Текст книги "Город Дождя"

Автор книги: Нина Пунтус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

звонил мне незадолго до моей смерти, но я не взяла трубку, с горечью обнаружив, что

недавно заживший шрам снова кровоточит. Но заново впускать его в свою жизнь было всё

равно, что строить песчаный замок, зная о неизбежности разрушительного прилива.

Недалеко от меня какой-то хмурый старик с густой бородой отвязывал лодку, звонко гремя

цепью. Я подошла к нему в надежде на то, что он согласится перевезти меня на соседний

берег, откуда деревья махали мне пёстрыми листьями, заманивая в лесное царство. Лодочник

отказался от предложенных денег, сказав, что молодой девушке не стоит кататься с ним.

– Здесь давно пора построить мост, но людям больше нравится возводить стены, – проворчал

старик, забираясь в лодку.

Отплыв на несколько метров, он неожиданно крикнул, что передумал и готов отвезти меня

куда угодно. Но что-то зловещее мелькнуло на его лице, и это заставило меня в свою очередь

отказаться.

Когда я вернулась в общежитие, моей соседки ещё не было. Покормив котёнка, я залезла с

ним на кровать, положила его к себе на живот и стала изучать потолок, слушая сопение

маленькой жизни, думая обо всём, что произошло со мной за последние дни. В полумраке

комнаты казалось, будто стены пульсируют и колеблются. За окном лёгкий ветерок тихо

раскачивал сосуды города – провода, связывающие между собой соседние дома. На них

сидели взъерошенные от дождя птицы и время от времени что-то хрипло кричали. Среди

этих пернатых выделялась одна необычная птица, чьи перья имели ярко-синий окрас. Я

заворожено смотрела на неё, пока она не вспорхнула и не скрылась из виду, оставив после

себя чувства непонятной обиды и разочарования.

В коридоре скрипнула дверь, и мой любопытный питомец убежал встречать пришедшего

гостя. Я не сомневалась в том, что это Радуга, но вновь говорить с ней о чём-либо у меня не

было никакого желания, поэтому, на всякий случай, я решила притвориться спящей,

отвернувшись к стене. Она вошла ко мне спустя какое-то время, однако, увидев, что я сплю,

не покинула комнату. Сначала Радуга тихо ходила по комнате, зачем-то трогая мои вещи,

включая и выключая настольную лампу, а потом осторожно подошла к кровати и склонилась

надо мной, уронив на лицо длинные мягкие волосы. Это насторожило меня, но до того, как я

успела открыть глаза, она резко навалилась на меня и схватила за горло. Её ледяные

невероятно сильные пальцы впивались всё крепче, не давая воздуху проникнуть в лёгкие.

Комната начала расплываться, становясь нереальной. В этот момент она приподнялась надо

мной, и невыплеснутый крик взорвался у меня внутри: у моего убийцы было моё лицо!

Глава 7

В его улыбке, странно-длительной,

В глубокой тени черных глаз

Есть омут тайны соблазнительной,

Властительно влекущей нас...

Валерий Брюсов

Мягкая лапа легонько ударила по щеке, пробудив меня от очередного кошмара. В темноте

глаза моего питомца горели игривым жёлто-зелёным огнём. Судя по всему, был уже поздний

вечер. За окном лил дождь и шумели неугомонные машины, а на стекле танцевали мрачные

тени, которые странным образом сплетались в затейливые витиеватые узоры, напоминающие

древнюю вязь. Всё тело знобило от холода.

Мой новый кошмар отличался от тех, что я видела раньше: там я спасалась от уродливых

чудовищ, падала вниз с внезапно обрушившегося балкона, просыпалась под землёй в

душном тесном гробу, лежала в морге на столе патологоанатома, не в силах пошевелить и

пальцем, наблюдая за тем, как он готовится к вскрытию моего тела... Теперь смерть пришла

ко мне в образе моего самого близкого человека – Андрея.

