Текст книги "Город Дождя"

Автор книги: Нина Пунтус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

– Не отвечу, пока не поздороваетесь. Я, знаете ли, не выношу невежества, – вдруг раздался

странный манерный голос. То ли женский, то ли мужской.

– Простите, – сказала я. – Доброй вечер. Теперь вы ответите?

– Ну что за спешка! Вечно вы куда-то спешите, словно завтра конец света! – недовольно

проговорил голос.

Я не знала, что сказать на это, поэтому снова извинилась и замерла в ожидании. Но голос

больше не произнёс ни звука, поэтому я отважилась на новый вопрос.

– Что же мне следовало сказать в первую очередь? Может быть, узнать ваше имя?

– Черепаха! – спустя какое-то время произнёс раздражённый голос.

– Я правильно понимаю, вас так зовут?

Мне снова ответили не сразу, но на этот раз голос звучал чуть терпимее.

– А вот это уже лишний вопрос. Милочка, вы совершенно не умеете держать культурную

беседу, да и к тому же не пунктуальны.

Я на всякий случай посмотрела на небо, а потом на часы. Заката ещё не было. Здесь темнело

ровно в десять – без всяких прелюдий, в отличие от рассвета.

– Но до заката ещё несколько минут, – робко заметила я.

– Вот именно! – взорвался голос.

Я была окончательно сбита с толку, поэтому достала из кармана блокнотный листок, где мне

назначалась сегодняшняя встреча и показала её существу, примерно определив, где у него

находится уровень глаз, если, конечно, они у него вообще были.

– Это точно вы писали?

– И снова эти нелепые вопросы! Я даже времени вам точно не скажу. Знаете почему?

– Почему? – растерянно спросила я

– Вот и я не знаю, – ответил голос и после небольшой паузы добавил. – Раз вы всё-таки

пришли, то сами ищите свой ключик.

– И вы больше ничего мне не скажете?

– Только одно: у него были золотые крылья.

– У кого? – не поняла я.

– Возмутительно! Вы ещё и перебиваете.

– Простите, мне показалось, что вы договорили. Я не хотела вас перебивать, – поспешно

извинилась я.

– Ладно, вот теперь всё сказано. Прощайте, милочка.

Последние слова этого существа донеслись откуда-то издалека.

– Подождите! Вы же ничего не объяснили! – крикнула я.

Мне никто не ответил. Я ещё постояла какое-то время в надежде, что оно вернётся и

договорит, но слух ловил лишь обрывки фраз случайных прохожих и шипение кошек у

мусорного ящика. Стемнело. Не зная, куда мне идти, я опустилась на качели и стала

обдумывать, куда теперь отправиться. Я была расстроена, но не более того – все мои

здешние скитания и невзгоды в какой-то степени закалили меня и приучили всякий раз

готовиться к худшему. Скрипучие качели раскачивались вместе со мной, словно маятник

между моей прошлой жизнью в реальном мире и непонятным существованием в этом

городе. Что же всё-таки со мной будет?

Я резко спрыгнула с качелей и больно приземлилась на коленку. В этот момент над головой

прозвучал звонкий детский голос:

– Он умел летать!

Я подняла голову и увидела в одном из нижних окон больницы маленькую девочку. Её лицо

было невозможно разглядеть, но я была уверена, что ей не больше десяти. Я сразу вспомнила

о персонаже в игре – той девочке с мячиком, что иногда загадывала странные загадки.

Можно было не сомневаться – со мной говорил единственный ребёнок города.

– Кто умел? – спросила я, подойдя поближе к зданию.

– Тот мальчик, о которым ты хотела узнать у Прозрачного, – с готовностью ответила

девочка.

– У Прозрачного?

– Да. Он ужасный зануда. Но иногда приходиться ему уступать – когда я его не слушаюсь, он

больно дёргает меня за косички.

Сказав это, она почему-то захихикала.

– Говорят, у него голова неправильной формы, вот он и прячется, – добавила она и громко

вздохнула. – Но это злые языки всю правду вылизали. На самом деле, он так ходит, потому

что иначе его бы убили давно. Не любят его совсем – с ним жить трудно. Но я к нему

настолько привыкла, что не представляю, как буду без него. А ты бы плакала, если бы он

умер?

