Текст книги "Комплекс Мадонны"

Автор книги: Норман Богнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

* * *

Похоже, судебные процессы над известными и многими любимыми людьми противоречат всем законам логики. Присяжных выбирают из самых почтенных людей, в случае Тедди – из двухсот человек; адвокаты и прокуроры дают отводы, исключая предрасположенность или предвзятость, и наконец выбираются двенадцать присяжных и еще двое запасных. Алекс хотел иметь среди заседателей как можно больше пожилых мужчин, по возможности разведенных и при деньгах. Таким оказался каждый третий. Барбаре, наблюдавшей за этим с последнего ряда, все происходившее казалось какой-то игрой, и она все время ждала, что кто-нибудь вот-вот скажет: «Хватит, это все. Пошли по домам», и шарада успеет завершиться до того, когда кому-либо причинят вред. За утонченной формальностью игры скрывалась неясная угроза, и Барбаре хотелось, чтобы все скорее завершилось. На ней был надет пышный черный парик, обе руки забинтованы. В таком камуфляже репортеры оставляли ее в покое – чудом спасшуюся со сгоревшего корабля. В коридоре Барбара несколько раз столкнулась с Робби и Элейн, и, несмотря на чешущийся язык, слова извинений застряли в горле; она ничего не смогла сказать и была рада, что молодые люди не узнали ее.

Вокруг них толпились репортеры в надежде на информацию, словно Робби и Элейн были свергнутыми монархами, ожидавшими решения своей судьбы собственным народом. В телевизионных программах новостей ежедневно драматичным приглушенным голосом предоставляли отчеты о ходе процесса, сообщая, что бледно-голубой ансамбль из двух предметов Элейн был приобретен в «Параферналии», а элегантный, хотя и строгий, костюм Тедди является образцом одежды Уолл-стрит; и это усиливало уверенность Барбары в том, что все окружающие были задействованы в какой-то опасной пародии, которая могла вылиться в трагедию. Время от времени она замечала, как Тедди оборачивался, ища ее глазами. Но ее ли? Каждый раз он поворачивался назад, находил лицо в переполненном ряду и удовлетворенно отворачивался. Все время один и тот же ряд; и с каждым разом Барбара чувствовала все большее беспокойство. Ее ли он искал?

Во время перерыва после оглашения начальных заявлений Барбара отправилась прогуляться в коридор, надеясь на то, что ей представится возможность оказаться рядом с Тедди, не выдавая себя, но затем, отказавшись от этой затеи, она решительно протиснулась сквозь толпу газетчиков.

– Что случилось с твоими руками? – спросил Тедди, увидев бинты.

– Я пыталась разжечь огонь и – обожглась.

– С тобой все в порядке?

Постоянно присутствовавшая в его голосе забота смутила Барбару. В этот момент она должна была отдавать себя, а не он. Подойдя ближе, молодая женщина прошептала:

– На кого ты все время смотришь?

– О, на одного человека, с которым я встретился, когда был в Канаде.

– На девушку?

– Да. – При этом слове Барбара от головокружения покачнулась на каблуках. – К чему этот грим? Я думал, что вся суть этого действия – раздеться и продемонстрировать себя.

– Не могу… Как ты можешь быть таким веселым?

– Ну, я услышал, как меня охарактеризовали беспринципным бабником, чьим Богом являются деньги, который решил, что может покупать жизнь и смерть, словно пакеты акций, и это явилось для меня забавной неожиданностью. Вышло так, что я какой-то безмозглый проходимец, который случайно набрел на огромное состояние и решил, что пора отдохнуть и развлечься. Если это действительно я, смешно. Мне очень требуется характеристика-рекомендация.

– Девушка?

– Спрашивайте прямо.

Обернувшись, Барбара оказалась лицом к лицу с Робби.

– Ты добилась всего, чего хотела, а, Барбара? – спросил он. – Обед закончен, а объедки ты ведь не употребляешь, да?

– Я люблю твоего отца.

– Да, это было всегда очевидно, однако не нашлось никого достаточно умного для того, чтобы заметить это.

– Я виновна…

– Она виновна! – воскликнул он. – Это ты должна сидеть там, а не он.