Во сне он был таким же, как и два года назад, когда убийственный диагноз ещё не ворвался в

наш дом – длинные русые волосы, которые он обычно собирал в хвост, большие

выразительные глаза, узкие плечи и гордый заострённый подбородок. Несмотря на то, что

наши жизни зародились в результате оплодотворения разных яйцеклеток, внешне мы были

похожи с ним, почти как две капли воды. Окружающие всегда отмечали наше поразительное

сходство, что, впрочем, не всегда можно было сказать о наших характерах. Мой брат очень

легко заводил друзей, был общительным, обожал экстрим и безумные авантюры – я же росла

домашней девочкой, которая весьма настороженно относилась к людям, а уличному паркуру

предпочитала чтение книг. Но в самом главном мы были едины. Повзрослев, мы, не взирая

на общественные предрассудки и недовольство родителей, иногда брали друг у друга

одежду: я любила носить его кожаные штаны, а он – моё приталенное женское пальто,

которое ему очень шло. Мы были очень дружны с ним, несмотря на то, что часто проводили

время в разных компаниях – Андрей обожал знакомиться с новыми людьми. Но даже когда у

него появилась девушка, он никогда не забывал про меня.

Прошедшее время, моя смерть не уничтожили тоску. Мне по-прежнему не хватает его. Я

постоянно думаю о нём, хотя уже не разговариваю с ним мысленно, как мне советовал

школьный психолог, – это не помогает, а делает только хуже. Наверно, будь у меня не такой

сложный характер, я бы не оказалась здесь, а прожив долгую, возможно, счастливую жизнь,

очутилась в месте, где царит только любовь и добро, где меня ждал бы счастливый Андрей,

держа на руках пушистого Чарика, нашего давно погибшего щенка. Но это только догадки.

Когда я прошла на кухню, то поняла, почему в квартире было так холодно: окно было

распахнуто настежь. Капли дождя разбивались о стекла, а некоторые из них попадали на

подоконник и стекали на пол. На столе стояли недопитая бутылка “Шериданс” и два бокала,

один из которых был наполнен. Кто-то приходил к Радуге, пока я спала. В её комнате, на

кровати, я нашла пустую коробку из-под конфет и белоснежного мехового зайца, который

при нажатии ему на живот, читал известную детскую считалочку: “Раз, два, три, четыре, пять

– вышел зайчик погулять…”. Она наводила на меня странную грусть, когда я слышала её в

детстве. Однако тогда меня не страшила смерть, ведь дети бессмертны: многие из них рано

узнают, какой финал ожидает каждого человека, но представление об этом у них размыто.

Помню, я даже хотела поскорее умереть, чтобы увидеть тот сказочный и прекрасный сад, что

зовётся Эдем.

В ванне мне стало плохо, но чувство тошноты быстро прошло, и вместе с тем возникло

острое желание немедленно покинуть квартиру. Я быстро собралась и вскоре уже брела по

вечерним улицам, вглядываясь в серую пелену дождя. Встречные прохожие уставшими

глазами смотрели сквозь меня (в ненастье люди особенно не внимательны), и я чувствовала

себя маленьким потерянным светлячком из старого мультика. У газетного киоска стоял

знакомый мне пожилой мужчина, раздающий сектантскую литературу, которую никто

никогда не брал. Его всегда игнорировали. Иногда он падал на колени, собирал с асфальта

опавшие листья, сыпал себе их на голову, кричал о грядущем конце света и рыдал, как

истеричный ребёнок. Иногда его было жаль.

Парк почти опустел, и деревья прятали от фонарей свои чернильные тени, упираясь в небо

полуголыми ветвями и роняя сверху дрожащие капли. Свернув с центральной аллеи, я

обнаружила, что в моей любимой беседке никого нет. Там я нашла забытые кем-то цветные

мелки и горстку блестящих каштанов, лежащую на небрежно вырванном тетрадном листке.

Я высыпала её себе в карман, сама не зная для чего. Многие собирают каштаны совершенно

бесцельно, что придаёт этому занятию особое очарование. Подобрав с земли несколько

колючек, я достала их сердцевины и добавила к остальным плодам – мне всегда больше

нравилось охотиться на зелёных “ёжиков”, чем собирать уже выпавшие из них гладкие

шарики.

