Текст книги "Комплекс Мадонны"

Автор книги: Норман Богнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

– Я не уступал ничьим желаниям. Просто я твердо решил, что не буду информировать мистера Франклина о ходе лечения.

– Было ли вам известно, что после нескольких первых месяцев мистер Франклин начал волноваться и беспокоиться о состоянии мисс Хикман?

– Он неоднократно говорил мне об этом.

– Предпринимали ли вы что-либо, чтобы рассеять его опасения?

– Я уверял его, что Барбаре становится лучше.

– Удовлетворяло ли это мистера Франклина, или же он пытался надавить на вас, чтобы получить больше сведений?

– Он хотел знать больше.

– Что конкретно хотел он знать?

– Сможет ли мисс Хикман выйти за него замуж в июле или же придется подождать окончания лечения.

– Пытались ли вы его обнадежить? Каков был ваш ответ?

– Я сказал, что не знаю. Ему были нужны гарантии, а я не мог их ему дать.

– Гарантии в чем?

– В том, что мисс Хикман выйдет за него замуж.

– Не выражал ли он разочарования или раздражения, когда вы не давали ему этих гарантий?

– Да, выражал.

– Как?

– Ну, он был очень огорчен. Он зашел ко мне за неделю до того, как пригласил поужинать вместе, и сказал, что очень несчастлив оттого, что мисс Хикман, похоже, не становится лучше – по крайней мере, по отношению к нему.

– Он не угрожал прервать курс лечения?

– Да, что-то в таком духе. Но я заверил его, что он совершит серьезную ошибку.

– Принял ли он ваше решение?

– Да. Но он по-прежнему остался встревожен и озабочен. Он сказал что-то о том, что возьмет в свои руки все лечение Барбары. Она перенесла бы это, а он?

– Вы полагаете, он вел себя неразумно?

– Да, в определенной степени.

– Неразумно или озабоченно?

– И то и другое. Но я отвечал в первую очередь за мисс Хикман, а не за него.

– Было бы ваше решение другим, – я имею в виду, посвящать или не посвящать подзащитного в ход лечения, – если бы он был мужем Барбары?

– Я не знаю.

– Но в данном случае вы в отношении этих людей взяли на себя роль Всевышнего?

– Протест.

– Принимается. Защитнику предлагается воздержаться от заявлений.

– Доктор Фрер, ведь ваше положение позволяло вам влиять на отношения между этими людьми, не так ли?

– Не в абсолютном смысле… Я хочу сказать, если бы я был хирургом и собирался удалить мисс Хикман аппендикс, мое положение не позволило бы мне изменить течение ее жизни или удержать ее от брака с человеком, за которого она хотела выйти замуж.

– Но вы ведь лечили нечто большее, чем аппендицит, так?

– Так.

– Вы не собираетесь утверждать, что аппендицит – полная аналогия?

– Я не хотел бы доказывать это.

– Готов поспорить, что не хотели бы. Не можете ли вы сказать, могло ли ваше лечение – лечение, которое вы проводили в отношении мисс Хикман, – изменить ее суждения о мистере Франклине?

– В некоторой степени могло бы.

– Вы ей рекомендовали не выходить замуж за мистера Франклина?

– Я полагал, что в тот момент, о котором мы говорим, этот брак был бы неразумен.

– Вы твердо, уверенно советовали ей не выходить за него замуж?

– Да, советовал.

– Вы сообщили мистеру Франклину о вашей… назовем это просьбой, требованием – мисс Хикман не выходить за него замуж?

– Нет, не сообщил.

– Знаете, доктор Фрер, меня это несколько смущает. Вы не хотите брать на себя ответственность за расстройство брака, хотя, однако, советуете своей пациентке не выходить замуж, не известив об этом подзащитного.

– Именно так.

– Что ж, я так понимаю, мистер Франклин по-прежнему хотел жениться на Барбаре?

– Насколько я знаю, хотел.

– Буду ли я прав, сказав, что мисс Хикман находилась в смятении и неопределенности в вопросе о браке?