Я не поняла, о чём она говорила, поэтому решила перевести разговор на более важную для

меня тему:

– А что ты ещё знаешь о том мальчике?

Она залезла на подоконник и села по-турецки.

– Мы с ним дружили. Иногда он брал меня с собой в полёт. Я называла его Маленьким

Принцем, а он меня Дюймовочкой. Мне нравилось играть с ним. Я и сейчас прошу всех так

называть меня. А как ты себя называешь?

Теперь я стояла совсем близко и могла рассмотреть её лицо. Она действительно была совсем

маленькая, но глаза у неё были очень взрослые, словно она видела меня насквозь и над чем-

то подсмеивалась про себя.

– К сожалению, я не помню. Может быть, ты подскажешь? – спросила я, осознав, что до

этого здесь ещё никто не спрашивал моего имени.

– Я хочу узнать не твоё имя, а как ты себя называешь, – ответила девочка, улыбнувшись. –

Но если нужно, я могу сказать тебе его, а ещё рассказать всё про моего мёртвого друга.

– Да, прошу тебя!

Она нагнулась вперёд, облокотившись на руки.

– Хорошо, – протяжно сказала она совсем недетским голосом, – только сначала поиграй со

мной.

Это прозвучало зловеще, но я поспешно кивнула.

Глава 10

Любить и погибнуть: это сочетание – вечно.

Воля к любви означает готовность к смерти.

Фридрих Ницше

– Играем в прятки! Найди меня до рассвета! – крикнула она и скрылась, захлопнув окно.

Перспектива искать её в тёмном полупустынном здании не очень радовала меня – не столько

потому, что это представлялось мне сложным, сколько из-за слухов и легенд, которые

ходили об этой больнице. То, что обитало там, если верить рассказам, было гораздо опаснее

вампиров и чудовищ из парка. Я бывала там, но каждый раз днём. Теперь мне предстояло

жуткое приключение.

Внутри было мрачно и тихо, только на вахте горел приглушённый свет, хотя на месте никого

не было. Коридор и лестницу, ведущую на верхние этажи, освещали лишь фонари улицы,

лениво посылая в здание блеклые рассеянные лучи. Постояв в дверях несколько секунд,

чтобы справиться с нервами, я направилась к старой облезлой лестнице. Должно быть, в

этом здании убирались крайне редко – повсюду была пыль и грязь, под ногами шуршали

какие-то пакеты и коробки. Лестница была очень длинная. В какой-то момент я даже

почувствовала себя героиней картин Маурица Эшера, которая поднимается по одной из его

спутанных лестниц, не имеющей начала и конца, что ведёт никуда, в непостижимую

бесконечную пустоту. Но вскоре осознала, что уже стою на втором этаже.

Я сделала несколько неуверенных шагов вперёд, и где-то высоко над головой раздались

громкие продолжительные аплодисменты, заставившие меня вздрогнуть и похолодеть от

ужаса. Словно наверху находилась галёрка, заполненная шумными зрителями. Вскинув

голову, я увидела, что на потолке, прямо надо мной повисло непонятное существо, чьи черты

имели некоторое сходство со мной. Перед тем, как ринуться бежать, не разбирая дороги, я

успела понять – это моё отражение. На потолке находилось огромное зеркало, и в нём

отражался мой новый облик. Нет, я не превратилась в чудовище – это был лишь грим. Я

стала клоуном. Совершенно белое лицо, на кончике носа которого было яркое красное пятно,

улыбалось мне сверху длинной чёрной улыбкой. Я опустила глаза – огромные жёлтые

ботинки и пёстрые широкие штаны на подтяжках. Хотелось смеяться и плакать – у этого

города было отменное чувство юмора.

В дальнем углу коридора захихикали, и послышался быстрый топот убегающих ножек. Я

пошла следом, отчётливо слыша вместе с гулом шагов своё учащенное сердцебиение. Было

страшно, и в то же время я ощущала себя эпизодической героиней фильмов ужасов, чья

скорая смерть явится лишь экспозицией, небольшим вступлением к чему-то более важному.

