Текст книги "Военные приключения. Выпуск 3"

Автор книги: Николай Стариков

Соавторы: Алексей Шишов,Юрий Лубченков,Юрий Маслов,Виктор Пшеничников,Валерий Федосеев,Виктор Геманов,Оксана Могила
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

– Сержант Чечеткина, как вы сюда попали?

– Следом шла, – жалобно и все-таки с вызовом ответила она. – Сперва за камешками ховалась, а потом в строй стала.

– Кто был замыкающим?

Смущенно, будто провинившийся школьник, поднялся Левон.

– Почему не доложил?

– А он не мог, товарищ старший лейтенант, – вместо парня бойко ответила Нюся. – Я сказала, что все равно не вернусь. А с ним, если предаст, слова больше никогда не скажу.

Была в этом ответе такая несвойственная Нюсе самоуверенность женская, что я едва подавил улыбку, сказал сухо:

– По возвращении доложите командиру полка. Оба… пять суток гауптвахты.

– Вместе? – под тихие смешки съехидничал Федулов.

– Не с тобою же, ехидина костлявая! – отрезала Нюся.

– Откуда ты знаешь… костлявая… – обиделся Федулов.

– Издали видно!

– Ладно, – махнул я рукой, – кончайте перекур. А на «губе» отсидите, как миленькие.

– Так точно, – дуэтом ответили «грешники».

…А там, где вот-вот должно было взойти солнце – небо порозовело. И перед нами был, пусть довольно крутой, но, кажется, без таких вот стенок гребень, который там, дальше, смыкался с другим. А за ним была только густая, бездонная синева предутреннего неба. И, словно на японской акварели, вырисовывалась надо всем, возвышалась гора Безымянная, цель нашего похода.

Сама вершина оказалась плоской и немного пологой, как лужайка, заваленная снегом. Подав руку запыхавшейся Нюсе, я помог взобраться ей на это маленькое плато. И все остальные выбрались, остановились, пораженные грозной красотой Главного Кавказского хребта.

– Товарищ командир, тут совсем как на самолете, – сказал возбужденно Гурам и засмеялся. – Все видно. Я перед войной летал один раз, честное слово.

Вася отошел немного в сторону, неловко задел какую-то пирамидку из камней. Она разлетелась, а к ногам скатилась консервная банка.

– Ребята, что я нашел! Судак в томате!

Банка была пустая, легкая. Вася легко вскрыл ее.

– А ну, дай сюда, дорогой, – сказал Гурам и вытащил из банки листок бумаги, стал читать расплывшийся от сырости текст:

«12 июля 1939 года на эту безымянную вершину поднялась группа студентов Киевского политехнического института в составе мастеров спорта Марчука, Голубева, разрядников Ходько, Павлова, Шульгина. Ура первопроходцам!»

Помолчав, Гурам добавил уверенно:

– За такую гору до войны значок давали «Альпинист СССР».

Федулов тем временем подобрался к самому краю площадки, на которой мы были, и вдруг резко, зло зашипел:

– Ша! А то будет нам и значок, и вечная память.

Немецкие позиции были совсем близко, метров на 300—400 ниже нас. Ясно видны были проталины землянок и блиндажей, над которыми вставали дымки, насыпи камней, где притаились пулеметы. Прихотливо вились тропинки. Одна сползала с гребня вниз – по ней к землянкам двигалась вереница людей, навьюченных мешками, ящиками. Их подгоняли немецкие солдаты с автоматами.

– Гляди, гляди, бабы… И мальчонки… Будто лошадей захомутали, гады, – возмутился Вася.

Внизу раздался выстрел. Одна из фигурок неловко ткнулась в снег, но движение «людского каравана» не прекратилось.

– Эх, достать бы их! – привстал Гурам.

Я предостерегающе погрозил ему кулаком. Стал делать пометки на карте.

– Забегали, затевают, видно, что-то, – сказала Нюся.

– Готовятся, – подтвердил Ашот. – Вниз, к морю, у них одна дорога – через нашу заставу.

– А может быть, они не собираются вниз… пока, – осторожно предположил Федулов.

– Как же, они сюда прибыли ультрафиолетовые лучи принимать, – съязвил Гурам.

