Текст книги "Казейник Анкенвоя (СИ)"

Автор книги: Олег Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

МАСОНЫ

Бывший дом античной культуры химического комбината имел довольно просторный вестибюль, где все дышало творческой атмосферой гениев отечественного изобразительного искусства. Две широкие вестибюльные лестницы по сторонам сходились к третьему этажу в единый балкон и чем-то смахивали на гармошку Василия Теркина, как если бы ее изваял какой-нибудь Евгений Вучетич. Стены, были расписаны батальными сюжетами Василия Сурикова. Сюжетов было два, но как бы один: русский народ может ограничиться взятием снежного городка, но может и через Альпы махнуть. Кованые перила, опоясавшие балкон, венчали общее впечатление, призванное напомнить посетителю, как он звучит в условиях здешней акустики. «Человек звучит гордо», – гласила реплика, закованная самобытным кузнецом в чугунную изгородь.

– Кабинет бургомистра по табличке прочтешь, святой отец, – долговязый анархист в суконной кепке с ушами указал мне рашпилем на балкон, где просвечивали за перилами двери служебных помещений. – Там тебя и рассудят.

Сразу по возвращении в поселок из провальной экспедиции мы с Вьюном были взяты в кольцо дюжиной идейных полицаев. Командир отряда предъявил мне бумагу с печатью: «Задержать капеллана Славянского ордена вплоть до выяснения отношений с указанным капелланом». Визировала сей вздорный по форме и содержанию документ размашистая неразборчивая подпись, бравшая начало от буквы «Х». Гербовая печать имела форму лилового круга со скрещенным внутри циркулем и лопатой.

– Этот «Х», он кто здесь? Председатель масонского кооператива?

– Гер бургомистр, – угрюмо пояснил командир отряда в кепке и с рашпилем, заткнутым за офицерскую портупею.

– Ладно. Веди к бургомистру вплоть до выяснения отношений.

Окруженные черногвардейцами, далее мы отправились в поселковый магистрат. «Калач» у меня подмышкой анархисты игнорировали. Оно и понятно. Плетью обуха не перешибешь. В переулке у Княжеской площади черная гвардия построилась в каре.

– Лишний треп, – угрюмо пояснил мне командир отряда смысл боевой перестройки. – Духовное лицо с автоматом «Калашникова». Трудно купечеству объяснить.

Я вызвался набросить поверх оружия дождевик, но старший дал отмашку:

– Поздно. Торговый люд востер, святой отец.

– Такая мирная демонстрация силы, – присоветовал я ему простое объяснение.

– Меняю дом! – высунулся из бурлящей толпы коммерсантов рыжий мужчина

в бесполой шляпе. – Доска, фундамент, стропила, всего на мешок цемента!

– Бог не в силе, а в правде, – внушительно ответил мне командир, ткнувши рашпилем в поясницу блошиного маклера, – Исчезни. Голову отшибу.

– Знатно формулирует, – я оглянулся на Вьюна. – Запиши, а то забудем.

– Когда забудем, тогда и запишу, – огрызнулась моя утомленная спутница.

Внутри каре анархистов мы скоро пересекли галдящую площадь и поднялись на цоколь храма. Здесь рядовые полисмены разбили блокпост. Мы же, сопровожденные старшим по рашпилю гвардейцем, заступили в уже описанный мною просторный вестибюль.

– Бог в помощь, святой отец, – долговязый командир на прощание трижды перекрестился. – Сами-то мы атеисты, но верим. А их превосходительство нынче утром выпили со вчерашнего утра. Они, когда выпьют, злые на весь черный свет за пределами Дмитрия Кондратьевича. Так, что я отсюда и выше здесь обожду.

По мехам трехэтажной растянутой гармони мы с Вьюном самостоятельно взобрались на политическую сцену Казейника. У двери с латунной табличкой «Приемная бургомистра» я замешкался и обнял Вьюна. Битва при свалке сблизила нас. Мы стали товарищи по оружию. Вьюн перешла со мной на «ты» за пять минут до того, как раскроила череп ротвейлеру, чьи зубы уже почти что взяли меня за горло. А начинался наш поход через городскую свалку вполне обнадеживающе. Мы протопали метров около трехсот по разбитой асфальтовой дороге, петлявшей между отдельными насыпями отходов цивилизации, пока не втянулись в мусорное ущелье. Мы шагали в колонну по двое, не глядя вперед. Мы смотрели исключительно вверх, откуда вдруг почувствовали скрытую угрозу. Лично я ощутил ее каждой кожаной клеткой вспотевшего лба. Пот смешался с дождевыми каплями, заливая соленой жидкостью органы зрения. Левый орган совсем затуманился, а правым я с детства слабо вижу. Они явились именно, когда я органы протирал. Явились внезапно, точно признаки бубонной чумы. Сначала один бубон, затем другой, третий и так далее, они повылезли над свалявшимися помойными карнизами. Приметивши ротвейлеров, мы с Вьюном оцепенели как вкопанные. Стало ясно, что угодили мы в расставленные заранее живые тиски. Ротвейлеры, однако, нападать не торопились. Точно ждали команды своего подпольного хозяина.