В конце коридора в нос ударил резкий запах гнили, такой резкий, что меня чуть не

вывернуло наизнанку. Не знаю, что случилось потом. Помню только, как надо мной

пролетали белые больничные лампы, как скрипели о линолеум подошвы ботинок – меня

кто-то тащил, кто-то сильный и полный решимости в своём жестоком замысле.

О том, кто это был и что он замышляет, я уже думала, будучи прикованной наручниками к

раковине в маленькой запертой комнате. Точнее к раковине была прикована не я, а какой-то

парень, который, судя по всему, был без сознания. Я же, в свою очередь, была прикована к

его руке. Возможно, он даже был мёртв, но проверять это я не решилась. Чтобы справится с

паникой, я использовала старый трюк, который не раз применяла здесь – просто бесконечно

твердила себе, что это всё не происходит на самом деле, что это просто сон, спектакль,

розыгрыш.

Думаю, я просидела так около часа – вся сжавшись от холода и напряжения, уставившись в

одну точку, отгоняя от себя жуткие мысли, слушая монотонное капанье воды из крана. Не

знала, что простой звук воды может так сильно щекотать нервы. Когда мне стало казаться,

что ещё немного и я в самом деле сойду с ума, дверь плавно отворилась. Я прищурила уже

отвыкшие от света глаза и увидела в дверях мужской силуэт.

– Остановись, мгновенье! Ты прекрасно! – вот с такой пышной фразой в комнату вошёл

Ветер.

Наверное, в этот момент из крана упала последняя капля, украв у меня остатки рассудка.

– Посмотрела бы я на тебя в такой ситуации. Сейчас же освободи меня! – крикнула я.

– А ты совсем не смешной клоун. Теперь я понимаю, почему с тобой так поступили, –

ответил Ветер, подойдя ближе.

– Поступили? То есть…это не ты сделал? – я подняла голову, стараясь заглянуть ему в глаза.

– Узнаю свою смышленую собеседницу.

Сказав это, он прошёл в другой конец комнаты и присел на подоконник.

Я слегка заторможено смотрела на него, осознавая пока только одно – развязывать меня сию

минуту он не собирался.

– Где ты пропадал? Я искала тебя. Мне нужно спросить тебя о Саше. Я боюсь, что будет

поздно.

Мне было ясно, что бессмысленно спрашивать его о том, как он здесь оказался, следил ли он

за мной и знает ли того, что приковал меня, поэтому я решила начать сразу с самой важной

для меня темы.

– Что ты хочешь узнать? – неожиданно серьёзно ответил Ветер.

– Ты говорил, что Саша хочет…что он может совершить нечто непоправимое, – сбивчиво

начала я. – В общем, мне нужно узнать – могут ли мёртвые как-то влиять на поступки

живых?

Даже в полумраке комнаты я заметила, как сверкнули его глаза.

– Мёртвые всегда влияют на поступки живых.

В голосе Ветра больше не чувствовалось никакой иронии и сарказма. Его слова звучали

холодно и остро, как ледокол, нещадно разрезая мои замороженные чувства, давая мне

понять, что они у меня ещё есть, что я ещё не до конца огрубела.

– Я могу его спасти?

В той стороне комнаты вспыхнула зажигалка, озарив лицо Ветра. Прежде чем ответить он

несколько секунд молча смотрел на маленький огонёк в своих руках, единственный источник

тепла в этой простуженной сквозняком комнате.

– Возможно, если ваше пламя не угаснет.

Не уверена, что поняла о чём он, но чтобы что-то узнать надо задавать вопросы.

– Наше пламя? Неужели ты говоришь о любви? Но причём здесь это глупое чувство? –

спросила я, и ко мне тут же подкралась одна мысль. – А можно сделать так, чтобы он нашёл

себе новую любовь, которая поможет ему забыть обо мне?

Ветер встал и подошел к парню, всё это время не подававшему признаков жизни. Затем

перевёл взгляд на меня.

– Звучит легко, как воздушный шарик, – улыбнулся он, на долю секунды взглянув вверх.

Я проследила за его взглядом – к потолку было приковано множество гелиевых шаров. В

полумраке комнаты они казались чёрными. Я нервно улыбнулась про себя логичности этого

абсурдного города – если есть клоун, то, значит, где-то рядом должны быть и шары.

