Текст книги "Военные приключения. Выпуск 3"

Автор книги: Николай Стариков

Соавторы: Алексей Шишов,Юрий Лубченков,Юрий Маслов,Виктор Пшеничников,Валерий Федосеев,Виктор Геманов,Оксана Могила
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

– Вы на него через Швецова вышли?

– Да.

– Ну и чем он вам показался?

– Крайников посещает школу верховой езды. На первый взгляд странного в этом ничего нет, но… Вместе с ним скачут: Барбара Крегер – сотрудница посольства ФРГ, Джон Смайлз – работник дипломатического корпуса США, Фрэнк Корн – представитель австрийской фирмы «Арго». Крайников и Корн знакомы. И, видимо, давно. Часто беседуют.

– Ну, и что в этом криминального? – помолчав, спросил Красин.

– Надо бы проверить.

– Проверим. Дальше.

– По службе Крайникову несколько раз предлагали повышение, но он отказывался, ссылаясь на плохое здоровье… Но здоровье у него отменное: в парилке по два-три часа торчит. И плавает прекрасно.

Скоков полез в карман за спичками – у него погасла сигарета, и Красин, воспользовавшись паузой, сказал:

– Сейчас многие плавают – это хороший тренинг.

Скоков выпустил колечко дыма, пропустил сквозь него второе и, когда они оба где-то под потолком растаяли, сказал:

– Виктор Андреевич, я так же, как и ты, прекрасно понимаю, что если мы будем подозревать каждого, кто знаком или имеет какое-либо отношение к Швецову, то дело нам это не закрыть, как говорится, до второго пришествия, но… Третьего дня случилось неожиданное – у Стеблева угнали машину.

– Директора универмага?

– Именно. Нашли ее всего в двух километрах от города на опушке леса… Стекла разбиты, резина проколота, кузов искорежен до неузнаваемости – кто-то очень здорово поработал ломом или заводной ручкой.

– И что вы на сей раз думаете?

– Шантаж, вымогательство, прямая угроза.

– Швецов не мог?

– Швецов в это время находился в Москве.

– Тогда кто же?

– Об этом знает только Стеблев. Но никогда не признается – боится!

«Похоже, что это рэкет, – подумал Красин. – А чего эти рэкетиры могли от него требовать? Проценты с наворованного? Но ребята из ОБХСС самым тщательным образом проверили бухгалтерию Стеблева и ничего подозрительного не обнаружили».

– Вы всерьез думаете, что Крайников имеет какое-либо отношение ко всей этой истории?

– Чтобы ответить на твой вопрос утвердительно, нужно иметь на руках факты. Фактов у меня нет, но… Я начисто отрицаю случайность встречи Швецова и Крайникова. Что их связывает? Дружба? Отпадает: слишком велика разница а возрасте. Швецову – двадцать семь, Крайникову – сорок девять. И интересы у них соответственно разные. Швецов – человек общительный, большой любитель выпить, Крайников – затворник и, кроме кефира, ничего не употребляет, так что… В общем, я думаю, что только Крайников мог вычислить Стеблева и узнать про его левые заработки. Большие заработки, – подчеркнул Скоков и, помолчав, добавил: – Поэтому, мне кажется, мы нарвались на мафию. Рэкет – это ее почерк.

Красин пришел в милицию после армии. И не по зову сердца, как пишут обычно в таких случаях (он хотел стать журналистом), а по причине чисто материальной: отца не было – погиб в автомобильной катастрофе, мать работала приемщицей в химчистке, еле-еле сводила концы с концами, поэтому надеяться можно было только на себя, на свой собственный заработок.

Красин поступил на вечернее отделение факультета журналистики в МГУ, а вот устроиться на работу в редакцию не смог. Везде говорили одно и то же: «Поработай годик-другой внештатно, тогда посмотрим…» Отчаявшись, Красин пришел в милицию. Там взяли – с кадрами было туго – но с оговоркой: «Переходи на юридический». И Красин после некоторого колебания перевелся. Решал: журналистикой займусь на досуге.

