Текст книги "Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

– Ребятам махни, чтобы подползали. Как соберутся, так с Божьей помощью и начнем.

– Так вот же они – в лозняке залегли.

– Вот ловко-то! Совсем не заметил. Свисти давай тихонько и пошли.

Шепот? Откуда. Казаки у шатра молчат. Значит, почудилось. Зверь какой степной пробежал. Или сова взлетела. Сколько их ночами летает…

Нет, будто ветром сквозным потянуло… Внизу у полотнища край забелел. Показалось. Показалось? А шорох совсем рядом. Позвать. Казаков позвать… Господь Всемогущий! Что это? Кто?

– Тихо! Тихо, царица Московская! Вот и настал конец твоему неправедному царствованию. Трошка, руки ей вяжи. Крепче вяжи – она хошь и маленькая, да, сказывали, куда какая ловкая. Вяжи, вяжи, не жалей! И ноги. Ноги тоже.

– Что ж, нести ее что ль будем? Аль в мешок покладем? Мешком-то загодя запастись надо было, эх ты, мать честная. Прогапили!

– Кляп-то ей в рот сунул? Вона как выбивается! Чудно даже.

– Кляп-то сунул – ветошь нашлась.

– Понесли, что ли?

– Куда нести-то?

– Голова велел к ему – для допросу.

– Какой допрос-то! Боится, кабы кто иной награды царской не заслужил. Братца вызволить хочет.

– Тебе-то что, так ли, сяк ли нам только рублевики достанутся. Царская награда, известно, покуда донизу дойдет, вся в карманах у начальников разойдется. Ладно, если по шеям не надают.

– Разболтался! Пошли, что ли?

– Слухай, никак младенчик зашелся? Голосок-то вона какой слабенький. Пищит – не пищит.

– А как же, ее сынок. Вона как биться-то начала. Чисто змея из рук выворачивается.

– Известно, мать. Любая забьется.

– А мальчонку тоже к голове?

– Почем мне знать. У нас с тобой одно дело, у них другое. Лишь бы до рассвета управиться да в обратный путь пуститься.

– А чего это, скажи на милость, стража-то казацкая нас не доглядела. Будто и нету ее вовсе.

– Сонного зелья в горилку подсыпали, вот и не доглядела. Чего проще!

Воевода Хохлов и глядеть не стал: в кандалы ее заковать! Немедля! Да чтоб кузнец не больно потачку-то давал. Дело свое, как со всеми каторжниками, от души делал.

Кандалы ручные с ножными сковали. Ни распрямиться, ни воды выпить. В телегу кинули. На солому. Шатер сверху из рогожи приспособили: жара непереносимая. Дождь принялся, до нитки измочил.

Янек где? Сын. Царевич… Пестунка с ним. А если… У стрельцов и спрашивать нечего. Молчат, отворачиваются. В шатер под рогожу и не заглянут.

Чуть сил набралась, кричать стала. Сын! Мой сын! Раз в день рогожу приподымут, кусок хлеба на колени кинут. Иной казак ковшик с водой к губам поднесет. Сын? Где сын мой?

На который день рогожа распахнулась, Янка к ногам положили. Жив! Жив сыночек! Глаза словно провалились. Личико бледное – полотна белее. Губки синие. Ртом воздух ловит.

Поначалу не узнал – пискнул только, жалобно так, и затих. Изогнулась вся, к себе притянула. Смотрит, смотрит… «Матечко… Матечко…» – Я, Янку, я, царевич, я…

А больше и сказать нечего. Снова кричать принялась: есть же младенцу надо. Хоть чего-нибудь поесть.

Казак хлеба дал. Сала кусок. Пестунка где? Его пестунка? Долго молчал, потом по горлу ладонью провел. Отвернулся.

Убили? Старуху убили? За что? За то что ребенка нянчила? Своим телом прикрывала? Неужто убили?

Головой покачал. К Янечку руку протянул – головку погладил. И нет его. Больше не приходил. Верно, заметили. Запретили.

Счет времени потеряла. Словом ни с кем не перекинешься. По дороге поняла: в Астрахань возвращаемся. Торопятся казаки. Изо всех сил коней нахлестывают.