Звучало действительно очень легко. К сожалению, я сама это хорошо понимала.

– Наверно, ты прав, – грустно сказала я. – Глупая идея. Сомневаюсь, что любовью и впрямь

можно кого-то спасти.

– Вот как?

Ветер опустился напротив меня.

– Любовь Саши никому не принесла счастья. Да, он любил меня, но эта любовь была

ненормальной. Однажды он чуть не убил нас обоих. Может быть, это и не настоящее

чувство, но что это тогда за проклятая зависимость? Тот, кто всё это придумал, наверно,

имел своё собственное специфическое чувство юмора. Должно быть, его весьма забавляет

смотреть на человеческие мучения. Хотя большинство из нас, безусловно, заслуживает

этого.

– Конечно, ты не большинство и не заслуживаешь ни капельки боли, – иронически заметил

Ветер. – А любовь – это всегда чья-то маленькая смерть.

– Что значит всегда? И почему маленькая? Смерть не может быть маленькой. Смерть – это

смерть.

– Если глубже заглянешь мне в глаза, то увидишь своё надгробье с надписью: “Здесь

покоится её поэтическая натура”.

– Так что же ты имел в виду?

– Абсолютно ничего. Просто понравилась фраза – звучит красиво, ты не находишь?

Если бы в этот момент на него рухнул стоявший сзади шкаф, это бы хоть немного подняло

мне настроение.

– Сашу никогда не привлекала смерть. Он был романтиком, хотел любить – страстно,

безумно, а если и страдать, то невсерьёз.

– Так хорошо его знала?

Думаю, сарказм Ветра был тут совершенно уместен.

– Не уверена, – ответила я. – Знаешь, как сказала однажды моя хорошая знакомая: “человек

настолько сложен, что сам порой не понимает, носит ли он маску, или это его истинное

лицо”.

– И с кем же я сейчас говорю?

Я не ответила. Все мои мысли обратились к воспоминаниям о человеке, который однажды

прошёл сквозь мою жизнь, как случайный встречный в ненастный день, с которым ты

скрываешься от дождя на пустынной остановке и который убегает раньше, чем закончится

дождь. Она была красива. Очень красива. Это первое, что приходит в голову, когда я

вспоминаю о ней. У неё был отменный вкус, она умела держать себя и если находилась на

каком-нибудь мероприятии, то взгляды всех окружающих непременно были прикованы

только к ней. Я познакомилась с ней на первом курсе института. Она преподавала у нас

генетику. Лексе, как мы называли между собой Александру Викторовну, было около

двадцати пяти – по крайней мере, больше этого ей бы точно никто не дал. Но не только её

необыкновенная красота удерживала наше внимание – она восхитительно преподносила свой

предмет, умела заинтересовать, привести удивительные примеры, факты и была умным

проницательным собеседником. Несмотря на предмет, который она нам преподавала, её

образ для меня был овеян каким-то романтическим ореолом. И дело было не только в её

длинных волосах и воздушной чёрной шали. В чистых глазах Лексы, что сразу успела

заметить моя внимательная натура, скрывалась тайна и даже какая-то, как мне казалось,

затаённая грусть. Она была просто вылитой тургеневской барышней – такой она

представлялась мне, поэтому я сразу не поверила и посмеялась над своим сокурсником

Серёжей, когда он сказал мне, что он с ней встречается. У меня никак не вязался образ этой

грациозной молодой женщины с обычным Серёжкой, вчерашним школьником в потертых

джинсах, с не очень развитым кругозором, хоть и страстно претендующим на это. Тем не

менее, это оказалось правдой. Серёжа сам свёл нас в неформальной обстановке на показе

старых французских фильмов, куда пригласил меня. Я знала, что сама Лекса настояла на

этой встрече, поэтому пошла туда с неоднозначными мыслями, думая о том, искреннее ли

это желание подружиться с хорошей знакомой её молодого человека, или же ревность и

попытка убедиться в том, что нас с Серёжей действительно связывают только приятельские

отношения.