Жёлтым мелом я нарисовала на скамейке солнце, оно задорно улыбалось мне и подмигивало,

согревая придуманным теплом. Хотелось сидеть здесь вечно, но я знала, что скоро в парке

появятся опасные существа, от которых невозможно спастись, если они почуют твой страх.

Помимо психов и вампиров, тут хватало убийц.

Свою позднюю прогулку я решила завершить в тихом кафе, которое находилось неподалёку.

Безумно хотелось горячего шоколада.

Его сладкий тягучий вкус согрел и расслабил меня. Я прилегла на стол, опустив голову на

руки, и какое-то время сидела так в полудрёме, пока кто-то не подсел ко мне за столик.

Сквозь длинную косую чёлку, скрывавшую пол-лица, я взглянула на Ветра. Что-то в нём

изменилось, но я не могла сказать, что именно.

– Говорят, шоколад лечит сердце, – сказал он, подвинув ко мне новую чашку горячего

напитка, – а временами – душу.

– Сердце, возможно, и лечит, – я сделала большой глоток и обожглась, – только не разбитое.

Душа бессмертна, или ты выразился фигурально?

– Я часто так делаю.

Я вонзила в него злобный взгляд.

– А ещё чаще не отвечаешь на мои вопросы, но всё равно ходишь за мной, мечтая поскорее

свести с ума и заставить покончить с собой, как ты это сделал с Катей и тем парнем!

На секунду мне показалось, что в его глазах вспыхнули язычки пламени, но в следующий

момент Ветер одарил меня медленной и приятной улыбкой.

– Однажды ты сделала это сама. Я знаю, что ты хотела найти здесь. Так не случилось, а

нужные знания ты никогда не получишь. Теперь, когда я сказал тебе это, у тебя больше нет

причин оставаться. Вопрос лишь в одном: сможешь ли ты это сделать?

Если бы меня спросили два года назад о том, могу ли я убить себя, я бы ответила

отрицательно, но это бы не являлось абсолютной правдой, ведь всё изменяется и ничто не

стоит на месте. К тому же, люди так мало знают о себе, что количество точных ответов у них

гораздо меньше, чем они даже предполагают. Самый яростный противник эвтаназии может

умолять о ней, медленно умирая в невыносимых муках от неизлечимой болезни, а яростный

защитник смертной казни может проклинать этот закон, оказавшись в камере смертников.

Поэтому люди заблуждаются, если говорят, что никогда бы не сделали ту или иную вещь, а

часто это просто лицемерие.

– Думаю, что могу, но не стану этого делать. Я хочу попытаться отомстить за смерть

мальчика. Может быть, у меня получится, несмотря на то, что для этого, как ты сказал,

нужно вспомнить своё имя.

– Месть, – задумчиво произнёс Ветер, немного растягивая это слово. – Она бывает слаще

шоколада. Трудно удержаться, чтобы не попробовать её. Временами этот наркотик вызывает

сильную зависимость, и люди уже не могут остановиться.

– Она бывает разной. Я не осуждаю её. Мало кто откажется от возможности отомстить за

любимых, когда правосудие оказывается бессильным. И всё-таки не все осмеливаются

открыто поддерживать месть. Является ли она злом, как это принято считать, если говорить

обобщённо? Возможно, и так, но я не смогла бы не ответить на причинённое мне тяжкое зло,

не говоря уже о том, чтобы ответить на него добром, разорвав тем самым проклятый

замкнутый круг. Сказать по правде, я не вижу чётких границ между чёрным и белым.

Конечно, есть вещи, которые являются абсолютным злом, но во многих случаях – это

спорный вопрос.

Ветер поднял брови, и на его губах появилась знакомая опасная усмешка.

– Поговорим о зле? – спросил он.

– Давай лучше выпьем, – предложила я, нервно засмеявшись.

– Ты хочешь не этого. На дне стакана нет истины, но я знаю, где для тебя найдётся кое-что

интересное.

Настороженное подозрение и светлое предчувствие смешались друг с другом и вылились в

немой вопрос, застывший в моих глазах: “Что ты задумал, Ветер?” Быстрым лёгким

движением он вытащил сигарету и закурил. Ветер предложил мне одну, но я отказалась,

подозревая, что ему было хорошо известно о том, что я не курю.