– Ты до восьми только считаешь? – спросил я, озираясь. – Их уже десятка три наползло. Боеприпасов не хватит, когда они сверху посыплются. Это если я еще в каждого пулю всажу.

– Пару штук завалить, остальные отступят, – прошептала Вьюн, вцепившись

в мой локоть.

– Тот, кто умнее, всегда отступает первым.

Я осторожно стянул «Калашникова» с плеча и перевел его на режим автоматической стрельбы.

– Я стою, ты отходишь. Отходишь медленно.

– А ты?

– А я стою. Медленно стою. Выйдешь из ущелья, жми к воротам.

– А дальше?

– Дальше не обязательно. Оттуда прикроешь меня огнем.

– Каким огнем?

Не спуская органов зрения с ближайшего ротвейлера, я передал ей коробку спичек. Еще с минуту я и бубоны терпеливо ждали, пока Вьюн отступит на заранее подготовленные позиции. Затем я обернулся. Вьюн, к моему облегчению, отступила организованно. И почти сразу ротвейлеры скатились в ущелье. Рухнули молча с обеих сторон всей сворой. И сразу я обстрелял их. Не целясь, я выпустил весь рожок в накатившую волну и помчался прочь из ущелья. Я не знаю, что там произошло. Вернее всего, ротвейлеры, по которым я смазал, запутались в тех, что были убиты или же ранены. Вернее всего, это короткое замыкание в лавине ротвейлеров и спасло меня от смерти. Поразительный факт. Эти выносливые твари не подавали голоса, даже будучи раненными. Вырвавшись на более-менее открытый простор, я понесся тройными прыжками, какие Словарю и не снились на областных соревнованиях. Сломя голову, я мчался к ограде, и все-таки, они меня настигали. Ближе и ближе раздавалось позади сопение бубонов-оборотней.

Я, конечно, помнил про осколочную гранату в кармане дождевика. Но какую пользу я мог извлечь из нее, если не мог извлечь саму гранату? В правой руке я судорожно сжимал бесполезный «калач», а левая при панике изменяет мне с детства. На моей стороне оставалась только паника, уважаемый читатель. Только паника еще гнала меня к заветному отверстию, за которым я мог избежать плачевной участи. В паре тройных прыжков от проволочной ограды, я лопатками почувствовал, как самый резвый из моих преследователей уже оторвался от взлетной полосы. Паника развернула меня на сто восемьдесят градусов, и тут мне стало понятно, отчего я не бросил бесполезное оружие. Потому что, уважаемый читатель, бесполезного оружия не существует. Бесполезного оружия попросту еще не изобрели. Сбитый мною в полете мощнейшим автоматическим ударом, ротвейлер грянулся оземь и замотал окровавленной шайбой. Но расстались мы ненадолго. Ротвейлеры созданы из мускулов, тупого упрямства и челюстей, которых мертвую хватку превосходит разве что медвежий капкан. И он уже прыгнул мне на грудь, и разъятые челюсти его уже приготовились вцепиться мне в горло, когда рядом с моими органами слуха оглушительно грянул выстрел. Шайба ротвейлера точно взорвалась, обдавши кровью мое лицо, а туша его снесла меня с ног у самого проволочного лаза. Частично оглохший, я прополз в отверстие за ворота и минут пять еще мотал контуженой головою. А стоял я на четвереньках, и, судя по беззвучному хохоту Вьюна, порядочно смахивал на тех оборотней, что безмолвно скопились по другую сторону ограды. Напряжение, давно отключенное, оставило в их памяти болезненные рубцы, словно кнут незримого дрессировщика. Ротвейлерам оставалось молча наблюдать, как умеет веселиться ускользнувшая добыча. Сжимая двумя руками табельный «Макаров» участкового Щукина, прихваченный ею вопреки моему запрету, Вьюн тряслась от хохота, словно ей рассказали исключительно смешной анекдот. Сначала я хотел залепить ей пощечину. Затем осознал, что Вьюн спасла мою шкуру. Вьюн и ее ослиное упрямство.