Перед самым городом с телеги в возок пересадили. С Янком. Дверцы плотно затворили. По сторонам казаки с пищалями. Чего боятся? Кого? Может, посадские люди вмешаются? Может, хоть чем-ничем помогут? Высунуться? Янка показать?

Дверцы на запоре. Намертво прикручены. Сколько ни пробовала, не шелохнулись.

Пока лошадей меняли, услышала: Заруцкий здесь же. Под крепчайшим караулом. В железа закованный. С кляпом железным. Не поняла, отравы что ли какой ему вместе с нашими казаками подсыпали. Опоили… Что значит – опоили?

А прячут нас от астраханцев, потому что больно они на всякие смуты и шалости способны. Вчера царицу Марину Юрьевну штурмом брать собирались, а тут, может, и отобьют ее. Лукавый, мол, силен. Он тут ими как хочет крутит.

За Астраханью в другой возок посадили. Янка оставили – не с кем ему, мол, больше быть. Значит, нет больше пестунки, нет моей Богумилы. Не увидит снова Москвы: за окошком так и сказали, что до столицы обозу ехать без остановок и без отдыха. Ждут, мол, там его с великим нетерпением. И наградами. Скольких же Москва за деньги купила! Скольким золото очи застило!

Москва! Снова Москва… Никто не сказал. Сама поняла – услышала. Колокольный звон стелется по долине за сколько верст. Гудят, гудят колокола, как тогда, при встрече, когда приехала невестой великого государя Дмитрия Ивановича.

С каждой верстой растет гул. В летнем небе стоит. Словно с солнцем заходящим прощается. Взглянуть бы…

Где там! Оконца наглухо заделаны. В кандалах не повернешься, не дотянешься. Звон все гуще. А это низовой колокол колокольни Ивана Великого ударил. Гудит земля. Эхом отдает…

Неужто во дворец? Нет, вниз свернули. Значит, к Пытошному приказу. К той страшной башне, от которой московиты отворачиваются и открещиваются. Янек потянулся: «Матечко…»

Устал сынок. Поди, каждая косточка ломит да тянет. Наверно, король Зигмунт сказал свое слово. Не мог не сказать. Папа… Нет, Папы Римского здесь не поминать. От его имени только хуже станет. Король – другое дело. Ведь все тогда обещал, лишь бы от титула отказалась. Прекратила бы царицей Московской себя называть. Наверно, и теперь то же.

Отец Миколай мог известить. Поняла, что сумел от рук казачьих там, на Яике, уйти. Черными словами его поминали. Бранились. Ее пытались спросить. Ото всего отказалась. Твердила одно: не знаю языка вашего. Не знаю…

Успел ли только? Если Господь Всесильный и Многомилостивый захотел, мог и успеть. Если захотел. Не отступился… От нее… От царевича. Ивана Пятого Дмитриевича.

– Государыня-матушка, Великая Инока, привезли! Привезли проклятых! Сама видала, как возок с Маринкой-люторицей к Пытошному приказу свернул. В пыли да грязи по крышу. Смотреть страх. Дорога, известно, долгая. А по сторонам стрельцы с пищалями. Бородатые. Здоровые!

– Уймись, Олена. Без тебя знаю. Боярин Салтыков донес. Думу они уже собирать стали.

– А что ж ты им, матушка-государыня, приказала? Как повелела иродов треклятых расказнить? Аль с государем еще не толковала?

– На што государя тревожить. Он и так у нас здоровья некрепкого. И без него дело сладится. Милосерд больно, вот что. Зла не помнит.

– И то верно, государыня. Чисто Ангел Божий. Всех успокоить хочет, обласкать. Злым, что добрым, воздать добром.

– О том и речь. А здесь кроме казни ни о чем и толковать не следует. Покой в державе нашей установить.

– Детеныша ихнего, поди, тоже привезли?

– Выпорка Маринкиного, слава Богу, тоже – целого и невредимого.

– Хоть бы помер в дороге-то – мороки тебе, государыня, меньше.

– Глупости болтаешь. Как это в дороге! А потом до конца дней своих с Воренком не расквитаешься.

– Это как же, матушка-государыня? Чтой-то не пойму.

