Текст книги "Гладиаторы"

Автор книги: Олег Ерохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 41 страниц)

Теперь оказалось: за письмом к Пизону был послан его старый знакомец Марк Орбелий. Оставалось только приказать Пизону передать Орбелию письмо легата Далмации, да так, чтобы Орбелию показалось, будто он насилу добыл его, а затем, дождавшись, когда Орбелий передаст письмо Нарциссу, нагрянуть к Нарциссу с обыском. И тогда с Нарциссом будет покончено.

Стемнело.

Каллист встревожился. Пизону давно пора было быть, а он, негодник, все не появлялся.

– От Пизона, господин.

В дверях маячил секретарь Каллиста.

Каллист кивнул, недовольно оттопырив нижнюю губу.

В кабинете появился пожилой воин, которого Марк видел в вестибуле дома Пизона. Это был Клеон, раб Пизона и его доверенное лицо.

Каллист тяжело посмотрел на Клеона. В прошлый раз Пизон тоже не соизволил явиться, прислав вместо себя какого-то раба. Вроде этого же, что стоит сейчас перед ним и смотрит недобро, по-волчьи.

– Ты, никак, забыл передать Пизону, что я хочу видеть именно его – его, а не тебя?

– Господин сказал, что он будет в следующий раз…

– Вот еще! Мне он нужен сейчас, немедленно! – Каллист показал на дверь. – Скажи хозяину, что я буду ждать его до полуночи, а после может не появляться… И пусть тогда не клевещет на судьбу, что она-де предоставила ему слишком мало шансов выжить!

Судорога пробежала по лицу Клеона, и он проговорил с трудом:

– Я передам твои слова хозяину.

Каллист пододвинул к себе какой-то свиток и, развернув, уткнулся в текст.

Клеон не уходил.

Добравшись до конца, Каллист с деланным удивлением посмотрел на Клеона:

– Ты еще здесь?

– И еще господин просил передать… не мог бы ты одолжить ему пару тысяч золотых?

– Нет! Уходи.

Клеон, не поклонившись, вышел.

Каллист нервно забарабанил костяшками пальцев по столу. Как некстати задурил Пизон! Пизона видите ли коробит, что он, сенатор, ходит на поклон к бывшему рабу. Вот она, гордыня-то! Ну ничего, придется ему справиться со своей обидушкой, никуда он не денется.

Без сестерциев, как ни крути, ему не обойтись. Да и так уж сказать, Пизон уже получил куда больше золота, чем промямлил подслушанных слов. Так что за Пизоном должок. И он рассчитается за все, по нраву это ему или нет. Сполна.

Глава четвертая. Храм

Простившись с Марком, Сарт направился к Остийским воротам: его решение покинуть Рим было твердым, тем более что обстоятельства не оставляли пространства для сомнений. Для человека, сумевшего расстроить планы сразу двух влиятельнейших людей Рима – Каллиста и Палланта, – оставаться в Риме было бы самоубийственно… Сарт намеревался по Остийской дороге добраться до Остии, а оттуда по знакомому ему морскому пути податься в Египет, в Александрию.

Для того чтобы оказаться у Остийских ворот, Сарту нужно было пройти сквозь разношерстную толпу, кипевшую вокруг живого товара: у Остийских ворот кляксою расползался невольничий рынок.

Сарт за свою жизнь видел множество смертей, непосредственной причиной части которых являлся он сам, и тем не менее он не был равнодушен к чужим страданиям. Вид людей, которых продавали, словно скот, был неприятен ему. Хмурясь, египтянин принялся торопливо пробираться к воротам, стараясь побыстрее миновать торговцев и их несчастный товар.

В спешке Сарт едва не налетел на высокого худого старика в темном гиматии, как раз в это время торговавшегося с краснощеким толстяком, продавцом чернокожих рабынь. Обогнув старика, Сарт сделал с десяток шагов к Остийским воротам – и остановился.

Сарт вспомнил, кто был этот старик. То был жрец храма Таната, сначала едва не заставивший его стать убийцей, а потом едва не убивший его самого. Сарт содрогнулся, представив и мрачный храм, и жертвенник, и ужас, застывший в глазах распластанной на нем жертвы.

