Текст книги "Военные приключения. Выпуск 3"

Автор книги: Николай Стариков

Соавторы: Алексей Шишов,Юрий Лубченков,Юрий Маслов,Виктор Пшеничников,Валерий Федосеев,Виктор Геманов,Оксана Могила
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)

– Маленькая деталь, – рассмеялся Климов. – Евгений Евгеньевич имеет собственную машину и посещает школу верховой езды. Источник – товарищ Галаджева, очень деликатный и душевный человек.

– Кто такая?

– Дворник.

– Тебя это удивило?

– Что?

– Что Крайников посещает школу верховой езды?

– Очень. В наше время человек на лошади – явление редкое, необычное, я бы сказал.

– Ты зарядку по утрам делаешь? – помолчав, спросил Родин.

Климов хотел было возмутиться, но Родин, взглянув на часы, сказал:

– Пойдем. Точность – вежливость королей.

– На ковер?

– На ковер. А чего ты волнуешься? Мы же не с пустыми руками.

Они молча шагали вниз по бульвару. Климов, который был почти на голову ниже Родина, еле поспевал за приятелем, ежесекундно сбивался с ноги и от этого все больше и больше злился. Наконец не выдержал, сердито спросил:

– Почему ты решил, что я зарядку по утрам не делаю?

Родин придержал шаг, задумался.

– Этот Евгений Евгеньевич пожилой человек?

– Около пятидесяти.

– А скачет регулярно…

– Ну и что? – возразил Климов. – Может, он в кавалерии служил – привычка.

– Вот ты и выясни, проверь, когда и где он первый раз сел в седло.

– Нахал! – рассмеялся Климов. – Крепкий нахал! Мою же идею мне и подкидывает.

Была суббота. Евгений Евгеньевич встал как обычно, ровно в восемь, сделал зарядку, принял душ, побрился и принялся за приготовление завтрака. Он любил вкусно поесть и соответственно готовил. Затяжная холостяцкая жизнь многому научила и была ему не в тягость. Он хорошо переносил одиночество, пил в меру, много читал – преимущественно классику и переводную литературу – размышлял, даже пробовал писать. Но критик в нем оказался сильнее художника, и он без сожаления отложил перо. При первых симптомах хандры Евгений Евгеньевич срочно менял обстановку – ехал путешествовать. В деньгах он не нуждался, и машина всегда была на ходу. Правда, пользовался он ею редко, предпочитал общественный транспорт, так как с техникой был не в ладах и отличить гайку от цилиндра ему порой было так же трудно, как дальтонику уяснить, на какой свет он едет.

Приготовив завтрак, Евгений Евгеньевич разбудил племянницу.

Который час? – спросила Алена, не изъявляя ни малейшего желания вставать.

– Одиннадцатый.

– Одиннадцатый?! – Алена моментально проснулась. – Не может быть!

– Вот тебе и не может быть! – Евгений Евгеньевич взглянул на часы. – Ровно десять минут одиннадцатого.

– В одиннадцать меня ждут. У метро.

– Свидание? – поинтересовался Евгений Евгеньевич.

Алена стеснительно улыбнулась и помчалась умываться.

Приезд племянницы Евгений Евгеньевич воспринял без энтузиазма, но и не особенно огорчился. Алена разнообразила его жизнь, внесла свежую струю. Сестра писала, что Алена спокойна, задумчива, вся в занятиях, мешать ему не будет и просила присмотреть за начинающей журналисткой.

«Если есть у тебя в писательских кругах знакомые, представь ее, пусть сотрудничает в каких-нибудь газетах, журналах, конечно, внештатно. Это настроит девочку на серьезный лад и быстро приучит к самостоятельности. Она очень эмоциональна и восприимчива, постарайся по силе своих возможностей и свободного времени оградить ее от случайных знакомств и дурного влияния».

Беседы с Аленой не только развлекали Евгения Евгеньевича, но и заставляли о многом задуматься. Он давно не сталкивался с молодежью и представление о ее возможностях и запросах имел самое смутное, вернее, никакого не имел, и то, что он услышал и увидел, было для него открытием.

Евгений Евгеньевич сидел за столом и в ожидании племянницы просматривал свежие газеты. Вошла Алена и сказала, обнажив в улыбке ослепительно белые зубы.

– Вы без газет, как без хлеба.

Евгений Евгеньевич удивленно приподнял очки.

– Каждый культурный человек должен знать, что происходит в мире.

– Абсолютно верно, – заметила Алена, усаживаясь за стол. – За событиями нужно следить и делать соответствующие выводы.

