Текст книги "Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси"

Автор книги: Нина Молева

С боярами, кого ни возьми, не легче. Обо всем до хрипоты спорить готовы. Всему противны. А патриарх им вторит.

Некрещеная, мол, невеста. Не нашей веры. Так и венчать нашим обычаем нельзя. Спросил: что ж раньше молчали? Что ж раньше условий не ставили? Вскинулись: никто тебе, царь Дмитрий, в думе Боярской согласия на невесту такую не давал. Забыл, государь?. Не нужна на нашей земле такая!

И Софью Фоминичну вспомнил. И – куда там – Софью Витовтовну, великую княгиню, невестку святой памяти князя Дмитрия Донского в пример приводил. Спасибо, Пимен обо всем загодя подумал, и Фоминична под крестом католицким в Москву въехать собиралась, так ведь потом обошлось. Все святыни кремлевские, все соборы нынешние ее тщанием выстроены. И сын Фоминичны, великий князь Василий Иоаннович, вторым браком на Глинской женился, разве нет?

Патриарх в спор: православной княжна была. Православной? А Пимен подсказывает: отец не один раз конфессию менял. Без меня знают, а на своем стоят насмерть. Христианками все княгини были – это верно. Христианками! А в конфессиях разобраться можно.

До такой хрипоты дошли – голосов не слышно. Шепот один змеиный раздается.

До последнего дошло: что ж, поезд польский обратно ворочать? А если не уедут? Ландскнехтов да шляхты не меньше двух тысяч. Что если не пожелает в обратный путь пускаться, тогда как? Согласия искать надо – не ссоры.

На крыльцо вышел поостыть, Афанасий на ухо шепчет: государь, коли что, вели красносельцев позвать. Они тебя первыми выкликать в Кремле стали, они и здесь с бобрами расправятся. Всех по сторонам разметать смогут. Прикажи только.

Приказать! А с мятежом как справиться? В Москве – давно уж понял – искры хватит, чтобы все синь-порохом разгорелося. Голодный народ. Неурожаями да голодом вконец замученный. Пимен правильно сказал, чтоб трудом праведным для какого-никакого благополучия дойти, годы понадобятся. Не может человек столько ждать, потому и вспыхивает, за дубину чуть что хватается.

Сами бояре на гульбище вышли. За царем. Разобрались, кончать как-никак надо. Но опять за свое: крестить невесту. Хоть силком да крестить в нашу веру. Спасибо боярину Шуйскому – придумал. Для начала венчать невесту на царство при всем честном народе, а там двери соборные на запор да и обвенчать молодых.

Бояре поначалу зашумели: для чего, мол, такое. А вот, говорит, с ключарем потолковали. Ежели дать молодым причаститься во время венчания, по нашему православному обычаю, невеста и сама не поймет, что в православие перейдет, а всем в соборе понятно будет. Даже попы порастерялись: ловко! Куда как хитро ключарь придумал. Но свою ложку дегтю добавили – больно их венчание Марины достало. Не было такого на Руси! Не было! Чтобы бабу на царство венчать!

И снова боярин Шуйский напомнил: а как же царицу Арину в ектиньях поминать стали? Как она по постриге указы царские подписывать стала? Еще кто-то прибавил: когда хотел Иван IV с племянницей Елизаветы Английской венчаться, о переходе в православие и разговоров не шло. Про Катажину Ягеллонку вспомнили – тоже нужна она была великому царю без споров о вере. Только на том и поутихли.

– Едут! Едут! – Кто в чем был из домов повыскакивал. Кто посинел, с ранья приезжих дожидаясь. На день памяти Бориса и Глеба, кажется, вся Москва на улицы высыпала. Солнышко по-летнему пригрело – как-никак второе мая. Ручьи по улицам расплескались. На площадях, перекрестках лужи – хоть на лодках греби.

Бабы и девки на всем пути впритык к частоколам теснятся – там на краюшке посуше да и чуток повыше, повиднее. Только бы все толком разглядеть, обо всем доведаться.

Петухи окрест не путем разорались. На заборы взлетают, куры кудахчут. Где дымком потянет, где навозом. От собачьего лая голосу человечьего не слыхать.