– Оставь ее, Роб…

Помимо своей воли Барбара начала плакать, и на ее лице появилось такое безграничное детское отчаяние, что стало бессмысленно и дальше обвинять ее.

– Надеюсь, остаток жизни ты проведешь в слезах, – сказал Робби и отошел от нее. Стоявшая у дверей Элейн протянула ему руку. Алекс, совещавшийся с Сэндфордом, наконец подошел к столу судей.

– Тедди, – спокойно произнесла Барбара, взяв себя в руки. – Мне жаль; разве он не может понять?

– Он еще мальчик, а мальчики долго хранят обиды.

– Я встречусь с тобой позже, – сказала она и, медленно пройдя по проходу, покинула зал заседаний.

В коридоре, прислонившись к стене, стояли Робби и Элейн. Их нельзя было миновать, и с неимоверным усилием Барбара подняла голову.

– Барбара? – спросила Элейн. – Это действительно ты?

Барбара кивнула.

– Зачем ты пришла в суд?

– Меня вызвал Алекс.

– Ты не станешь вредить Тедди, да?

– Нет.

– У тебя это вышло как-то неубедительно, – продолжала Элейн. – Если у тебя есть сомнения… – она передумала. – Послушай, я хочу знать одну вещь. У тебя есть к нему хоть какое-то чувство?

– Да, есть.

– Ты поможешь нам?

– Скажите, как.

Они приблизились к окну – Элейн, положив ей руку на плечо, подталкивала ее, как будто собираясь показать что-то на улице.

– Ты искренна в своем желании помочь, это не одно из твоих очаровательных замешательств, которые так прекрасно действовали на Тедди?

– Элейн, ты не должна так говорить.

Робби приблизился к женщинам, и в его дыхании Барбара почувствовала запах пустого желудка и сигарет.

– Видишь – вон там внизу? – мягким голосом произнесла Элейн, показывая на улицу. – В углу?

– Да, это аптека.

– Верно. Уцененные лекарства. Ты не хочешь сейчас спуститься туда и спросить выписанные лекарства?

– Выписанные лекарства?

– Да, выписанные на твое имя.

– Что это? – Она отшатнулась, налетев на Робби.

– Снотворное, – сказал он. – Фенобарбитал.

– По полграна, двадцать пять таблеток.

– Да? – непонимающе спросила Барбара. – И что я должна буду сделать дальше?

– Возьмешь их, а когда придешь домой, напишешь записку…

– Две записки, – вставил Робби. – Одну для Сэндфорда, другую для полиции, когда они тебя обнаружат.

– Да, две записки, сообщающие, что в этом затруднительном положении, в которое попал Тедди, виновата ты и дальше так продолжаться не может.

Барбара молча смотрела в окно, а они перешептывались за ее спиной.

– Покончить с собой? – спокойно спросила она.

– Почему бы не назвать это признанием ответственности? – произнесла Элейн, облекая предложение в логичные и разумные формы.

– Это поможет Тедди?

– Ну, записи и архивы не будут оглашаться в суде. Они будут использованы лишь как вещественные доказательства, – сказал Робби. – Поэтому присяжные не узнают, что ты сумасшедшая, если ты не покончишь с собой.

– Тогда защита Тедди станет прочнее… Можно будет пригласить психиатра, который сделает заявление, что Тедди настолько подпал под твое влияние…

Барбара не могла поверить в то, что слышит, в то, что ей говорили с такой поразительной откровенностью.

– Тедди знает об этом?

– Нет, не знает, – твердо заявил Робби.

– Если бы он попросил меня… – Их лица так сблизились, что стали нерезкими, слились в одно, наполовину мужское, наполовину женское. – Вы не думаете…

– Что? – спросила Элейн.

– Я уже думала об этом. День и ночь. Все время, пока встречалась с Тедди… и до того, как познакомилась с ним. Я сама хотела этого. Я думала, так будет лучше. Просто удалить себя. Безболезненно. Лежишь и спишь, и никто тебя не беспокоит. И разумное решение… никаких бед. Никаких мыслей… И когда мы с Тедди – ну, сблизились, – я продолжала хотеть исчезнуть… навсегда… но он так сильно любил меня, что я все откладывала и откладывала ради него – ну просто продолжала двигаться, есть, работать… Он так сильно зависел от меня… Он был счастлив, и я не хотела ничего портить. Продолжала жить ради Тедди…

– На самом деле это не помогло ему, Барбара, – теплым, ласковым голосом произнесла Элейн.

