Текст книги "Город Дождя"

Автор книги: Нина Пунтус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

танце шипящих саламандр; по всему берегу бродили арлекины и другие узнаваемые маски,

кто-то из них играл на лютне, кто-то показывал фокусы; весь берег был наполнен людьми и

шумом музыки.

– Это действительно можно назвать настоящим балаганом, – громко сказала Дымка.

Она говорила ещё что-то, но я почти не слышала её. Потом она вообще растворилась в толпе.

Я решила взглянуть на пьесу, которая шла на сцене балагана, но, приблизившись и услышав

несколько реплик актёров, подумала, что это была плохая идея. Там происходило настоящее

безумие.

– Он убил меня! Убил этим деревянным мечом! Я умираю! – корчился на полу какой-то

мужчина в жёлтой маске, прижимая руку к невидимой ране. – Как только закроются кулисы,

я больше никогда не увижу своей прекрасной Лучинды. А она так хороша, и по-настоящему

любит меня, и это несмотря на то, что вся она из картона. О где ты, моя воздушная любовь?

Неужели тебя унёс ветер?

Мне надоел весь этот гам, и я спустилась к самой реке: там было спокойнее, хотя людей по-

прежнему было не мало. Смеркалось. Прислонившись к берёзе, я долго наблюдала за тем,

как с неё, трепеща каждой прожилкой, срываются и падают тонкие вечерние листья, плавно

ложась на воду. Одни были подобны заплутавшим кораблям, севшим на мель, другие,

которых несло теченье, на выживших в кораблекрушенье, борющихся со стихией и полных

надежд, не желающих верить в то, что они все вскоре утонут в холодных водах.

– В том шатре гадают! – услышала я голос Дымки.

Я обернулась, чтобы увидеть, куда она указывает. Недалеко от меня, чуть выше реки, стоял

небольшой тёмный шатёр, вокруг него столпилась приличная очередь.

– И что тебе предсказали? – спросила я, подойдя к ней.

Её глаза радостно блестели.

– Судьбоносную встречу с таинственным незнакомцем, – сказала Дымка, немного

смутившись. – Тебе непременно нужно сходить туда.

Я не успела ответить ей – перед нами неожиданно возник Мир. На нём было чёрное длинное

пальто с металлическими застёжками и знакомые мне тёмные очки.

– Милые дамы, прошу прощения, что вмешиваюсь, но я бы не советовал вам ходить к этим

шарлатанам: всё, что они умеют – это искусно лгать и опустошать карманы, – произнёс он

заботливым тоном. – Только избранным дано обладать настоящей магией.

Не знаю, зачем он подошёл к нам, но мне была нужна эта встреча, поскольку у меня

накопилось к нему несколько важных вопросов, но для этого надо было постараться

избавиться от Дымки, которая раскраснелась и глупо заулыбалась Миру, явно поверив в своё

предсказание.

– Например, вам? – спросила я, стараясь направить разговор в нужное русло.

– Возможно, – ответил он, заманчиво улыбнувшись. – Хотите проверить?

Хорошо, что на меня не действует их обманчивое обаяние; хотя, думаю, в этом нельзя быть

полностью уверенной. Я ещё не так много знаю о вампирах, несмотря на то, что в последнее

время мне приходилось с ними часто встречаться.

– Я бы не возражала, только такие вещи должны оставаться в тайне. Мы не могли бы

уединиться?

– Разумеется, – согласился он.

Я повернулась к Дымке, и встретилась с её гневным взглядом. Она обиделась на меня,

вероятно, решив, что я нагло флиртую с её судьбоносным мужчиной. Я сказала ей, что

отойду ненадолго, но она сама удалилась, пробормотав, что не хочет мешать нам. Наконец,

можно было покончить с этим спектаклем.

– Расскажите мне, как вы связаны с моим другом? Вы сказали, что помогли мне по его

просьбе, но почему? Что вы знаете о нём?

Мир сделал задумчивый вид, словно решая, ответить мне или нет. Потом он произнёс:

– Сомневаюсь, что вам понравится то, что я скажу. Но если вам, в самом деле, хочется

послушать, то давайте пройдёмся, посмотрим на людей, подыщем мне кого-нибудь

вкусненького...