Сарта обожгла догадка: старик на невольничьем рынке выбирал новую жертву своему богу.

Египтянин сделал пару шагов в сторону и, полуобернувшись, принялся следить за стариком. При этом он притворялся, будто рассматривал товар: прямо перед ним стояло десятка два смуглолицых рабов.

Жрец Таната, казалось, не заметил, что на него едва не налетел какой-то торопыга. Даже не покосившись на египтянина, он энергично болтал с торговцем, показывая узловатым пальцем то на рабынь, то на небо – видимо, торговался. Несмотря на усилия жреца, небо осталось равнодушным к торгу: так и не прибегнув к кошельку, жрец отошел от торговца и медленно двинулся вдоль торгового ряда, часто останавливаясь.

Чтобы не потерять из виду жреца, Сарту пришлось пойти за ним. А зачем? Пожалуй, Сарт пока что и сам толком не знал, зачем ему был нужен этот жрец…

Жрец так и не разжился покупкой. Обойдя вместе с египтянином базар, он свернул на улицу Мясников, бравшую начало от рыночной площади и тянувшуюся до Квиринала.

Сарт остановился. Что, преследовать жреца?

И Сарт увидел: жертвенник, залитый кровью, и он сам, склонившийся над ним, с жертвенным ножом в руке. Рядом стоял жрец, и золотой обруч на голове жреца блестел так же лживо, похабно, сально, как блестела на Калигуле одежда триумфатора, шитая золотом. Но жрец был большим злом, чем Калигула: Калигула убивал людей, а жрец Таната – людские души. Калигула убивал, а культ Таната учил убивать.

И Сарту представилось: громада амфитеатра содрогается, подчиняясь восторгу беснующейся черни, а тело умирающего гладиатора бессильно трепещет, остывая.

И Сарт подумал: вот она, возможность отомстить тем, кто годами принуждал его, гладиатора, к убийствам! Этот жрец, словно бушующая толпа в амфитеатре, хочет видеть смерть, боясь смерть. Наверное, ему кажется, что знакомство со смертью в какой-то мере предохраняет его от смерти, как знакомство со злой собакой в какой-то мере предохраняет от ее зубов. Так пусть же он убедится, что смерть, которую он видит на забрызганном кровью жертвеннике, совсем не та, которую он так боится и которую он стремится задобрить. А если он это не поймет, то, по крайней мере, он не будет мешать понять это другим.

«Убью жреца», – решил Сарт. А из Рима еще успеется убежать: даже если его уже принялись искать, для того, чтобы обшарить Рим, ищейкам потребуется гораздо больше времени, чем ему, чтобы убить жреца, а затем смотаться. Правда, его могут опознать случайно – опознать и задержать, но тут уж ничего не поделаешь. Приходится рисковать.

Сарт побежал за жрецом.

Когда расстояние между ними сократилось до достаточного, чтобы не потерять жреца из виду, египтянин сбавил шаг. Сарт мог запросто нагнать жреца, но на людной улице он опасался это делать.

Жрец шел по улице Мясников не менее четверти часа, а затем свернул на улицу Отбросов – эта улица проходила по одному из самых бедных районов Рима. Впрочем, в улицу Отбросов жрец не стал углубляться. Пройдя три трехэтажных доходных дома, он замедлил шаг у четвертого, двухэтажного с облупившейся штукатуркой.

Сарт увидел впереди жреца калитку. Медлить было нельзя. Как раз и улица была безлюдна.

Сарт рванулся к жрецу, и тут услышал какой-то подозрительный шум у себя за спиной. Словно шелест шагов… Сарт не успел оглянуться: что-го тяжелое обрушилось ему на затылок, и он потерял сознание.

* * *

Когда перед глазами перестали лопаться радужные пузыри, Сарт увидел стену. По стене взвивались тени – то горело, чадя, масло в светильнике, висевшем под самым потолком.

Было неудобно, больно. Еще не осознавая, в чем дело, Сарт попробовал подняться. Удалось. И при этом оказалось: ноги его были свободны, а руки заведены за спину и связаны. Причем на руки веревок не пожалели. Мало того, что одной стянули запястья, но еще и другой обернули Сарта на уровне локтей, так что руками Сарт пошевелить совершенно не мог.