– А ты думаешь, что с миром может что-нибудь случиться?

– Ни-че-го.

– Откуда такая уверенность?

– В наше время, по-моему, каждый донимает, что быть разумным – самое разумное.

– Веский аргумент. – Евгений Евгеньевич допил кофе и спросил: – Ты куда спешишь, если не секрет?

– В бассейн.

– А кто он?

– Слава.

– А-а, хоккеист, – протянул Евгений Евгеньевич.

– Не понимаю, почему такое пренебрежение? – Алена в упор посмотрела на дядю. – Конечно, по вашим понятиям, единственная игра, которую может играть мужчина, не уронив своего достоинства, это теннис. Но уверяю вас: вы – архаичны. Нельзя жить суждениями, которые были хороши полсотни лет назад. У каждой эпохи свои зрелища, свои законы, вообще… свое лицо.

– Не обвиняй меня во всех грехах тяжких, – взмолился Евгений Евгеньевич. – Я не против хоккея, я – за, если когда-нибудь пригласишь на интересный матч, буду только благодарен.

– Ловлю на слове, – сказала Алена. – А Слава хороший парень и порядочный человек. У нас вообще ребята классные.

– Не буду спорить, не хочу, – сказал Евгений Евгеньевич. – Но иногда мне эти ребята напоминают американских парней, которым один черт на ком жениться – на выпускнице университета или на продавщице из модного магазина.

– Я не хочу расписываться за американцев, – сказала Алена, отставляя в сторону чашечку с кофе, – я их не знаю и на этот счет придерживаюсь английского правила: увидеть – поверить, но за наших ребят могу поручиться: черное с белым не перепутают.

– А вдруг?

– Слава не перепутает, – упрямо повторила Алена.

– Ты в этом уверена?

– Он сделал мне предложение.

– Довольно вежливо с его стороны.

– На что вы намекаете?

– Он в полной уверенности, что ты ему откажешь.

– Я согласилась.

– Алена, ты ставишь меня в идиотское положение, – холодным, отчужденным тоном проговорил Евгений Евгеньевич. – Мать просила меня присмотреть за тобой…

– Я не девочка, не в приготовительный класс хожу.

– Допустим, А каким образом вы собираетесь организовать свой быт?

– Я могу переехать жить к нему…

– Исключено. Твоя мать меня живьем съест.

– В таком случае мы все оставим на своих местах.

– То есть?

– Он будет жить у себя, а я – у вас. А после института разберемся.

Евгений Евгеньевич жестко усмехнулся.

– Ты – здесь, он там. На кой черт тогда жениться?

– Чтобы избежать сплетен и кривотолков. Еще вопросы будут?

– Мне, наверное, придется познакомиться с его родителями, – устало проговорил Евгений Евгеньевич. – Оставь мне их телефон.

Алена ушла. Евгений Евгеньевич выпил еще чашечку кофе, закурил и некоторое время размышлял об извечной проблеме отцов и детей. Затем вернулся в кабинет и достал записную книжку. Долго листал ее. Дойдя до фамилии Янкиной, он откинулся на спинку кресла и задумался. Видимо, эта особа давно занимала его мысли, ибо Евгений Евгеньевич выкурил целую сигарету, прежде чем пришел к какому-то решению. Наконец он придвинул к себе телефон и набрал номер.

– Будьте любезны Татьяну Лазаревну… Нет дома? Простите, а кто это говорит?.. Александра Васильевна? Извините, что не узнал. Не знал, что вы приехали. Это Крайников беспокоит… Куда?.. Ах, в Манеж, на выставку. С Вадимом?.. Ясно… Нет, ничего не надо. Я вечером позвоню. Всего хорошего.

Евгений Евгеньевич положил трубку и удивленно потер переносицу. «К культуре приобщается. Впрочем, ей это необходимо. Надо ж оправдать свое служебное положение».

Приглушенно прозвенел звонок. Евгений Евгеньевич с недоумением взглянул на трещавший телефон, дождался вторичного звонка и только тогда снял трубку.

– Я вас слушаю… Здравствуй, Володя… Нет, не знаю. А что?.. Ну, об этом мы еще поговорим… Послушай, что ты делаешь?.. Не желаешь прогуляться со мной в Манеж? Там, говорят, интересная выставка молодых художников… Тогда приезжай. Это тебя не затруднит?.. Ну и отлично. От меня и тронемся. Жду.