Он двинулся вперёд по направлению к шатру, и я молча последовала за ним. Пока я не

получила ответ мне нужно было терпеть его общество. Думаю, Мир это отлично понимал,

поэтому не спешил говорить о Саше, тянул время, чтобы немного испытать меня –

своеобразная месть за мою открытую неприязнь к вампирам.

– Как вам этот прелестный юноша? – спросил он, оглядываясь на случайного встречного. –

Хотя, кажется, эта яркая особа в коротком платье куда аппетитней…

– Может, хватит об этом? – наконец, не выдержала я.

Он лишь ухмыльнулся в ответ. Мы приблизились к шатру и, заняв очередь (я даже не стала

спрашивать, зачем ему это), отошли чуть в сторону. Слева от шатра находился кукольный

театр – перчаточные куклы выглядывали из-за ширмы, смеялись, пели какие-то весёлые

песни, обращались к зрителям. Я подумала о том, что уже видела их в кукольном магазине

этого города, но не была в этом уверена.

– Этой способностью обладают только самые древние вампиры, – начал Мир полушёпотом.

– Мы можем проникать к людям в сознание, как бы далеко они не находились. Однако для

этого нужно их согласие, они сами должны призвать нас, впустить нас в свои сны. Мы

исполняем их желания, а взамен пьём их жизненную силу. Твой друг недавно связался со

мной, твердил, что ты в опасности и просил помочь. Я больше ничего не знаю о нём, кроме

того, что его мучают душевные страдания.

– Из-за того, что вы забрали у него жизненную силу? – я с ненавистью посмотрела на

вампира.

То, что он сказал, не совсем укладывалось в моей голове, но он мучил моего друга – этого

было вполне достаточно, чтобы взглянуть на него как на чудовище, кем он в принципе и

являлся. Он нёс зло, в котором не было никакой примеси искусственности, как мне казалось

до этого. Он был реален, и то, что он творил было тоже реально.

– Это любовные страдания, – спокойно ответил Мир. – Его просто угораздило влюбиться не

в ту девушку.

Я почувствовала укол совести и замолкла, погрузившись в унылые мысли. Потом до уха

донеслись стихотворные строки, которые читала одна из участниц кукольного представления

с длинными жёлтыми кудрями и лакированными красными губами:

“Ты похожа на куклу, – мне мальчик сказал. –

Я тебя бы любил, я тобой бы играл!”

Улыбнулась я нежно, спрятав нож за спиной.

“Купи бантик пунцовый – буду вечно с тобой!”

Закончив стих, кукла разразилась хищным смехом и стала бешено трястись. Мне сделалось

жутко, но, судя по всему, публике это понравилось. Я повернулась к вампиру.

– Это ведь ты обратил Радугу? – спросила я, смерив его презренным взглядом.

– О, я, наконец, удостоился дружеского “ты”, – улыбнулся Мир.

– Зачем ты сделал это? – спросила я, скрестив руки.

Наверно, было нелепо спрашивать вампира об этом, но мне почему-то хотелось услышать

ответ, хотя, думаю, я уже его знала.

– Она сама попросила. Я встретил её глубокой ночью в супермаркете – бедной девочке не

хотели продавать спиртное.

– Ты затуманил ей разум, – сказала я обвинительным тоном, прервав его.

Мир покачал головой и медленно улыбнулся, вероятно, вспоминая что-то очень приятное.

– Мне даже не пришлось прибегать к этому. Когда мы вышли, то столкнулись с её…

мужчиной. Он вёл себя недостойно, весьма недостойно, поэтому я преподал ему урок

хороших манер. Думаю, я действительно понравился ей. Признаться, изначально я просто

хотел убить её, но она так умоляла, даже порезала себе руки.

– И всё-таки ты обманул её – обещал быть другом, а сам оставил одну.

Мне было совсем неясно, почему это так волнует меня, трогает за живые струны,

безжалостно рвёт их, заставляя кровоточить засыхающее сердце.

– Вампиры должны быть одиночками, она сама это скоро поймёт. Я помог ей, – уверенно

сказал Мир.