Думали москвичи на свадебный поезд посмотреть. Ан все по-иному вышло. Первой в город вступила пехота. С ружьями. В новехоньких кафтанах. Шапки меховые еще на головах. У иных рукавицы за поясами.

За пехотой всадники. Несколько сотен. С ног до головы в железо закованные. В руках мечи, копья. Гусары на лихих конях…

Народ перешептываться стал: «Больно на праздник не похоже. Будто недруг город взял». Мало ли такого перевидать на своем веку успел.

За каретой невесты шляхтичи на конях. Неровно едут. Друг на друга наезжают. Кругом них конных слуг толпы, разодетые все. Нарядны. Будто не из далекого пути.

В карете оконца завешаны плотно – складочка не дрогнется. Есть ли кто, нет ли, не разберешь. За каретой царской обоз – повозок видимо-невидимо. Для всех дворы приготовлены. Ворота отвором стоят.

Разгружаться начали – мальчишки подглядели. Скарба домашнего немного: где сундучок, где пара узлов. Главное, гайдуки начали ружья таскать. Охапками. Как на ружейном дворе. К чему бы?

Те, кто в Кремль побежал, много выгадали. Невестина карета в монастырь кремлевский Вознесенский въехала. К кельям царицы-иноки. Великая инока сама на крыльцо вышла. На посох обеими руками оперлась. Застыла. Две послушницы под локотки поддерживают.

Невесту из кареты вынесли. Махонькая такая. Росточком что твой подросток. Юбки пышные подхватила и на лесенку словно взлетела. К руке великой старицы склонилась. Все заметили: в ноги кланяться не стала. Царица руку протянула. Потом щека к щеке приложилась. Говорила ли что, от ворот не видно. У обеих – что у свекрови, что у невестки – губы будто замерзли. Не шевелятся. Так вдвоем и в палаты пошли. Одно народ понял: не обрадовались. Где там! Обряд совершили, а уж радость – она и у простых людей в редкость.

Через час царь Дмитрий на двор к матери пожаловал. Верхом – где мог, в карету ни за что не садился. Соскочил, поводья конюшему бросил и ступенька за ступенькой на крыльцо подниматься стал. Каблуки у сапог, его обычаем, высокие-превысокие. Шапка меховая в пол его роста. То ли задумался. То ли от езды задохнулся – пережидал. Наверху ни с того, ни с сего оборотился. На ворота распахнутые глянул, рукой махнул – хлопцы тут же створки кинулись затворять. Мало того – засов заложили. Словно на ночь. Народ сразу расходиться начал. Гнева царского никто ждать не захотел. Видно, свадьба серьезная была. Без веселья.

– Рад тебя видеть здоровой, ясновельможная паненка. Как доехать изволила? Не притомилась ли?

У Марины глаза раскрылись. Паненка? Это она-то? Когда весь двор ее давно королевским величеством величает. Может, нарочно царь Димитр так говорит? Изменился. Сильно изменился. Не то постарел. Не то другим, незнакомым стал.

– Почему паненка, государь? Разве венчание в Кракове не дало мне права на королевский титул?

– Царский, хотела ты сказать, ясновельможная паненка. Для царского венчаться в кремлевском соборе надо. И, думаю, откладывать обряда не стоит. Лишь бы портные успели тебе платье царицы сделать.

– Ты хочешь, царь Димитр, одеть меня в русское платье? Которое не носит никто в Европе? Но какая в этом нужда?

– Так будет приятней твоим подданным. Будущим твоим подданным, ясновельможная паненка.

– Но я привезла с собой подвенечный наряд, которому бы позавидовала сама Елизавета Английская. Мастера трудились над ним почти целый месяц.

– У тебя будет случай его надеть на какое-нибудь придворное торжество. Для венчания же возможно только русское платье.

– Мне не хотелось бы спорить, но…

– И не спорь. Здесь достаточно своих правил, которые государи православные обязаны выполнять.

– Но я не собираюсь менять своей веры! И мы никогда не говорили об этом.