Когда приехал Швецов, Евгений Евгеньевич, одетый с тщательностью человека, собравшегося на дипломатический прием, сидел за столом и выписывал из записной книжки фамилии знакомых. Лист белой бумаги, лежавший перед ним, был разделен на две части, и одни попадали в левую колонку, над которой жирно чернела цифра четырнадцать, а другие – в правую, над ней стояла цифра пятнадцать.

– Список приговоренных к расстрелу? – пошутил Швецов.

– Нет, – сказал Евгений Евгеньевич. – Им суждено погибнуть более благородно: они обопьются и объедятся.

– За что такая немилость?

– Его Высочество приглашает их на свое пятидесятилетие.

– Умереть за здоровье монарха – великая честь. Ее надо заслужить.

– Ты – заслужил.

Швецов поморщился.

– Я вегетарианец.

– Мужчины, которые не едят мяса и не пьют вина, подозрительны, – усмехнулся Евгений Евгеньевич. – Смотри, как бы тебе не попасть в список неблагонадежных.

– А что означают эти странные иероглифы? – Швецов указал на цифры четырнадцать и пятнадцать.

– Эти цифры? – Евгений Евгеньевич потер лоб. – Видишь ли, одни товарищи будут приглашены на торжество четырнадцатого, другие – пятнадцатого.

Швецов продолжал вопросительно смотреть на юбиляра, и последнему пришлось объяснить столь странное разделение.

– Знакомые бывают разные. И директор универмага мне нужен, и писатель мне не помешает. В смысле полезности здесь параллели проводить нельзя – каждый выполняет свои функции, но смешивать их нецелесообразно, не стоит и знакомить друг с другом. Это может вызвать легкое недоумение, шокировать и даже оттолкнуть от тебя человека. – Евгений Евгеньевич поправил съехавший набок галстук, с интересом посмотрел на собеседника. – Тебя в какой список занести?

– Я любопытен, – отвертелся Швецов, явно не желая попасть в одну компанию с торгашами и в то же время боясь показаться нескромным, заявив, что его место среди интеллигентной публики.

– Хорошо, – сказал Евгений Евгеньевич. – Я заношу тебя в оба списка.

Швецов непроизвольно, точно пытаясь освободиться, повел плечами. Он уже давно заметил, что между ним и Крайниковым протянулась невидимая нить, которая связывает их день ото дня все крепче и крепче. Вот и сейчас затянулся еще один незаметный, но крепенький узелок.

В Манеже было немноголюдно, и Евгений Евгеньевич со Швецовым быстро переходили из одного зала в другой. Интересного попадалось мало. В студенческих (это была Всесоюзная выставка дипломных работ студентов художественных вузов) работах еще чувствовалась скованность, заданность, подражательность. Особенно это проявлялось в скульптуре. В них не было свежести, четкости замысла и вдобавок ко всему поражало однообразие тем. В графике и живописи дело обстояло лучше. Особенно понравились Евгению Евгеньевичу эскизы декораций к «Зависти» Ю. Олеши.

– Как ты к нему относишься? – спросил он Швецова.

– Положительно.

– А конкретнее?

– «Трех толстяков» не перевариваю.

– Резко. – Евгений Евгеньевич задумался. – И все-таки автор недостаточно четок.

– Здравствуйте, Евгений Евгеньевич! – прервал его негромкий женский голос.

Швецов обернулся. Перед ним, улыбаясь хорошо поставленной театральной улыбкой, стояла дородная, лет сорока, женщина с тонкими, слегка подкрашенными губами и черными, блестевшими, как антрацит, глазами.

– Вот так встреча! – воскликнул Евгений Евгеньевич. – Здравствуйте, Татьяна Лазаревна!

– Добрый день, Евгений Евгеньевич!

– Да вы с сыном! Здравствуй, Вадим.

Вадим, вихрастый семиклассник с бойким, капризным взглядом, вежливо поклонился. Евгений Евгеньевич представил Швецова.

– О чем вы здесь спорили? – спросила Татьяна Лазаревна.

– Вот обсуждаем сей шедевр. Как вы его находите?

Татьяна Лазаревна долго рассматривала эскизы, но мнение свое не высказала.

– Евгений Евгеньевич говорит, что замысел у автора недостаточно четок, – заметил Швецов. – Так я вас понял, Евгений Евгеньевич?

– Так, – ответил тот. – Французский скульптор Бурдель любил приводить пример с ушедшим поездом. Если вы, говорил он, опоздали на поезд, то несущественно – пришли вы на вокзал через минуту или через час после его ухода. Неточность – всегда неточность – поезд ушел. Так и в искусстве. И замысел, и его претворение должны быть четки. Если же этой четкости нет, то степень приближения уже не имеет значения.