Уже через год Красин поразился несоответствию того, что видел, и того, о чем читал в учебниках и слышал на лекциях. На занятиях ему объясняли, что «в СССР ликвидирована профессиональная преступность», а на службе… На территории отделения милиции, в котором служил Красин, находился автомобильный магазин, и то, что происходило вокруг него, удивляло и настораживало. Красин стал присматриваться, анализировать и вскоре понял, что налицо – организованная преступность. Одни «кидали» машину, выступая в роли покупателей, другие страховали их действия, третьи нейтрализовали возмущение потерпевшего. И всем этим процессом кто-то руководил – четко, уверенно, грамотно. Красин докладывал начальству, что все, что они делают, – полумеры, что надо не обезвреживать отдельных лиц, как правило «шестерок», а внедряться в мафию, выходить на Главного, собирать против него улики, факты и только тогда… Но над ним смеялись, спрашивали, скаля зубы: «Красин, ты когда-нибудь видел «вора в законе»?» А начальник уголовного розыска на полном серьезе предложил своим сотрудникам скинуться на туристическую путевку в Италию – «Красин съездит и расскажет нам потом, как выглядят эти самые мафиози».

Устав от насмешек и подзатыльников, Красин однажды подошел к заместителю начальника Научно-исследовательского института МВД Бурову, который читал у них курс лекций по уголовному праву, и выложил все, что беспокоило и мучило. «Я больше не могу так работать, – сказал он в конце беседы. – Или кто-то должен понять меня, или… я уйду из органов». – «Я тебя понимаю, – сказал Буров. – Тебе этого достаточно? Молчишь? Тогда слушай… Времена меняются, крепко меняются, и я верю, что мы скоро свернем шею всем этим разномастным бюрократам и чиновникам, которые дальше своего стола ни черта не видят, а если и видят, то ничего не предпринимают – так спокойнее! И ты верь, тебе двадцать пять, тебе сам бог велел верить!»

С того памятного разговора прошло десять лет. Многое изменилось за эти годы. И сама жизнь, и люди, которые впервые получили возможность говорить то, что думают, но даже сейчас, когда все газеты и журналы резали правду-матку, слово «мафия» было не в чести, выглядело чужеродным и диким, и многие работники управления внутренних дел, особенно старшего поколения, шарахались от него, как шарахаются от человека, зараженного проказой.

Скоков был, так сказать, работником старшего поколения, поэтому Красин, несмотря на его заслуги и большой опыт, относился к нему несколько предвзято, считая, что полковник давным-давно отстал от жизни. «Он привык ловить бандитов, которые орудуют по ночам, словно волки, а мафиози живут открыто, но их надо вычислить, подловить, припереть к стенке неопровержимыми фактами. По зубам ли ему это? Ведь здесь алгеброй не обойдешься, здесь высшая математика требуется». Так думал Красин о своем коллеге. И вдруг – «мафия»… Это непроизвольно и неожиданно вырвавшееся из уст полковника словечко заставило его расхохотаться, зычно, раскатисто.

– Простите, Семен Тимофеевич, я думал…

– Знаю, что ты думал, – снисходительно ответил Скоков. – Ты думал, что я только стрелять и догонять умею, а я и думать еще умею, я, может быть, первый догадался, что блатной мир по Дарвину развивается…

– По Дарвину?! Это как?

– Видоизменяется, меняет окраску, привычки, хватку в соответствии с окружающей средой. Приспосабливается.

– Я рад, что мы с вами одинаково мыслим, – сказал Красин. – И прошу: не сердитесь, извините, что держал вас на расстоянии, поверьте, причины на то были… Одних гонят, других повышают, третьи, воспользовавшись ситуацией, в хвост пристраиваются, в общем, все мы немножко замкнулись, отгородились друг от друга небольшими, но крепенькими заборчиками…

– Ладно, мы с тобой не красны девицы, – смутился Скоков. – Давай конкретно.

Красин посмотрел на полковника долгим, изучающим взглядом и подумал, как сложно и порой трудно взять всю ответственность на себя. Если дело закончится успешно… К успеху привыкли, этим никого не удивишь, а вот в случае неудачи… В случае неудачи все шишки посыпятся на него. И хлопот тогда не оберешься.

– Первое, что необходимо выяснить, это каким образом Стеблев прикарманивает деньги.

– Родин уже этим занимается.