– Серёжа много о вас рассказывал. Мне стало любопытно, – такое объяснение сразу дала мне

Лекса при нашей встрече.

Трудно сказать, чем я её заинтересовала, что могло нас связывать. Как мне казалось тогда, у

нас было мало общего, так же мало, как и у них с Серёжей. Но постепенно я подружилась с

ней. Именно она потом познакомила меня с Вадимом, мужчиной, который, на мой взгляд,

тоже никак не должен был принадлежать к её кругу. Мы с Лексой вместе ходили по

выставкам и театрам, и я, разинув рот, с интересом слушала о том, как она рассказывала мне

о личной драме Кафки, творчестве французских экзистенциалистов, последнем дне жизни

Маяковского, о традициях Индии и японском менталитете… Я восхищалась ей, мне

хотелось быть такой же, как она, и я искренне радовалась нашей дружбе, хотя до конца и не

осознавала, зачем ей самой эта дружба. Как-то я намекнула ей на это, а она отшутилась,

сказав, что чувствует во мне свои гены. Даже расставшись с Серёжей, она продолжила со

мной общаться. Она сказала ему об их разрыве так легко и спокойно, что мне пришлось

взглянуть на неё с другой стороны. Она была жестока и равнодушна к чужим чувствам.

Мужчины представлялись Лексе тривиальными игрушками, которые быстро ей надоедали.

Она это не отрицала, охотно говорила со мной о романах прошлого и своей непостоянной

сущности. Лекса действительно была настоящей стихией. Её непостоянство

распространялось не только на отношения с мужчинами, но и на все сферы жизни. Если что-

либо заинтересовывало её, то она бросалась туда с головой, а спустя короткое время

демонстрировала к предмету своего страстного увлечения полное равнодушие, и неважно –

был ли это мужчина с его собственным живыми чувствами, или просто раздел во всемирной

истории. Однажды этот сильный и свободный дух, эта зрелая и умная женщина,

расплакалась при мне во время нашей беседы. Речь шла о неприступном мужчине, которого

она долго добивалась, про которого она думала, что он её судьба. Но как только он ответил

ей взаимностью, она сразу остыла к нему и в душе её снова воцарил холод. Лекса, словно

маленькая девочка, случайно разбившая вазу, смотрела на меня беспомощным взглядом и

просила помочь ей, молила спасти её, дать излечиться от её же собственной сущности. Но я

не знала, как склеить её прозрачный хрусталь, не знала, как ей помочь. Я не представляла,

что сделало её такой – личная катастрофа, чужая жестокость, а, быть может, сама природа. Я

не знала о ней большего, чем она позволяла узнать. Иногда мне кажется, что я вообще

участвовала в каком-то драматическом спектакле с талантливой актрисой. Как-то она сказала

мне: “Жизнь-это игра, в которой выигрывает всегда тот, кто несерьёзно относится к этой

игре. Учись нарушать правила”. Я не раз вспоминала эти слова здесь, слова этой жестокой,

холодной, эгоистичной, несчастной и как никто другой заслужившей сочувствия, женщины.

Я потеряла с ней связь, когда она внезапно решила уехать в Токио к какой-то дальней

родственнице. Она один раз звонила оттуда, а потом окончательно пропала. Позже я

выяснила, что и у дальней родственницы она задержалась ненадолго, но вот куда она делась,

уже не знал никто. В моём сознании Лекса осталась туманной красивой зарисовкой,

дождливым пейзажем с неясными очертаниями, слишком красивым и слишком туманным,

чтобы серьёзно вникать, что же там изображено на самом деле.

– Может, всё-таки поможешь освободиться? – наконец, спросила я, потерев занемевшую

руку. – Или в твои планы входит оставить меня на растерзание этому маньяку?

– Иногда нужно поднимать глаза вверх, – неожиданно сказал Ветер, – но нет большой тайны

в том, что необходимый предмет зачастую оказывается под носом.

Я быстро опустила глаза и увидела у себя на шее небольшой ключик. Странно, что я не

заметила его раньше. Сняв его, я отстегнула наручники и посмотрела на парня, чьё тело

безжизненно распласталось на полу.

– Он мёртв? – спросила я Ветра.