– Трудно поверить, что ты действительно хочешь помочь, – сказала я скептически, оценивая

такую вероятность.

– Я не прошу тебя верить в это.

Ветер замолчал и посмотрел в окно, откуда за нами наблюдала гибельная ночь, прижимая к

стеклу своё прохладное гибкое тело и маня к себе, как ненасытная блудница манит в свою

хижину запоздалых путников.

– Скоро луна станет яркой. Не хочешь прогуляться? – спросил он.

Я согласилась, главным образом из-за обычного любопытства – угадать его мысли было всё

равно невозможно, а в том, чтобы держаться от него подальше, я не видела никакого смысла.

Впрочем, была и другая причина, которая имела бледные очертания, и оставалась для меня

не разгаданной.

Когда мы прошли вдоль старых кирпичных домов, готовых рухнуть в любую секунду, и

спустились по вымощенной камнем улице, я уже знала, куда он ведёт меня. За ближайшим

поворотом переулка находилось городское кладбище. Оно было небольшое и огорожено

лишь частично. Моей могилы там не было. Я уже давно не ходила туда, хотя изначально это

был мой привычный маршрут, когда я возвращалась в общежитие из “Лысой горы” (клуб

располагался вблизи кладбища) – такой путь был самый безопасный.

– Зачем мне идти туда? – спросила я Ветра, как только увидела ржавые перекошенные

ворота, за которыми расстилался мягкий зеленовато-синеватый туман.

– Навестишь старых друзей.

Я не испытывала ни малейшей привязанности к кому-либо из дождливого города, но его

слова вызвали во мне неясную тревогу и уничтожили желание ещё что-либо спрашивать.

Два плачущих ангела, обнимающие обросшие мхом кресты, в эту ночь казались мне

особенно печальными и беззащитными. Мне нравились эти надгробные скульптуры: было

видно, что они созданы искусным мастером. Один из ангелов обнимал крест лишь одной

рукой, другая его рука тянулась вверх. Я знала, что на ней сидит маленькая серая бабочка,

каменная, но в то же время удивительно живая.

Мы свернули с главной аллеи на узкую тропу, и пошли между могил, которые тесно жались

друг к другу, словно напуганные нашим поздним вторжением. Одни из них были обнесены

узорными железными оградами и украшены богатыми мраморными памятниками, другие –

неухоженные, заросшие мхом и репейником. Чем дальше мы углублялись, тем заброшенней

становились могилы, многие из них давно провалились в землю, а некоторые были

придавлены стволами деревьев. Наконец, мы вышли на небольшую полянку, которая

заканчивалась крутым обрывом. Там, под высокой елью, я увидела три могилы. Это были

свежие захоронения. Ветер остановился возле них. На плитах не было никаких дат и

надписей, были лишь фотографии, увидев которые, я почувствовала, что земля уходит у

меня из-под ног. Мама, отец и Саша. Как такое вообще могло произойти?! Они ведь никогда

не были в этом городе! Стараясь заглушить в себе приступ истерики, я обратилась к Ветру:

– Что это значит? Они ведь не умерли. Умоляю, скажи, что это не так!

Я опустилась на землю и, зажмурившись, стала потирать виски, пытаясь заставить себя

поверить, что мне это только привиделось.

– Они мертвы здесь, – тихо ответил он.

– Это из-за меня? – мой голос дрогнул.

– Можно сказать и так. Но в твоём мире они все по-прежнему живы. Это кладбище не для

местных жителей – оно для их близких, с которыми им уже вряд ли удастся встретиться, – он

протянул мне руку, помогая подняться.

Когда спустя несколько секунд я осознала, что с родными всё хорошо, то обнаружила

странную вещь: Ветер по-прежнему держал мою руку. Я вопросительно посмотрела на него,

и только в этот момент поняла, что именно в нём изменилось – в его глазах появился какой-

то мягкий глубокий свет, который раньше был ему совершенно чужд.