– Верно, – заметил бойкий семиклассник. – Я вчера в школу опоздал, а мне – двойку по математике. За что?

Швецов прыснул в кулак, не забыв при этом тактично отвернуться. Евгений Евгеньевич поспешил на помощь смятенной мамаше.

– Я вам звонил сегодня, Татьяна Лазаревна, – сказал он.

Антрацитовые глаза распахнулись еще шире, замерли в ожидании.

– Что-нибудь срочное?

– Хочу отметить в этом году свое рождение… Круглая дата, – словно оправдываясь, пояснил Евгений Евгеньевич. – Четырнадцатого в семь жду вас.

– Спасибо, Евгений Евгеньевич. Непременно буду. Сколько, если не секрет?

– Много.

– А выглядите лет на десять моложе.

«Интересно, в каком возрасте женщины перестают кокетничать»? – подумал Швецов, продолжая наблюдать за бойким семиклассником, который, воспользовавшись занятостью взрослых, незаметно смылся и теперь торчал у противоположной стены, с жадным, почти вдохновенным интересом рассматривая купающуюся женщину. Конечно, обнаженную.

– Бог мой, это что-то нездоровое, – озабоченно проговорила Татьяна Лазаревна, перехватив взгляд Швецова. – Я просто не знаю, что с ним делать.

– Выпороть, – спокойно сказал Швецов. – Выпороть и заставить заниматься спортом.

– Да он слабый, все время простуживается.

Швецов промолчал. Больные и хилые были ему непонятны и, кроме раздражения, никаких эмоций не вызывали.

– Ничего страшного, – сказал Евгений Евгеньевич, – переходный возраст.

– Папины гены! – с неожиданной злостью проговорила Татьяна Лазаревна. – Хоть кол на голове теши… – Губы ее сложились в презрительную усмешку, глаза сузились, отчужденно вспыхнули. – Нас ждут к обеду, Евгений Евгеньевич. Всего хорошего.

– Всего доброго, Татьяна Лазаревна.

– До свидания, Володя.

Швецов пожал протянутую ему руку, Ладонь была узкая, сухая, но крепкая.

– Ты на нее, по-моему, произвел впечатление, – переходя к следующей картине, как бы между прочим, заметил Евгений Евгеньевич. – На связь она идет охотно. Чувственная женщина.

– Возможно.

– Я не думаю, что ты однолюб.

– А вы сами с этой дамой давно расстались?

Евгений Евгеньевич бросил на Швецова холодный, насмешливо-иронический взгляд.

– Мне хочется, чтобы в отношениях с этой женщиной ты был столь же умен и проницателен.

Швецов почувствовал, как щелкнуло и замкнулось еще одно звено связывающей их цепи, и неуверенно пробормотал:

– Не понимаю, на кой черт она мне нужна.

Евгений Евгеньевич пожал плечами.

– Просто мне кажется, что тебя тянет к интересным людям.

Швецов не ответил, но когда они вышли на улицу, неожиданно спросил:

– А что из себя представляет эта Татьяна Лазаревна?

– Директор комиссионного магазина редких и антикварных вещей. Живет вдвоем с сыном. Двухкомнатная квартира. Умна. Настолько, насколько может быть умна женщина. Любит лесть. Ловка́. Собирается приобрести дачу. Тысяч за двадцать. Денег у нее куча, и потому ищет мужа, которого можно использовать как прикрытие. Тогда она заживет…

Швецов сунул в рот сигарету, прикурил, жадно затянулся. Ему показалось, что он уловил мысль Евгения Евгеньевича, но она скользнула так стремительно и скрылась столь внезапно, что он успел заметить только ее хвост. Так иногда по мгновенному ожогу, уколу, по точечной капельке крови на теле человек понимает, что его укусила змея, хотя в глаза он ее и не видел.

– По чашечке кофе? – предложил Евгений Евгеньевич.

– Можно, – согласился Швецов.

Они зашли в «Националь». В холле продавались сувениры: матрешки, значки, открытки с видами Москвы и памятными местами, резьба по дереву – герои русских былин и сказок, Швецов купил себе ваньку-встаньку. Евгений Евгеньевич недоуменно посмотрел на Швецова. Тот пожал плечами и сунул деревянного дурачка в карман.

– Здесь? – Швецов кивнул на стойку.

– Пройдем лучше в зал, – сказал Евгений Евгеньевич.

Они разделись и заняли столик на двоих.

– Мешать никто не будет, – буркнул Евгений Евгеньевич.