– Потише, потише, братцы, – остановил я самых разговорчивых.

И тут мы услышали необычного тембра и силы звук, похожий на сигнал тревоги.

– Гора кричит, – пояснил Ашот, озабоченно вслушиваясь, – буран будет.

Этого нам еще недоставало… Я приказал готовиться к спуску.

– Нельзя вниз идти, командир, – твердо возразил мне Ашот, – не успеем. Ты посмотри на небо, вон туда… Черное небо. Скоро буран сюда придет. Нельзя идти.

– Совсем сдурел, – поежился Федулов.

– Пещеру надо искать или нишу, – настаивал Ашот, – быстро надо искать.

Внизу тоже, видно, почуяв неладное, всполошились, забегали гитлеровцы.

…Карниз, который мы отыскали, был метров на двадцать ниже вершины – узкая кромка, только ноги поставить. Сверху нависал ледяной козырек. Мы полусидели, тесно прижавшись друг к другу и к скале.

– Шевелите пальцами рук, ног, – тихо приказал я. – Не засыпать. Хочешь жить – контролируй себя. Дежурный контролирует всех. Ну, держитесь, прометеи…

– У него, говорят, хоть огонь был, – успел еще пошутить Гурам.

И налетел шквал.

– Эй, хлопцы, шевелите пальцами, не поддавайтесь! – Мне казалось, что кричу, но застывшие губы шептали едва слышно.

…Сквозь кружащую мглу снега вдруг начала проступать сначала неясно, потом все ярче зелень виноградника, искрящаяся быстрая горная речка, домики, прилепившиеся к скалам. Чернобровая женщина с таким знакомым родным лицом, заслоняя глаза от солнца рукою, смотрела куда-то вдаль.

– Мама, – прошептал я, – я живой, мама…

– Знаю, сынок, – отвечала она и вновь смотрела туда, где тоненькая девушка легко несла кувшин с водою.

– Ануш! – Рванулся к ней и уже наяву почувствовал, как что-то треснуло. Это лопнула обледеневшая веревка, страховавшая нас.

Я мгновенно очнулся, подался назад, прижался к камню, тяжело дыша. И увидел, что метель стихла и оставила после себя лишь белую пелену, укутавшую все вокруг.

– Кто живой?

Мне никто не ответил.

От страшного отчаяния, что так, ни за что, погубил людей, от чувства одиночества, не идущего ни в какое сравнение с физической болью, я вдруг закричал зло и отчаянно. Я ругал и войну, и горы, и немцев, и эту ледяную ловушку: «Мне ведь только двадцать пять! Сегодня, именно сегодня, двадцать пятого…»

– Дернул же вас черт, товарищ старший лейтенант, в такой морозище родиться, – прошептал Гурам.

– Обмыть бы это дело, – хрипло поддержал Вася.

– Спирт есть, – раздался тихий голосок Нюси. Она осторожно вынула из санитарной сумки флягу и протянула стоявшему рядом Левону… Шевельнулся, отряхивая снег, Ашот…

Вскоре мы вновь были на вершине, сверкавшей на солнце. Наши движения были неловкими, замедленными. Лица черны от мороза и ветра. Мы молча смотрели на тропу в немецком тылу, где перед бураном было так оживленно. Немцев не видно, а вдоль дорожки лежали окоченевшие, скрюченные фигурки, которые, дотащив до лагеря ящики со снаряжением, так и не успели спуститься вниз.

Я вглядывался в слабо проступающие из-под снега очертания блиндажей. Отсюда они казались такими близкими, доступными. И главное, там нас никто не ждет. Издали доносилось нестройное пение, звук патефона. У них же сегодня рождество. Перепьются, наверное, по поводу праздника. Лучшего случая, чтобы выполнить план-максимум, и не придумаешь. Если спуститься по противоположной от немцев стороне, где надо и выйдем. Конечно, придется до ночи подождать. При свете дня с нашими силами на них не попрешь открыто.

– А что, очень возможный вариант, – вслух сказал я.

Ребята замолкли в ожидании моего решения.

– Будем спускаться, – сказал я, – и так подзадержались малость.

– Склизко, – взглянув на склон, поежился Федулов.

