – Калигула посмотрел на грека, отбросив шутливость.

Каллист взглянул на копошившуюся у стены комнаты с какими-то ковриками Диодору. Калигула махнул рукой – Диодора вышла.

– Важное сообщение, государь, принес мне только что начальник Мамертинской тюрьмы Гай Куриаций, – проговорил Каллист. – Аниций Цериал найден мертвым в камере. Гней Фабий вывел из тюрьмы единственного оставшегося в наших руках заговорщика – преторианца Марка Орбелия и помог ему бежать. Сергий Катул хотел воспрепятствовать Фабию – Фабий убил Катула, да и сам тут же пал под ударами стражников, которые были вместе с Катулом.

По мере того, как Каллист говорил, Калигула приподнимался на ложе – так приподнимается кипящее молоко, грозя залить огонь, который вызвал его же кипение. Но молоко, как известно, иная дуреха нагревает и кислым – император со стоном упал на свои подушки. (Видно, страх на этот раз одолел ярость. Впрочем, в душе Калигулы страх, возникнув, всегда одерживал верх над яростью – другое дело, что «кесарево безумие» начисто лишило Калигулу осторожности. В отдалении от опасности он был бесстрашен, аки лев, вблизи же, когда опасность становилась осязаемой, он вмиг оборачивался трусливым грызуном вместо хищника.)

– Сенаторы… опять сенаторы… – прохрипел Калигула. – Они пробрались даже в Мамертинскую тюрьму… Они, это они убили Цериала – ведь он предал их… Они сманили даже Фабия – Фабия! – и устроили побег преторианцу… (Калигула на мгновение замолчал, как будто что-то припоминая.) Фабий… не могу поверить… Это он… он помог пленнику бежать?

– Да, государь, – горьким голосом проговорил Каллист. – Фабий хитростью вывел из тюрьмы преторианца и затем отпустил его, зарезав при этом двух стражников – они, наверное, пытались помешать ему.

– А кто… кто разрешил вывести из тюрьмы изменника? (Калигула как-то странно посмотрел на грека.)

– Приказывал сам Фабий, а тупица-тюремщик только и успевал, что кланяться ему да разворачиваться. – Тут Каллист заговорил быстрее – ему не понравился вопрос цезаря. Видно, Калигула догадался, что сейчас-то ему ничего не угрожает, и начал от страха переходить к ярости – греку надо было спешно направить ее поток на кого-то, отведя, таким образом, от себя. – Скорее всего, этот тюремщик – просто большой дуралей, но все же есть какая-то вероятность того, что он связан с сенаторами, поэтому я велел бросить его в темницу. Расследование всех этих убийств я поручил одному своему помощнику, ловкому малому… Да, я хотел просить твоего соизволения, о божественный, на конфискацию имущества Гнея Фабия…