«Оперативно, – подумал Красин. – Даже со мной не посоветовался. Впрочем, ничего удивительного. Недоверие рождает ответное недоверие. Скоков небось давно раскусил меня, но в амбицию не полез, дождался момента и ткнул меня носом в собственное… дерьмо. Ну что ж, спасибо за урок».

– А какие именно магазины курирует Крайников, выяснили?

– Мужская и женская одежда.

– А теперь выясните, в каких отношениях он с директорами этих магазинов и что они из себя представляют?

– Климов побежал. Он страсть как любит по магазинам бегать.

Красин некоторое время сидел в глубокой задумчивости, поглаживая ладонью щеку. Затем придвинул в себе телефон.

– Нина, генерал у себя?.. Соедини, пожалуйста.

– А зачем ты к нему рвешься? – высказал недоумение Скоков.

– Получить очередной нагоняй.

– А ты не горюй. На то и начальство, чтобы подгонять. Я, например, всю жизнь чувствую, как хлыст надо мной гуляет, а имею… одни благодарности. – Скоков постучал костяшками пальцев по дереву и, улыбнувшись, философски заключил: – В нашем деле главное – юмор и терпение.

– Они обедают. Смогут принять лишь через полчаса, – сказал Красин, положив трубку. Затем скрестил на груди руки и спросил: – И долго мне еще терпеть, уважаемый Семен Тимофеевич?

– Если хочешь ускорить развязку, прими предложение Родина. Случай – великая вещь. Славный мушкетер д’Артаньян говорил, что на голове у случая растет одна-единственная прядь волос, за которую его можно схватить. Вот за эту прядь я бы на твоем месте и ухватился.

– Очень велика вероятность, что его раскроют.

– Не думаю. Как можно заподозрить человека, который случайно оказался братом жениха? Нет, для внедрения такая комбинация слишком сложна. В нее даже сам дьявол не поверит. Опасность не в этом. Крайникова, как, впрочем, и всякого другого, оказавшегося на его месте, без всякого сомнения заинтересуют родственники – кто такие, чем занимаются? Так вот, Родин свою профессию скрывать не должен. Да, работаю в милиции, эксперт-криминалист, профиль – судебная баллистика.

– Заманчиво. – Красин ребром ладони резко ударил по карандашу, и тот, свалившись, пропеллером завертелся на месте. – Очень заманчиво!

VII

В воскресенье Алена решила позаниматься – приближался коллоквиум по языкознанию, Но, как сказал великий Чехов, человек велик в замыслах, но не в их исполнениях. До обеда Алена проболтала с Евгением Евгеньевичем, утверждая, что журналист – это прежде всего талант и что, только обладая этим даром божьим, человек может интересно писать и с успехом работать в печати. Евгений Евгеньевич не соглашался.

– Журналистом может быть любой образованный человек, – говорил он, легко выбрасывая слова и без труда плетя из них сложные предложения. – Вот писатель – это другое дело, здесь необходим талант. Писатель – это, во-первых, художник, во-вторых, мыслитель, философ и, в-третьих, критик. А журналист…

– Нет, – горячилась Алена. – Проблемная статья, хороший фельетон, очерк – под силу только талантливому человеку, думающему, имеющему свой взгляд на вещи, тому, кого волнует то, о чем он пишет. Там важен ход, сюжетное построение, надо правильно решить поставленную перед тобой задачу. И наконец, вы не можете отрицать факта, что большинство писателей начинали свой творческий путь именно с работы в газете. Даже ваш любимый Хемингуэй.

Спорили они долго, резко, и это в конце концов надоело Евгению Евгеньевичу. Он махнул рукой, сказал, что говорят они, кажется, об одном и том же, только на разных языках, и ушел к себе в кабинет.

После обеда позвонил Слава.

– Алена, – сказал он, – бассейн на сегодня откладывается.

– Почему?

– Хоккей. СССР – Канада. Могу пригласить.

– А это интересно?

– Когда играет Ларионов – всегда интересно.

– Ладно, пойдем на Ларионова. Ты зайдешь за мной?

– Обязательно.

У Славы оказались свободные билеты, и Алена, помня о недавнем споре с дядей, рискнула его пригласить на матч. Евгений Евгеньевич неожиданно согласился.

– Скоро ты меня и камни заставишь переваривать, – пошутил он.

– Вегетарианцы в наш век обречены на вымирание.

– Вы, Слава, такого же мнения?