– Тренировалась? – я встал, стряхнул с дождевика налипшую глину, тщательно исследовал сигаретную пачку, смял и бросил под ноги.

– По банкам, – Вьюн сунула «Макарова» в наплечную кобуру и застегнула молнию спортивной курточки. – Лови. Нарыла в дядином рундуке.

Поймав брошенную Вьюном коробку с папиросами «Беломорканал», а следом и собственный мой спичечный коробок, я закурил и мысленно поклялся любой ценой вернуть Анечку Щукину в Москву. Итак, возле приемной бургомистра я обнял моего боевого товарища.

– Жди здесь. Если через полчаса не выйду, катись на лодочную станцию к татарину. Скажешь, от меня. Скажешь, чтобы он тебя в экологический институт переправил. Там найдешь гражданку Дарью Шагалову. Доверься ей.

– Черта лысого, – Вьюн прислонилась спиной к перилам, демонстративно приняв устойчивую позу. – Ты выйдешь, или никто не выйдет. У меня еще полторы обоймы для «Макарова».

Спорить с Вьюном было бессмысленно. Я потянул на себя дверную медную ручку, и сразу попал в объятия альбиноса.

– Ты куда пропал, святой отец? А мы тебя обыскались! Братья-славяне исповедаться желают в часовне после вечерней службы!

– Кто служит?

– Да все, практически. Через двое суток на третьи охраняем святое дело.

– Переработку отходов, – уточнил полицмейстер Митя.

Сидя на антикварной кушетке, Митя использовал перочинный ножик для занятий резьбой по красному дереву подлокотника. Слово «мать» он уже закончил. Вообще, бургомистерскую приемную легко было спутать с мебельным аукционом. Многие предметы обстановки рассохлись, точно после долгого пребывания в воде. Из чего я сотворил вывод, что рыбацкие артельщики исправно платили муниципальный налог на движимое имущество. Перец, оттопыривши зад и отжимаясь от стола, флиртовал с ладным пожилым господинчиком, восседавшим на фоне символов уездного масонства. Штыковая лопата и плоский деревянный циркуль из тех, какими в сельской местности орудовали антикварные землемеры, обременяли стену приемной за спиной господинчика. Внимаю шепоту Перца, господинчик, протирал элегантные очки в металлической оправе, и сдержанно улыбался.

– Бургомистр? – я кивнул на господинчика с очками.

– Птица-секретарь, – Могила презрительно сплюнул. – Петух, короче. Бывший Макаренко. Чалился по 135-той за развратные действия со школьниками. Трешник намотали. Год в зоне, два на химии. Приехал сюда, устроился на теплое место. Копилку для Перца греет.

На столе задребезжал аппарат эпохи совета народных комиссаров. Птица-секретарь подняла эбонитовую трубку, выслушала ее и опустила на рычаги.

– Их превосходительство принимают с двенадцати, – торжественно оповестила секретарь наше присутствие. – Аудиенция через пять минут.

– Хомяков со вчерашнего утра уже принимает, – сложив перочинный ножик, Митя встал с кушетки и потянулся. – Сюда косой приехал. А в девять мои архаровцы ящик пива ему из «Нюрнберга» подогнали.

– Хомяков? – внезапно и вслух открыт я для себя тайну буквы «Х» из автографа на предъявленной анархистами бумажке. – Шура Хомяк и есть ваш пресловутый бургомистр?

– В натуре, – усмехнулся Могила. – Александр четвертый. Большой либерал.

Я прикурил папиросу и задумался.

– Здесь курить запрещается, – строго предупредила меня секретарь.

Альбинос лениво проследовал к столу, снял телефонную трубку с аппарата и разбил ее о голову строптивой птицы. Птица-секретарь охнула, зарыдала и вылетела вон из приемной.

– А кабельное телевидение?

Я обернулся к Мите.

– Финансовая независимость муниципального чиновника есть надежная гарантия от коррупции, – просветил меня убежденный анархист.

– Грамотно формулируешь, Дмитрий Кондратьевич. Запишу, а то забуду.

– Потом запишете, батюшка – Могила толкнул сапогом дверь в кабинет бургомистра. – А ты, превосходительство, соблюдай протокол. Успеешь печень разрушить.

При виде нас, Хомяков уронил пивную бутылку и вместо очередной дозы алкоголя принял государственное выражение лица.