– Я заставила его страдать. Я не хотела этого. Конечно, убить себя – это решение вопроса, но оно было слишком эгоистичным. Тедди мог не перенести этого. Я не хотела, чтобы до конца жизни он оставался несчастным.

– На той стороне улицы… – рука указала направление. Чья, Робби, Элейн, какое это имеет значение? Голос был убеждающим и вкрадчивым. – Ты пойдешь туда, возьмешь снотворное и докажешь Тедди, что любишь его. Он будет помнить это. Ему больше не придется волноваться из-за тебя. Он не будет страдать, гадая, не проводишь ли ты время с другим мужчиной.

– Я могу переговорить с ним об этом?

– Он не должен знать, что ты помогаешь ему. Это только еще больше расстроит его. Просто сделай это.

– Да, – согласилась Барбара. – Больно не будет.

– И тебе не придется давать свидетельские показания в суде, потому что, даже если ты захочешь помочь ему, Сэндфорд вынудит тебя сказать обличающие вещи.

– Да, вынудит.

– Ты сделаешь это… ради него? – спросила Элейн.

– Господи, я хочу, чтобы ты не была так похожа на Лауру.

– Твою бывшую подругу?

– Да. Я все время слушалась ее, она заставляла меня делать… и она всегда внушала доверие, как ты, Элейн. Я верила ей…

– Но ты веришь мне, да?

– Не знаю. Я в смятении… как и с ней. В моей голове звучат разные голоса. Твой и ее, говорящие одно и то же… Это пугает меня. Тедди пытался меня защитить.

– Я пытаюсь защитить тебя. Верь мне, Барбара.

– Но ты используешь приемы Лауры, и мне трудно решиться. Думаю, что я в чем-то права, но она сбивает меня с толку, и у меня раздваиваются мысли, а Лаура долбит меня до тех пор, пока я не сдаюсь.

Глаза Элейн, карие и неумолимые, приблизились к ее лицу, заворожили ее. Барбара послушно кивнула.

– На твое имя… – Тихий голос был сладким, как во сне. – Сегодня вечером.

Выйдя из аптеки, Барбара стала напряженно всматриваться в окна, ища Робби и Элейн. Прищурив глаза, она с трудом различила смутные, неясные очертания. Молодая пара следила за ней. В окне появился желтый платок. Это был условный сигнал. На желтый платок Барбара должна была помахать рукой, выражая согласие. Почувствовав неровное сердцебиение, молодая женщина подняла руку.

Узнала ли Элейн о ночи, которую Робби провел с ней? Барбаре хотелось поговорить обо всем начистоту, хотя бы для того, чтобы объяснить, что это не имеет значения – по крайней мере, для нее – это было лишь актом доверия между друзьями. Тогда Барбара не почувствовала за собой вины, не чувствовала она ее и сейчас; среди пространства человеческих отношений существовала область, похожая на плоскогорье между долиной и горами: не преступление и не предательство, но частица того и другого и в то же время нечто особенное – поступок, свободный от побуждений, единственное действие, не связанное с прошлым и будущим, лишенное последствий.

Оно возникало из невиновности, и его существование, его объяснение было таким же беззаботным и бессознательным, как склонившийся к солнцу цветок.

Напротив здания суда в ресторане, смутно напоминающем ирландский, Барбара заказала кофе и толстый бутерброд с солониной, который так и не смогла доесть. Из-под повязок приблизительно на дюйм торчал палец, позволяя ей держать чашку и бутерброд. Четыре, пять, шесть раз Барбара доставала из сумочки таблетки и постепенно начала смотреть на их существование как на окончательное избавление. Она примет их вместе с вином. С хорошим вином, бутылка которого хранилась в кладовой для знаменательного случая. Устроенное самой себе причастие перед смертью.