Слава пожал плечами.

– Лично меня парниковые огурцы не устраивают.

– Людвиг Фейербах сказал: «Человек есть то, что он ест». С этой точки зрения духовная пища, которую вы каждый день потребляете, представляется мне малокалорийной. – Евгений Евгеньевич остановился напротив Славы и щелкнул подтяжкой. – Или, может, я ошибаюсь?

Слава, смешно наморщив лоб, молча переваривал вопрос. Спорт под таким углом зрения он не рассматривал.

– Я могу ответить только за себя.

Евгений Евгеньевич кивнул, соглашаясь.

– И хоккей люблю, и он в какой-то мере для меня творчество. Поле – это шахматная доска, это чертеж машины, которая вот-вот должна прийти в действие.

– Хорошо, – сказал Евгений Евгеньевич. – Но вы ведь учитесь, мечтаете стать журналистом. Так кто вы? Журналист или хоккеист? Совмещать несовместимое трудно, почти невозможно.

– А я пытаюсь, – скромно сказал Слава. – Ведь драма спорта в том, что рано или поздно с ним приходится расставаться, как летчику со штурвалом, как балерине со сценой, и надо найти достойный заменитель, найти смысл в другом, а я хочу продолжить борьбу за шайбу даже тогда, когда настанет время смотреть на нее с трибуны. Спортивный обозреватель…

– Вам повезло, – улыбнулся Евгений Евгеньевич. – У вас четкое представление о своих возможностях и их претворениях в жизнь.

– Основная задача – обезопасить свои ворота.

– А может быть, забить гол?

– Важно и то и другое, – невозмутимо ответил Слава. – Главное, чтобы разница забитых и пропущенных мячей выражалась положительной цифрой.

Алена торжествовала. Дядя был разбит наголову, а самое гениальное – она доказала, что умеет выбирать себе друзей и в няньках не нуждается.

Позвонил Швецов, долго мусолил слова и наконец сказал, что было бы неплохо, если бы они встретились – есть разговор.

– Ну что ж, – хмыкнул Евгений Евгеньевич. – Если желаешь проветриться, милости прошу… Как ты относишься к хоккею?

– Положительно.

– В таком случае мы за тобой заедем.

– Я буду ждать вас у подъезда.

Евгений Евгеньевич положил трубку и пошел одеваться. Но на его пути решительно возник Слава.

– Евгений Евгеньевич, вы звонили моим родителям и…

– Да, мы договорились встретиться.

– Так вот, пока суть да дело, я решил вас с братом познакомить.

Евгений Евгеньевич задумался, насторожился, как волк, почувствовавший инородный запах. Сразу же противно заныло сердце. Он закурил, глубоко затянулся и с мрачной усмешкой, скривившей губы, вспомнил, как много лет назад пришел к врачу и пожаловался на регулярно повторяющиеся боли в сердце. Ему сделали кардиограмму, прощупали, простукали и сказали, что он… абсолютно здоров. И прописали валерьянку. Но валерьянка не помогла. И не могла помочь, ибо страх, закравшийся в душу, перестал быть чувством, он превратился в какой-то живой орган, который, ни на секунду не замирая, жил в нем, как сердце, легкие, печень. Даже во сне он не давал ему покоя, и это было особенно ужасно, потому что во сне Евгений Евгеньевич был перед ним совершенно беспомощен.

Особенно остро схватывало сердце, когда Евгений Евгеньевич видел перед собой незнакомого человека. «А вдруг оттуда?» – мелькала мысль. Чтобы оградить себя от столь острых ощущении, Евгений Евгеньевич резко сузил круг знакомств, перестал посещать кафе, рестораны, в гостях держался в тени, а рот открывал только в том случае, когда уже неудобно было не отвечать. Но пока ты жив, дверь в мир захлопнуть невозможно. В нее беспрестанно кто-то звонит: сослуживцы, родственники, знакомые и малознакомые люди. Приходилось открывать. Евгений Евгеньевич открывал, но каждый раз, когда раздавался очередной звонок, вздрагивал и чувствовал в сердце тупую, ноющую боль.

Евгений Евгеньевич прошел на кухню, где у него была аптечка, принял таблетку седуксена (на валерьянку у него уже выработалась аллергия), повязал галстук, надел пиджак, плащ и, немного успокоившись, сказал:

– Я не против, но мотивы… Он у вас что, глава семьи?