– Да, это так.

– На самом деле она могла выйти за него замуж?

– Я не уверен.

– Она что, говорила вам, что никогда и ни при каких обстоятельствах не выйдет замуж за обвиняемого?

– Нет, она этого не говорила.

– В таком случае, значит, мистер Франклин хотел жениться на ней, а она думала то так, то этак, говорила сегодня да, завтра нет, и вы убедили ее в том, что брак неразумен, – разве вы не ответственны?

– Я должен считаться с благополучием мисс Хикман.

– Пожалуйста, ответьте на мой вопрос.

– Не могу.

– Доктор, вы не хотите взять на себя ответственность ответить на вопрос. Настолько ли вы осторожны и рассудительны, когда даете своим больным советы, как им строить свою жизнь?

– Протестую.

– Принимается. Господа, мы дошли до того момента, когда суд желает сделать перерыв, если у вас нет возражений.

– Никаких, – ответил Алекс.

– У обвинения нет возражений. Я хотел бы, однако, спросить у своего ученого собрата, собирается ли он сегодня продолжать перекрестный допрос свидетеля.

– Собираюсь, – ответил Алекс.

– В таком случае обвинению хотелось бы узнать: какое это имеет отношение к делу – подобные вопросы?

– Защита собирается установить цепочку причин, которая, как мы уверены, покажет, почему и как обвиняемый был вынужден организовать ограбление.

* * *

Барбара сидела в гостиной одна. Она не стала возиться с ужином, и, хотя ей хотелось выпить, она сдерживалась, чтобы остаться трезвой: думать. В воздухе витал полузабытый мускусный запах увядших цветов засохших букетов, и Барбару охватила апатия, чувство безразличия, которое ей предстояло перебороть. Таблетки лежали на каминной полке рядом с фотографией Лауры, и молодая женщина смотрела то на одно, то на другое до тех пор, пока в ее мыслях не смешалось все – фотография, снотворное, она сама, Тедди, слова… слова, кружившие в голове.

После долгих часов блуждания в потемках, в течение которых вся ее жизнь, расщепленная на отдельные переживания, на встреченных людей, торжественно прошла перед глазами, словно на параде, Барбара укрепилась в мысли, что то, что она собиралась совершить, было делом правым, и вопрос стоял только в ее духовной готовности. Будет ли лучше для Тедди, если… Сделает ли это его счастливым, или же им обоим требовались напряжение, конфликт, противоборство, которые навеки должны было оставаться в их отношениях, подобно ребенку, застрявшему в ужасающих схватках и отказывающемуся рождаться, а они не понимали этого? Возможно, ее сопротивление и являлось топливом и движущей силой его жизни.

Оторвав себя от дивана, Барбара направилась к каминной полке. Лаура улыбалась ей – жительница неизведанной планеты, движущейся где-то в звездном пространстве застывшего космоса и остановившегося времени. Это видение, этот свет… ноумен[41]41
  Ноумен – в философии Канта – непознаваемая «вещь в себе».


[Закрыть] высшего знания? Стоят ли на первом месте интересы людей или это сама жизнь?

Взяв флакон с таблетками, Барбара прижала его к себе, словно обнимая друга.

* * *

Люди познаются лишь в моменты падения, когда с них сбрасываются их общественные маски. Разбираясь в неудачах, приходится возделывать богатый чернозем, одинаковый для всех. Успех – это сокровенное и личное, и если его разделяют, то разделяют лишь триумф. Толпа поклоняется не самому Христу, а его отсутствию.

Доктора Фрера беспокоили не столько сами вопросы, сколько то, что эти вопросы вообще задавались.

– А теперь, доктор, – говорил Алекс, дотошный инквизитор, – давайте вспомним о телефонном звонке мисс Хикман, который и привел к тому, что у обвинения появились эти вещественные доказательства. Вы можете передать нам содержание разговора?

– Ну, мисс Хикман – и я это прекрасно помню…

– Я только об этом и прошу.