Кто-то пристально смотрел на нее. На этот раз – не игра воображения. Молодая женщина со смуглым лицом и твердо сжатым ртом. Барбара отвернулась, но за ее спиной внимание можно было задержать лишь на написанном на доске меню: филе камбалы и мясо по-ирландски. Девушка подошла к Барбаре и остановилась у стола; на ней было надето длинное пальто, толстые варежки и сапоги на очень высоком каблуке. Одежда делала ее старше и непривлекательней, неуклюжая походка подтверждала, что это провинциалка, затерявшаяся в большом городе. Девушка продолжала стоять перед Барбарой. Та надеялась, что если будет хранить молчание, то девушка, вероятно корреспондент газеты со Среднего Запада, уйдет сама.

– Вы – Барбара… под этими волосами?

– А что?

– Я подруга Джорджа – Теодора Франклина, я хотела сказать, и мне просто захотелось узнать.

– Вы не из газеты?

– Я? Черта с два я умею правильно писать, а на то, чтобы составить письмо, мне требуется неделя. Можно, я на минуту присяду к вам?

– Зачем вам это?

– Просто немного поговорить.

– Вы знаете Тедди?

– Верно. Мы были вместе с Канаде. Меня зовут Деб.

– Можете сесть, если хотите, а насчет разговора – о чем говорить?

Девушка пододвинула стул, принесший ей кофе официант растерянно оглянулся.

– Я здесь, – позвала она его. Затем переключила все внимание на Барбару. Серовато-коричневые глаза с прозрачной радужной оболочкой открывались в медленном движении, словно диафрагма фотоаппарата, готового запечатлеть все. Девушка сняла пальто, под ним оказалось черное набивное платье в цветочек.

– Барбара. – Девушка осторожно произнесла это имя.

– Да.

– Он мало говорил о вас. Это его очень расстраивало.

– Вы были его девушкой?

– Уборщицей, поварихой, прачкой. Но хотела быть большим…

– Как вы узнали меня?

– Каждый день я приглядывалась ко всем людям и остановилась на троих… Это на вас парик?

– Да.

– Что чувствуешь, когда такой человек, как Теодор, настолько сильно любит тебя?

– Я не знаю. Не могу ответить на это.

– Вы не хотите… или я сую нос не в свои дела? Я не хотела бы этого. Просто я почти два месяца жила рядом с ним, и он мне не безразличен. Я прочитала о том, что он арестован, и подумала: черт, он так хорошо отнесся ко мне, возможно, теперь он нуждается в истинном друге… Почему бы вам не снять эти волосы? Они выглядят ужасно. О, ваши руки; хотите, я помогу вам?

Барбара кивнула, и Деб сняла парик.

– Так намного лучше. Короткие волосы. Черные, как мои. Эй, на нас смотрит официант, он думает, что мы сошли с ума.

Барбаре нравились открытость девушки, ее дружелюбие и естественное отсутствие стеснительности, казавшееся ей простодушием.

– Барбара, в чем причина случившегося с Теодором?

– Я, – после некоторой паузы ответила Барбара.

– Это не может быть правдой, иначе он не любил бы вас так сильно. Знаете, почему он вернулся и сдался властям?

– Возможно, просто чтобы отплатить мне.

– Не-ет, это совершенно неверно. Он хотел увидеться с вами. Каждый день я видела, как он пытается что-то придумать. Господи, какие мысли приходили ему в голову! Однажды он собрался отправиться к Северному полюсу или в Гренландию и жить на айсберге, но вы не отпускали его.

– Это будет продолжаться недолго.

– Почему? Вы же не собираетесь бросить его сейчас?

– О, прекратите давить на меня, хорошо?

– Не причиняйте ему боль.

– Не беспокойтесь, не буду. Я больше никогда не причиню ему боль.

Барбара подумала: не окружил ли ее какой-то заговор? Даже эта девушка, совершенно незнакомая, терзала ее плоть. Скоро настанет облегчение. В нее не будут вцепляться руки. Никто не назовет ее разрушительницей. Тишина. Сон.

– Вы притягиваете его, словно магнит. Я тоже чувствовала это. Изо дня в день он становился ближе к вам, и, о Боже, я пыталась уговорить его остаться, чтобы я могла защитить его. Но этот человек готов войти в огонь и не вернуться.

– Он вошел в меня.