Неожиданно у меня за спиной заиграла музыка, и под серебряными деревьями, недалеко от

себя, я увидела мерцающую женскую фигурку, склонившуюся над старым, потёртым

роялем, который я отчего-то не заметила раньше. Девушка играла, едва касаясь клавиш

тонкими полупрозрачными пальцами, и по дремлющему кладбищу разливалась тихая и

печальная мелодия “Лунной сонаты” Бетховена. Чёрные кружевные рукава её платья

блестели, как шёлковые крылья. Она играла, а с дерева медленно сыпались янтарные листья,

падая на рояль, сверкая своим последним теплом, опускаясь на её волнистые рыжеватые

волосы. Глаза девушки были закрыты, а губы её замерли в странной полуулыбке, целиком

обращённой к музыке. Конечно, я слышала эту мелодию и раньше, но не догадывалась, что

она может звучать так красиво. Меня охватила невероятная лёгкость, казалось, ничего теперь

не имеет значения – только эта льющаяся прямо в душу успокаивающая музыка, только

падающее с деревьев тленное золото, только моя тонкая рука в холодной руке Ветра. В

голове, затуманивая рассудок, звучали непонятные мысли и желания: “если бы он сейчас

поцеловал меня, я бы не стала возражать, и даже ответила ему порывистым и горячим

поцелуем”. Но, как только я сама потянулась к нему, музыка внезапно оборвалась. Он резко

отстранился и взглянул на меня с колючей усмешкой. Его тёмные глаза снова выражали

знакомое равнодушие, смешанное с презрением.

Ругая себя за свои непонятные действия, я отвернулась от него и пошла к девушке, которая с

интересом наблюдала за нами, стоя возле чёрного рояля, чья краска давно облупилась. Она

была похожа на сказочную фею, сошедшую с иллюстраций книг, которыми была забита

комната Радуги.

– Здравствуйте, Иллюзия, – ласково сказала она. – Вам понравилась моя игра?

– Это было волшебно!

Я пробежала пальцами по клавишам, и удивилась, поняв, что инструмент совсем расстроен.

– Вы пришли сюда ночью, чтобы играть? – спросила я девушку, которая переключила своё

внимание на моего ночного спутника, стоявшего недалеко от нас.

Какое-то время она ещё изучала его, прежде чем ответить мне.

– Да. Я всегда прихожу сюда в этот час.

– Вы смелая девушка, – сказала я, улыбнувшись ей.

– Я ничего не боюсь, кроме забвения. Когда-то я была известной пианисткой, а теперь меня

никто не приходит слушать. Это так грустно, вы не находите?

В этот миг её ноты подхватил сильный порыв ветра и унёс их на дно оврага, бросив лежать

среди грязных бутылок и прочего мусора. Она молча подошла к краю и долго смотрела вниз,

как свергнутая, но хранящая в себе остатки былой гордости, принцесса, которая спустя

много лет вернулась в родные края, забралась на высокий мыс и устремила взгляд на

развалины своего некогда величественного замка, чьи камни давно смешались с камнями

прибрежных скал.

– Я помогу вам собрать их, – сказала я, приблизившись.

– Не надо, – покачала головой девушка и вернулась к своему инструменту.

– Почему? – не поняла я.

– Потому что я больше не буду играть, – ответила она, захлопнув крышку рояля.

Однажды я похожим образом заявила маме о своём нежелании ходить в музыкальную

школу. У меня были способности, мне нравилась музыка, нравилось играть на пианино, но

неуравновешенные учителя и навязчивая идея мамы сделать из меня нового Моцарта

постепенно отбили у меня всякое желание заниматься. Это не было детским капризом, но

мама не могла воспринять моё решение по-другому. Она даже не представляла, как больно

было всё время чувствовать, что я не оправдала её надежд.

– Мне нужно уходить, – сказала девушка, стряхнув с волос маленький листик.

– Вы больше не придёте сюда?

Эта девушка ничего не значила для меня, но я чувствовала в ней что-то родное, мне хотелось

увидеть её снова, хотелось вновь услышать, как она играет, как нежно и тихо звучит её

голос.

– Возможно, когда-нибудь я ещё приду. Это зависит не от меня, – печально ответила она.

К нам подошёл Ветер, и по взглядам, которыми они обменялись, я поняла, что они знакомы.