– Кто бы сомневался, – сказала я, искусственно улыбнувшись.

К нам подошёл какой-то полуголый человек в маске, на шее у него было ожерелье из когтей

животных, а в руках он держал огромный бубен, украшенный непонятными знаками. Он

произнёс что-то на неизвестном языке, несколько раз ударил в бубен, а потом завыл, очень

правдоподобно подражая волку. При этом он глядел мне прямо в глаза. В этом было что-то

неприятно-пугающее, и я отодвинулась от него на несколько шагов.

– По-твоему я поступил жестоко? – спросил вампир, приблизившись. – В этом городе

выживает сильнейший, а сильнее вампиров ты вряд ли кого-то найдёшь. Она обрела то, о чём

обычный человек может только мечтать…Зря ты отказалась тогда, – он провёл острым

ногтём по моему подбородку, – но если передумаешь, знай – я могу подарить тебе это.

Хватит сопротивляться, бороться с собой. То, что ты испытываешь к нам, вовсе не

отвращение. Тебя тянет к нам, хотя ты и пытаешься это отвергнуть. Но твоё место среди нас.

Подумай об этом.

Сказав это, он отошёл и скрылся в глубине шатра. Его последние слова удивили меня. Зачем

это было сказано? Возможно, это была обычная попытка повлиять на меня, привычные

слова, которые он внушает своим будущим жертвам. Пусть вампиры обладают завидной

силой, но какой смысл жить тут вечно? Вечность ничего не стоит, если человек обречён на

неизвестность. Я думала так и при жизни, когда пыталась понять тех, кто жил

исключительно ради удовольствий, бесконечных развлечений, не желая задумываться о чём-

то более глубоком. Однажды я сказала Лексе, когда она впервые заехала ко мне на чашку

чая: “Интересно, кем бы я стала, отказавшись от своих книг, копаний в себе, и просто

принимала бы всё как есть?”. В тот момент она стояла у моего книжного шкафа, и её пальцы

плавно спускались по двум, стоящим рядом друг с другом сборникам Маркиза де Сада и

Юрия Мамлеева. Лекса оглянулась и с любопытством взглянула на меня, как будто видит

впервые. Потом она ответила: “До безобразия счастливой и неизвестной мне девушкой”. Но

у меня бы вряд ли получилось стать такой, даже если бы я очень этого захотела.

Поднявшийся шум возле кукольного театра вывел меня из задумчивых размышлений: какой-

то старик мешал представлению, отбирая у актёров перчаточных кукол. Когда я подошла

поближе, то сразу узнала своего безумного кукольного мастера, которого впервые встретила

несколько дней назад. Он был одет в те же светлые панталоны и белый фрак.

– Вы не имеете права! – кричал кукольник, пытаясь вырваться из крепкой хватки двух

мужчин, которые стали оттаскивать его. – Это не ваши куклы, и вы не можете так поступать

с ними. Немедленно верните их мне. Вы заблуждаетесь, если думаете, что это просто игры –

им больно, вы их калечите!

– Да прекрати, – грубо сказал один из держащих его мужчин. – Эти игрушки для того и

создавались, чтобы развлекать нас. Не мешай людям веселиться.

Я не увидела, куда они увели его – собравшаяся толпа оттеснила меня, и я потеряла

кукольника из вида. Это немного расстроило меня: случившееся в подвале ещё не давало

мне покоя, интуиция подсказывала, что в нём кроется крупица разгадки. Подумав об этом, я

встревожено замерла. Интуиция ли? На мгновение мне показалось, что на меня в упор, с

безудержным любопытством смотрят множество невидимых глаз. Ощущение было

настолько реальным, что я бросилась бежать, хотелось поскорее избавиться от этого. Но мне

не пришлось далеко убегать – всё быстро прошло. Потом я услышала громкий женский крик.

– Убили! – кричала насмерть перепуганная девушка у гадального шатра в джинсовой куртке,

на которой виднелись пятна крови.

Когда мимо меня быстро проскользнула тёмная фигура вампира, я уже не сомневалась в том,

что случилось. Должно быть, избирательному Миру доставило особое удовольствие

поужинать предсказательницей. Я опустила глаза и увидела у своих ног лежащую рубашкой

кверху гадальную карту из колоды Таро.