– Она была очень подавлена… плакала. Говорила бессвязно, и у меня сложилось впечатление, что мистер Франклин угрожает ей.

– Она сказала: «У Тедди пистолет или нож, и он собирается убить меня»?

– Нет, нет, сэр.

– Он ударил ее? Она говорила вам, что он ударил ее?

– Нет, не говорила.

– Она упоминала какие-то угрозы, сделанные им?

– Никаких.

– Однако у вас сложилось впечатление, как вы выразились, что ей угрожают?

– Сложилось.

– Почему у вас сложилось это впечатление?

– Ну, она была в панике, ей казалось, что ее преследуют.

– Но ведь преследование – это не обязательно опасность, правда?

– Да.

– Женщина преследует мужчину, мужчина преследует женщину. Мы сами все время подвергаемся подобным опасностям. Мисс Хикман никогда не проявляла у вас в кабинете признаков мании преследования?

– Проявляла.

– Но, насколько я понял, это преследование было другим?

– По моему заключению, это преследование было другим.

– Вы не могли бы привести нам пример симптомов, которые вы наблюдали в своем кабинете?

В зале заседания зазвенел голос, властный и отчетливый, как звон колокола.

– Достаточно, Алекс, – сказал Тедди, словно произнося команду. – Я не хочу, чтобы начали разбирать симптомы Барбары.

– Мистер Хаммонд, ваш подзащитный нарушает порядок, – сказал судья. – Подсудимый не имеет права выкрикивать!

Алекс подошел к скамье подсудимых, и пока двое мужчин тихо спорили, в зале стояла тишина.

– Доктор Фрер, по указаниям моего подзащитного я буду избегать вопросов относительно здоровья мисс Хикман. Леди присутствует в зале суда?

Ответа не прозвучало.

– Хорошо, в таком случае я опущу их. Когда мисс Хикман сказала вам, что магнитофонные записи и истории болезней находятся в руках мистера Франклина, что вы сказали?

– Я сказал, что позвоню в полицию.

– Какова была ее реакция?

– Она стала умолять меня не делать этого.

– Она использовала слова «это конфиденциально»?

– Возможно.

– У меня есть ее показания под присягой, что она произнесла их.

– Хорошо, она их произнесла.

– А разве это не являлось бы частью конфиденциальных отношений, существующих между больным и врачом?

– По моему мнению, нет.

– Это ясно. Значит, вы решили, что мисс Хикман говорила с вами не доверительно?

– Да нет, разумеется, доверительно.

– Значит, вы нарушили ее доверие.

– Я должен был следовать зову совести. Произошло убийство, и мой долг, как добропорядочного гражданина, состоял в том, чтобы предупредить полицию.

– Понятно. Я пытаюсь определить, кто решает, когда можно нарушить доверие. Вы решили не сообщать мистеру Франклину о ходе лечения мисс Хикман, потому что, насколько я понял, это нарушило бы доверительные отношения между врачом и больным, но в этом случае вы почувствовали, что должны звонить в полицию.

– Таково было мое решение.

– Вы слышали о том, что убийцы исповедуются священнику?

– Да, я слышал о подобных случаях.

– Законы, управляющие священником, запрещают ему обращаться в полицию. Вы знаете об этом?

– Да, я что-то знаю.

– Священник может советовать, упрашивать, подталкивать убийцу явиться в полицию, но он не доносит – не имеет права донести – сам.

– Я знаю это.

– Не устанавливаются ли подобные отношения веры и доверительности между больным и врачом?

– Устанавливаются.

– А вы нарушили их. Это все, доктор Фрер. Вы свободны, – отрезал Алекс.

Тедди оглядывал зал, ища Барбару. Он привлек внимание своего сына и Элейн и губами показал ее имя, но они уверенно покачали головами, показывая, что Барбары здесь нет, и его охватил такой страх, глубины которого он даже не мог начать исследовать.

* * *

На пятый день ее отсутствия, после того как обвинение закончилось и защита начала вызывать своих свидетелей, Тедди во время короткого перерыва разыскал своего сына.