– Мне не нравятся твои шутки, – сказала она ему, сердито нахмурив тёмно-медные брови.

– Не понимаю, о чём ты, Мелодия. Кстати, как поживает твоя сестра?

Девушка скрестила руки и отступила на шаг, явно желая поскорее уйти отсюда.

– Она тяжело больна. У неё украли душу.

– Лишилась разума, – заключил Ветер.

Девушка помрачнела и сказала, повернувшись ко мне:

– Мне нельзя здесь больше оставаться. Я ухожу. До свидания, Иллюзия.

Она быстро скрылась в неосвещённой части кладбища. Её легкие шаги ещё слышались в

ночной тишине, когда я спросила Ветра:

– Кто она? Почему она кажется мне знакомой?

– Это Мелодия. Она здесь уже давно, – ответил он, достав из плаща несколько листков,

которые стал внимательно просматривать.

– Ты привёл меня сюда ради встречи с ней? Если так, то это никак не помогло мне.

– Прискорбно, – он поднял голову, оторвавшись от своего занятия. – У меня для тебя письмо.

Возможно, оно развлечёт тебя.

Он протянул мне бумажный лист, исписанный неторопливым аккуратным почерком. Этот

почерк я бы ни за что не спутала ни с чьим другим: легкий наклон, заглавные буквы с

красивыми завитушками шептали мне о том вечере, когда я, вернувшись с дополнительных

занятий, увидела у брата на столе чужую тетрадь, чей интригующий хозяин так интересно

писал о “Страшной мести” Гоголя. Не любовь Андрея к литературе и его склонность к

списыванию чужих сочинений способствовала моему знакомству с Сашей. Его мысли и

рассуждения поразили меня настолько, что я попросила брата как можно быстрее

познакомить меня с ним. Саша учился в нашей школе, но был на класс старше, поэтому я

почти не знала его. Иногда я видела его на переменах в компании Андрея, но не

интересовалась этим серьёзным парнем в строгом костюме, считая его скучным и

правильным отличником. Наш первый разговор развеял все мои предубеждения. Его

внешняя сдержанность была лишь прикрытием – внутри у него бушевал сумасбродный

вихрь настоящих эмоций. И всё же я, находясь в плену романтических идеалов, ждала от

него нечто большего. Потом, несмотря на то, что Саша стал часто бывать у нас в гостях, мы

практически не общались. Странно, но он был единственным человеком, с которым я желала

поддерживать отношения после смерти брата. Возможно, причина была в его особенной

манере смеяться – искренне и звонко, запрокинув голову назад, как это делал Андрей.

В верхнем углу листа была указана дата – сентябрь прошлого года. Это было похоже на

страницу из дневника. Я знала, что Саша ведёт его. Иногда во время наших прогулок, или

сидя у меня дома, он внезапно доставал толстый красный блокнот и начинал писать. Кое-что

он зачитывал мне оттуда, но я не всегда была внимательной слушательницей. То, что я

прочла ниже, не открыло мне ничего нового, но сдёрнуло тяжёлый саван с болезненного

раскаянья: “Сегодня она позвала меня покататься на пароходе, но я сильно задержался –

начальник разводится с женой, и рад сорвать злость на подчинённых. Как же я люблю

наблюдать за её маленькой тёмной фигуркой, когда она уверенно шагает среди толпы

впереди меня, люблю её глаза, когда она оборачивается, недовольно хмурясь, твердит, что

мы опаздываем, берёт меня за руку, тянет за собой. Люблю смотреть на то, как её длинные

волосы треплет речной ветер, как она по-детски упрямо борется со стихией, пытаясь убрать

их с замёрзшего лица и глубже заглянуть в непокорные воды. Люблю умолять её уйти с

верхней палубы, чтобы отогреться в уютном ресторане, где приятно пахнет горячим кофе и

клубничным мороженым, люблю провожать с ней солнце, слушать её голос, как она твердит,

раскинув руки: “Я, как та девушка в “Титанике”, помнишь?” Но боюсь напомнить ей, что в

той сцене их было двое”.

– Откуда у тебя это? – спросила я Ветра, глотая душащие слёзы.