Одна моя школьная подруга (её звали Айгуль) увлекалась эзотерикой, и часто гадала мне на

этих картах. Я не придавала этому особого значенья, хотя многое из её прогнозов сбывалось.

Потом её сестра сошла с ума, и она прекратила этим заниматься, увидев в этом какую-то

связь со своими занятиями. Странная была девушка…

Мне стало любопытно, и я подняла карту. Восемнадцатая карта Старших Арканов – Луна.

Насколько я помнила, она указывала на заблуждение, предательство, страх. Айгуль что-то

говорила о страхе познания истины, непознанных сумрачных глубинах, тёмной стороне

луны. Жаль, что я не всегда внимательно слушала её. Я ещё раз взглянула на карту –

изображение немного отличалось от того, что было на карте моей подруги, но в целом

передо мной развернулся похожий завораживающий вид: две одинокие башни стояли

напротив друг друга в ночной долине, залитые призрачным лунным светом, между ними

проходила пустынная дорога; она спускалась к небольшой луже, из которой выползал

огромный краб; недалеко от него, по краям дороги сидели волк и собака, тоскливо воя на

многоликую луну. Страх и одиночество – вот, что я чувствовала, глядя на эту карту. В этом

городе я давно перестала верить в случайность, поэтому почти не сомневалась в том, что это

был какой-то знак. Но что я должна была понять? Откуда мне было знать, что таилось в этих

башнях, куда вела эта тёмная дорога, что свело на одном пути волка и собаку? Возможно,

мне предстоял какой-то важный выбор, в котором было легко ошибиться. Я даже была

готова пойти и посоветоваться с гадалкой, но Мир так некстати убил её.

Становилось прохладно, но уходить пока не хотелось. Я подошла к большому пылающему

костру, который развели специально для отдыхающих, и, протянув к огню ладони, стала

греть руки. Потом я нащупала в кармане найденную у шатра карту и, последний раз взглянув

на неё, бросила тайные знаки в пламя. Карта зашипела на меня, как разгневанная кошка, но

вскоре утихла. Костёр разгорался и потрескивал, посылая в небо красные искры. Как же там

было темно и пусто без звёзд. Рядом со мной стоял один из участников представления,

облачённый в костюм рыцаря. Я спросила его о том, откуда приехала его труппа, но, как и

ожидала, получила мутный ответ. Однако он оказался не скучным собеседником: стал

рассказывать мне о величественном замке и красоте окрестностей, в которых он вырос, о

славных сражениях, в которых он участвовал, прекрасной леди, чьей руки он отчаянно

добивался. Я приняла его игру, и вместе мы сложили интересную балладу о жизни и

приключениях отважного героя. Мне было приятно общаться с ним, к тому же я так давно

ничего не сочиняла. Моя муза умерла немного раньше меня. Я знала, что она тяжело больна,

но не теряла надежды спасти её: порхала вокруг неё, пела ей загадочные воздушные песни,

поила лечебным нектаром из редких волшебных трав. Я старалась, чтобы в её комнате, из

которой она больше не выходила, всегда пахло полевыми цветами, дождливым шёпотом

осени, влажным прикосновением тёмного озера; я хотела, чтобы в её маленькой одинокой

комнатке, где она постоянно лежала на тяжёлой дубовой кровати и смотрела на

равнодушные часы с механической кукушкой, всегда звучали проникновенные мелодии

классиков, чувствовалось дыхание близких душ, слышалось, как ветер медленно

перелистывает страницы древней пожелтевшей измятой книги, которую уже не могут

прочесть её полуослепшие глаза. Я хотела, чтобы она слышала, как за окном шумит ручей,

как разговаривает лес, как тоскливо воют там прирученные ею серебристые волки. Порой

она слабо улыбалась мне в полутьме, просила открыть окно, вдыхала слабой грудью запахи

жизни и снова говорила о смерти. Я смотрела на её свежее молодое лицо, которое оставалось

красивым даже в своей смертельной бледности, на её длинные мягкие волосы, тускнеющие с

каждым днём, на её прекрасные малиновые губы, которые всё больше любили молчание, и