– Ты не съездишь к ней домой и не привезешь ее сюда?

– А если она не захочет приехать?

– Скажи, я хочу, чтобы она была рядом со мной. Возможно, она боится, что ее вызовут для дачи показаний.

– А ее не вызовут? – неуверенно спросил Робби.

– Нет, я убедил Алекса не вызывать ее. В общем-то, нам не нужны ее показания… Сэндфорд же разорвет ее на части, и это не поможет ни мне, ни ей… и в любом случае я не желаю больше причинять ей боль, поэтому не хочу втягивать ее во все это.

– Алекс согласен?

– Да.

Робби вяло пожал плечами, избегая смотреть на Тедди.

– Почему ты ее так ненавидишь?

– Разве?

– С той минуты, как встретил ее…

– Возможно, я считаю ее недостойной тебя.

– Недостойной? Что это за слово? Ты ведь говоришь о человеческом существе, а не об идеальном воплощении добродетели. Только то, что вот тут, – он ткнул Робби в грудь кончиками пальцев, – и значит что-то. Если действительно затронута душа.

– Ты сделал все возможное, чтобы уничтожить мое уважение к тебе.

– Неужели? Возможно, для меня уважение не имеет такого значения, как для тебя. Подрастая и взрослея, ты создавал себе мой образ, а я никогда не был тем, чем или кем я тебе казался. Мы жили без женщин, и это было ошибкой. Я старался быть осмотрительным, и это сделало тебя скрытным. Ты знал, что мне чего-то недостает, и боялся спросить, чего именно мне не хватает, потому что считал это проявлением дурного тона. Деньги смущали тебя, положение тебя подавляло, и ты всю свою жизнь пытался стать достойным того, что принадлежало мне и не принадлежало тебе, потому что полагал, что эти ценности значат больше всего. Так что прекрати жить за меня мою жизнь и займи свое место. И если ты выучишь – если я смогу научить тебя лишь одному, – что именно люди, твое отношение к ним, то, что чувствуешь ты, и то, что чувствуют они, наполняет твою жизнь…

Робби отшатнулся от него.

– Прошу прощения за то, что дал тебе совет, был нравоучительным, но это слабости моего возраста – и влюбленности, А теперь будь хорошим мальчиком, привези сюда Барбару.

* * *

Подобно человеку, долго решавшемуся броситься в холодное, неспокойное море, нырнувшему и немного поплававшему и обнаружившему, что вода вовсе не такая холодная, как казалась раньше, Тедди начал давать показания. Он являл собой картину спокойной уверенности, искренности, остроумной учтивости и открытости, и, однако, за этим односторонним образом наблюдательный зритель мог различить другой, подобно тому, как за квадрообразом на портрете Пикассо, с парой носов, глазами, ушами и волосами, запечатленными в профиль и сзади, с многократно размноженными чертами, стоят необузданные противоречия человеческой сущности.

– А теперь, когда мы восстановили всю технику ограбления, – говорил Алекс, – не могли бы вы сказать, обсуждали ли вы с Лопесом, что делать, если кто-то помешает грабителям осуществить их замысел?

– Мне никогда не приходило в голову, что такое может случиться, поэтому мы это никогда не обсуждали.

– А у Лопеса был какой-то план на этот случай?

– Не знаю. Очевидно, был, но я не был в него посвящен.

– Если бы ограбление было связано с насилием, вы не стали бы его замышлять?

– Нет, категорически, нет.

– Значит, у вас не было плана действий на случай неожиданного появления Гранта или полицейского?

– Никакого.

– Вы можете сказать нам, почему вы решили прибегнуть к ограблению?

– У меня не было способа узнать, что именно происходит с Барбарой во время приемов. Я лишь замечал, что наши отношения ухудшаются с каждым днем, и я должен был узнать, почему. Если бы вина была моей – что-то, сделанное мной, беспокоит ее, – я был готов предложить компенсацию. – Он помолчал, ища в зале Барбару. – Я…

– Да?