Египтянин досадливо поморщился. Сам виноват, что так получилось. Теперь-то ясно: за жрецом следили свои же, его охраняли на расстоянии… Надо же, попасться на такой малости!

Сарт подошел к наиболее освещенной стене. А ну-ка, что тут у нас? Нет, ничего подходящего. Ни гвоздика, ни бугорка, о который можно было бы хоть сколько-нибудь растрепать стягивавшие его веревки. Так что же его ожидает? Принуждение к убийству или жертвенный нож?

Снаружи заскрипел засов.

В камеру вошел высокий жрец. Тот самый, за которым египтянин бежал от Остийских ворот.

Жрец шагнул прямо к Сарту. Морщины старика осветило пламя светильника: на высохшем лице аскета играла улыбка.

– Я узнал тебя – еще там, на невольничьем рынке… Безумец, ты потащился за мной! – Из горла жреца вылетело хриплое карканье, которое у него, наверное, означало смех. – Ты потащился за мной, и я понял – мне не надо покупать рабыню!

Сарт похолодел. Получается, над ним нависла угроза не то чтобы стать убийцей, но быть убитым… Палачом его сделать, видно, уже не рассчитывали: его бесхитростно решили сделать жертвой. И что же теперь? Можно было попытаться напугать старого паука. Но как? Прошлый раз его спас Гелерий – главарь разбойников отказался выдать его жрецам. Попробовать?

Сглотнув, Сарт произнес, стараясь придать своему голосу необходимую твердость:

– Тебе, старик, я вижу, хочется полакомиться моим мясом? Смотри, как бы тебе не подавиться! Ты знаешь Гелерия – неужели ты думаешь, что сможешь безнаказанно убить человека, который ему служит? Гелерий узнает обо всем, и тогда тебе несдобровать…

– Ты служишь Гелерию? Вот удача! – обрадовался старый жрец. – Танату, небось, надоели рабы и рабыни: для разнообразия не мешает растянуть на его алтаре одного с воли. И ничего‚ что ты разбойник, а не патриций, – начинают всегда с малого. Что же касается Гелерия… Не думаю, что ему известно обо всем, что происходит в этих стенах. А хотя бы ему и известно – так что с того? Неужели ты думаешь, что он решится повздорить со мной ради разлагающегося трупа? Так что не морочь себе голову, сынок. Лучше попроси у Таната легкой смерти – попроси, чтобы на жертвенном ноже не оказалось зазубрин. И не медли: через два часа милость Таната тебе ой как понадобится!

Старик прерывисто задышал, глаза его расширились, как будто он увидел своего бога.

– Ищи милости Таната, смертный! – возопил старый жрец, торжественно воздевая дрожащие руки. Наверное, в суеверную дрожь его бросило упоминание им самим имени грозного бога. – А я попрошу за тебя великую Гею [60]60
  Гея – богиня животворящей земли, проматерь всех живых существ.


[Закрыть]: пусть кровь твоя будет сладка, пусть мясо твое будет нежно, пусть кости твои будут хрупки, чтобы Танат остался доволен тобой и нами, подавшими ему на стол.

Сарт, отступив назад, прислонился к стене. Жрец обрадовался такому проявлению слабости:

– Вот-вот, мой милый… И страх… И пусть страх, словно божественный сильфий, хорошенько пропитает плоть твою…

Сказав это, старый жрец, слегка наклонившись, уставился остекленевшими глазами в лицо египтянина.

Жрец Таната искал страх в лице будущей жертвы – страх, который, видно, был ему не менее нужен, чем его богу.

По тому, с каким наслаждением говорил жрец о нежности человечины, Сарт понял: он имел дело с сумасшедшим. И ничего не было бы удивительного в том, если бы старый сумасшедший, не ограничась просьбами к Гее улучшить вкусовые качества жертвы – то есть его, Сарта, – велел бы подвергнуть его кулинарной обработке.

Сарт тряхнул головой, отгоняя ужасные видения. Как же ему говорить с сумасшедшим? Надеяться напугать старика жреца гневом Гелерия явно не стоило: жрец страшился собственной смерти настолько, что спасался от этого страха, только дурманя себя видом чужих смертей. Угрозы были тут бесполезны. Пока жрец одурманен. Но можно ли привести его в чувство?