– И понимать нечего. У Марьи Нагой когда царевича убили, везти его в Москву надо было. На обозрение народное в соборе поставить. Чтобы все видели. Чтобы ни у кого сомнения никакого не оставалось. А так что вышло? Схоронили в Угличе. Вот и поди докажи, что царевича.

– Ой, твоя правда, государыня-матушка. Не докажешь.

– А потом что? То признала Марья сына, то от него отказалась. То мощи из Углича встречать пошла, а люди-то что болтают?

– Слыхала, слыхала, матушка-государыня. Сама на Торгу была.

– Вот и повтори, раз раньше мне ничего не говорила.

– Да тебе, государыня, до разбойников какое дело. Вот я и торопиться не стала. А так чего не сказать. Купчишка один, никак голландский, толковал, что как ни старался, до телеги, в которой гроб-то открытый везли, никого не допустили. Никому покойничка рассмотреть не дали. А покойничка, мол, даже не из Углича везли. Поблизости где-то вроде позаимствовали. Вот личико-то его и прикрывали. Может, врал иноземец, кто его знает.

– Вот и выходит, ни у кого уверенности никакой нету.

– Да уж, какая уверенность. Верить на слово не надо.

– Теперь-то поняла, почему Воренок живой и здоровый сюда приехать был должен? И казнить его надобно не то что прилюдно, но и при матери его.

– Ой, Господи, помилуй, как же это младенца? При матери…

– Чего всполошилась? Разбойничала царица Московская, воровским делом занималась, христианский народ мутила, должна ответить за то и в ответе быть.

– Но младенчик, младенчик-то как? Душенька невинная…

– Сегодня невинная, а год-другой пройдет, всенепременно в разбойника и смутьяна вырастет. Чего же лиха ждать, коли опередить его можно. Я так боярину Салтыкову и сказала.

– А он что?

– Как что? Неужто с государыней своей в спор бы пустился? Никогда при мне такого не будет. В Боярскую думу пошел. Чтобы все сообща решили.

– Так ведь на тебя сослаться может, матушка-государыня, коли что.

– Не сошлется. И быть ничего не будет. Сегодня наш час, наша сила. Да ты не бойсь, изловчится. Так все дело представит, будто бояре сами только о такой казни и думали. Прокурат он, ох и прокурат. Такому на волос верить нельзя.

– Вся Москва так о нем толкует.

– Видишь! На него в случае чего и спишут, коли не изловчится.

– А Маринку-люторицу? С ней как? Неужто в темнице останется?

– Нет уж. Разберемся.

Бирючи народ с утра скликать стали. Чтоб дела все бросали. Лавки да харчевни закрывали. Печи в домах заливали. Со всех ног к Серпуховским воротам бежали. Всегда там виселица стоит. А тут весь день и всю ночь подновляли. Топорами на всю округу стучали. И какие бы такие дела – перекладину новую ладили. Низехонькую. Известно, младенчиков еще здесь вешать не приходилось. Примерялись каты.

Кому любопытно, кому нет. Все едино идти надобно. Приставов царских не гневить. Те, коли сами не доглядят, соседи донесут, все равно до шкуры людишек-неслухов доберутся. Так уж лучше от греха сходить.

Бирючи так и кричали, что казнь будет Ивашки-Воренка да вора атамана казачьего Ваньки Заруцкого. А люди знающие еще и не то добавляли. Слух пошел: Маринку-люторицу привезут, чтоб на казнь сына родного поглядела. Чтобы прилюдно свидетельствовала: ее отродье.

Бабы в слезы, да все равно, где такое увидишь? Заторопились. Малых детишек с собой прихватили – на кого их, мальцов, дома оставишь. Им, в случае чего, можно и личики-то прикрыть, коли реветь примутся. А те, что постарше, сами к помосту добираются. На заборах да деревьях гроздьями виснут. Казнь в Москве не в новинку, только такой и старикам самым древним видать не приходилось.

Не один час ждать пришлось, пока телеги показались. Народу видимо-невидимо. Кругом черно. На одной телеге Заруцкий, по рукам-ногам скованный. В рубахе, кровью замызганной. Волосья клочьми. Глаза заплыли. Били болезного. Что говорить, крепко дознавались.