– Я люблю ее и не хотел бы, чтобы она продолжала страдать, поэтому я готов сделать все возможное, чтобы облегчить ей боль.

– Почему вы обратились к доктору Фреру, а не к какому-то другому врачу?

– Мне его рекомендовали с лучшей стороны.

– Во время первой встречи вы заключили какое-то соглашение, которое, на ваш взгляд, доктор Фрер не выполнял?

– Да, он обещал представлять мне еженедельный отчет, письменный или устный, об успехах лечения.

– Делал ли это он в действительности?

– Нет, не делал.

– Почему вы не обратились с Барбарой к другому врачу?

– Ну, она привязалась к нему. Весь ее день вращался вокруг него, ее визитов к нему. Хотя меня и волновало отсутствие информации и то, что Барбара менялась, я не мог взять на себя ответственность заставить ее покинуть Фрера.

– Вы могли заставить ее сделать это?

– Я мог сказать Фреру, что перестану оплачивать его счета, что я хочу передать Барбару другому врачу, но он смог бы все равно продолжать заниматься ею.

– Как бы вы могли описать отношения с доктором Фрером? Я хочу сказать, отношения с вашей стороны.

– Вначале они были хорошими, даже дружескими, но когда я стал настаивать, расспрашивая о Барбаре, они стали напряженными.

– С обеих сторон?

– Нет, в основном, с моей. Он, похоже, был доволен, словно Чеширский кот.

– Вы можете пояснить это?

– Ну, чем больше меня охватывала тревога и отчаяние, тем спокойнее, тем самодовольнее он становился.

– Не могли бы вы привести примеры?

– Нет. Изменилось его отношение ко мне. Подобное случалось со мной в деловых контактах.

– В каком виде?

– Ну, бывали случаи, когда ко мне обращались за различной помощью небольшие фирмы. Или им требовался капитал, или они хотели, чтобы я устроил подписку на их акции, – и вдруг я обнаруживал перемену. Появлялся какой-то агрессивный напор, означающий, что фирма нашла еще один источник финансирования и теперь выбирает лучшую сделку. Деловые отношения превращались в игру в «кошки-мышки».

– Что вы предпринимаете в таких случаях? У вас есть какой-то метод?

– Обычно я советую обратиться в другое место.

– Не этого ли хотелось вам в случае с доктором Фрером?

– Именно этого, но мне приходилось думать о Барбаре, а не о себе.

– Вы просили Барбару обратиться к другому врачу?

– Просил.

– Какова была ее реакция?

– Она категорически отказалась, заявив, что я пытаюсь уничтожить ее доверие к доктору Фреру и мне лучше не совать нос в чужие дела.

– Как вы ответили на это?

– Никак не ответил. Я совершенно расстроился. Кот в мешке. Если я уведу ее от Фрера, она, возможно, покинет меня; если же все останется по-прежнему, она, вероятно, никогда не выйдет за меня замуж. Поэтому то, что происходило на приемах, – а я начал рассматривать это как заговор, – захватило меня.

– Как вы восприняли известие о смерти Гранта?

– Оно потрясло и огорчило меня.

– Почему вы не обратились в полицию?

– Я находился в таком смятении, что был не способен на какие-то действия.

– Но вы по-прежнему отличали добро от зла?

– Отличал, но это было не так важно, как мои чувства к Барбаре. Она была моим центром.

– Но почему после того, как вам удалось перебраться в Канаду и обеспечить себе относительную безопасность, вы вернулись назад?

– Я хотел бы сказать, из-за угрызений совести. Но, хотя я и чувствовал свою вину, это случилось потому, что я хотел снова увидеть Барбару.

Тедди пристально всматривался в лица в зале суда. Где же она? Пригласив слесаря, Робби открыл дверь ее квартиры, но Барбары там не оказалось. Вся ее одежда была на месте. Никакой записки.

– Мистер Франклин, – в третий раз повторил Алекс. – Вас что-то отвлекло?