– Значит, говорим сейчас, и этого вполне достаточно. Ты можешь хранить свою веру в душе, но исполнять все православные обряды.

– Это грех, и мой духовник никогда…

– Думаю, твой духовник желает тебе добра, а не позорной обратной дороги в Самбор. Можно получить у него отпущение любого греха, тем более для такой великой цели, как царский престол.

– Но я должна была бы получить заранее разрешение папского престола на такое обманное причащение.

– И ты бы не получила его. Я сам связывался, по просьбе твоего отца с Ватиканом и получил категорический отказ. Зато отцы иезуиты сказали другое.

– Я так и знала, что все кончится иезуитами!

– А разве не иезуит твой духовник? Или ты не знала об этом? Посоветуйся с ним. А еще лучше доверься здравому смыслу и своему будущему супругу. Нам предстоит с тобой делить не только ложе, но и престол.

– Ты прав, царь. Но ложе ты уже делил тут не со мной.

– Я не разрешаю говорить со мной на эти темы, ясновельможная паненка. Здесь мое государство, я государь, и я один буду определять, о чем мне слушать или не слушать.

– Я не узнаю тебя, царь…

– Ты и не можешь узнать царя, ясновельможная паненка, потому что никогда его и не знала.

– Значит, ты носил маску.

– Маску? Мне не нравится это выражение. Я вынужден был применяться к тем условиям, где судьба вынудила меня жить. Теперь я у себя дома, и ты можешь познакомиться со своим супругом.

– Ты сказал о венчании, царь. Мне понадобится несколько дней или скорее неделя, чтобы привести свои платья в порядок и соответствовать своему новому положению. Я хочу ослепить твоих подданных.

– Это почти невозможно сделать. У московитов несметные богатства, которые они любят показывать в своих нарядах. Что же касается кроя, вряд ли они сумеют его оценить. Но как бы то ни было, венчание состоится послезавтра.

– Послезавтра. Четвертого мая… Но это на редкость неудачный день.

– Почему же?

– День памяти мученицы Пелагии Тарсийской. Он всегда считался дурной приметой для невесты. Вспомни, царь, Житие. Родная мать выдала Пелагию императору Диоклетиану на утеху, но Пелагия отвергла его ласки и за то была брошена в огненную печь.

– Не могу пожаловаться на свою память. Помнится, Пелагия сама, по доброй воле, вошла в печь, где ее тело расплавилось, как миро, изливая благоухание. Разве это такой плохой конец? Впрочем, к несчастью, может оказаться и более поздний день, если мои переговоры с попами окажутся неудачными.

– Ясновельможный отец мой имеет такое неотложное дело, что не мог с ним подождать до окончания моего туалета? Что за необычайные события могли произойти за несколько ночных часов, что мы не виделись?

– У меня нет времени, ваше величество, на долгие объяснения. Да, обстоятельства очень серьезны. Завтра ты будешь венчаться с царем.

– И короноваться московской короной.

– Тем более. Ты должна, моя дочь, сразу же сказать царю, своему супругу, о деньгах.

– Каких деньгах?

– Сколько раз я говорил тебе – о деньгах для ландскнехтов и рыцарей. С ними необходимо в такой торжественный день расплатиться. Ты не захотела поднимать этого разговора сразу по приезде в Москву. Понимаю, радость свидания с будущим супругом…

– Мои чувства – это только мои чувства. Но я не понимаю, причем здесь деньги? Все, что было необходимо для наемников, тебе привезли еще в Самбор. Разве нет? И сумма была огромной.

– Огромной она может показаться только женщине.

– Ее не хватило на всех рыцарей? Они потребовали большего жалованья?

– Не совсем так. Мне пришлось выплатить им лишь часть жалованья.

– Что значит – пришлось? Так хотел Димитр? Вы договорились?

– Я всегда считал, что наемники лучше служат, имея перед собой расплату, а не получив все деньги вперед.

– И отец привез остальные деньги сюда? Так в чем же дело?

– Я не привез никаких денег. Их у меня нет.

– Где же они? Отца обманули? Ограбили? Что я должна сказать царю? И почему я, а не сам отец?