«Представление о значимости смерти разрослось у этого старика до размеров вселенских, – подумал Сарт. – Так может, мне удастся привести его в чувство, если мне удастся свести значимость смерти до размеров макового зерна?»

Ничто так не унижает, как насмешка, и Сарт спросил:

– Это какого же Таната должен я молить о легкой смерти? Не того ли размалеванного шута, которого я едва не убил в прошлый раз?

Тогда, в прошлый раз, Сарта хотели сделать убийцей, вложив ему в руку жертвенный нож. Этот нож египтянин запустил в начавшее подавать признаки жизни изваяние, изображавшее Таната. Сарт догадался, что то была не статуя, а человек, раскрашенный под Таната. Жрецы просто выманивали деньги, обманывая людей, вот что хотел сказать Сарт старому жрецу, пытаясь тем самым вернуть к действительности начавшего верить собственному обману обманщика.

В ответ на слова египтянина старик скривился, но глаза его оставались по-прежнему пустыми. Жрец глухо проговорил:

– Догадлив, ничего не скажешь… Да, поклоняясь Танату, мы одному из нас придаем облик Таната. И что ж с того? Глупец, ты думаешь, что мы тем самым только дурачим легковеров, и все? Так знай, ничтожество: когда один из нас облачается в Таната, великий бог говорит его устами и двигает его членами. Правда, все это – лишь отдаленный отклик нашего бога, но наступит час, и Танат предстанет перед нами под храмовыми сводами! Эх, что я тебе говорю… (Жрец истерически рассмеялся.) Что я тебе говорю! Твое дело – обрызгать кровью жертвенник, а не постичь великое.

Продолжая бесновато смеяться, жрец вышел.

«Я попытался образумить сумасшедшего, – горько подумал Сарт. – Было бы странно, если бы мне это удалось… Это было бы чудом. Но теперь, кажется, кроме как на чудо мне не на что надеяться».

На какой-то миг египтянин потерял самообладание. С криком ярости он ударился о дверь, но та, как и следовало ожидать, даже не шелохнулась. А не то чтобы слететь с петель.

Немного постояв у двери, Сарт отошел от нее и в изнеможении опустился на охапку соломы, валявшуюся в углу. Ему оставалось только одно – ждать чуда…

Из оцепенения египтянина вывел скрип засова.

На этот раз его посетили четверо в таких же черных масках, как и у жреца. В отличие от жреца, новые посетители были немногословны, только один из них прошевелил губами:

– Быстрее давайте! Быстрее!

Этим уста вошедших и ограничились. Правда, руки их оказались куда проворнее языков: не успел египтянин изрыгнуть подходящее к случаю ругательство, как был опрокинут на пол и обездвижен. Тюремщики связали ему ноги, а в рот засунули кляп, тогда как о спокойствии рук его они позаботились ранее. После этого четверо в черном приподняли Сарта и не очень-то осторожно опустили его на грязную дерюжку, дерюжку взяли за концы и, крикнув, вместе с египтянином понесли.

Из камеры Сарт попал в темный коридор. Коридор закончился ступеньками. Ступеньки, как оказалось, заканчивались еще одним коридором. В этом коридоре было немного светлее, чем в предыдущем: помимо факелов его освещала луна, заглядывая в высокие и узкие окна. Окна были прорублены в одной стене коридора, а в другой были двери, двери, двери…

Сарту оставили возможность видеть (наверное, считая, что об увиденном он все равно не сможет рассказать). Поэтому Сарт видел окна и, не отдавая себе отчета, зачем, считал их, пока его несли по коридору. Возможно, он слышал от кого-то, что счет успокаивает… Сарт насчитал уже дюжину окон, когда над ним раздался молодой голос – тот самый, который командовал в камере:

– Еще не меньше сотни шагов – давайте передохнем. (Сарта тут же опустили на пол, да так болезненно, что правильнее было бы сказать, – бросили.) Уфф… Ты, Оптимий, конечно же, взял новые веревки – те, которые я принес вчера?