– Мне определённо нравится с тобой общаться, – сказал он, поднявшись с пола, – твои

вопросы бывают такими забавными.

Я не знала, как поступить, поэтому просто отстегнула его холодную руку от трубы и отошла

в замешательстве. Не могла же я тащить его на себе?

– Я сообщу о нём Грому. А сейчас я больше всего на свете хочу уйти отсюда.

– Неужели?

Я обернулась к Ветру. Он курил, прислонившись к шкафу.

– А ты думал, у меня есть желание сидеть в темноте с мертвецом в ожидании непонятно

чего?

– Именно. О чём ещё мечтать молодой девушке? – улыбнулся он, хотя глаза его остались

серьёзными. – Осмелюсь добавить – мёртвой молодой девушке.

Я проигнорировала его слова и вышла из комнаты. Ветер последовал за мной и, внимательно

глядя на меня, словно он чего-то ждал, плавно и не спеша закрыл за собой скрипучую дверь.

Я шла по коридору и вновь погружалась в картины прошлого, в сцены старого фильма,

которые иногда приходят на ум, крадут покой, будят разочарование, надежду, радость и

неумирающую боль.

После того, как Андрея не стало я творила разные глупости. У брата была своя рок-

группа, но я почти не общалась с её составом, поскольку в ней были парни гораздо старше

меня. Но когда Андрей умер, а Саша ещё был далеко, я стала часто бывать на репетициях его

группы. Напивалась до чёртиков, зависала на незнакомых квартирах с малознакомыми

людьми, растворялась под музыку гитар, чьё-то пение, смотрела на молодых девчонок,

должно быть, моих ровесниц, которые целовались друг с другом – конечно, с одной

единственной целью: привлечь внимание парней постарше, показать им какие они взрослые

и раскованные девушки. Мне нравилось ловить на себе взгляды, в которых читалось:

“очередная глупая малолетка, с которой можно неплохо провести время”, нравилось

чувствовать себя такой – глупой, пустой, беззаботной, а поэтому счастливой. Мне нравилось

играть такую роль, но всегда наступали минуты прозрения. Тогда я освобождалась от чьих-

то разгоряченных рук и, промурлыкав чужаку: “Я сейчас вернусь”, оказывалась в коридоре,

где наспех обувшись и схватив куртку, исчезала за дверью. А чуть позже, бредя по ночному

городу, в не зашнурованных ботинках, в надежде на то, что ещё успею до закрытия метро,

задавалась вопросами: “Что я искала там? Зачем был нужен этот спектакль? Зачем я так

рискую?” Конечно, опасные ситуации возникали, но кончались они благополучно. Только на

следующий день, проснувшись и подумав о том, как всё могло повернуться, если бы не

какая-то мелочь, мне становилось страшно. Теперь мне ясно – это был мой неосознанный

путь к саморазрушению, а также абсурдная попытка уловить призрачные следы, найти

родного человека там, где его когда-то можно было застать, но который уже никогда туда не

придёт. Однажды, вернувшись домой с одной из своих ночных прогулок, в подранных на

коленях колготках и в забрызганной грязью юбке, я застала отца. Он сидел за своим рабочим

столом при свете настольной лампы и читал какие-то деловые бумаги. В последнее время

дела его фирмы шли плохо. Услышав, что я вошла, он поднял голову, и что-то непонятное

отразилось в его глазах. Потом он улыбнулся и произнёс:

– Хоть кому-то сейчас хорошо.

Мне стало больно. Но не только из-за того, что я вновь оказалась перед пропастью

непонимания – к этому я уже давно привыкла. Мне стало плохо от осознания того, что я

смотрю на своего родного отца так, словно он чужой человек. Я не знала его, не понимала и

не могла ничего ему рассказать. Он совсем не чувствовал меня. Мы были чужие друг для

друга. Вот что было по-настоящему жутко. Пустота и одиночество истерично подсмеивались

из углов комнаты, когда я тихо отозвалась:

– Ты прав, папа. Мне хорошо.

– Тебе влетит от матери, а пока иди спать и закрой за собой дверь, чтобы не мешал свет.

Думаю, с той ночи я окончательно закрылась для родителей и не пыталась им уже

что-либо объяснить.