И хотя склон, по которому мы теперь шли вниз, был более пологим, чем тот, нависший над немецкими позициями, ноги скользили, непослушные руки не могли ухватиться за обжигающий камень, глаза слезились. О связке нечего было и думать. Обледеневшая веревка рвалась от небольшого напряжения.

Когда до цели оставалось совсем, немного, случилось несчастье. Рухнул вниз, увлекая за собою камни, Вася-сибиряк. Он лежал, распластавшись, у подошвы горы. Первой добралась до Васи Нюся. Приподняла его окровавленную голову, стала обматывать бинтом.

– Живой он, дышит. – Нюся склонилась над солдатом, шептала ему ласковые, ободряющие слова.

– Я его быстро к нашим доставлю. Нельзя за вами тащить, замерзнет…

Легко сказать, доставлю. Ей, малышке, громадного Васю и с места трудно сдвинуть. Я скользнул взглядом по напряженным лицам, кого выделить Нюсе в помощь? Левона? От него пользы в этом деле немного. Все возьмет на себя. Вначале погорячится, а потом выбьется из сил. Как бы не пришлось Нюсе в конце пути волочь двоих…

– Рядовой Челидзе, вместе с санинструктором доставите раненого.

– Почему я? – возмутился Гурам.

– Не надо, я сама, – в ту же секунду возразила Нюся. – Вас и так мало.

Но приказы командиру менять негоже. Я передал Гураму планшет с картой:

– Доложите Гаевому обстановку. Скажите: пусть ждут нас завтра… с «языком».

Нюся не стала прощаться с Левоном. Лишь издали посмотрела на него долгим взглядом и взялась за край плащ-палатки, на которую уложили раненого.

– Лес шумит, – вдруг ясно, отчетливо в бреду сказал Вася. – Слышь, тайга говорит…

8

В сером небе, где-то вдали, над четким профилем гор, взлетели ракеты. Потом еще… О чем-то переговаривались немецкие посты. Мы лежали, зарывшись в еще не замутненный снег. Уже рассвело, и неподалеку стало заметно темное пятно. Я дал знак Левону и Федулову оставаться на месте, а сам вместе с Ашотом подполз поближе. Вдруг пятно качнулось. Из-за отворившейся двери блиндажа, окутанный клубами пара, вывалился здоровенный немец и саперной лопаткой начал расчищать тропинку, спокойно насвистывая песенку «Розамунда».

До немца было всего несколько шагов, и он все сокращал расстояние. Вот между нами осталась лишь узенькая снежная перемычка. Миг – и на полуслове оборвалась песенка. Дежурный торчал головою в сугробе. Ашот метнулся по снежному коридору, перерезал финкой красный телефонный провод, тянувшийся к другим блиндажам.

В землянку мы ворвались так стремительно, что обитатели не успели подхватиться с нар. Я полоснул автоматной очередью. Ашот быстро и точно работал финкой. Когда дело дошло до последнего, крупного, белобрысого обер-лейтенанта, Ашот бросился на него плашмя. Прижал к камням и стал засовывать в рот тряпку. Я скрутил руки немца веревкой, и мы потащили «языка» по снежному коридору туда, где притаились свои.

– Когти рвать пора отсюда. – Федулов кивнул головой в сторону другого блиндажа, где из проталины вылез дежурный и уставился недоуменно на распахнутую дверь «нашего» блиндажа.

Держа обер-лейтенанта «на поводке», мы заскользили вниз по леднику.

Конечно, наш визит не прошел незамеченным. Там, у блиндажей, послышались выстрелы, команды. Собиралась погоня. А нам пути дальше не было… Впереди зияла широкая расщелина – верная смерть глубиной в несколько десятков метров. Ни обойти, ни перепрыгнуть.

Ребята начали готовить автоматы к бою. Лишь Ашот все время заглядывал в пропасть.

– Прыгать надо, – сказал он вдруг, – там снегу свежего много, мягко.

Немцы приближались.

– Прыгать надо, – повторил Ашот, – я буду первый, попробую. – Он подобрался к самому краю выступа, потом обернулся. – Только не делай из себя камень. Так, – он раскинул руки, – как лист, спокойно лети.