– У меня были долги.

– Отец успел их сделать в Москве? Но это невероятно! О какой сумме отец говорит?

– Каких-нибудь восемь – десять тысяч злотых.

– Что?! Такой долг здесь, когда мы находимся в Москве всего несколько дней?

– Это польские долги. Не расплатившись, я не смог бы тронуться в путь и сопровождать мою дочь, будущую царицу Московскую, с должной пышностью и почтением.

– Пусть отец оставит Московскую царицу! Значит, деньги остались в Польше, и отец ехал с пустыми карманами?

– Именно так. Но сразу после венчания, в соборе последует всеобщий пир, на котором я должен расплатиться с жолнежами-солдатами, иначе… Иначе – не знаю, что они могут затеять. Их начальники твердят, что терпение солдат на пределе.

– И ты говоришь об этом только сегодня? На что отец рассчитывал? Отец сам видит, Димитр стал царем, и с ним еще надо научиться говорить. Наша встреча оказалась далеко не такой сердечной, как можно было предполагать. Эта русская царевна…

– Пусть дочь моя оставит пустую ревность. Речь идет о деле. Ты хотела стать королевой – ты ею становишься. Так пусть дочь моя подумает, как не омрачать торжества.

– Сразу после коронования просить о деньгах… А если Димитр откажет? В первой же просьбе откажет?

– Не посмеет!

– Почему?

– Хотя бы потому, что побоится солдатского бунта. Ему не нужны никакие столкновения на московских улицах. К тому же Марина уже будет царицей – лишить сана ее не сможет никто!

– Никто? Ты не видел великой иноки, матери царя Димитра? Собственный супруг отверг ее, и если бы не кончина даря Грозного, она уступила бы свое место племяннице английской королевы.

– Тебе рано говорить о подобных страхах. Сейчас моя дочь окружена своей гвардией, которой никто не противостоит в Москве.

– Я не желаю начинать своей царской жизни с таких дрязг. Единственный выход – ростовщики. Надеюсь, они есть в Москве и, должно быть, пребогатые. Все говорят, что нигде не видели в Европе такого великолепного торга.

– Почему моя дочь говорит о ростовщиках?

– Надо найти способ тайно пригласить их ко мне.

– Какое обеспечение ты можешь им предложить? Сокровища из царской Оружейной палаты? Но ты еще не имеешь к ним доступа.

– Зато я имею доступ к моим свадебным подаркам. Я заложу часть из них, и когда царь узнает, для какой цели его супруга это сделала, он вынужден будет их выкупить.

– Свадебные подарки?

– Почему отец переспрашивает? Отец не знает этих великолепных подарков, которым дивился весь королевский двор? Таких жемчугов и бриллиантов не доводилось видеть даже польскому королю.

– Но откуда они у тебя возьмутся?

– Как откуда? Они должны быть в моем скарбце, который везут рядом со мной.

– Ты так думала? Но на самом деле они остались в Кракове.

– Ты осмелился их оставить? Ты не взял мои сокровища?

– Именно потому, что это подлинные сокровища. Они послужили залогом для всех князей, которые помогали собирать твой свадебный поход. Не могла же ты предполагать, что все делалось ради осуществления твоей мечты!

– Но это же наши родственники!

– И что же?

– И, значит, я сумею сама позаботиться о них.

– Когда? В этом все дело – когда? Они все посчитали московский поход слишком рискованным. Разве ты не обратила внимания, что никто, слышишь, никто не пожелал принять в нем личного участия. А король и вовсе пожелал остаться в стороне – он не помог нам ни единым злотым, тем более золотым дублоном. Его милостивое согласие на наш поход! Дорого ли оно стоит?

– Значит, мы поменялись ролями. В Вишневце и Самборе был нищий Димитр и богатая невеста, а теперь…

– Не обманывай себя, ваше величество, богатой невестой мою младшую дочь никто бы не назвал.

– Разве приданое Ядзи было таким небольшим? Оно в свое время вполне устроило воеводу Вишневецкого.