Пока я читала, он успел переместиться за рояль и поднять крышку. Ветер умело наиграл

начало “Похоронного марша” Шопена, а затем повернулся ко мне и равнодушно произнёс:

–Я виделся с ним.

Глава 8

“Брат, эта грусть – как кинжал остра,

Отчего ты словно далёко?”

“Прости, о прости, моя сестра,

Ты будешь всегда одинока”.

Анна Ахматова

– Как это возможно? Ты ведь сказал, что он жив.

Я стала окончательно терять чувство реальности (пусть абсурдной), которое хоть как-то

помогало мне ориентироваться и трезво мыслить.

– Пока жив, – хладнокровно уточнил Ветер.

– С ним что-то случилось? Он болен?

Тот шок и муки совести, которые я испытала, когда увидела могилы близких и прочитала

письмо Саши, притупили все чувства, превратив меня в апатичную куклу, механически

задающую вопросы.

– Ничего серьёзного, – ответил Ветер вкрадчивым голосом. – Просто Ромео хочет умереть.

Я потрясла головой, стараясь избавиться от сути его слов, но тем самым лишь стряхнула с

себя защитную маску безразличия.

– Нет, этого не может быть... Саша любит жизнь, – сказала я, с горечью чувствуя, что это не

прозвучало достаточно твёрдо.

– Не больше, чем тебя.

– Я не верю – он так не поступит. Это всё ложь, слышишь?!

Мне было ясно – этими словами я лишь пытаюсь убедить себя, что всё обстоит именно так.

Саша был способен на необдуманные поступки, мог совершить что-то непоправимое,

испытывая сильное эмоциональное потрясение. Я знала это, но не могла поверить в

услышанное. Несмотря на то, что с тех пор, как меня не стало, прошло уже достаточно

времени, я не сомневалась в том, кто именно явился причиной такого желания Саши.

– Нет, он так не поступит. Никогда, никогда, никогда! – повторяла я, как заклинание,

постепенно отступая от Ветра.

– Давай кинем монетку, – цинично предложил он. – Если выпадет решка...

– Иди к чёрту, Ветер! – крикнула я и бросилась прочь, в жестокий сумрак, глядящий на меня

чужими лицами с безжизненного мрамора и металла.

Вскоре я поняла, что поступила глупо, убежав от него. Мне нужно было узнать подробности,

спросить, можно ли всё изменить, могут ли умершие как-то влиять на поступки живых.

Конечно, Ветер мог просто издеваться надо мной, но мне казалось, что он рассказал мне о

Саше, преследуя иную цель. Что-то зависело от меня, и мне следовало действовать

обдуманней. Поняв это, я вернулась назад, но его уже не было.

Когда я покинула кладбище, сумерки ещё не рассеялись, и хотя света огромной луны вполне

хватало, чтобы не поджидать опасности за каждым углом, я решила отсидеться в “Лысой

горе” до рассвета. Ещё несколько дней назад я бы спокойно отправилась в общежитие, не

сильно беспокоясь за свою жизнь, но я больше не могла рисковать, чувствуя, что как-то

отвечаю за судьбу Саши.

У дверей в клуб стоял новый охранник. Он отказался пускать меня, сказав, что сегодня в их

заведении проходит какая-то частная вечеринка. Я обогнула здание и остановилась у

пожарной лестницы соседнего дома, по которой зачем-то карабкались вверх несколько

человек. Возможно, они знали, как пробраться в клуб через крыши. Я как раз собиралась

спросить их об этом, когда ко мне подошёл худенький мальчик лет двенадцати и попросил

немного денег на еду. На нём были рваные кроссовки, грязные джинсы и заношенный

свитер, который был велик ему, как минимум, на два размера. Его удивительно синие глаза с

дымкой затаённой грусти смотрели на меня настороженно и внимательно. Я была уверена,

что мы уже когда-то встречались, что нас связывают какие-то прочные, но прозрачные

ниточки, что-то радостное, трагическое, ушедшее и больное.

– Бедный, ты совсем замёрз, – сказала я, доставая из сумки кошелёк. – Почему ты голодаешь

на улицах? У тебя нет дома?