На другой – мальчоночка. Веревками связанный. Махонький. Худющий.

В чем душа держится. Губки-то кривит, кривит, а крику не слышно. Обессилел, поди. Какой уж тут крик. Стрельцы его с телеги взяли, чисто котомка на руках ихних зависла. Что ручонки, что головка мотаются. Ставить на ножки стали – валится. Мешочком валится.

А тут еще возок. Из возка матерь его, видно, достали. К помосту потащили. Видать, как глянула, так и обмерла. Стрельцам – что. Подволокли к помосту, а дальше не пустили.

Очнулась, небога. К сыночку рванулась. «Янек! Янек!» – на всю площадь закричала. Бабы в рев. Сердце – не камень. Материнское сердце-то к чему рвать?

Стрелец одной рукой держит. Силой похваляется. Бабы в крик: дали бы с сыночком проститься! Пристава на баб: мол, нишкните, проклятые! Вас только тут не хватало.

Поняла Маринка-то, что не пустят. Издаля крестным знамением сына осеняет. По-своему крестит. Не по-нашему. Так что ж – все едино Иисусу Христу душу его поручает. Баб сколько завалилось без памяти – на такое-то глядеть!

А каты уж мальчоночку подтянули к перекладине. Петлю примерять стали. Веревка-то для младенческой шеи куда какая толстая – никак обернуть вокруг не могут. Спорят. Мальчишечку встряхивают.

Сладились, наконец. Петлю приспособили. Через перекладинку перекинули. А ставить-то мальца ни на что не стали. Скамейки не принесли. Один стрелец конец веревки взял да со всех сил и дернул. Так и повис малец. А стрелец с другим концом стоит смотрит. Раза два – не больше младенчик дернулся. Много ли для такого надо? Народ словно весь помер – муха пролетит над площадью, слышно. Пристав к казакам – в стороне стояли: кричите «любо!». Молчат. В землю смотрят.

Обернулись, а уж Маринки-люторицы и следа не осталось. И как только стрельцы успели в возок втащить да и уехать! Да и чего оборачиваться – палачи за другого приговоренного взялись. Дружно. Споро. Только сердце захолонуло…

Эпилог

В один день с казнью сына Марины Мнишек Ивана был казнен казачий атаман боярин Иван Заруцкий. Казнь ему была определена – посадить вора на кол. Умер Заруцкий почти сразу.

Согласно письму из Посольского приказа польскому королю Зигмунту III Марина Юрьевна из дома Мнишков, царица Московская, вскоре умерла в тюрьме. От тоски по сыну. В народе сохранилась память, что была Марина Юрьевна задушена. Дымом. От устроенной для того тюремщиками печи. В московском Кремле.

Примечание. В одном из рукописных Синодиков Троицкого монастыря (впоследствии – Троице-Сергиева лавра) значится род стрелецкого головы Артемия Шишмарева и шестеро записанных в поминание его членов. Первым – «Заруцкий сын», «убиенный», вписанный алой киноварью. Обстоятельства смерти не приведены.

Комментарии

Молева Нина Михайловна – москвичка, окончила филологический факультет и аспирантуру Московского университета, а также Щепкинское училище при Малом театре. Доктор исторических наук, кандидат искусствоведения, профессор. Член Союза писателей и Союза художников России. Архивист – по убеждению. Ученица Игоря Грабаря. Автор более 50 научно-исследовательских и художественных книг, около 300 статей и публикаций. Ее особое увлечение – история Москвы с доисторических времен до наших дней. Среди произведений: «Архивное дело №…», «Человек из легенды», «Ошибка канцлера» (роман), «Княгиня Екатерина Дашкова» (роман), «Государыня-правительница Софья» (роман), «Манеж. Год 1962-й» (историческая хроника), «Когда отшумела оттепель» (историческая хроника), «Московская мозаика», «Москва извечная» (годы исторической хроники), «Московские были», «Литературные тропы Москвы», «Путями истории, дорогами искусства».

Роман «Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси» печатается впервые.

Стр. 9. Младенчика вешать! – Речь идет о четырехлетнем сыне Марины Мнишек Иване, который был повешен в Москве в июле 1614 г.