– Он у них самый нравственный, – язвительно заметила Алена. – И он так же, как и вы, против нашего… бракосочетания. Можно, говорит, подождать и до окончания института.

– Ну что ж, буду рад познакомиться со своим единомышленником.

Евгений Евгеньевич вел машину по всем правилам уличного движения – скорость не превышал, а при появлении светофора тормозить начинал чуть ли не за добрую сотню метров. «Береженого бог бережет», – говорил он своим нетерпеливым пассажирам. Но внешне выглядел молодцевато и за баранку держался с небрежностью бывалого шофера.

Швецов стоял около газетного киоска и от нетерпения отбивал ногой такт.

– Я уж подумал, что ваша «Антилопа» рассыпалась на самостоятельные части и люди в белых халатах вшивают вам чужие сердца, – сказал он, усаживаясь в машину. – Здравствуйте!

Евгений Евгеньевич улыбнулся.

– А ты бы мог жить с чужим сердцем?

– Только с сердцем д’Артаньяна.

– Твой любимый герой?

– А вам это трудно представить? – Швецов повернулся к Алене. – Ты сегодня какая-то особенная, так и светишься… Клад, что ли, нашла?

– Жениха, – проворчал Евгений Евгеньевич.

Швецов перевел взгляд на Славу.

– Поздравляю, – сказал он, а про себя подумал: «Лихо тебе, парень, придется. С таким тестем сполна хлебнешь».

Родин сидел на лавочке у подъезда и читал газету. Вернее, делал вид, что читает, а на самом деле приводил в порядок мысли, пытаясь систематизировать то, что ему а Климову удалось узнать о Крайникове – его образе жизни, привычках, склонностях, и, исходя из этого, выработать линию поведения в общении с этим далеко не ординарным человеком. «Крайников для нас – темная лошадка, – сказал Красин, провожая Родина на задание (проводы, естественно, были относительные. Родин по-прежнему должен был ходить на работу, систематизировать полученный материал, но от своих прямых обязанностей сыщика он все-таки был отстранен). – Прижать его трудно. Ни одного вещественного доказательства. В чем мы его можем обвинить? В том, что он знаком с Корном? В том, что он изредка получал от него посылки с тряпьем? Да он и отрицать этого не будет. Да, скажет, знаком и посылки получал, а разве это возбраняется? Так что, Александр Григорьевич, ищи…» – «Найдем, – сказал Родин. – Даже змея след оставляет». – «Есть твари страшнее змей. Каракурт! Знаешь, что это такое?» – «Черный паук». – «Что черный – твоя правда, а сущность его такова: самка после брачной ночи сжирает самца». – «Не приведи господь!» – «То-то и оно. Так что ищи, копай, постарайся понять, где, когда, при каких обстоятельствах он впервые преступил закон? Где и когда сложилась ситуация, в которой он почувствовал себя как рыба в воде?»

У обочины дороги, мягко затормозив, остановилась «Волга». Родин сложил газету, встал. Из машины ему навстречу вышел Крайников, представился, усадил гостя на заднее сиденье, вежливо бросив при этом: «В тесноте, да не в обиде», и спросил:

– Вы тоже хоккеем увлекаетесь?

– Нет, – ответил Родин, почувствовав некоторый сарказм в вопросе. – Это мой брат с ума сходит. А я – от скуки холостяцкой жизни.

– Играешь? – спросил Швецов Славу.

– За дубль «Спартака».

– Молодец! – Швецов поймал недоумевающий взгляд Евгения Евгеньевича и зло отчеканил: – В наше время любая профессия в почете.

– Поэтому ты выбрал цирк?

Швецов покрутил головой, словно он был в тугом воротничке и этот воротничок невыносимо резал ему шею.

– Если откровенно, то надоели мне эти фляги до чертовой матери! Как скоморох! А главное – это сейчас никого не интересует. Зритель ждет не дождется, когда твой номер закончится. Ему барда, битла с гитарой подавай, экстрасенса, что-нибудь такое?.. – Он покрутил в воздухе рукой. – Чтобы нервы щекотало.

– Тебе не хватает устойчивости, – сказал Евгений Евгеньевич.