И, вздохнув, шагнул в пропасть.

Мы напряженно смотрели вниз. Вот из белой перины снега вынырнула и закопошилась фигурка. Теперь можно рискнуть и остальным.

Пленный попятился от расщелины, всем своим видом показывая, что прыгать не собирается.

– Вяжи, ко мне его вяжи, – приказал я Левону.

Как обер ни сопротивлялся, мы подтащили его к краю.

– Теперь толкайте, ну, раз, два…

На счет «три» мы оба полетели в бездну, плюхнулись в снежную перину. Конечно, она была не столь мягкой, как казалось. Я и пленный какое-то время барахтались в белой массе, потом вынырнули. И я отвязал от себя обер-лейтенанта. Куда ему теперь деваться…

А наверху происходило вот что.

Левон посмотрел вниз и нерешительно отступил. В глазах его поплыло от высоты, от сверкающего снега, а может быть, и от страха. Обернувшись, он увидел, что немецкие лыжники молча окружают его и Федулова, неторопливо, без выстрела. Федулов неожиданно шагнул им навстречу, подняв руки.

– Федулов, – крикнул Левон, – ты что, Федулов!

Тот повернулся, прошипел яростно:

– Прыгай, салага! – А сам сделал еще шаг по направлению к немцам.

– Федулов, давай вместе! – Левон не хотел, не мог поверить в то, что видел.

– Да шевелись скорее! – нетерпеливо крикнул тот.

– Славик! Не надо в плен, а то я… стрелять буду!

– Ах ты, мамина дочка! Сигай, кому сказали! – заорал Федулов, и только тут Левон заметил зажатую в варежке гранату. Короткое движение – и граната полетела в преследователей. Раздался взрыв, крики немцев. Федулов метнулся назад, сбил Левона своим телом, одновременно с треском автоматных очередей. И оба полетели вниз.

…Мы ползли по узкой расщелине, волоча за собою оглушенного для лучшей транспортировки «языка». Выстрелы гремели позади: прыгать за нами немцы не решились.

Ветер задувал все сильнее, швыряя в лица снежные заряды. Мы уже давно выбрались из трещины, но ничего не видели впереди. Сбились с пути и не знали, куда идем… И как спасение, посланное судьбой, увидели вдруг у подножия горной гряды заброшенную пастушью хижину. Здесь можно было наконец спрятаться от метели, передохнуть.

Мы ввалились в хижину, не подумав, что там может кто-то быть, и чуть не поплатились за свою беспечность. У порога какая-то фигура тигром прыгнула на идущего впереди Ашота, подмяла под себя. Ашот ругнулся, пытаясь вывернуться, я едва не дал очередь из автомата. И вдруг услышал изумленный голос Гурама:

– Нюся, свои!

Увидев Левона, бросилась к нему, обхватила за плечи и, уткнувшись в его шинель, расплакалась.

– Ну что ты, что ты, – смущенно говорил Левон, – это же мы…

– Его нельзя было дальше тащить, – сквозь рыдания говорила Нюся, – он нетранспортабелен. Я так испугалась!

– А это что такое? – Гурам разглядел неподвижного обера, которого мы втянули в хижину.

– «Язык» будет. Говорить будет, – пояснил Ашот.

– А Федулов где?

Мы молчали…

– Нет, Федулова, – наконец выдавил я.

– Они его на лету, – голос Левона звенел слезами, – Федулов меня спасал, а они его – на лету…

Левон считал себя виновным в гибели Федулова и не находил себе места. Мы оставили солдата там, наверху, в ледяной могиле. Наверное, через много лет ледник вынесет его вниз и тогда туристы, не знающие о короткой схватке, разыгравшейся высоко в горах зимой сорок второго года, предадут его останки земле… И у меня не было ни сил, ни времени убедить Левона в том, что судьба Федулова просто одна из бесчисленных трагических военных солдатских судеб. И только Нюся здесь нашла какие-то странные, свои слова:

– Не надо, не надо, миленький, – она еще крепче прижалась к Левону, – не казни себя…

– Лес шумит… слышишь, командир, как тайга шумит? – громко и четко сказал Вася-сибиряк.