Маринки-еретицы отродье. – Здесь говорится о Марине Мнишек (ок. 1588–1614), дочери сандомирского воеводы Юрия Мнишка, жене Лжедмитрия I и Лжедмитрия II. Задушена или умерла в заточении.

Не иначе Великая Старица, родительница царская, решила. – Великая Старица – Марфа (в девичестве Шестова Ксения Ивановна), мать первого русского царя из династии Романовых Михаила Федоровича. Пострижена в 1601 г. одновременно с мужем, Федором Никитичем Романовым.

Стр. 14. После кончины Зцгмунта I… – Зигмунт (Сигизмунд) I Старый (1467–1548), король польский и великий князь литовский с 1506 г., из династии Ягеллонов.

За диссидентские привилегии бороться стал. – диссиденты (лат. dissidents) – инакомыслящие. Со времен Реформации лица, не поддерживающие государственной религии. В Польше XVII в. вопрос о диссидентах (испытывающих ограничения в правах) был наиболее острым во внутренней политике.

Стр. 15. Для нынешнего Зигмунта… – Сигизмунд III Ваза (1566–1632) – король Речи Посполитой с 1587 г., король Швеции в 1592–1599 гг. из династии Ваза.

Зигмунт Второй Август– Сигизмунд II Август (1520–1572) – король польский с 1548 г., великий князь литовский с 1529 г., из династии Ягеллонов.

Стр. 17. Сын Боны Сфорцы– Сфорца – династия миланских герцогов в XV–XVI вв.

Примас– титул первого епископа в католической церкви.

Стр. 21. Ясновельможный княже, гонец к тебе. – Речь идет о князе Константине Константиновиче Острожском (1526–1608), который защищал православное население от окатоличивания, основал школы в Турове, Владимире-Волынском и типографию в Остроге, где Иван Федоров в 1580–1581 гг. издал первую полную славянскую Библию («Острожская библия»).

Стр. 26. Сестрицу он на престоле вознамерился оставить… – .Ирина (Арина) Федоровна, сестра Бориса Годунова после смерти мужа, Федора Иоанновича, приняла постриг в Новодевичьем монастыре.

Стр. 27. О царевиче Дмитрии Ивановиче Углическом… – Дмитрий Иванович (1582–1591) – царевич, сын Ивана IV Грозного и его седьмой жены Марии Федоровны Нагой. После смерти Ивана IV жил с матерью в Угличе, выделенном ему в удел по завещанию отца. Погиб при неясных обстоятельствах, что дало повод самозванцам выступать под его именем.

Стр. 32. Кто бы из польской шляхты за него тогда голос отдал, а ведь он о короне польской думал. – После смерти 7 июля 1572 г. польского короля Сигизмунда II Августа, последнего из династии Ягеллонов, сложилась ситуация, при которой польско-литовский трон мог занять или Иван IV, или его сын Федор.

Стр. 37. … ни против царицы Анастасии… – Анастасия Романовна Захарьина (ум. в 1560), первая жена Ивана IV, дочь Романа Юрьевича Захарьина, одного из предков дома Романовых.

Стр. 38. … старшая княгиня поопасилась… – Имеется в виду Евфросинья, дочь Андрея Федоровича Хованского, мать Владимира Андреевича Старицкого, обвиненного Иваном Грозным в измене. Была пострижена в 1563 г. в монастырь, а после того, как сын был казнен, утоплена (1569).

Стр. 49. … институт патриаршества был установлен царем Федором. – Иов – первый Московский и Всея Руси патриарх с 1589 г.

Стр. 58. … через Михаила Гарабурду… – польского посла в Москве.

Стр. 65. Государь про ход на Иордань толковать начал… – Иордань – прорубь в форме креста и с временной часовней для совершения обряда освящения воды в праздник Богоявления.

Стр. 85. Королеву за себя сватать решил… – Иван Грозный сватался сначала к английской королеве Елизавете I, а когда та ему отказала, к ее племяннице Марии Гастингс.