Швецов вопросительно взглянул на него.

– Бальзак считал, что мужчина – источник движения, а женщина – устойчивости…

– Так то Бальзак! Гений!

– Первый рая вижу артиста, который недоволен своей профессией, – сказал Родин. – Они ведь сродни детским врачам – те искрение любят свою работу.

Ему никто не ответил. Алена задумалась о выборе профессии, Слава – о том, как сыграет в предстоящем матче Ларионов, а Швецов угрюмо молчал, уткнувшись в воротник плаща.

На стадионе Родин сел рядом со Швецовым. Он интуитивно чувствовал, что танцевать придется от этого парня, и старался закрепить знакомство.

Матч начался вяло. Игра преимущественно шла в центре поля, и издали казалось, что игроки ткут какой-то замысловатый, пока еще никому не понятный узор. Правда, было несколько опасных прорывов, но они как внезапно вспыхивали, так внезапно и гасли – защита работала четко.

В перерыве Родин пригласил Швецова выпить пива. Тот нехотя согласился. За ними увязался Славка. Вокруг буфета бушевала толпа жаждущих. Слава нырнул в самый водоворот и через минуту предстал перед изумленным братом с бутылками и бутербродами.

– Порядок! – сказал он весело.

Швецов одобрительно взглянул на Славу и принялся разливать по бумажным стаканчикам пиво.

– Я пас, – сказал Слава. – Пиво – напиток мастеров.

– Совсем не пьешь? – спросил Швецов.

– Только молоко.

– Полезное воздержание. – Швецов залпом осушил свой стаканчик и наполнил его снова. – Часто оно оборачивается страстью.

Вторая половина игры протекала бурно. Команды взорвались. На трибунах поднялся невообразимый гвалт, замелькали наспех скроенные транспаранты, призывающие к победе. Первыми в атаку бросились канадцы и дважды добились успеха. Казалось, игра сделана. Канадцы успокоились и попытались перевести игру в спокойное русло. Но не тут-то было. Шайбу передали Ларионову, но он, заметив сзади своего игрока, пропустил ее. Бросок! Трибуны радостно взревели. Шайба врезалась в сетку. Комбинация была красивой и эффектной. Швецов непроизвольно ткнул в бок Родина.

– Видел! Вот это класс! Пас без паса. Золотая голова!

Славка восторженно выл и орал что-то нечленораздельное. Алена хлопала в ладоши. Невозмутимое спокойствие хранил только Евгений Евгеньевич, искренне стараясь вникнуть в смысл происходящего и понять, что привело людей в такое неистовство.

Матч закончился со счетом 3:2 в пользу сборной СССР.

– Впечатляющее зрелище, – сказал Евгений Евгеньевич, когда усаживались в машину, осмотрелся и, не заметив ни племянницы, ни Славы, спросил:

– А куда молодежь исчезла?

– Они не вернутся, – ответил Родин. – Ушли знакомиться со знаменитостями.

В перерыве Родин попросил брата, чтобы после матча он испарился. И желательно с Аленой. Слава вытаращил глаза и сказал, что не понимает, как может испариться человек без монеты в кармане. Пришлось откупиться.

– Вот как! – сказал Евгений Евгеньевич. – Ну бог с ними. – И он осторожно тронул машину с места.

– Хоккей есть хоккей, но сегодня нас, по-моему, интересует совершенно другой вопрос – проблема быта молодой семьи, – сказал Родин, пытаясь направить беседу в нужное ему русло.

– Да, – кивнул Крайников. – Как у вас со временем?

– Свободен.

– Может, заедем ко мне? У меня там коньячок остался…

– Не возражаю.

Вечер прошел как нельзя лучше. Евгений Евгеньевич расчувствовался, размяк, вспоминая молодость, былые увлечения, сетуя, что молодежь нынче не та… Швецов смешил анекдотами в чуть не до колик довел обоих рассказом о том, какой необыкновенный скандал он закатил своей бедной маме, узнав от бабки, что та во время беременности чуть было не решилась сделать аборт. Родин больше слушал, вставлял остроумные замечания, вспоминал забавные случаи из собственной практики. В общем, все остались довольны, обменялись адресами, телефонами, обещали не пропадать.