– Моя дочь правильно сказала, в свое время. Но времена меняются. Сегодня мне не удалось бы найти и четверти того приданого, которое унесла с собой Ядвига к Вишневецким. Мне было бы затруднительно отделить даже земли, не говоря о рухляди.

– Отец хочет сказать, у его младшей дочери не было иного выхода, как стать Московской царицей и черпать деньги из русской казны.

– А разве это не лучше постоянных хлопот о сокращении расходов, которыми день за днем занимается вельможная пани Вишневецкая. Вот ей и впрямь не на что рассчитывать, а Марина…

– Довольно! Я найду случай поговорить с царем.

С утра в Столовой избе дворца обручил молодых протопоп Федор. В Грановитой палате князь Шуйский встретил чету короткой речью и торжественно отвел в Успенский собор. Еще торжественней патриарх короновал в соборе Марину, совершив перед тем обряд миропомазания.

И все бы обошлось благополучно, если бы не упрямство новобрачной: отказалась молодая царица принять причастие, как договорились о том в Боярской думе. Сначала согласилась, на людях отступилась. Польская свита ликовала. Послы обдумывали реляции: значит, все-таки будет царица Марина добиваться утверждения католичества. Значит, станет ограничивать православную церковь!

Все видели: растерялся Дмитрий. Не знал, что приказать. К супруге и вовсе обращаться не стал. Может быть, понимал: бесполезно. Нашлись дружественные Дмитрию бояре.

Не успел патриарх завершить коронацию, всех иноземцев едва не вытолкали за двери храма. Оставили одних придворных дам невесты: нельзя было одну царицу оставить. Венчание состоялось полностью по православному обряду. Вместе с благословением царская чета приняла от патриарха вино и просфору – причастилась. Для присутствовавших было достаточно: царица приняла православную веру…

Дмитрию оставалось удивляться. Марина не стала спорить. Не подумала сопротивляться. Вероотступничество? А как же тогда многочисленные родственники в родных краях, так легко переходившие из конфессии в конфессию? Только близкие могли понять, чего стоило для панны млодой быть в соборе в традиционном русском платье, к тому же таком невыносимо тяжелом при ее хрупком телосложении.

Выдержала! В какую-то минуту сама себе подивилась: увидела свой облик в непривычной одежде. Чем не византийская императрица! Принцессу Зою Палеолог можно было понять. Но принцесса Зоя, раз надев русское платье, его больше не сняла – стала великой княгиней Московской Софьей Фоминичной. Марина сбросила с себя непривычную одежду: слишком долго мечтала во всем превзойти западных королев.

И не выполнила другого обычного для московских Правительниц условия – не вышла к ожидавшему ее у крыльца народу. Больше того – потребовала, чтобы толпу заставили замолчать и разогнали. Ее куда больше занимало пиршество, начинавшееся в дворцовых покоях. Шестнадцать лет сказали свое неопытное и роковое слово.

Она еще могла понравиться москвичам. Занять воображение, заранее дружелюбное и сочувственное: они-то знали буйные пиры, молодого царя, знали и историю царевны Ксеньи. Москва не терпела и не жалела Бориса Годунова, но ведь горькая сиротинушка дочь не могла быть за него в ответе. Через считанные дни разойдется по Москве «Плач» обездоленной царевны:

 
Сплачется мала птичка, белая перепелка:
Охти мне, молодой, горевати!
Сплачется на Москве царевна:
Охти мне, молодой, горевати!
Что едет к Москве изменник,
Ино Гришка Отрепьев расстрига,
Что хочет меня полонити,
А полонив меня, хочет постричи,
Чернеческий сан наложити!
Да хочет теремы ломати,
Меня хочет, царевну, поимати,
А на Устюжну на Железную отослати,
Меня хочет, царевну, постричи,
А в решетчатый ад засадити.
Ино охти мне горевати:
Как мне в темную келью вступати?!
 