Я думал, что он в бреду, но взгляд его, устремленный на меня, был осмыслен:

– Сверни, командир, закурить.

– Что ты, что ты, миленький, – метнулась к раненому Нюся.

– Мне теперь все можно.

Ашот молча вынул кисет, пошарил по карманам:

– Простите, товарищ командир, бумажки бы кусочек.

Я вытащил заветную тетрадку. Чистых листов в ней больше не было. Мгновение я колебался, вчитываясь в написанное, затем вырвал листок. Пока Ашот развязывал кисет, Вася протянул руку, взял страничку.

– Что тут? – спросил.

– Стихи.

– Твои?

– Мои.

– Почитай…

Я помедлил, потом стал читать свои старые довоенные стихи, так странно звучавшие в этой хижине.

– Переведи, – попросил Вася.

Я перевел, хотя и понимал, что в прозаическом подстрочнике от поэзии ровным счетом ничего не остается. И Вася протянул мне страничку:

– Не надо ее на самокрутку.

– Ну что ты, жив буду, новые напишу, – и я решительно разорвал листок.

Вася с удовольствием затянулся крепким табаком Ашота, закрыл глаза и снова стал шептать:

– Деревья шумят… слышь, как тайга шумит?..

Самокрутка выпала из его губ. Рука бессильно откинулась…

9

Мы с Ашотом полулежали, привалившись спинами к стене хижины. Затих, положив голову Нюсе на колени, Левон. Лишь Гурам бодрствовал. Он с автоматом пристроился у входа в хижину, вслушивался в пургу. Сторожил наш покой.

– Слушай, парень, – вдруг по-армянски сказал мне Ашот. – Говорят, большая турецкая армия на нашей границе стоит?

– Говорят, двадцать шесть дивизий.

– Что ж мы здесь сидим? Нужно сказать командованию, сегодня армянин должен защищать свою родину… Как тигры драться будем.

– Ты здесь защищай. Сегодня Армения большая. И Москва – Армения, и Сталинград. На всех фронтах наши парни жизнь за нее отдают.

– Дай тетрадку, – помолчав, решительно сказал Ашот.

– Курить?

– Стихи учить буду.

– Ты?!.

– Сейчас ты один их знаешь, а так, если что, нас двое будет. Хорошие стихи. Они людям нужны… Ты не бойся, у меня память хорошая, – заверил Ашот, усаживаясь рядом со светильником. – Запомню, не перепутаю.

Я смотрел, как медленно двигается, запинаясь, по строкам грубый палец Ашота, как шевелятся его губы. И незаметно для себя забылся, заснул.

Очнулся сразу от громкого Нюсиного голоса:

– Ты, дурак, обезручить хочешь? – говорила она пришедшему в себя «языку», разглядывая подмороженные его руки. Затем налила на тряпицу спирту из фляги, принялась растирать. Обер дернулся, взвыл от боли. – Смотри, какой нежный! Ничего, ничего, потерпишь, потом «данке» скажешь.

Я смотрел на пленного, на его сытую, заросшую русой щетиной физиономию, так похожую на лицо стандартного арийца с обложки трофейного журнала. И тут… в его лице стало проступать что-то давно мне знакомое, забытое, занесенное событиями последних лет… И как на фотобумаге в проявителе, в красноватом, неверном свете коптилки стал возникать альплагерь, довоенный альплагерь в Приэльбрусье… Веселый гладковыбритый, светловолосый парень с пробором-ниточкой в густых белокурых волосах…

– Эрик? – произнес я вслух. – Эрик Вебер?

Нюся смотрела на меня как на сумасшедшего.

– Это Эрик Вебер из Кёльна. Художник, – говорил я Нюсе. – Он два года назад прислал мне к рождеству открытку… Желал хорошего нового года… Счастливого сорок первого…

Я перевел дух и продолжал, теперь уж глядя в лицо «языку». Он, точно он, я не мог ошибиться. Я продолжал говорить на русском языке. Он ведь тогда знал русский язык, не мог забыть так быстро:

– Мы ведь с тобой в Баксане познакомились. Ты стихи читал. Наши песни пел. Добрый, свой парень был…

Но немец процедил, повернув ко мне ненавидящее лицо:

– Эршиссен мих бессер… Унд шнеллер…

– Чего он? – спросила Нюся.