Стр. 87. Сына деспины – второй жены Ивана Васильевича, великой княгини Софьи Фоминичны, из византийских царевен, никто признавать не хотел… Ведь уже был на царство венчан… внук великокняжеский – Дмитрий Иванович. – Великий князь московский Иван III Васильевич вступил в 1472 г. во второй брак с Зоей (Софьей) Палеолог, дочерью Фомы Палеолога, брата последнего византийского императора Константина XI. Сын деспины – великий князь московский Василий III (1479–1533) Иванович уморил голодом венчанного на великое княжение в 1498 г. внука Ивана III Дмитрия Ивановича (умер в 1509 г.).

Стр. 98. Софья Витовтовна… Невестка великого князя Дмитрия Ивановича Донского. – Василий I (1371–1425), великий князь московский, сын Дмитрия Донского, в 1390 г. женился на дочери великого князя литовского Витовта. Ее сын Василий II Темный (1415–1462) был ослеплен (1446) во время борьбы за власть.

Стр. 115. Бояре про сына его толкуют – князя Федора Ивановича. – Федора Ивановича Мстиславского (? – 1622), боярина и воеводу, который трижды отказывался занять русский престол (1598,1606,1610). Глава Семибоярщины в 1610 г.

Стр. 128. Исаак Масса(1587–1635) – голландский купец, живший в Москве в начале XVII в., встречался с Борисом Годуновым, Лжедмитрием I. Автор труда «Краткое известие о Московии в начале XVII в.».

Стр. 129. Рудольф II(1552–1612) – император Священной Римской империи в 1576–1612 гг., австрийский эрцгерцог.

Стр. 198. Густав Ирикович– так на русский манер называли принца Густава, сына шведского короля Эрика XIV.

Стр. 205. Яков Маржерет– так в России называли французского капитана Жана Маржере (? – после 1618), выполнявшего деликатные поручения. Служил у Бориса Годунова, Лжедмитрия I, Лжедмитрия II. Написал воспоминания «Записки очевидца Смутного времени».

Стр. 206. Два года… бескоролевье длилось. – В период «бескоролевья» (1572–1573) после пресечения династии Ягеллонов шляхта добилась не только права участия в выборах короля, но и победы французского принца Генриха Валуа (король в 1573–1574).

Край– Речь Посполитая.

Пясты– первая династия польских королей; правили в XI–XIV вв. « Пакта Конвента» – лат. pacta conventa– букв.: соглашение, акт. С 1573 по 1764 г. каждый вновь избранный король Речи Посполитой давал обязательства защищать интересы магнатов и шляхты.

« Генриховы артикулы» – специальные условия, принятые Генрихом Валуа, подтверждавшие принцип выборности короля и окончательно сформировавшие государственное устройство Речи Посполитой как «шляхетской республики».

Стр. 208. Новое бескоролевье у нас началось. – Период с 1574 до выборов в 1576 г. польским королем Стефана Батория (1533–1586).

Стр. 282. Афанасий Власьев. По нынешнему чину – думный дьяк. – Власьев Афанасий Иванович (155? – ум. после 1609) – думный дьяк, дипломат, в 1601–1605 гг. руководил Посольским приказом. Присягнул Лжедмитрию I и стал его секретарем и казначеем.

Стр. 410. Кто там воевать против Шуйского в Стародубе Северском начал?.. Шаховской князь. – Летом 1607 г. в Стародубе появился Лжедмитрий II. Князь Григорий Петрович Шаховской (? – после 1612) примкнул к восстанию Болотникова, с 1608 г. стал советником Лжедмитрия II.

Стр. 442. Тушинский вор– Лжедмитрий II, самозванец, выдававший себя за русского царя Дмитрия Ивановича, спасшегося во время бунта 17 мая 1606 г. В 1608–1609 гг., засев в с. Тушино под Москвой, пытался захватить столицу. Бежал в Калугу, был там убит (1610).

Стр. 445. Михаил Васильевич Скопин-Шуйский (1586–1610) – князь, боярин, русский полководец. Участник подавления восстания И. И. Болотникова. В 1610 г. во главе русско-шведской армии освободил Москву от осады тушинцев.

Стр. 498. Вон Мишку Скопина супруга дядьки родного в родственном доме отравила. – Михаил Васильевич Скопин-Шуйский (см. выше) умер внезапно, в расцвете сил: молва утверждает, что его отравила жена Дмитрия Шуйского, брата царя, дочь Малюты Скуратова Екатерина.