Часть третья
И вся земля Русская

Дмитрий вознамерился по совершению своей свадьбы выступить со всем войском в поход на крымских татар, для чего всю зиму посылали великое множество амуниции, припасов и провианту в Елец, город на татарской границе; и все это свозили туда, чтобы сопровождать войско, так что к весне запасли много муки, пороху, свинцу, сала и всяких других вещей на триста тысяч человек, и было велено все сберегать до его (Дмитрия) прибытия; затем он отправил посла в Крым объявить хану, что он должен возвратить московскому царю все подати, которые Московское государство прежде принуждено было уплатить хану, а не то он обреет хана и весь его народ наголо, как мех, который он ему посылает и который был начисто обрит, совсем наголо; но гонец, отправленный с этим посланием, не возвратился.

Исаак Масса. «Краткое известие о Московии в начале XVII в.»

Теперь надлежит нам сказать несколько слов о его жизни и домашних делах…

Он повелел выстроить над большою кремлевскою стеною великолепные палаты, откуда мог видеть всю Москву, ибо они воздвигнуты были на высокой горе, под которой протекала река Москва, и повелел выстроить два здания, одно подле другого, под углом, одно для будущей царицы, а другое для него самого.

Внутри этих палат он повелел поставить весьма дорогие балдахины, выложенные золотом, а стены увесить дорогою парчою и рытым бархатом, где гвозди, крюки, цепи и дверные петли покрыть толстым слоем позолоты; и повелел внутри искусно выложить печи различными великолепными украшениями, все окна обить отличным кармазиновым (алым) сукном; повелел построить также великолепные бани и прекрасные башни; сверх того он повелел построить еще и конюшню, рядом со своими палатами, хотя уже была одна большая конюшня при большом дворце; он повелел также в описанном выше дворце устроить множество потаенных дверей и ходов, из чего можно видеть, что он в том следовал примеру тиранов и во всякое время имел заботу об этом.

Исаак Масса. «Краткое известие о Московии в начале XVII в.»

За трапезами у него было весело… Он отменил многие нескладные московитские обычаи и церемонии за столом, также и то, что царь беспрестанно должен был осенять себя крестом и его должны были опрыскивать святой водой и т. д., а это сразу же поразило верных своим обычаям московитов и послужило причиной больших подозрений и сомнений относительно их нового царя… Он не отдыхал после обеда, как это делали прежние цари и как это вообще принято у русских, а отправлялся гулять по Кремлю… так что его личные слуги часто не знали, где он, и подолгу искали его в Кремле, пока не найдут, чего тоже не бывало с прежними царями…

Когда он отправлялся на богомолье, он обычно никогда не ехал в карете, а скакал верхом… Он любил охоту, прогулки и состязания. Однажды под Тайнинским, в открытом поле, он отважился один пойти на огромного медведя.

Конрад Буссов. «Московская хроника 1584–1613 годов»

– Топот… Крики… Прислуга вся куда-то запропастилась. Что там? Боже мой, кто вы? Как посмели войти в опочивальню царицы?

– Нет времени представляться, государыня. Идемте, как можно скорей идемте. Я хочу попытаться вас спасти.

– Я снова хочу знать, кто вы? От чего меня надо спасать?

– Я человек бояр Шуйских. Во дворце бунт.

– Боже! Когда же…

– Потом, все потом, государыня. Пожалуйте в эту дверь.

– Но там мыленка.

– Все верно. Но из мыленки есть другой выход, через который прислуга носит воду и дрова. Так мы можем незаметно пройти на рабочий двор. У вас в руках плащ, государыня? Накиньте его и закутайтесь в него поплотнее. Не надо обращать на себя внимание.

– Куда мы идем?

– В один из боярских домов, где мы сможем обеспечить вам безопасность. Как только мы переступим его порог, вы можете больше не тревожиться за свою жизнь.

– А мой супруг? Он уже будет там?

– Вашего супруга нет больше в живых, государыня. Он убит толпой. И Петр Басманов тоже. Вы знаете, что с народом справиться невозможно.

– Где… где это случилось?

– Убийца прокрался в спальню государя. Впрочем, теперь уже можно сказать правду. Он не был никаким государем – царица-инока первой сказала, что он не имеет ничего общего с ее истинным сыном.

– Но я виделась с царицей-инокой.