– Лучше, говорит, чтобы расстреляли. И быстрее…

– Скажи ему, что мы не фашисты. Переведи.

– Да знает он русский… Пушкина наизусть шпарил.

– Цум тойфель… Алле зинд швайн…

– Чего он сказал? – любопытствовала Нюся.

– Чертыхается. Все свиньи, говорит.

– Ах ты, жаба, – возмутилась Нюся, – сам ты… вша безрогая.

Этот невероятный, придуманный Нюсей образ, видимо, настолько озадачил Эрика Вебера, что он забыл о своем «незнании» русского языка:

– Фрау еще пожалеет…

– Смотри, еще угрожает! – удивился Ашот. – Да мы тебя…

– Нет, нет, герр солдат, я пошутил… – И куда вдруг улетучилась «арийская» гордость, желание расстаться поскорее с жизнью. – Майн фатер, отец, был рабочий, – обмяк Эрик.

– Ничего себе, шуточки, – проронил Гурам.

– Уф, жуткий холод, – продолжал немец, – русский климат нехорош. Европеец не может себе представить русской зимы.

Конечно, Эрик не мог себе представить, каков наш декабрь. В Баксанском альплагере он был в июле. На Эльбрусе, у «Приюта одиннадцати», подставлял летнему солнцу свой мускулистый торс.

– А чего воевать полезли? – оторвавшись от стихов, спросил Ашот.

– Война – это высшее состояние человека! – с пафосом начал было вещать Эрик, но тут же осекся. – Германия вынуждена бороться за свое будущее. Нам нужна земля. В России слишком много хорошей земли.

– Но ведь на этой земле люди живут, – заметил Ашот спокойно.

– После войны всегда людей бывает меньше, – замялся Эрик, часть можно переселить, часть будет работать. Мы научим…

– Это ты будешь меня учить? – поинтересовалась Нюся.

– О, фрау шутит. Я художник – портрет, пейзаж… У меня фермы нет.

– Вот не повезло мне, – ухмыльнулась Нюся, – надо же, как не повезло, правда, Левочка?

Левон смотрел на немца сухим, горячим взглядом.

– Я убью его, – вдруг приподнялся он. – Гад, гад! Фашист! Из-за тебя Федулов… Он спасал меня… А ты живой…

И тогда Нюся с отчаянной решимостью крепко обняла его, зашептала:

– Что ты, Левочка… Не надо сейчас. Жизнь-то долгая… сквитаетесь…

Я решил прекратить эту бесплодную дискуссию. Ребятам-то сейчас не взвинчивать свои нервы нужно, а хоть немного расслабить. Заснуть. Кто знает, что ожидает нас утром…

Вскоре тихо совсем стало в землянке. Сморила усталость моих товарищей. И Ашот задремал у раскрытой тетрадки. И Гурама я отправил спать, заняв его место у входа в хижину. Немец тоже полулежал, закрыв глаза. То ли – на самом деле дремал, то ли делал вид, что спит, не желая больше со мною ни о чем говорить. Вдруг он открыл совсем не сонные глаза, осторожно пошевелился, стал стягивать с рук зубами повязку.

– Не надо, Эрик, – приказал ему. – Послушай, я все думаю… Ты тогда уж знал? Ну, когда вместе в горы ходили?

– Я солдат. Был приказ изучать Кавказ. Я подчинялся.

– Но ведь ты песни пел, тосты говорил, с девушками нашими танцевал…

– Я солдат. – И добавил высокопарно: – Великая борьба заставляет забыть интеллигентские кодексы чести.

– И тогда не было у тебя чести, значит, и сейчас…

Пленный смотрел на меня холодным, оценивающим взглядом.

– Ты будешь мне помогать, – сказал он, – мы будем вместе уходить.

Я даже сразу не нашелся, что ответить на это наглое предложение.

– Скоро тут будет ад, – продолжал Эрик спокойно, – сначала пушки, много пушек. Потом большая атака. Аллес капут. Тебе я гарантирую жизнь.

– Ты что? Мне? Плен?!