старалась не плакать. Она никогда не любила, когда её жалели, хотя я не знала никого, кто

бы хранил в себе такое чистое и сострадательное сердце. Я садилась на подоконник,

смотрела на далёкие снежные горы, где бродили непокорные вихри, и вспоминала о том, как

мы мечтали с ней однажды забраться туда, на самую непостижимую высь. Она умела

мечтать... Я никогда не отходила от её постели, лишь ненадолго – для того, чтобы собрать

прохладную росу с альпийских незабудок, музыку дня с высоких и мудрых деревьев, краски

вечерних пейзажей. Всё это я приносила ей, но она лишь грустно вздыхала и отворачивалась

к холодной облезлой стене. Ночью, когда восходила таинственная луна и по старой

привычке заглядывала к ней в комнату, мне было особенно тоскливо. Я ещё помнила, как за

спиной у неё вырастали эфирные синие крылья, с которых при лёгком взмахе сыпалась

лунная и звёздная пыльца, я ещё помнила, какие хрустальные песни она пела своим

мелодичным сказочным голосом, я ещё помнила, как могли сиять её выразительные,

наполненные Вселенной, глаза. Но она не хотела больше петь о луне, у нёе даже не было сил

просто подняться. Наверно, она бы давно ушла, если бы не чувствовала, как больно мне с

ней расставаться. Я закрывала окно, чтобы царственная луна больше понапрасну не

тревожила нас, не будила уснувшие сны, наполняя глаза дрожащими каплями, и тихо сидела

на краешке её ветхой кровати. Так умирала моя тень.

Я бы ещё долго беседовала у костра с этим донкихотом, но меня окликнул взволнованный

мужской голос. Поняв кто это, на моём лице появились разочарование и тоска. И всё же я

встала и пошла к нему навстречу.

Глава 14

Нет! это не животное и не человек меняются взглядами…

Это две пары одинаковых глаз устремлены друг на друга.

И в каждой из этих пар, в животном и в человеке – одна и

та же жизнь жмётся пугливо к другой.

Тургенев

Что я испытывала к нему? Почему не могла просто равнодушно воспринимать его как

обыкновенного запрограммированного робота, которыми был полон этот город? Я всегда

злилась на его заботу, отеческую опеку. Вот и в этот раз, увидев Грома, я почувствовала

раздражение, а вместе с ним и странную тоску.

– Я так и знал, что найду тебя здесь, – сказал он, когда я подошла и подняла на него свои

ледяные глаза. – Посмотри на себя, ты вся продрогла! Пойдём, отогреешься у меня в

машине.

Гром взял меня за руку, но я отдёрнула её.

– Что случилось? Я никуда не пойду.

Он устало вздохнул и с грустью посмотрел мне в глаза.

– Здесь опасно, – произнёс он, кивнув в сторону шатра. – Убита женщина. Возможно, убийца

ещё прячется где-то среди толпы.

Я посмотрела на отдыхающих здесь людей: случившееся их не волновало, на их лицах не

отражалось никакой тревоги, разве что вялое любопытство. Непомнящие себя крохотные

мышки мирно дожидались, когда наступит их черёд быть проглоченными скользким

удушающим городом. А другие мышки в форме и при исполнении пытались сделать вид, что

могут дать ему отпор. Смешная бессмыслица…

– Мне всё равно, – ответила я. – Тут весело, я никуда не пойду.

– Это ведь не шутки, Иллюзия. Почему ты упёрлась, как глупый барашек? – ласково спросил

он.

Мне были неприятны эти нежности. Что он, в самом деле, пристал ко мне?

– Я уже всё сказала, и, между прочим, бараны вовсе не глупые!

Я произнесла это раньше, чем осознала, что во мне всколыхнулось какое-то чувство. Иногда,

когда мы черпаем воду из колодца минувшего, нам вдруг приходится обнаружить нечто

настолько древнее, настолько позабытое, что глядя на этот антиквариат, у нас закрадывается

мысль: “А не из колодца ли дремлющих сновидений мы, перепутав, достали этот предмет?”