– Вы себя плохо чувствуете? – спросила Деб, заметив подергивающийся рот и уставившиеся в пустоту глаза. – Вы должны заботиться о себе ради Теодора. Вы не слушаете меня?

Мысли Барбары спутались. Губы девушки шевелились, но зал стал беззвучным. Это так хорошо, тишина. Если бы только исчезли все лица, оставив одни тела.

– На вас я могу положиться, – сказала Барбара. – Вы будете заботиться о нем.

– Что вы хотите сказать?

– Станете его подругой, возлюбленной – всем, чем не была я.

– Я ему не нужна. Неужели вы думаете, что я не готова была сделать все, чтобы получить его, перерезать вам горло, если бы только это помогло? Но вы – это то, что нужно ему, а я люблю его достаточно для того, чтобы полюбить то, что любит он. Так что не думайте, что я враг.

– Завтра…

– Да?

– Завтра все станет проще.

– Что вы этим хотите сказать?

– Я хочу сказать… кончится… завершится. Не останется никаких проблем.

– Вы хотите сказать, что собираетесь… наложить на себя руки?

– Что?

– Вы же слышали. Наложить руки.

– Мне не будет больно. Я ничего не почувствую.

– Но это же и есть самая сильная боль.

– Да.

Деб встряхнула Барбару за плечи, заставив ее сконцентрировать свой взгляд, и возникла в нем из безумного тумана.

– Барбара, если вы… сделаете что-либо с собой, вы убьете его. Вы убьете Теодора и все… все, что он сделал. И все это будет впустую. Впустую! Лучше – по крайней мере, так думаю я – лучше жить с правдой о себе, чем умереть во лжи. У меня нет слов, чтобы выразить то, что я хочу сказать, но жертва, жертва – вот в чем истинная правда.

* * *

Парад свидетелей, вызванных для того, чтобы установить факт убийства Уильяма Томаса Гранта, прошел через зал заседаний; они торжественно поклялись и дали показания от барьера. В их числе был даже служащий муниципалитета, принесший план здания и этажа, на котором находилась квартира Фрера. Стоя перед скамьей присяжных с указкой, он равнодушным голосом рассказывал, где именно было обнаружено тело Гранта и где хранились архивы. Барбара не могла следить за ним, как и за следственным фотографом, который продемонстрировал несколько снимков, запечатлевших предсмертные мучения Гранта. Она ушла в себя и оживилась лишь при появлении доктора Фрера. Когда его приводили к присяге, он казался суровым и печальным, и впервые с начала процесса Барбара заметила перемену в поведении Тедди. Во время вопросов Сэндфорда он делал какие-то заметки и перешептывался с Алексом, но показания Фрера – то, что она уловила, – касались только фактов и казались ей безвредными.

– Доктор Фрер, – говорил Сэндфорд, – вы сказали нам, что в тот вечер ужинали вместе со своей женой, обвиняемым и мисс Хикман.

– Да.

– Кто предложил устроить этот ужин?

– Мистер Франклин. Мы были его гостями.

– Вы впервые ужинали все вместе?

– Да. Впервые.

– Теперь – в котором часу вы вернулись домой?

– Приблизительно в одиннадцать пятнадцать.

– И через какое время после того, как вы вошли в квартиру, вы заметили Гранта?

– Буквально сразу же. Он лежал в прихожей в нескольких футах от двери.

– Вы узнали его?

– Не в первые пять минут. Я был настолько потрясен, обнаружив мертвого человека, что его личность…

– Где находилась в это время ваша жена?

– Прямо за мной. Я отпер дверь, и она зашла следом.

– Она что-нибудь делала?

– Да. Кричала.

– Что произошло дальше?

– Ну, Грант лежал ничком, я не узнал его и перевернул, пощупал пульс и послушал сердце, но скоро понял, что он уже некоторое время был мертв.

– Как вы пришли к такому выводу?

– Ну, хотя я и не патологоанатом, у меня все же есть медицинское образование. Руки и ноги уже застыли, и я решил, что началось омертвление тканей.

– Что вы сделали дальше?

– Я зашел в свой кабинет и позвонил в полицию.

– Вы не заметили в комнате ничего необычного?