– Прошу, товарищи, – проверенным жестом он пригласил нас к большому овальному из карельской березы столу заседаний посреди кабинета. Пока товарищи земское масонство рассаживались, я осмотрелся. У дальней стены столик из набора офисной мебели с компьютером и жидкокристаллическим монитором. Над ним портрет Хомякова в бархатном камзоле с пышным жабо, берете с орлиным пером и с цепью на шее, оборудованной серебряным ключиком. Предположительно, ключиком от ворот городской мусорной свалки. Иных ворот я в Казейнике пока не видал. Живописный Шурик смотрелся внушительней натурального. Справа от портрета стену обременяли знакомый герб масонской ложи: перекрестие из шанцевого инструмента и землемерного циркуля, а также и набор доспехов, состоящий из шлема, кольчуги, седла со стременами и тусклого палаша. Из чего я сотворил вывод, что голый директор краеведческого музея Виктор Сергеевич Пугачев исправно платит муниципальный налог на движимое имущество. Продолжая осмотр, я переключил свое внимание на бургомистра. Более всего удивлял меня искусственный загар Хомякова, помноженный на отсутствие прыщей и упругую походку Шурика, гулявшего вокруг стола заседаний. «Солярий навещает, – сотворил я вывод, разглядывая знакомые черты. – И беговой тренажер. И барокамеру».

– Вы тоже присаживайтесь, ваше преосвященство, – заметившие мое внимание, Хомяк остановился и довольно-таки холодно скорей потребовал, нежели предложил. – Мы, собственно, вашу скандальную персону обсудить собираемся.

Рыцари овального стола дружно обернулись на меня, ожидая какой-либо реакции. Я отдернул оконную портьеру, молча присел на подоконник, рядом положил автомат и смял зубами папиросный мундштук. Открывши дверь, в помещение робко сунулась Вика-Смерть.

– Ой! – Виктория смутилась и хлюпнула носом. – У вас летучка? Пардон, что помешала. В другой раз как-нибудь забегу.

Она пересекла кабинет, завлекательно раскачивая бедрами, вытянувши свои длинные ноги, уселась в кресло Хомякова и достала из сумочки пудреницу. Теперь, пожалуй, масонское земство собралось по мою душу в полном составе. За вычетом Гроссмейстера славянских крестоносцев. Когда мне было пять лет, я убил котенка. Я помню тот октябрь, влажные опавшие листья у школьного забора и кровь на них. Сколько помню, я всего-то хотел погладить котенка, но он сильно расцарапал когтями запястье мое, и в приступе ярости я размозжил котенку голову о дерево. Мертвое тело я перекинул через штакетник, и спрятался за дерево. Котенок обитал в сельской начальной школе, где учился мой старший братишка. Октябрята очень любили его. Когда прозвучал звонок на большую перемену, октябрята выбежали на лужайки. Я из-за дерева трусливо наблюдал происходящее. До сей поры я, кажется, помню горестное недоумение на братском лице. И, кажется, помню, как он озирался в поисках садиста. Он и до сей поры не знает, кто был способен на подобное злодеяние. Я и потом убивал. Я убил несметное количество насекомых и червей. Червей я убивал, чтобы убить рыбы как можно больше. Я убил много рыбы и с десяток ротвейлеров-оборотней.

В известном смысле я убийца со стажем. Заманчивая идея грохнуть пятерку масонов, репетирующих, как я уже догадался, роли второго плана в скором уничтожении Казейника родилась сама собой. Если бы не отсутствие Словаря, который легко подобрал бы замену этим чудовищам, кто знает. Возможно, я бы и достал из кармана лимонку. Возможно, я покинул бы кабинет бургомистра, выдернув из лимонки чеку и бросив ее на колени альбиноса. Возможно, у меня хватило бы духу. Или же Словарь тогда явился аргументом для оправдания моей низкой самооценки. В любом случае, я собой не горжусь, ибо упустил реальную возможность остановить или хотя бы отсрочить самое жестокое кровопролитие, свидетелем которого мне предстояло сделаться в скором времени.

– Побрились бы, ваше преосвященство, – Хомяк, вооруженный органайзером, подсел к овальному столу. – Вы что, ей Богу, на светской вечеринке, или на заседании магистрата, где персональное дело разбирается? Или у вас все капелланы бороду отпускают?

Бургомистр Шурик покосился на орденского мастера Могилу.

– Так ведь армия, – подавши своему подмастерью Перцу два тайных масонских знака, вольный землекоп Могила сплюнул и ковырнул в ухе пальцем. – За всеми не уследишь. Иные грехи отпускает, иные бороду.