Но потом в сознании всплывают подробности, обрывочные картины, мы вдыхаем знакомые

запахи, видим знакомые пейзажи; пространство и время как будто искажаются, и мы

перемещаемся в прошлое.

Это детское воспоминание было разорвано на несколько сцен, несколько глубоких и

значимых тёмных отметин в моём сознании, похожих на раздвоенные отпечатки копыт. В

тот день я увидела, что животные могут быть тепло привязаны друг к другу (даже крепче,

чем некоторые близкие люди), что им хорошо известно о любви и смерти, что они тонко

чувствуют и то и другое.

Тем летом мы отдыхали с братом в деревне маминых родителей. Отец тогда не смог поехать

с нами из-за каких-то очередных дел, связанных с ненавистной нам с Андреем работой.

Думаю, он вообще не любил маминых родственников, иногда мне даже казалось, что он

стыдится её происхождения. Но родители были так далеки от меня, что я не могу с

уверенностью судить об этом. Мы редко приезжали в деревню, в эти бескрайние просторы

вольной Сибири, поэтому в моём детском сердце бился волшебный фонтан безудержной

радости. Разве могла природа нашего подмосковного города сравниться с этим

калейдоскопом роскошных видов, пряных трав, диких цветов, особенного сладкого

опьяняющего воздуха, который хотелось впитать в себя каждой клеточкой тела? Мы с

братом, как игривые шальные зверьки, могли бесконечно бегать по сочным равнинам,

покрытым ковылем и полынью, валяться в полях сиреневой гречихи, вдыхать медовые

ароматы лесных ягод, тонуть глазами в синеве широкого свободного неба, прыгать по

мокрым камням озёр, собирать маленькие блестящие камушки разных цветов, казавшиеся

нам настоящим кладом. На рассвете мы любили сбегать из уютного дома, в окна которого

заглядывали спелые кусты малины и цветущие яблони, чтобы понаблюдать за высокими

горами, окутанными таинственным воздушным туманом, похожим на сладкую вату.

Дедушка говорил нам, что туман – это любопытное непослушное облако, которое, вопреки

запрету старших облаков, решило спуститься с небес на поверхность земли. Нам нравилось

его слушать, мы любили его удивительные истории, будившие в нас бескрайнее

воображение. Дедушка знал столько захватывающих легенд, песен, сказок, что он казался

нам добрым волшебником. Мы с братом даже думали так одно время. Дедушка рассказывал,

что иногда, если стоять у местной реки, в облаках можно увидеть своё отражение,

окружённое радужным кругом, что в прошлом люди даже видели в облаках целые картины

сражений с поля боя, которые проходили далеко отсюда. Он объяснял это преломлением

света, говорил что-то о двойном зеркале, воздушной линзе, но для нас всё это звучало как

невероятное чудо. Дедушка мог научно объяснять различные явления, но всегда оставлял

простор для нашей фантазии, какой-то элемент волшебства. Если он говорил нам, что радуга

– это свет, который падает от солнца, преломляется на капельках дождя, а потом распадается

на световые компоненты, то не забывал добавить, что по ирландским поверьям, там, где

радуга коснулась земли, хитрые лепреконы прячут свои горшочки и кувшинчики с золотом,

которое украли у случайных странников или заработали, мастеря феям обувь.

Однажды на закате мы наблюдали с братом двойную радугу: огромный яркий мост, ведущий

в небеса, раскинулся вдали через всё поле, а под ним проходил второй, чуть более бледный,

рассеянный. Нам захотелось дойти до радуги, прикоснуться к ней, пройти сквозь неё или по

ней, и мы, взявшись за руки, двинулись в путь по высокой влажной траве и оврагам.