Ночь стояла лунная, безветренная, и Швецов, выйдя из квартиры на улицу, с удовольствием глубоко вздохнул и предложил прогуляться. Родин согласился. Они дошли до Арбатской площади. В кинотеатре «Художественный» шел новый фильм, рассказывающий о подвиге советского разведчика в послевоенные годы.

– Смотрел? – спросил Швецов.

– Вчера, – ответил Родин, с благодарностью вспомнив брата, который чуть не силком затащил его на эту остросюжетную, но далекую от совершенства картину.

– Разведчики – все-таки загадка природы, – сказал Швецов. – Для психолога-исследователя – сущий клад.

– Интересные люди, – согласился Родин.

Но Швецов, словно не слыша его, продолжал развивать свою мысль.

– Недавно по телевидению выступал Анохин, летчик-испытатель, в на дилетантские вопросики типа «Страшно – не страшно?» в одном из ответов вскользь бросил: «У меня нет нервов». Мне кажется, что это не рисовка. Это признание человека, которого не удовлетворяет простой испытательный полет, ему нужно что-то такое, чтоб нервы щекотало, вернее, то, что от них осталось. Тогда он будет ощущать жизнь на сто процентов. Тогда он живет. То же самое, я думаю, испытывает профессиональный разведчик. Жизнь дома, вне работы ему кажется пресной, он должен все время идти по острию бритвы, быть на грани.

– Это утомляет, – заметил Родин, – В последних донесениях Зорге писал, что он и его люди настолько взвинчены и раздражены, что он удивляется, как они еще не провалились.

– Я этого не отрицаю. Но в конце концов эта напряженность, жизнь на пределе становится нормой их психики.

Из подземного перехода неожиданно вынырнули, как впоследствии выразился Швецов, две длинноствольные девицы. Выглядели они впечатляюще. У одной – подбит глаз, у второй – почти до самого бедра разорвана юбка.

– Мальчики, закурить не будет? – спросила первая, причем таким тоном, будто они были знакомы сто лет.

Швецов угостил их сигаретами, и они, кивнув в знак благодарности юными головками, поплыли дальше.

– Крепко девкам досталось, – посочувствовал Родин.

– Пусть бога молят, что ноги унесли, – усмехнулся Швецов. – На прошлой неделе у «Праги» двоих так отделали, что пришлось «скорую» вызывать.

– За что?

– Здесь, на Арбате, работают центровые, это их район, а эти две кикиморы – залетные, по всей вероятности, с трех вокзалов, вот им на орехи и досталось…

– Волчьи законы! – непроизвольно вырвалось у Родина.

Швецов сплюнул и продолжил прерванную мысль.

– Так вот, – сказал он. – Разведчик… Ему можно все. Его принцип: цель оправдывает средства. Мораль сей басни…

– Мораль такова, – перебил Родин. – Человек из любой грязи может выйти чистым.

– Наш?

– Любой. Если он – Человек. С большой буквы.

– Ладно, – махнул Швецов. – Это частный вопрос. Давай копнем шире – в рамках нации. Психология фашизма до сих пор но выяснена. Я, например, уверен, что на Нюрнбергском процессе многие нацисты действительно не понимали, в чем их обвиняют. Их норма морали…

– Подожди, – остановил его Родин. – Здесь ты совсем перегнул. Многие вояки на Западе обвиняли нас в том, что мы воюем не по правилам… Они имели в виду партизанское движение. А топтать сапогами детей, проводить на военнопленных, как на подопытных кроликах, чудовищные по своей жестокости эксперименты, замораживать людей, живьем закапывать – это по правилам, это достойно солдата и офицера? Ты говоришь, что они не понимали, за что их судят. Прекрасно понимали, потому и травились, боясь, что им отомстят их же оружием.

– Да, я малость ошибся, – вздохнул Швецов. – Тут что-то не так.

– Не так, – сказал Родин. – А с чего это ты в такие дебри полез?

Швецов указательным пальцем потер переносицу, шутливо заметил:

– А вот вчера задумался: всегда ли убийца испытывает угрызения совести?

«Тебя мучает, что ты их не испытываешь!» – чуть не вырвалось у Родина, но он сдержался и, пряча улыбку в уголках рта, покрутил головой.

– Не знаю, не убивал. – И тут же подумал: «Что это, наглость или святая простота? Впрочем, и то и другое – прекрасна я ширма. Но как естествен. Разве можно подумать, что перед тобой убийца?»