– Заметил: мою картотеку вскрыли, а ящики письменного стола были разбросаны по полу.

– Вид комнаты не навел вас на какое-нибудь заключение?

– Я решил, что меня ограбили, но не мог понять, что надеялся найти вор. В моем кабинете нет ничего ценного, кроме моих архивов и записей.

– У вас не появилось подозрение в отношении мистера Франклина?

– Нет, никогда.

Подойдя к небольшому столику, Сэндфорд достал что-то, чего Барбара не смогла разглядеть.

– Прошу вас опознать вещественные улики номер пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать и двадцать. Пожалуйста, посмотрите на них и скажите, что это такое.

– Это магнитофонные записи, которые я делал во время сеансов с мисс Хикман, а это – записи, сделанные моей рукой, касающиеся ее и нескольких других моих пациентов.

– Как вы узнали, что это именно те записи, доктор, а не какие-то другие?

– Ваша честь, обвинение и защита согласились с тем, что это именно они, – сказал Алекс. – Мы признаем их как вещественные доказательства и просим, чтобы их не прослушивали на открытых заседаниях, так как это может повредить больным доктора Фрера.

– Если вы захотите прослушать их в отдельном помещении, мы обеспечим вас оборудованием.

– Раз вы и защитник согласны, это необязательно. Пожалуйста, продолжайте, мистер Сэндфорд.

– Когда вы зашли в кабинет, вы поняли, что произошло ограбление?

– Да, понял. Я позвонил в полицию, затем отправился в гостиную, где сидела моя жена.

– К этому времени вы уже знали, кто был покойный?

– Нет, но моя жена сказала: «Это Грант, портье», а я ответил: «Боже мой, ты права».

– Что вы сказали прибывшей полиции?

– В точности то же самое, что и вам.

– Вы в тот момент уже знали, что было похищено и пропало ли вообще что-нибудь?

– На это понадобился день. Мы с женой перебрали архив и методом исключения выяснили, что исчезли все магнитофонные записи, относящиеся к Барбаре, а также записи четверых других больных.

– Затем некоторое время спустя вам позвонила Барбара Хикман и сказала о местонахождении этих архивов?

– Да, это так. Она позвонила из ООН, сказав, что мистер Франклин признался, что они у него, а теперь он потерял самоконтроль и гоняется за ней по всему зданию, а она боится, что он предпримет что-то насильственное.

– Что вы сделали?

– Я позвонил сержанту Келли, и он сказал, что отправится домой к мистеру Франклину и все обследует.

– Почему вы решили, что архивы и записи там?

– Мистер Франклин сказал Барбаре, что слушал их всю ночь.

– Благодарю вас, доктор Фрер.

Алекс встал и, подойдя к столу присяжных, заговорил, стоя спиной к Фреру.

– Доктор Фрер, как мисс Хикман стала вашей пациенткой?

После минутного замешательства Фрер попросил уточнить вопрос.

– Она что, просто подошла к вам на улице и сказала: «Доктор, не могли бы вы мне помочь?» или что-то в этом духе?

– Разумеется, нет.

– Тогда, значит, она пришла по чьей-то рекомендации?

– Да, по рекомендации мистера Франклина.

– Как оплачивался курс лечения мисс Хикман?

– Не понимаю.

– Она что, приносила наличные и расплачивалась за каждый прием?

– Нет, я посылал ежемесячный счет.

– Мисс Хикман?

– Нет, мистеру Франклину. Он его оплачивал.

– Прошу вас взглянуть на эти счета и зачитать проставленные суммы.

– Дайте посмотреть. Вот апрель шестьдесят седьмого. Тридцать сеансов… одна тысяча пятьдесят долларов.

– Если я не ошибаюсь, это значит тридцать пять долларов в час. Вы собирались принимать мисс Хикман с такой регулярностью каждый месяц?

– В ее случае это было необходимо.

– В течение какого периода: нескольких недель, месяцев, лет?

– Что касается ее, я бы сказал, нескольких лет.

– Вы не поможете нам своими соображениями по поводу того, сколько лет, по-вашему, требовалось на лечение мисс Хикман?

– По меньшей мере три года, максимум – шесть.