– То, что она говорила раньше, было вызвано опасением за собственную жизнь. Это так понятно: старая женщина…

– Вы говорите – в спальне? И это случилось сейчас, в утренние часы?

– Почему вас интересует время, государыня?

– Только потому, что к этому часу государь не мог вернуться из своей поездки. Последние два дня его не было во дворце.

– Как не было? И куда он мог ездить?

– Я не интересовалась подробностями. Но он точно знал, что в эту ночь из-за опасения перед заговорщиками, о которых ему докладывали, не останется ни в своей опочивальне, ни вообще во дворце. Заговорщики могли ошибиться. Я должна увидеть тело. Должна немедленно!

– Это совершенно невозможно, государыня. Его вид способен потрясти даже самого опытного воина.

– Боже!

– Люди теряют образ и подобие Божие при виде крови и превращаются в ненасытных диких зверей. Вам лучше избавить себя от подобного зрелища. К тому же сейчас, я думаю, царица-инока уже опознала Самозванца.

– Вы сказали: Самозванца?

– К сожалению для вас, именно так, государыня. После слов родной матери оспаривать нечего.

– Если только…

– Что – если только?

– Если это не ее способ второй раз спасти единственного сына.

– Но вот мы и пришли. По счастью, вы не пережили скорбного известия так, как все предполагали. Вы оказались мужественной женщиной, способной стойко переносить любые испытания.

– Почему я должна делиться с вами – то ли врагом, то ли другом, то ли просто расчетливым человеком своими мыслями и чувствами. Вы ничем не заслужили моей откровенности. Жизнь покажет – может быть, и благодарности. Вы слишком быстро и вовремя оказались на месте…

– Я лишь выполнял поручение боярина Василия Ивановича Шуйского. Он сам сказал, что венчанная на царство русская царица не может быть отдана на позорище толпе.

– Хочу вам напомнить, так называемого Самозванца вы также торжественно венчали на царство. Кем бы он ни был, он получил благословение патриарха, Боярской думы, Земского собора и святынь. Вас не интересовала правда – вас интересовала только власть!

Также повелел он разыскивать по всей стране самых лучших и злых собак, и почти каждое воскресенье он тешился с ними на заднем дворцовом дворе, куда привозили в клетках множество медведей, и он выпускал их на собак; также приказывал он некоторым знатнейшим дворянам, которые по большей части были отличными охотниками, выходить на медведей с рогатиною, и некоторые проявляли поистине геройскую отвагу… он и сам пожелал выйти на злобных медведей, но по неотступным просьбам вельмож отложил свое намерение.

Также часто выезжал он из Москвы охотиться в поле, куда по его повелению выпускали медведей, волков и лисиц, и он преследовал их с великою отвагою… Поистине он был лихой наездник, как бы ни была дика лошадь, он укрощал ее своими руками, чему все дивились, хотя там все хорошие наездники, ибо они с детства до самой смерти ездят верхом…

Он также был искусным правителем, и все установленные им законы в государстве были безупречны и хороши, и он сам нередко наставлял чиновников.

Исаак Масса. «Краткое известие о Московии в начале XVII в.»

…Из Польши в Москву и через Польшу в Москву наехало много богатых купцов с различным узорочьем и драгоценностями, чтобы продать их царю к свадьбе, и главнейшие из них были:

Поляк Невесский, родовитый дворянин, присланный госпожею Анною в Москву с драгоценным узорочьем, чтобы продать его, и эта госпожа Анна была сестрой короля (Зигмунта III) польского, имевшая у себя узорочья на 200 000 талеров.

Вольский, родственник королевского маршала, привезший дорогие шитые обои и шатры, которые он продал за 100 000 талеров.

Еще Николай Полуцкий со множеством других.

Амвросий Челари из Милана с товаром на 60 000 флоринов.

Двое слуг Филиппа Гольбейна из Аугсбурга с товаром на 30 000 флоринов.

Андреас Натан из Аугсбурга с узорочьем на 300 000 флоринов.

Николай Демист из Руслембурга, также привезший много товара.

Сверх того было весьма много других польских купцов и евреев, привезших великое множество товаров, и все это добро было у них куплено по дорогой цене.