– Прошу прощения, я искал ее.

– Я хотел бы узнать: при данных обстоятельствах, – учитывая смерть Гранта, – если бы вам представилась возможность снова организовать ограбление и вы знали бы о его последствиях, что бы вы сделали?

В наступившей тишине Тедди задумался над ответом.

– Я рискну и скажу правду… В настоящий момент я сознаю, что был не прав, и сожалею о том, что Грант был убит, но если я попаду в подобные обстоятельства и буду находиться в таком же смятении, не могу сказать, как я поступлю. Одним из следствий любви является перемена характера влюбленного.

* * *

В Могилах с ним обращались хорошо, и он привык к своей камере, но, несмотря на посещения Робби и Элейн и совещания с Дейлом и Алексом, он выпал из плоскости человеческого сознания. Он ел, читал книги, спал восемь часов в сутки. Он перестал замечать окружающее, свое заключение, не испытывая лишений ни от потери свободы, ни от потери друзей. Юридические аспекты преступления, прослушанное в полуха обвинительное заключение, речь судьи, меняющиеся лица слушающих присяжных оставались за пределами герметически запечатанного контейнера, который он создал сам и в котором устроился с удобством. Даже Барбара была исключена. Внутри места хватало только для одного, и хотя Тедди выражал слабые чувства, когда его спрашивали о состоянии: страхе, сожалении, облегчении, – он обнаружил, что на самом деле это не имело ни малейшего значения. Без поисков он нашел совершенное решение, нескончаемое личное лето, прямую тропу – и не к вере, и не к Богу, а к некоему пространному образу замерзшей пустыни, где он жил в тишине, невосприимчивый к внешним раздражениям.

Он никак не откликнулся на возвращение присяжных и оглашение приговора, ибо радость, страдание, любовь, ненависть больше не существовали в огромном отвратительном сплаве чувств, управляющих человеческим поведением, превращавших здравомыслящих людей в сумасшедших, невинных – в жестоких, безумцев – в пророков.

Вокруг него толпились люди, прикасавшиеся к его лицу и рукам, поздравлявшие его с оправданием в убийстве – трехлетний срок за ограбление не в счет, – отмечавшие победу – свою, не его. Его победа была высшей победой – победой ледников, снегов, застывших озер, чистого воздуха и гор, настолько высоких, что, казалось, они простирались до самых небес.

Он стоял у скамьи подсудимых среди шума безумной суматохи чувств, не разделяя и не выражая их, и хотя слышал лепетание Барбары, ощущал прикосновение ее губ к своему лицу, не чувствовал ничего.

– Тедди, я хотела остаться… Я пыталась, но не могла вынести… Я сбежала. Я уехала домой… в Ист-Хэмптон. Пр-рости меня… Я люблю тебя, Тедди.

Слова не отпечатывались в памяти, потому что слова имеют значения, являются конечными, помещенными в рамки людьми, которые их используют.

– Тедди, – умоляюще просила она, – скажи, что мне делать.

– Не могу, – ответил он.

– Скажи мне, скажи.

Он заговорил мягким неземным голосом, непохожим на тот, который знала Барбара.

– Люби себя… Смотри на вторую стрелку часов… именно длинную, подвижную обычно не замечают… Помни, что единственная ценность добра заключается в признании чужими людьми, и когда ты обнаружишь, что находишься в центре и существует ли центр вообще, открой это…

– Я хочу выйти за тебя замуж, – взмолилась она.

Выйти замуж? Это предложение смутило его. Разве они уже не сочетались браком много лет назад?

– Скажи мне! Скажи мне! Скажи мне! Пожалуйста!

Судебные исполнители взяли его за руки, точнее, он сам отдался им, и его не повели – он сам направился к двери. Барбара наблюдала за ним, продолжая умолять его. Где был центр? Было ли это бесконечной неменяющейся констатацией факта, сделанной книгами и священниками, местом, в котором предстояло жить в каком-то незабываемом мгновении высшего единения, или он… в этот самый миг… проходил мимо них?