Ветер молча шёл позади и, вероятно, забавлялся, глядя на то, как я опасливо и осторожно

заглядывала во встречные комнаты. Быстро щелкнув выключателем и обежав комнату

взглядом, я стремилась к следующей двери.

– Ищешь кого-то? – наконец, спросил он.

Я уже исследовала второй этаж, и мы спускались вниз.

– Да, – ответила я. – одну девочку, которая обещала помочь мне, если я найду её.

Ветер тихо рассмеялся.

– Она давно не играет по правилам. Думаю, это будет непросто.

Я не видела причин, чтобы ему верить, но близился рассвет, и мне не оставалось ничего

другого, кроме того, как закончить свой поспешный поиск и сдаться.

– Она знала его, дружила с ним, а значит он не фантом, и так или иначе я узнаю правду!

Я сама удивилась своей решимости, которая прозвучала в моём голосе. Ветер лишь с

полуулыбкой взглянул на меня, но ничего не сказал.

Когда мы вышли на улицу, я вопросительно посмотрела на него, надеясь на какие-то

подсказки. Я уже стала кое-что понимать в его игре, и мне было ясно, что он разыскал меня

не просто так.

– У меня есть для тебя подарок, дорогая клоунесса, – сказал он, заговорщицким тоном, хитро

прищурив глаза. – Это любовная записка.

– Как неожиданно, – сказала я, с наигранной экспрессией приложив руки к груди. – Даже не

знаю, что вам ответить.

Но всё моё настроение кривляться быстро улетучилось, как только он протянул мне записку.

Это была очередная страница из дневника Саши. Я взяла её дрожащей рукой, внутренне

молясь о том, чтобы она не была его предсмертной. И вот, что я прочла там: “Она пошла с

Вадимом на свидание. Будь он проклят! Я ревную её, как безумный Отелло, хотя не имею на

это никакого права. Вчера нагрубил ей по телефону. Она считает меня другом, и я не должен

вести себя, как последний болван. Но, черт побери, как это сложно! Порой во мне

скапливается столько яда и ненависти, что их становится невозможно держать в себе. Иногда

я даже думаю – любовь ли это? Нет, конечно, это любовь – такая вот больная, невозможная,

измученная любовь. Такая любовь никогда не даст поцеловать себя без славного подвига, но

её можно добиться, её стоит ждать. И она будет у нас, я знаю”.

– Но разве так можно любить? – зачем-то спросила я подавленным голосом, вновь и вновь

пробегая глазами по строкам.

Когда я подняла голову, Ветра уже не было.

По дороге в общежитие я решила заглянуть к Грому и рассказать ему о случае в больнице и

том парне. Я не могу относиться к окружающим как к мёртвым, даже, если это и так.

Гром встретил меня озабоченным взглядом, трудно было не заметить напряжения на его

лице.

– Ты ещё не знаешь, что случилось? – спросил он взволнованно.

Я покачала головой и уставилась на него в недоумении.

Гром знаком предложил мне присесть, затем взял со стола какие-то фотографии и грустно

покачал головой.

– Бедная глупая девочка. Что же она натворила…

Глава 11

Мне всё кажется, что я перед ящиком с куклами;

гляжу, как движутся передо мною человечки и лошадки...

играю с ними, или, лучше сказать, мною играют,

как куклою; иногда, забывшись, схвачу соседа

за деревянную руку и тут опомнюсь с ужасом.

Иоганн Вольфганг Гёте

Иногда люди неожиданно уходят, осознанно отрезая себя от мира, зная, что уже никогда

ничего не будет по-прежнему. У всех разные причины. Я не знаю, что случилось с ней. В

этом мире объяснить подобное невозможно. Ещё вечером я слышала, как она плакала, но не

нашла времени. Точнее не захотела. В этой реальности существовала только я: все остальные

были для меня куклами – кроме Ветра, разумеется. Но сейчас, сидя в рабочем кабинете

Грома, глядя на её мёртвое тело с протянутой фотографии, я чувствовала сожаление и

утрату. Всё же Радуга была дорога мне, она была моим единственным другом здесь, а теперь

её не стало.