– Значит, за три года ее счета составили бы общую сумму приблизительно в сорок тысяч долларов, а за шесть лет – восемьдесят тысяч долларов. Приблизительно так?

– Невозможно сказать, сколько получилось бы.

– Но вы только что сказали суду, что требовался трех-шестилетний курс лечения. И у меня нет причин подвергать сомнению ваше заключение.

– Ну, значит, это действительно должно было быть столько, сколько вы сказали. Я никогда не задумывался над расчетами.

– Выплатить такую сумму за этот срок – довольно непросто, так, доктор?

– Это зависит от ваших доходов.

– Давайте хорошенько порассуждаем, доктор. Если кто-то зарабатывает тридцать тысяч долларов в год, тринадцать тысяч уходят вам за лечение, семь – на налоги, остается не так уж много.

– Вы намекаете, что я беру слишком много?

– Прошу прощения, если у вас создалось такое впечатление. Я просто хотел узнать, консультировались ли вы с кем-либо по поводу кредитоспособности мисс Хикман.

– В этом не было необходимости. Мистер Франклин согласился оплатить все счета.

– Поэтому каждый месяц вы отправляли их ему?

– Да.

– Вам оплачивали их незамедлительно?

– Да.

– У вас были основания сомневаться в кредитоспособности мистера Франклина?

– Совершенно никаких.

– Вы проверяли ее?

– Это глупо.

– Почему?

– Предположим, к вам за консультацией обратился бы один из Рокфеллеров или Кеннеди, у вас были бы сомнения по поводу того, смогут ли они оплатить счет?

– Замечательно, доктор. Ваше объяснение великолепно.

Теперь Алекс повернулся к Фреру, его лицо было искренним, а манеры спокойными.

– Доктор Фрер, в вашей практике случалось такое, что к вам обращалась жена, пытающаяся убедить мужа обратиться к вам и пройти курс лечения?

– Да, случалось. И мужья, и жены. Это очень щекотливая ситуация.

– Пожалуйста, расскажите, почему.

– Ну, существуют некоторые предубеждения против вмешательства психиатра, и неизменно, если это жена обращается ко мне с просьбой вылечить мужа, муж обязательно говорит, что именно жена, а не он нуждается в помощи.

– Вы занимаетесь супружескими парами?

– Да, время от времени.

– Давайте предположим, – раз такое случалось в вашей практике, – что вы беретесь вылечить мужа одной женщины и обнаруживаете, что это будет трудновыполнимо. Вам приходилось обсуждать это с его женой?

– Приходилось. В зависимости от обстоятельств.

– В каких случаях вы посвящаете во все жену?

– Когда считаю, что это поможет мужу.

– Случалось ли когда-нибудь при проведении подобных курсов лечения, – предполагая, что вы занимаетесь с мужем, – чтобы он просил вас ничего не говорить его жене. Что-то вроде: «Пожалуйста, что бы вы ни делали, не говорите моей жене» или подобные слова?

– Постоянно.

– И как вы поступаете? Говорите жене или нет?

– Это зависит от того, по моему разумению, поможет ли это больному.

– Вы можете выразиться поточнее?

– Да, если вам угодно. Если существует некое обстоятельство, способное помочь паре в супружеской жизни, иногда полезно выявить его, обсудить с обеими сторонами, так как эта, если так можно выразиться, тайна и является причиной того, что человек обратился ко мне.

– Благодарю вас, доктор. Итак, когда мистер Франклин впервые пришел к вам, какое впечатление… Позвольте мне перефразировать вопрос. Когда мистер Франклин впервые пришел к вам, вы уже слышали о нем?

– Да, слышал.

– Когда это произошло?

– В прошлом году, не помню точно когда, я прочитал статью в журнале «Форчун», в которой он упоминался.

– Вы помните содержание статьи?

– Ну, что-то о том, что он на Уолл-стрит держится в тени, очень таинственен… его сравнивали с Хьюзом по части того, что оба неохотно рассказывают о своей личной жизни. Говорилось, если память не подводит меня, что он несметно богат и имеет долю во всем: электронике, компьютерах, землеустройстве, являясь директором десятков фирм.

– Каково было ваше впечатление от первой встречи?

– Я был восхищен.

– Можете сказать, чем?