Сарт повернул голову на голос. Лунный свет падал прямо на лицо говоруна, и Сарт увидел молодого человека лет тридцати с ухоженной черной бородкой. У римлян в те времена бороды были непопулярны. «Наверное, он не римлянин, – подумал Сарт. – А если и римлянин, то не из Лациума, это точно». Перед смертью египтянину почему-то не думалось о смерти.

– Какие еще «новые веревки»? – удивился густым басом коренастый человек справа от Сарта, стоявший в тени. – Я взял веревки из среднего шкафа – не знаю, какие уж они.

– Ах болван ты болван! – сокрушенно вздохнул чернобородый. – Ты взял старые, гнилые веревки. Неужели ты думаешь, что этот молодчик (чернобородый пнул Сарта) не справится с ними, когда над ним занесут нож? Представляю, что скажет тогда Блоссорий!

– И что теперь?

– Остается одно – связать его заново. (Чернобородый опять пнул Сарта – больнее.) Беги, дурень, в кладовую – новые веревки в первом шкафчике от окна… Да куда ты, постой! Сначала давай занесем этот дар Таната в мою келью. Мы как раз стоим напротив нее. Не крутить же нам веревки здесь, в коридоре!

В комнате за дверью было теплее, чем в коридоре. Ударившись о пол, Сарт услышал чернобородого:

– Вот теперь – дуй в кладовую, Оптимий! А ты, Луций, сходи за маслом – надо подлить в светильник, а то мы тут ничего не увидим. Запутаемся еще с веревками в потемках. Да и лишний светильник не помешает. Приноси светильник, Вописк!

Сарт услышал шаги, затем хлопанье двери, затем опять шаги. Они с чернобородым остались в комнате одни.

Когда шум шагов стал еле слышен, у Сарта над ухом раздалось:

– Слушай меня внимательно, если хочешь жить. Сейчас я развяжу тебя – не дергаться! – и свяжу заново новыми веревками, веревками гнилыми. Стоит тебе шелохнуться, и ты будешь свободен. Но освобождаться погоди. Когда тебя положат на жертвенник и старик скажет: «Прими жертву свою, Танат!» – тогда будешь пыжиться. А потом встань, повернись к старику и в воздухе нарисуй букву «Т», вот так. (Чернобородый махнул указательным пальцем перед глазами Сарта.) А потом упади, словно обессилел, и не противься тому, что будут делать с тобой. Если сделаешь, как я сказал, – будешь жив и свободен, если начнешь дурить, – погубишь себя, да и меня в придачу.

Чернобородый не стал дожидаться, пока Сарт каким-то образом (то ли мычанием, то ли миганием) прореагирует на его слова. С развязыванием он тоже возиться не стал – нож у него был хороший, острый.

Уже свободный от пут, Сарт продолжал честно лежать на дерюжке, не шевелясь. Ему не хотелось подводить нежданного спасителя, вмешиваясь в его планы, а задавать вопросы он не мог: кляп по-прежнему торчал из рта его, словно морковка из рта объевшегося обжоры (такие бывают на картинках).

Справившись с одними веревками, чернобородый принялся за другие. Он вытащил откуда-то целый клубок и стал быстро накручивать новые веревки на запястья египтянина. Руки чернобородого так и мелькали – словом, когда вдалеке послышались шаги, Сарт опять лежал связанным по всем правилам связывательной науки.

Оптимий, Луций и Вописк возвратились почти одновременно. Вописк начал прилаживать на крюке еще один светильник, а Луций – подливать масло в уже имевшийся. Оптимий протянул чернобородому веревку.

Чернобородый взял веревку, попробовал ее на разрыв, одобрительно поцокал и кинул в угол. Затем сказал:

– Плеснуть немного масла в светильник, конечно же, не помешает, да и ещё один светильник в моей келье не будет лишним… Потуши его, Вописк!

– Ты чего?

– Потуши! Вот так… Теперь объясняю. Твоя веревка не нужна, Оптимий! Тут у себя я нашел моток хорошей веревки – один из тех, которые я купил на днях. Остальные я снес в кладовую, а этот закатился под кровать и поэтому остался у меня; Я только что его обнаружил и сразу же пустил в дело. Пока вы там ходили, я успел поменять веревки. Проблем не было: бедняга сомлел от страха. Ну ничего, для него скоро все кончится. Хватайте его и понесли! Блоссорий уже заждался.