– Ты знаешь, почему она сделала это? – спросил меня Гром.

– Нет. Понятия не имею, – тихо ответила я. – В последнее время она вела себя странно. А

это точно самоубийство? Я хочу сказать, не мог ли кто-то…

Гром посмотрел на меня тяжелым уставшим взглядом, потом покачал головой.

– Её нашла домоправительница. Дверь была не заперта, но нет сомнений в том, что она сама

сделала это.

Гром немного помолчал, а затем добавил, убирая фотографии в серую папку:

– Ты плохо выглядишь. Снова устроила себе ночную прогулку? Я не хочу, чтобы ты

рисковала, – он вздохнул, не дождавшись моего ответа. – Ты ведь дорога мне, Иллюзия.

Отправляйся домой и хорошенько выспись. Можешь не волноваться насчёт работы – я уже

звонил твоему начальнику.

Я кивнула и пошла к двери, ничего не ответив. Его фальшивая забота всегда сбивала меня с

толку.

– Я сам подвезу тебя.

– Не стоит, Гром, – отказалась я.

– Как знаешь. Будь осторожна, береги себя! – крикнул он вслед. – Я сообщу тебе о

похоронах.

Выйдя из участка, я остановилась, чтобы определиться с маршрутом. Мне не хотелось сейчас

возвращаться туда, где недавно девочка с кукольной внешностью самовольно оборвала своё

существование. Не ожидала, что буду переживать из-за неё, но мне было действительно

очень жаль. Чья-то рука опустилась мне на плечо.

– Рад, что, наконец, нашёл тебя, – произнёс знакомый мужской голос.

Я не сразу узнала его. Он сильно постарел, и теперь напоминал дряхлого старика.

– Туман! Ты искал меня? Для чего? – растерянно спросила я.

– Нет времени объяснять, – быстро сказал он, схватив меня за руку. – Ты должна немедленно

пойти со мной.

Куда? Зачем? Почему он так встревожен? Я ничего не понимала, но кивнула и последовала

за ним, поскольку всё равно понятия не имела, как провести этот день. Туман сказал, что

объяснит всё на месте, однако я не сильно утруждала его вопросами. Я смертельно устала, и

мои мысли, как потерянные лунатики блуждали в голове, порой вздрагивая и рыдая при

встрече с призраками прошлого.

Я взрослела в большом городе. Чувствовала, как постепенно становлюсь решительней,

уверенней, сильней, чувствовала, как закаляется мой характер, но я не становилась жёстче. Я

научилась сливаться с окружающей средой, когда это было необходимо, но так и не обросла

хитиновым покровом. Всё, что мне оставалось – это лишь играть или получать болезненные

раны, и оба этих варианта я выбирала в равной степени. Бывали моменты, когда я казалась

себе жёсткой и нерушимой, но внутренняя кинохроника всегда возвращала меня к истокам

моей жизни – я видела благодатное дитя, полное искренности и чистоты, осознавая его

присутствие в своём замкнутом мире, понимая, что его смех и пролитые слёзы до сих пор не

безразличны девушке из больших каменных джунглей. Это, наверно, одно из моих самых

ранних воспоминаний: день, когда мои родители утешали меня, растерянно подсмеиваясь,

словно не веря в искренность переживаний, или точнее в то, что случившееся вообще может

как-то ранить неокрепшую душу. Я просила не убивать её, но это была всего лишь крыса,

попавшая в капкан, и отец не послушал меня – так было нужно. Чужая боль всегда была

моей болью. Я училась её притуплять, но у меня плохо получалось. Конечно, сейчас это

кажется смешным. Наверно, эта история развеселила бы Вадима куда больше, вздумай я

рассказать её. Иногда я даже завидовала этому гедонисту, тому, с какой легкостью он живёт,

не заботясь ни о ком, кроме себя. Но это была крайность, до которой я бы никогда не дошла.

Хотя теперь всё иначе, мне уже не раз приходилось сталкиваться здесь с этим. Страшно

представить, кем я стану, когда у меня заберут единственное, что делает меня мной – мои

собственные живые чувства.

Мы двигались очень быстро, почти бежали. Туман не разбирал дороги и тащил меня прямо