– Ну, он показался мне в высшей степени интеллигентным и восприимчивым к окружающим вещам. Мы как-то перешли к разговору о живописи, и я был поражен, узнав, что его знания сделали бы честь специалисту в этом вопросе.

– Было что-либо еще?

– Дайте вспомнить. Меня поразила его уверенность, его манера подавать себя, которая, случается, переходит в помпезность или надменность, но в его случае выражалась лишь в уверенности.

– Вы можете рассказать нам о предмете вашего разговора?

– Мисс Хикман. Ее болезнь и предстоящее лечение.

– Во время беседы вы узнали что-либо о чувствах мистера Франклина к мисс Хикман?

– Да, он говорил кое-что об этом, и я лишь повторяю его слова: «Мне все равно, сколько денег потребуется для того, чтобы вылечить ее. Я на много лет старше ее, и я люблю ее больше собственной жизни». И еще что-то о безумии среднего возраста, но он был готов посвятить себя всего молодой женщине независимо от исхода лечения.

– Вам известно, что он под этим подразумевал?

– Ну, была ли необходимость помещать ее в лечебницу.

– Не было ли у вас причин заподозрить, что мистер Франклин лжет?

– Нет, разумеется, нет. Никаких.

– Он не раскрывал вам планы и надежды, которые питал в отношении мисс Хикман?

– Раскрывал. Он сказал мне, что как только она выздоровеет, то он женится на ней, если она согласится.

– Вам когда-либо приходили мысли, что он психически ненормален?

– Я не лечил его, поэтому сказать трудно.

– Хорошо. Не казался ли он вам истеричным, неуравновешенным, необъяснимо возбужденным?

– Нет, он производил впечатление в высшей степени уравновешенного человека.

– Вы не обещали рассказать ему через месяц-два после начала лечения, какой продолжительности курс потребуется мисс Хикман?

– Я сказал, что постараюсь определить это.

– Мистер Франклин не просил вас держать его в курсе того, как протекает лечение?

– Да, просил.

– Вы давали ему заверения, что сделаете это?

– Возможно, давал.

– Вы говорили или не говорили, что будете держать его в курсе?

– Вероятно, говорил.

– Вероятно, вы говорили. Не вел ли мистер Франклин по отношению к мисс Хикман себя как заботливый супруг?

– Да, создавалось такое впечатление.

– Когда он вышел из вашего кабинета, вы составили о нем какое-либо мнение?

– Как я говорил, он произвел на меня большое впечатление.

– Лично он или то, что вы о нем читали?

– Лично мистер Франклин.

– Был ли он человеком, которого вам хотелось бы узнать лучше?

– Да.

– Почему, доктор Фрер?

– Я уважал его.

– Теперь рассмотрим случай с заботливой женой, мужу которой вы помогаете. На каком этапе лечения вы посвящаете ее в то, как оно протекает?

– Это зависит лишь от того, поможет ли это больному. Сначала я должен определить это. Никакого определенного этапа нет.

– Все зависит исключительно от вашего профессионального суждения?

– Да, сэр.

– Не спрашивал ли мистер Франклин вас постоянно об успехах лечения мисс Хикман?

– Да, спрашивал.

– Вы ему сообщали о них?

– Я говорил, что ей становится лучше, но потребуется какое-то время.

– Не был ли мистер Франклин обеспокоен и не удовлетворен такими ответами?

– Был. Он хотел знать больше.

– Но вы решили не говорить ему?

– Я полагал, что так будет лучше для мисс Хикман – в конце концов, именно она являлась моей пациенткой.

– А мистер Франклин был просто открытой чековой книжкой? Как вы полагаете, устроил бы мистер Франклин ограбление вашего кабинета, если бы вы сообщили ему все, что он хотел знать?

Сэндфорд вскочил на ноги:

– Протестую, прошу снять вопрос.

– Вопрос снимается.

– Просила ли вас мисс Хикман о том, чтобы вы ничего не говорили мистеру Франклину о ее болезни?

– Она жила в ужасе перед тем, что я это сделаю.

– Значит, вы уступили ее желаниям – желаниям больной женщины с расстроенной психикой, а не просьбам рассудительного умного мужчины, который и обратился к вам?