Трое безмолвно внимали четвертому – по всему видать, он был меж ними старшим. И если у кого-то из троих и родилось сомнение, оно не было высказано вслух: после того, как прозвучала команда, дерюжка была поднята вместе с Сартом за концы, и Сарта опять понесли – сначала к двери, а затем по тому самому коридору со множеством окон.

На этот раз египтянина несли так, что он не мог видеть окна: о количестве оставленных позади окон он мог судить только по количеству светлых полосок на потолке, промелькнувших мимо него. Но вот назад убежала очередная полоска, и оказалось – она была последней.

Сарта внесли в высокое помещение, которое он сразу же узнал по лепным украшениям на сводах: он находился внутри того самого храма, где ему однажды уже пришлось побывать с Гелерием и где славили Смерть.

Без остановки Сарт был доставлен в центр зала, и там его сбросили с дерюжки на каменную плиту.

И Сарт увидел: прямо к нему протягивало руки с растопыренными пальцами какое-то разрисованное создание.

То был жрец, загримированный под Таната.

И хотя Танат был фальшивый, жрецы его несли смерть настоящую.

Сарту показалось, что то его смерть стоит рядом с ним, и он с трудом преодолел соблазн немедленно освободиться от пут. Миг, намеченный чернобородым, еще не наступил – нужные слова еще не прозвучали… А может, чернобородый вел с ним нечестную игру – может, он не собирался спасать его, а только хотел использовать последние мгновения его жизни для осуществления каких-то своих планов, расходившихся с планами старого жреца?

– Наконец-то ты доставил нам его, Валерий! – вдруг услышал Сарт голос безумного старика. – Так приступим же.

Послышалось шарканье многих ног, но эти, шаркающие в отдалении, не интересовали Сарта. Египтянин сразу же выделил шаги одного человека – того, который приближался к нему.

Шарканье стихло, и прямо перед собой Сарт услышал голос жреца:

– Слушайте же, повинующиеся Танату! Слушайте и внимайте!

– Сегодня тебе приносят жертву жрецы твои, о великий Танат! («Жрецы твои, о Танат!» – вторили остальные.)

– Яви же милость жрецам своим, о великий Танат! («Милость жрецам своим, о Танат!» – вторили остальные.)

– Мы, рабы твои, любим тебя – так дай же нам себя, дай нам смерть, о великий Танат! («Дай нам смерть, о Танат!» – вторили остальные.)

– Дай нам смерть, ибо смерть – это правда, а жизнь – это ложь, о великий Танат!..

То потрясая воздетыми руками, то прижимая их к груди, то протягивая их в сторону актера, изображавшего Таната, старый жрец заклинал своего бога. Но не о милости просил своего бога старый жрец, хотя и вопил, будто просит о милости – не о милости, а о смерти, величайшем несчастье…

Сарт слегка двинул руками и убедился, что даже от такого малого движения веревка значительно ослабла. Это его успокоило настолько, что он оказался в состоянии отвлеченно думать. Жрец молит своего бога о смерти, а не о жизни, и почему? Видно, он и в самом деле помешался – от страха смерти помешался! И в безумии своем он, возможно, искренне хотел смерти – кроме как в смерти такому безумцу страх собственной смерти не утопить. И Гелерием такого, конечно же, не напугаешь.

Жрец между тем продолжал свои заклятия, и крики его становились все пронзительнее. И вот Сарт увидел, как высохшая рука метнулась к ножу, лежавшему справа от него, и старый жрец возопил:

– Прими же жертву свою, Танат!

Это были те самые слова… Сарт рванулся – веревки, которыми он был опутан, действительно лопнули! Сарт вскочил на ноги и, стоя на жертвеннике лицом к опешевшему жрецу, изобразил указательным пальцем в воздухе «Т» – как это показал ему чернобородый. После этого Сарт, будто ослабев‚ опустился медленно на корточки, затем растянулся на жертвеннике и для пущей достоверности прикрыл глаза.

Внезапно послышался крик – надрывный, долгий, рвущий душу… И звук удара. А затем – голоса, голоса…

– Танат явил себя!

– Танат явил себя!

– Милость Таната на господине нашем!