Хотелось ли нам отыскать сокровища, попасть в сокрытый волшебный мир? Думаю, мы

просто надеялись, что, добравшись до неё, произойдёт что-то непостижимое, дивное,

колдовское… Мы прошли совсем немного, когда стало стремительно темнеть. Пастух гнал с

пастбища стадо коров, которые требовательно мычали, звеня колокольчиками в

наступающих сумерках, вольный табун лошадей возвращался в деревню, выгнув сильные

шеи и сверкая блестящими гривами в лучах заходящего солнца, пушистый лесной хорёк

торопился к себе в тёплую норку, громко стрекотали кузнечики, вероятно, обсуждая перед

сном главные события уходящего дня. Приближающаяся тьма напугала меня, и я уговорила

Андрея повернуть назад. Перед тем как отправиться домой, мы проводили радугу

прощальным взглядом, и обещали друг другу, что в следующий раз обязательно дойдём до

неё…

Однако это вовсе не тот древний антиквариат, о котором я вспомнила в начале; даже сейчас

память упрямо не хочет обращаться к этому предмету. И всё же я не могу от него

отмахнуться, сделать вид, что ничего этого не было. Как я уже отмечала, это воспоминание,

эта старая плёнка кинофильма была разорвана на несколько отрывков.

Итак, сцена первая – я стою одна в соседнем деревенском дворе и любуюсь кудрявыми

мягкими овечками и баранами, глажу их по шерсти, трогаю их красивые, гладкие,

извилистые рога. У моих ног вьётся маленький белоснежный ягнёнок, шевелит крохотными

ушками, смешно мекает, тычется в ладонь мягким носом, лижет её своим маленьким

нежным языком, словно принял меня за свою маму. В воздухе сладко пахнет

свежеиспеченными пирогами и парным молоком. Потом какой-то мужчина неожиданно

подходит к нам, грубо хватает за рога одного взрослого барана и куда-то тащит. Все

разбегаются, остаёмся только мы и этот маленький ласковый ягнёнок. Он бежит за этим

мужчиной и отчаянно мекает, будто просит отпустить этого несчастного барана. “Это его

папа!” – догадываюсь я, и бегу следом, не в силах что-либо сделать. Вскоре мужчина

останавливается. Бросает в нашу сторону недовольный взгляд. Затем в его руке мелькает

острый нож. Он перерезает горло барану. Наступает тишина. Ягнёнок больше не кричит, не

просит. Он всё понял, и просто смотрит, как на грязную землю капает густая мёртвая кровь.

Ещё какое-то время он стоит так, потом оборачивается ко мне, делает навстречу несколько

неуверенных шагов, но, взглянув мне в глаза, вдруг отворачивается и быстро уносится

прочь.

Сцена вторая – я сижу за большим столом на деревянной табуретке, кругом много людей.

Они поют весёлые песни, чему-то радуются. Сквозь громкий шум до меня доносится

недовольный голос матери. Я ничего не ем. Ей это не нравится. Она не знает, что меня

тошнит. Гости хвалят еду, хорошо приготовленное мясо, которое стоит прямо передо мной в

огромной металлической чашке. Мне хорошо известно откуда оно, и поэтому меня тошнит.

Мама продолжает настаивать, подвигает ко мне чашку. Я чувствую, что дрожу всем телом.

Сцена третья – меня ругают за опрокинутую чашку с бараниной, негодуют, отчитывают. Им

не понятен мой поступок, они возмущены моим поведением. Я стою, опустив глаза, по

щекам текут слёзы. Меня не слышат, хотя я не молчу. Как странно, что люди, говоря на

одном языке, могут так катастрофически не понимать друг друга. Мне уже почти не жаль

этого барана, мне просто очень стыдно. Я поступила не правильно. Такой быть нельзя. В

голове звучит лишь одно: “Я запомню, запомню, мамочка! Я постараюсь больше не

разочаровывать тебя”. Я понимаю, что отличаюсь чем-то от этой человеческой стаи, но

впредь буду стараться сделать всё возможное, чтобы стать такой же, как они.

Сцена четвёртая: поздний вечер, на крыльце дома сидит мама с какой-то пожилой

женщиной, кажется, нашей соседкой; они не видят меня – я затаилась в огороде, где

спряталась за большим кустом крыжовника. Женщина говорит маме: “Мальчишка у тебя

резвый, правильный. А девчонка какая-то блаженная…” Я не знаю значение этого слова, но

чувствую острый страх и глубокую обиду. Плёнка заканчивается.

Теперь мне понятно, почему это воспоминание покоилось на самом дне колодца минувшего,

почему обычное сравнение Грома возмутило меня, ведь с того самого дня мне было

известно, что звери тоже любят, тоже хотят одиночества, и они понимают, что такое смерть.