– Не плен, – возразил Эрик. – Просто хочу показать, что я помню старую дружбу. Ты ведь не русский. Ты будешь работать на великую Германию.

– Верно, я армянин, но…

– Армения – страна древней культуры, – перебил меня Эрик. – Русские – свиньи. Они не боятся умирать. Ты цивилизованный человек. Германии нужны образованные люди из местных племен.

– Когда атака?

– Надо спешить, – засмеялся Эрик, обретая уверенность, – завтра утром. Солнце нового дня осветит немецкое знамя на новых вершинах Кавказа.

Я молча потянулся к пистолету.

– Да, да, – закивал Эрик, – ты прав, свидетелей не надо.

– Ах ты, мразь! – задохнулся я ненавистью, схватил его за грудки. – Ах ты!..

Немец освободил руки, умелым, профессиональным ударом оглушил меня и ужом скользнул к выходу. Не знаю, откуда взялись силы, я намертво вцепился в Эрика. Так мы оба и вывалились наружу, в снег. Это была борьба обессиленного от голода и холода человека со здоровым и сильным противником. Странно замедленная, но от этого не менее жестокая…

Когда Гурам с автоматом выскочил из хижины, все было кончено. Я медленно поднялся. На душе было скверно. Прежде, когда стрелял из окопа, я не видел врага в лицо, не знал его. Он был просто враг, фашист, пришедший с огнем и мечом на мою землю. А с этим человеком я когда-то сидел за общим столом, пил вино. Вместе свежевал барашка и поворачивал над угольями шампуры с шашлыком. Он был у меня в горах. Значит, был мой гость! Стал мой враг. В моем доме…

Товарищам я сказал:

– Завтра они наступают. Сначала будет артналет, потом атака. – Я глянул на часы. – Уже сегодня.

Они молчали. Тогда я спросил:

– Среди вас есть коммунисты?

Ашот сделал шаг вперед:

– Я… с двадцать второго года…

– Все мы здесь коммунисты, – сказала Нюся и встала рядом с ним.

Вслед за нею шагнули и Гурам, и юный Левон.

– Хорошо… их нужно опередить. Пусть они сначала нарвутся на нас. Примем бой.

– Патронов маловато, – сказал Гурам.

– Десятка по четыре на нос наберется, – возразил Ашот, – еще гранаты.

– Вот что, Нюся, теперь пойдешь одна, – сказал я. – Предупредишь Гаевого – и вниз. Без подмоги ему не продержаться.

– Никуда я вас не брошу…

– Это приказ, Нюся. Санинструктор Чечеткина! Повторить боевое задание!

– Ну, до наших добраться…

– Без «ну», ты же военный человек…

– Я и стреляю не хуже вас, пусть Левка скажет…

– Ради нас ты пойдешь. Одна.

Нюся посмотрела на Левона. Сказала с какой-то ворчливой нежностью:

– Ты без меня тут не суйся куда не надо. А я скоренько…

Мы сидели над картой тесным кружком, плечо к плечу.

– Здесь оставаться нельзя, сразу накроют, – сказал я.

– А если вот на эту горку взобраться? – предложил Гурам. – Очень даже удобно. Они обязательно мимо пойдут. А мы их сверху, как Ашот тогда.

– Одиночными будем стрелять, – деловито сказал Ашот.

Серый зимний рассвет застал нас на вершине горы, нависшей над узким проходом, который немцам не миновать на пути к нашей заставе. Гурам выкладывал рядочком под правую руку гранаты. Левон и Ашот прилаживали между камнями автоматы. Молодцы. Решили стрелять с упора. Наверняка. Я прикидывал: нашей горсточке нужно продержаться часа два, не меньше…

– Черт, ногу сбил, теперь когда заживет, – проворчал Гурам.

– Внимание, – негромко сказал я, взглянув на часы, и добавил, помня о немецкой пунктуальности, – кажется, сейчас начнут.

И в тот же миг горы наполнились грохотом. Разрывы вздымались там, где была застава Гаевого.