Если бы Сарт повернул голову на крики (что, как он посчитал, не стал бы делать вконец обессиленный – вот он и не сделал), то он увидел бы около двух десятков одетых в черные мантии людей, толпившихся вокруг какого-то предмета, валявшегося на полу. А если бы еще и освещение в зале было получше, то Сарт узнал бы в этом «предмете» старого жреца.

Здесь Сарт услышал голос чернобородого:

– Блоссорий мертв, жрецы. Так изберем же старшего…

– Тебя, Валерий, тебя! – закричали разом несколько голосов, и после непродолжительной паузы загремело дружное: – Валерия! Валерия!

– Да будет так, братья мои! – торжественно сказал Валерий и, сразу же перейдя на будничный тон, продолжил: – А теперь пусть Вописк, Оптимий и Луций перенесут отмеченного воплощением Таната в мою келью (Сарт нутром почувствовал, как в этом месте в него воткнулся указующий перст), а мы будем готовить к погребению тело господина нашего…

Сарт почувствовал, как осторожно под него подсунули дерюжку и осторожно понесли. Понесли прочь от смерти – к жизни.

* * *

В келье Валерия было прохладно, а на каменном полу кельи холодно, поэтому Сарт сразу же вскочил с дерюжки, как только его носильщики, опустив его вместе с нею на пол, вышли.

– Могли бы закинуть меня и сюда, – проворчал Сарт, забираясь на покрытое шкурами ложе, – раз уж я «отмечен воплощением» их бога!

«Раз они не захотели потревожить ложе чернобородого Валерия ради меня, значит, они боятся его больше, чем меня, – подумал Сарт о своих носильщиках. – Хотя почему мне кажется, что они меня боятся?»

А чем же, если не страхом, объяснить ту неспешность, ту бережливость, с которой его несли, ту осторожность, с которой его опустили на пол? Не любовью же к нему, в конце-то концов! Но что их так пугало в нем?

Сарт чувствовал: это было связано с тем, что произошло в храме.

Там, в храме, освободившись от пут, он махнул пальцем – и главный жрец Таната замертво упал. А потом чернобородый Валерий сказал, что он, Сарт, «отмечен воплощением» Таната, воплощением бога Смерти. А что делает бог Смерти, появляясь? Ясно, убивает.

Если учитывать слова Валерия, выходило – это он убил старого жреца. Пальцем. То есть страхом.

Теперь была понятна заботливость носильщиков: они боялись смерти, какое-то время воплощенной в нем. И все же Валерия они боялись больше (не больше смерти, а больше, чем его): недаром они не посмели положить его на ложе чернобородого.

«Интересно, а дверь они оставили открытой, или все же чем-то приперли ее снаружи?» – подумал Сарт, растягиваясь на ложе Валерия. Несколькими мгновениями позже египтянин уснул, донельзя утомленный пережитым.

Сон Сарта был спокойным, это был сон усталого человека, сон без сновидений, лишенный кошмаров и не радующий поллюциями.

– Может, немного потеснишься ради хозяина, приятель?

Сарт открыл глаза. Перед ним стоял чернобородый.

Потягиваясь, Сарт опустил ноги на пол.

– Ты знаешь, кто я, – произнес жрец, пристально глядя на египтянина. – О тебе же я знаю немного: однажды ты был у нас с ребятами, промышляющими разбоем, а вчера ты увязался за Блоссорием и оказался здесь опять. Мне надо знать о тебе больше. Итак?

Жрец, по всему видать, не претендовал на место рядом с Сартом: он хотел разузнать о нем хоть что-то от него самого, и только. Сарт решил не вредничать:

– Я египтянин Сарт. К Гелерию попал случайно, то есть против своей воли: я был схвачен им в укромном уголке. После того случая в храме мне удалось избавиться от Гелерия благодаря вмешательству одного из его друзей, который немного знал меня. После этого я служил на Палатине, сначала у Каллиста, затем у Палланта. Оба они остались недовольны моей службой, и мне пришлось срочно удирать… Я собирался выбраться из Рима через Остийские ворота, но там увидел старого кровопийцу – вашего, как я понял, главного жреца. И я решил показать ему, где находится смерть, потому что он искал ее не там. А дальше ты знаешь…

– О том, где находится смерть, мы с тобой еще поговорим. А теперь… Вот.