Исаак Масса. «Краткое известие о Московии в начале XVII в.»

– Отворите, отворите скореича! Да что вы сгинули там все, что ли!

– Господи, помилуй! И к нам, в святую обитель, уже ломятся! Неужто и до нас черед дошел?

– Долго орать-то? Проснетеся там, аль ворота ломать!

– Вот-вот, конец наш и подошел. Лютый. Неминучий. Недаром так на царском дворе шумели. У Патриаршьего двора гоношились. Ктой-то там? Добрый человек, неможно так, ведь, чай не в кабак – в святую обитель ломишься. Чернички у нас здесь, одни чернички. Ступай, милый, прочь, греха на душу не бери.

– А ну зови сюда настоятельницу, аль сестру-казначею, коли сама, старая курица, ослепла.

– Ой, батюшки, никак боярин. Семен Федорович, ты ли будешь?

– Разглядела, наконец. Да быстрее, говорю, быстрее!

– Сейчас, батюшка, сейчас. Засовы мы все задвинули, щеколды заложили – враз и не справишься. Вот, наконец, пожалуй, пожалуй, боярин!

– Где государыня? Где царица-инока?

– На молитве, батюшка, стоит! Где ж ей в час такой тревожный еще быть? О государе печалуется – второй день не заглядывал, без материнского-то благословения…

– Братец, Семен Федорович, случилось что? Сердце зашлось.

– Нету больше государя нашего Дмитрия Ивановича, сестра. Слышь, Марья Федоровна, нету!

– О чем ты, Сеня?

– Убили! Как дикого зверя на охоте, на клочки растерзали! Места живого не оставили, ироды треклятые. Как есть месиво одно от человека осталося!

– Что ты, что ты, Сеня, что несешь! Как убили? Дмитрия? Государя Дмитрия Иовановича? Боже милосердный и всемогущий, что же это? Снова, снова…

– Девки, помогите царицу в покой снести – обомлела, злосчастная, как есть обомлела, вона глаза-то закатилися.

– Нет, нет, могу я, могу, слышать должна все – что было, как!

– Все, сестра, расскажу, ничего не потаю. Только поначалу дай иное слово сказать. Придут к тебе. Сей ли час, позже ли, а непременно придут. Звать будут, чтобы пошла ты к нему, глянула на него…

– Нет! Нет! Не пускай их, Сеня, нипочем не пускай. Оклематься мне надо. Человек же я. Силушки моей нету…

– Вот о том и речь, как придут, должна ты их принять, а к телу идти наотрез откажись. Незачем, скажи.

– Как так незачем? Не пойму что-то.

– Мол, не твой это сын.

– Немой? Да я ж сама…

– Признала его. Так и говори, сестра, со страху. Со страху признала. А как же не со страху, когда покойная царица Марья Григорьевна пытала тебя, глаза чуть огнем живым не выжгла. Нешто не натерпелась ты, сестра, страху, что здесь, в Кремле, что в монастыре своем. Кто с тебя за то спросит? Патриарх и тот разрешит.

– Не смогу я так, Сеня. С силами маленько соберусь, непременно сама пойду. Проститься. Слово последнее сказать…

– С кем проститься?

– С кем?

– То-то и оно. Не ночевал последние две ночи государь в своей спальне. Неведомо где пребывал. Две ночи, слышь, сестра?

– И у меня два дня не был.

– Ну, вот – сама видишь. А порешили-то его в опочивальне.

– Возвернулся, что ли, в недобрый час, болезный?

– Никто его в глаза с утра не видал.

– Так ты думаешь, Сеня, как тогда, в Угличе…

– Ничего не думаю. И тебе не присоветую. Откажись наотрез от государя, да и весь сказ. Тебе, государыня, жить, а тому, кто на улице вон лежит, уже все едино. И жить-то тебе надо в Москве остаться – не в глухомань северную, снеговую, людьми заброшенную ворочаться. Не дразни разбойников, сестра, ни Боже мой, не дразни. Сама знаешь, прольется кровь, учуют люди запах ее – не остановятся. Все на своем пути колоть да крушить станут.