– На срок боевых учений девятая страница, – поддержал начальство исполнительный Перец. – Полевая инструкция отменяет побрив.

– Так вы, значит, на городской мусорной свалке боевые учения проводили? – бургомистр Хомяков, глядя на меня, кисло скривился. – Маневры?

Интересные маневры у вас, товарищ. Семь убитых, пятнадцать раненых, двое смертельно.

Виктория зевнула и деликатно прикрыла рот ладошкой, подавая тайный знак вождю анархистов-масонов Дмитрию Кондратьевичу.

– При наступательных боях допустимые потери, – выразил Митя общее мнение силовиков. – Три к одному. Нормально.

– Довожу до сведения магистрата, что за грамотные действия в максимально приближенных условиях, капеллан представлен к учебному георгиевскому кресту. Могила вскочил, довел, и сел.

– Хватит, господин Могила, отмазывать любимчиков! – Шура хватил кулаком по карельской березе. – Пьянство, грабежи с отвертками! Распустили орден!

– Орден мы не распускали, – сухо парировал Могила. – И хрен распустим. Орден ядро порядка в пушке славянской цивилизации. Пороху, чтобы выстрелить, у нас тоже достаточно. И фитиль стоит. Как думаешь, капеллан, хватит у нас пороху?

Молча, наблюдал я за дебатами, развернувшимися вокруг моей очередной бесславной попытки вырваться из Казейника. Могила вытянул из бокового кармана плоскую охотничью флягу, и выпил из нее, подавая тайный знак масону Виктории. Виктория ответила ему черепаховым гребнем, взборонившим расплетенную косу.

– Пятнадцать добровольцев присягнули славянскому ордену благодаря воскресной проповеди нашего капеллана, – Вика-Смерть убрала гребень в сумочку, и вынула из нее свернутую газету. – Набор мангалом. Последняя страница. Завтрашний номер «Казейник цайтунг».

– А вы меня цифрами не замнете! – вскричал бургомистр. – Стыдно, товарищи! Устроили круговую поруку!

Он тряхнул в воздухе органайзером, подавая тайный знак видеокамере, которую заметил я в правом верхнем углу помещения.

– Каждый ротвейлер на балансе! Ротвейлеры мусорную свалку чистили от крыс! Теперь мне утилизацию прикажете закрывать на учет?

– У попа была собака, он ее убил, – заржал не к месту Перец, за что моментально удостоился от Могилы тайного знака по шее.

– И не собака была у товарища капеллана! – Шурик ткнул в меня пальцем. – Автоматическое огнестрельное оружие без лицензии было! И оно еще есть! Сдайте оружие, преподобный товарищ! Вам известно, что за имение армейского оружия в Казейнике полагается? Только ваши заслуги перед обществом еще как-то удерживают меня от крайних мероприятий!

– Это согласен, – полицмейстер Дмитрий Кондратьевич заерзал на стуле. – Автомат надо сдать. За ваш автомат, батюшка, мне уже попало от концерна.

– Оружие нельзя сдавать, кому попало. Оружие не пивная посуда, Шурик.

Я взял «калач» с подоконника. Щелчок затвора мгновенно прикончил затянувшуюся дискуссию. Хомяков и Виктория на собственном опыте знали, что я с похмелья бываю взвинчен. Прочие как ветераны пенитенциарной системы знали, что «калач» в руках нервной личности способен рассеять самый сплоченный коллектив. Короче, все замерли.

– Патрон у меня еще остался, Хомяк. Патрон мне жалко. С другой стороны, за убийство Филиппова новый продавец из «Нюрнберга» два пузыря мне поставил. Следующий бургомистр, я думаю, канистру медицинского спирта легко презентует. Как думаешь, Могила, получу я канистру спирта?

– Две получишь, – кивнул альбинос. – Вместе раздавим.

Побелевший Хомяк резво отскочил к своим доспехам. Далее как-то ему не отступалось. Ноги бургомистра то и дело гнулись, точно решил он заняться производственной гимнастикой.

– Я по четвергам уроки большого тенниса даю! Беру! Ты на моем диване с чужими женщинами спал! Меня сам Анкенвой назначил тайным голосованием! Ты не посмеешь!

Бургомистр, вопиющий в пустыне. Даже Вика-Смерть равнодушно отвернулась к окну.