Валерий кинул Сарту на колени холщовый мешок.

– Это твои сто золотых денариев‚ помнишь? (Сарт, не проявляя особой радости, положил на мешок правую руку, из чего Валерий заключил, что египтянин был привычен к большим деньгам.) А теперь, когда я тебе более ничего не должен, поговорим о том, должен ли ты мне.

– Ты спас мне жизнь…

– Верно! – согласился Валерий. – Но я не благодетель: спасая тебя, я рассчитывал на тебя. Сейчас мне без тебя не справиться, вот какая штука… А через полгода ты будешь свободным человеком с тысячью золотых в кошельке – это дополнительно к той сотне, которая у тебя есть.

Сарт вздохнул. Рим все никак не хотел отпускать его… Видно, умереть ему придется в Риме, как ни крути.

– Интересно, чем же ты собираешься меня занять?

– Так ты намерен рассчитаться со мной?

– Да.

– Ну так слушай, – Валерий сосредоточенно наморщил лоб. – Только рассказ мой будет долгим, чтобы потом не пришлось десять раз досказывать… Сразу скажу: то, как Блоссорий основал храм и как я оказался здесь, к тому, что ты будешь делать, отношения не имеет, так что это нечего вспоминать. Теперь начнем.

Тебе известно, где ты находишься: здесь поклоняются Танату, богу Смерти. И здесь зарабатывают на поклонении Танату: немного, но на жизнь хватает. И как ты понимаешь, те, которые зарабатывают, зарабатывают на тех, которые поклоняются.

До недавнего времени мы брали по тысяче сестерциев с каждого, кто переступая порог нашего храма в надежде вымолить у Таната отсрочку от собственной смерти, и по тысяче сестерциев с каждого, кто хотел принести нерушимую клятву…

– Так много? – удивился Сарт.

– Это плата за риск: ведь культ нашего бога не разрешен понтификами. Так вот, получив сестерции‚ мы исполняли обряд моления Танату, и этим обрядом прихожане наши были довольны…

– Потому что вы, исполняя проклятый обряд свой, убивали? – опять перебил Валерия египтянин.

– Вот тут и начинается то, без чего не случилось бы сегодняшнее… Сначала мы не убивали. Один из нас разыгрывал жертву, которую в ходе обряда якобы протыкали ножом на жертвеннике: нож, окрашенный под железо, был сделан из папируса, и крепости его хватало только на то, чтобы проткнуть пузырь из кожи, наполненный бычьей кровью, который мы клали на якобы протыкаемую ножом грудь «жертвы». А под этот пузырь мы подкладывали металлическую пластинку: нож о нее ломался, сделав свое дело оросив кровью жертвенник. Внимающие нашему обману простаки в этом месте, конечно же, охали: от страха и от тайного удовольствия – они получали то, что хотели.

Так было до поры до времени… Однажды старый Блоссорий купил рабыню и, собрав нас, жрецов, зарезал ее на жертвеннике, выкрикивая заклинания. И когда тело рабыни перестало трепетать, он сказал, что видел Таната сквозь свежую кровь и что Танат, мол, за такую славную жертву раскрыл ему секрет бессмертия. И Блоссорий сказал нам этот «секрет»: бессмертен, то есть неподвластен смерти, тот, кто не жив.

Затем Блоссорий спросил нас, предваряя наш вопрос: «Так как же достичь бессмертия?» И сам ответил: «Для этого надо при жизни окунуться в смерть: думать о смерти, видеть смерть, нести смерть». С тех пор смерть на жертвеннике стала явью.

Но Блоссорий не ограничился тем, что сам стал убивать, этого ему показалось недостаточно для бессмертия. Он, видно, решил, что для достижения подлинного бессмертия мало убить, надо еще и заставить убить. «Смерть слишком коварна, чтобы можно было надеяться уберечься от нее, обороняясь, – стал поучать он нас. – Вы не можете быть огражденными от смерти: вы или покоритесь ей, или заставите ее саму повиноваться вам, то есть станете ее властелином». Но что это значит – стать «властелином» смерти? По Блоссорию, это значило излучать смерть, нести смерть, сеять смерть.