– Иллюзия, пожалуйста, пойдём со мной, – сказал Гром, никак не реагируя на мою грубость.

Мне стало неловко: в конце концов, он искренне заботится обо мне, многое сделал для меня,

чтобы так разговаривать с ним. Наверно, иметь такого родителя – великое счастье. Гром был

полной противоположностью моему отцу. Возможно, именно поэтому я так холодно и

колюче воспринимаю его внимание.

– Хорошо, – согласилась я, решив, что, в сущности, мне тут больше нечего делать.

Гром обрадовался и проводил меня в машину. Потом он ушёл, сказав, что скоро вернётся,

чтобы отвезти меня в общежитие. Я забралась на заднее сиденье и захлопнула дверцу. Тут

пахло бензином, лосьоном для бритья, табаком, кофе и одиночеством. На задней полке

автомобиля я обнаружила дорожную аптечку, несколько журналов о рыбалке и технике,

книгу по ремонту и обустройству дома; там же я нашла пыльную истрёпанную игрушку –

маленького жёлтого зайца без одного глаза. Гром говорил, что потерял всю свою семью в

страшной аварии. Неужели у него когда-то был маленький ребёнок? Куклы, мячики,

различные формочки, которые я находила во многих домах, на детских площадках, просто

на улицах, говорили о том, что здесь всё-таки жили дети. Возможно, они исчезли отсюда

после убийства подопытного мальчика. Возможно, они живы и Город где-то прячет их. Я

встречала здесь людей, которые тосковали по ним, даже не осознавая этого. Одним

сумрачным туманным вечером я увидела, как по пустынной мостовой неторопливо шла

женщина средних лет, впереди она катила детскую голубую коляску. Конечно, это сразу

привлекло моё внимание, и я стала следить за ней – тогда я только начинала знакомиться со

своей промозглой темницей, и действовала намного осмотрительней, чем теперь: боялась

приближаться к незнакомцам, разговаривать с ними, каждый раз ожидая, что они вот-вот

набросятся на меня, как бешеные псы. Сначала женщина просто шла по тротуару, не

поднимая головы, потом присела на скамейку и, тихонько покачивая коляску, стала напевать

странную монотонную песню на неизвестном мне языке. Начался ливень, но она продолжала

петь, не пытаясь укрыться. Я ещё не знала, в какой район забрела, и что он собой

представлял, но догадывалась, что передо мной одна из сумасшедших, которых в этом

городе было не мало. Тем не менее, мне хотелось узнать, кто лежит у неё в коляске,

поэтому, стараясь сильно не стучать каблуками, я осторожно подошла к ней и остановилась

позади скамейки. Четыре зелёных глаза уставились на меня из-под грязного одеяла, но это

были не человеческие глаза. Я приблизилась на несколько шагов, чтобы внимательней

рассмотреть непонятное существо, но оно вдруг выпрыгнуло прямо на меня из коляски и,

оцарапав мне руку, скрылось за углом подворотни. Всё произошло быстро и неожиданно,

поэтому я не могу уверенно сказать, кто это был: возможно, очень крупная мутировавшая

кошка, но в любом случае у этого существа было две головы. Несколько секунд я стояла в

замешательстве, глядя на свою глубокую рану и думая о том, с каким чудовищем я только

что столкнулась, вспоминая о страшных рассказах местных горожан, а также о тех

фотографиях, которые когда-то давно показывал мне Саша. Это были снимки людей-

мутантов – несчастных жертв, ошибок или неудачных экспериментов жестокой и

своевольной природы. Уродливые лишние конечности росли у них из груди, живота, других

частей тела, у некоторых даже были лишние плохо сформированные головы. Саша сказал,

что эти отклонения в медицине называют паразитными близнецами. Но больше всего тогда

меня потрясли изображения двуликих детей – у них была одна голова, но два лица. Мне

было страшно смотреть на эти фотографии, поскольку в глубине души я надеялась на какое-

то предопределение свыше, а увиденное заставляло меня сомневаться в этом, видеть

человека не как высшее божественное творение, а как набор органов, атомов, которые