– Может быть, есть люди, предрасположенные к таким делам? Как ты думаешь?

– Может быть, в есть.

– Интересен мир, – значительно и медленно проговорил Швецов. – В лесу – козы, волки, ужи, медведи, лягушки, а в городах – двуногие, мыслящие, но как их взаимоотношения схожи со взаимоотношениями лесной нечисти! Да и сами… Один ужом ползает, второй, как сова, по ночам промышляет, а некоторые… хуже гадюк… Каракурт! – добавил он с неожиданной злостью.

Родин вздрогнул и, чтобы по выдать себя, опустил глаза. Его поразило, как два столь разнящихся между собой человека – Красин и Швецов – не сговариваясь, одним и тем же словом, так метко и ядовито охарактеризовали Крайникова. Что Швецов имел в виду Евгения Евгеньевича, Родин не сомневался, но на всякий случай с самым беспечным видом спросил:

– Евгений Евгеньевич… Почему он столь категорично настроен против замужества своей племянницы?

– Что ты сказал?

Родин понял, что Швецов, занятый своими мыслями, не слышал вопроса, что имя Крайникова подействовало на него, как свист хлыста на цирковую лошадь.

– Почему Евгений Евгеньевич не желает, чтобы его племянница вышла замуж?

– А черт его знает, – процедил сквозь зубы Швецов. – Между прочим, какое он произвел на тебя впечатление?

– Эффектный мужчина.

– Это внешне.

– Умный человек, приятный в общении, эрудит… Удивляюсь, как он при своих знаниях и любви к своей профессии занимает столь незаметную должность.

– На командные должности у нас чаще всего дураков выдвигают, – придержав шаг, сказал Швецов. – Меньше опасности для начальства – не сожрут.

«Что верно, то верно, – подумал Родин. – По иерархической лестнице у нас шагают в затылок. Обгонишь – моментально ножку подставят».

– Женат он не был?

– Не знаю. А вот любовница есть. Некая Анна Григорьевна Цветова. Я ее однажды в Доме кино встретил. После сеанса в ресторан пригласил. Думал, откажется – уж больно экстравагантная, неприступная… Но согласилась. И накочегарилась так, что я ее с трудом в тачку загрузил.

– Интересная женщина?

– Магнит. Ей лет сорок шесть-сорок семь, но она любой телке десять очков вперед, даст. Я бы сам за ней приударил, но… Она умеет держать на дистанции.

– Редкое качество, – заметил Родин.

– Редкое, – согласился Швецов, помолчал и, вздохнув, подвел итог своим раздумьям: – Жаль, что пьет. Но, видимо, не без причины. Боль какая-то в ней сидит и, по-моему, боль эту причинил ей Крайников.

– Почему так думаешь?

– Так мне кажется. – Швецов неожиданно остановился и глянул на окна верхних этажей. Два из них горели. – Кажется, меня ждут.

– Ты женат? – спросил Родин.

– В церкви венчались, – отшутился Швецов.

– Удачно?

– Об этом только бог знает. – Швецов задумался, и на его физиономии проступило простодушно-дурашливое выражение. – Спокойной ночи, Саша. Звони. Буду рад. – И, пожав Родину руку, он скрылся в подъезде.

Дома, вспоминая этот вечер, разбирая его по косточкам, – не допустил ли в чем просчет или ошибку, – Родин изумлялся откровенности Евгения Евгеньевича и непосредственности Швецова. Так могли себя вести милейшие и честнейшие люди, биографии которых без сучка и задоринки. «Артисты!» – крутил головой Родин. Швецова, видимо, в этом перевоплощении здорово поддерживали спиртные напитки – помогали на время забыться, богатое воображение и природные артистические способности. Он все время кого-нибудь играл. А вот Евгений Евгеньевич… Неужели он действительно ни в чем не виноват и его участие во всей этой истории – только роковая случайность? Или, наоборот, – матерый преступник, который прошел длительное оседание и вживание в роль. Но где и когда он преступил закон, откуда начался его опасный, извилистый путь? Ни трещинки, ни выемки – не за что зацепиться. Единственное, что бросало тень на этого безукоризненного человека, это знакомство с Корном и Швецовым.