– Есть, но лучше сдохнуть от голода, чем жить там, – хмуро ответил он, недовольный тем,

что я не спешу отдавать ему деньги, приставая с ненужными вопросами.

Мне было жаль этого дикого недоверчивого мальчика, но всё, что я могла сделать для него –

это лишь дать ему несколько бумажек, которые могли хоть как-то скрасить его

существование, по крайней мере, на ближайшую неделю. Хотелось погладить его по голове,

но я знала, что он этого не позволит. Когда я протянула мальчику деньги, он быстро схватил

их и убежал, словно боялся, что я передумаю и потребую их назад. Глядя ему вслед, я,

наконец, поняла, почему он показался мне знакомым. Дело было в удивительном цвете его

глаз.

До переезда в Москву, когда мы жили в частном доме, у нас был ласковый щенок хаски по

имени Чарик. Он был похож на волчонка, только домашнего и ручного. По утрам он будил

меня, слегка покусывая за ухо крохотными острыми зубками, заглядывая в лицо своими

синими, как северное небо, глазами. Его предки перевозили различные грузы в собачьих

упряжках под тёмной высью, охваченной полярным сиянием, а Чарик был почти свободен;

наверно, поэтому во время прогулок он всё время стремился убежать, чтобы сполна

выплеснуть необходимую энергию. Однажды он сбежал, а потом мы узнали, что его

безжалостно убили местные мальчишки. Просто так. Повесили ради развлечения. Когда мне

сказали об этом, я первый раз почувствовала, что мир, в котором проходило моё безоблачное

детство, где я была убеждена в том, что рождена для счастья, стал другим. Обои в комнате

потемнели, потолок опустился, желая раздавить своей тяжестью, детские игрушки

превратились в бессмысленный хлам, и я сама стала казаться себе чем-то бестелесным,

жалким духом, заблудившимся в чужом склепе.

Вечером я вытащила из кабинета отца пистолет (он купил его после того, как на него

однажды напали какие-то отморозки), и незаметно покинула дом. Я смутно представляла,

как им пользоваться, не знала, заряжен ли он, и даже точно не осознавала, что собираюсь

сделать, заходя во двор одного из убийц. Я помню ужас на лице того мальчишки, отнявшего

жизнь у моего маленького друга, когда он заметил оружие в моих руках. Черты его лица

исказились, вытянулись в уродливую гримасу страха пещерного человека, оказавшегося, без

своей большой стаи, один на один с более сильным противником. Когда я навела на него

пистолет, он пронзительно закричал и кинулся в дом. Я не стала стрелять. Не могла. А мысль

о том, что я стану такой же убийцей, как он, пришедшая ко мне в тот момент, когда я

целилась ему в грудь, вызвала приступ тошноты и леденящий трепет. Я бросила оружие и

пошла прочь. Возвращаться домой не хотелось, поэтому я просто шла вперёд, пока не

осознала, что иду по лесной тропе.

Андрей нашёл меня на охотничьей вышке. Мы часто забирались туда, когда гуляли по лесу.

Там наверху мы чувствовали себя вольными птицами, сидящими в своём безопасном гнезде,

которым никто не мешает слушать тихие песни листвы, наблюдать за проворной огненной

белкой, несущей в свой маленький домик орехи и грибы. Он не стал ничего говорить или

спрашивать (хотя на тот момент он уже знал о моём поступке – к нам нагрянули

возмущённые родители того мальчишки, требуя расправы над неуравновешенной

девчонкой), а лишь крепко обнял меня. Только он по-настоящему понимал и чувствовал

меня. Какое-то время мы сидели молча, а потом я спросила Андрея:

– Зачем они сделали это?

Брат не знал, что ответить, и опустил глаза. Ему тоже было плохо и больно, но он, как

мужественный стоик, держался гораздо лучше меня.

Тогда я действительно не могла понять, почему они убили беззащитное и доброе существо.

Значительно позже я пришла к мысли, что главной причиной их жестокости было то, что

лежит в основе многих поступков человека, – они боялись смерти. Думаю, именно это

влекло людей прошлого на публичные казни, или к постелям умирающих, которые даже не

являлись их родственниками; они желали увидеть, как навсегда застывает взгляд человека,