– Посмею, Хомячок, – я навел автоматическое оружие на бывшего друга. – В Казейнике я могу отстреливать ежедневно по дюжине бургомистров. И мне ничего за это не будет. Разве что учебная медаль. Как думаешь, Могила?

Могила тактично смолчал. Когда в тишине сухо щелкнул спусковой механизм, помещение молниеносно пропиталось мочевым ароматом.

– Форточки надо открывать.

Я швырнул оружие на карельскую полировку.

– Владей, силовик.

Альбинос рассмеялся. Я вышел из кабинета. Могила нагнал меня в приемной и цепко схватил за предплечье. Я дернул руку. Напрасно. Хватка у Могилы была профессиональная.

– Да ты не психуй, капеллан.

Могила подмигнул мне, точно соседу по камере.

– А, веришь ли, я рад, что кишки тебе в автобусе не выпустил.

– Верю. Тебе флаг христианский нужен Могила. Знамя части. К тому же, ты еще в магазине прикинул, что я со Словарем захочу поквитаться.

– Кроме шуток. С тобой не скучно.

– Ты, конечно, метишь высадить Словаря из Гроссмейстеров. И выхожу я тебе естественный союзник.

– Со Словарем я и без тебя решу. А с тобой мне просто весело. Кураж у тебя редкий. Час пробьет, я второго человека вылеплю из тебя, капеллан.

– Типа Евы?

– А я о чем? Кураж. Не с Перцем же век чифири гонять. Но пока извини. Вернуться тебе надо. Протокол у нас такой.

Когда мы вернулись в кабинет, от Шурика только запах остался. Очевидно, слинял через потайную дверь.

– Пардон, – Вика маленькой кисточкой лакировала свои когти. – Гер бургомистр отправился немецкую делегацию встречать.

– Только брюки выжмет, – Митя, успевший уже разобрать «Калашников» на запчасти, подмигнул мне, точно в доску своему.

«Подмигивание есть тайный масонский жест, – подумал я, прикуривши следующую папиросу. – Жест посвященных масонов. Во что-то они меня посвятили. Знать бы только во что».

– Стрельба на свалке, – Вика напомнила причину заседания.

Остальные призадумались.

– Пятнадцать суток? – Митя вопросительно посмотрел на рыцарей овального стола. – У меня есть отдельная камера с удобствами. Трехразовое питание, выпивка, бабы.

– А пятнадцать суток у тебя есть? – закрашивая коготь на мизинце, ласково поинтересовалась Виктория.

Митя открыл перочинный ножик, и молча стал вырезать на прикладе букву «К».

Предположительно первую букву слова «конфисковано».

– Дисциплинарное взыскание, – выступил злопамятный Перец. – Связать и к татарину. Глухих его накажет глубоко.

Вика, теперь сидевшая против Перца, слегка порозовела, и Перец, охнув, сунул руки под стол. Запамятовал Перец, что у Виктории ноги длинные.

– Домашний арест, – Могила, склонившись, подкурил от моей папиросы, какую-то немецкую сигаретку, затянулся и выпустил едкое облако. – Сутки. С правом посещения славянской часовни.

– Годится, – Виктория завинтила кисточку в алый пузырек. – Митя, вызови конвойных для батюшки.

– Не его юрисдикция, – возразил альбинос. – Военный патруль за капелланом присмотрит.

– Годится, – Вика встала, одернула юбочку и собралась было покинуть масонскую ложу.

– Домашний арест не годится, – несмотря на крайнее переутомление, мне вдруг стало весело. – У меня дома нет.

– Ты где ночевал, прежде чем эта школьная проститутка отвезла тебя в опечатанную хибару?

– Выбирай-ка выражения, мадам, – посоветовал я Виктории.

– Ты где ночевал после банкета с николаевскими угодниками?

– Ты не знаешь?

– Годится, – кивнула Виктория, прежде чем выйти за дверь. – Могилевский, с вас патруль. А ты, Митя, все же наведайся в общежитие педсовета. По моим агентурным сводкам Виктор Сергеевич Пугачев у себя в кладовой листовки для зеленых печатает.

– Зайду, – Митя, отвернул черную манжету, и посмотрел на часы. – В двадцать тридцать. Капеллана проведаю до кучи.

– Ты свою задницу до кучи проведай, – бесцветные зрачки альбиноса Могилевского затуманились. – Будешь грузить, надорвешься, Митя.

– А ты меня вылечишь, – усмехнулся полицмейстер.

Осознание себя какой-то ржавой берданкой, из-за какой поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем, исчерпалось, помнится, внутренним воплем: «как вы мне все надоели, Господи!».