Нюся должна была уже пройти слой облаков и спускаться по течению горной речушки к базе полка. Если дошла до заставы, если не провалилась по пути в предательски запрятавшуюся под слоем снега трещину…

Пушки замолкли так же внезапно. Видимо, немцы решили, что трех десятков фугасок достаточно, чтобы разнести в пух и прах заставу, известную им до последнего поворота траншеи. В наступившей тишине далеко раздались гортанные слова команд. И вскоре несколько фигур в маскхалатах выросло будто из снега. Спокойно, во весь рост, двинулись они по узкому проходу, не замечая нас.

Напряженно застыл с зажатой в руке гранатой Гурам. Приготовились мои считанные автоматчики.

– Рано… еще рано, – повторял я. – А теперь – огонь!

Немцы не сразу сообразили, откуда настигают их пули. Залегли, постарались слиться со снегом.

– Ура, наша взяла! – не выдержал, закричал Левон.

Он лишь немного, совсем немного приподнялся над только что сложенным бруствером и тут же стал медленно оседать, схватившись рукой за грудь. У него еще хватило сил вытащить сестрин платочек. Он с недоумением смотрел, как темнеет ткань, набухает кровью, его кровью.

– Не говорите им, – с трудом шептал Левон. – Ануш… Нюся… Аннушка…

Наверное, в этот предсмертный миг образы двух таких разных, непохожих девушек – сестры и любимой – слились в его душе воедино, в образ великой женской любви, преданности, верности.

Немцы тем временем очухались от неожиданности, стали медленно подбираться к подошве горки, на которой мы закрепились.

– Слушай мою команду, – закричал я, – батальон, к бою! Огонь!

Снова застучали выстрелы. И вдруг смолкли. Ашот отложил автомат, вытер пот со лба.

– Все, у меня патроны кончились. Да и камешек здесь не раскачаешь, не хватит на них на всех камешка.

Немцы не стреляли. Я понимал, что там у них сейчас происходит. Какая-то группа, вбивая в щели крючья, медленно поднимается вверх, все ближе и ближе к нам, надеясь взять нас легко и просто. Они не вызывали огонь орудий. Можно было израсходовать сотню снарядов, прежде чем хоть один угодит точно в наш пятачок. А может быть, просто боялись своих же снарядов. Так легко вызвать обвал, который их в первую очередь погребет под грудой камней и снега.

В это мгновение у меня созрело решение. Шансов на то, что все выйдет именно так, как я мечтал, было мало. Как говорится, пан или пропал…

– Скалу, скалу подорвать надо. Завалить проход…

А немцы подбирались все выше. Я явственно слышал стук их альпенштоков о скалы. Но они пока были недосягаемы для нас.

– Эх, кто нам хачкар поставит, – вздохнул Ашот, глядя, как Гурам деловито загоняет одну за другой гранаты – весь наш запас – в узкую щель между острым выступом скалы и монолитом горы.

– Горы будут нам хачкаром, – сказал я, обнимая Ашота.

Гурам попробовал, прочно ли сели в щель гранаты. Потом продернул сквозь кольца остатки веревки, отполз к нам. И веревка тянулась за ним, как бикфордов шнур. Но прежде чем дернуть за этот шнур, прежде чем раздастся взрыв, который и нас, возможно, ударной волной сметет с пятачка, Гурам вынул из застывших ладоней Левона пропитанный кровью платочек. Он привязал платочек к дулу ставшего бесполезным автомата, всадил с силой приклад между камнями, и над вершиной затрепетал алый флаг.

Мы бросились в снег, и Гурам рванул на себя конец веревки.

…Торопливо, расцарапывая руки в кровь, Нюся карабкалась вверх по крутому склону. Лишь изредка оглядывалась она на автоматчиков, обещала:

– Скоро, теперь уже скоро… рядом совсем.

И бойцы уже слышали редкую перестрелку и наступившую вдруг тишину. И услышали они потрясший воздух одновременный взрыв двух десятков гранат, которым и танк даже перевернуть можно. Они увидели, как сдвинулась, поползла вниз по склону снежная шапка с нарастающим гулом и грохотом.

Она подняла голову и увидела там, наверху, на безлюдной вершине в солнечных лучах красное пятнышко. Она смотрела на этот флажок, не замечая, что отряд автоматчиков обгонял ее. Где-то впереди уже завязалась рукопашная схватка…

Мы не слышали звуков боя…