Подошла официантка – белокурая стандартная красавица с ярко накрашенными губами и со следами пудры на полных щеках. Швецов бросил на нее любопытный взгляд и вытащил ваньку-встаньку. Тот немедленно стукнулся лбом об стол и пошел раскланиваться направо и налево.

– Он рад, что вы не заставили нас ждать, – заметил Швецов официантке. – И будет отвешивать вам поклоны еще битый час после нашего ухода.

Девушка улыбнулась, бойко спросила:

– Что будете пить?

– Этот негодяй, – Швецов указал на продолжающего раскачиваться дурачка, – не пьет.

– А вы?

– А мы, к сожалению, пьем. Триста коньяка, лимон, кофе, черный, естественно, и закуску… Евгений Евгеньевич?

– Жюльен.

– Два, – сказал Швецов. – И боржоми.

…Швецов сидел как на иголках. Он понимал, что идет по лезвию бритвы, понимал, что что-то должно случиться, произойти, и в ожидании этого события, как боксер после хитроумного финта противника, напружинился, на всякий случай прикрыл подбородок. Но его ударили ниже пояса.

– А теперь расскажи мне, что у тебя произошло в Прибалтике с Сопиным? – спросил Евгений Евгеньевич.

– Я не понимаю вас, – сказал Швецов, как ни в чем не бывало продолжая помешивать ложечкой кофе.

– В двух словах поясню. – Евгений Евгеньевич выпустил колечко дыма и, не глядя на Швецова, негромко проговорил: – На это дело мне наплевать, меня это не касается, я ничего не видел и ничего не слышал, но… Есть маленькое «но»… Игорь иногда оказывал мне мелкие услуги. Теперь его нет… Будем считать, что он утонул… И его функции выполнять некому. И мне бы хотелось…

– Я не знаю, какие функции выполнял Сопин, – тихо и спокойно проговорил Швецов. – И не интересуюсь этим. В Прибалтике я с ним никогда не был и, признаюсь, удивлен вашей лжеинформацией.

– Ты мне не веришь на слово?

– Нет.

Евгений Евгеньевич достал бумажник и протянул ему фотографию, на которой Сопин и Швецов преспокойненько потягивали пиво на станции Булдури. Что это именно Булдури, а не какая-нибудь подмосковная Малаховка, свидетельствовала надпись на портале здания.

Швецов повертел фотографию в руках и вернул хозяину.

– Как вам это удалось?

Евгений Евгеньевич упер локти в стол и с подкупающей откровенностью проговорил:

– Игорь был нечистоплотен в отношениях, и я решил его проверить. Так в поле моего зрения попал ты. Ну, а теперь расскажи мне, как все было на самом деле?

– Я отдыхал в Майори и там случайно встретился с Игорем.

– Случайно?

– Абсолютно.

Евгений Евгеньевич подался вперед.

– Ты, наверное, из тех детей, что называют трудными.

– Может быть.

– Тогда несколько наводящих вопросов. У Сопина хорошо работал мыслительный аппарат?

– Не очень.

– А человек, который научил его мыслить, имеет право получить причитающиеся ему пятьдесят процентов?

– Не понимаю.

– Тогда еще один вопрос. Ты сумеешь доказать свою непричастность к убийству Сопина?

– К убийству?! – переспросил Швецов, и по тому, как отлила у него от лица кровь, Крайников понял, что наконец-то угодил в десятку.

– Да, дорогой мой, так думают работники милиции. И не только думают, но и установили.

– Странно… – Швецов повертел в руках фужер, затем вылил в него остатки коньяка и залпом выпил.

VI

Родин лежал на диване и думал. Вернее, читал и думал. Но мысли забивали прочитанное, мешали вдумываться и смысл фраз. В конце концов он так замусолил страницу, с которой не мог сдвинуться, что ему стало жаль книгу.

В столовой мать гремела тарелками. Для нее такой день – праздник: вся семья в сборе. Поэтому обед обещал быть отменным. На кухне с самого утра кипит, шипит, жарится, и по всей квартире, по всем ее закоулкам, разносится острый, дразнящий запах еды. Отца нет. Ушел пропустить кружечку пивка. И Славки нет. Но будет. Обещал нигде не задерживаться и ровно в два сидеть за столом на президентском месте. Славка – полная противоположность старшему брату – вдумчивому, серьезному, собранному.

Карьеру Славка делал ногами, а знаменит был тем, что играл за дубль «Спартака» и был лично знаком с Игорем Ларионовым. В свободное от тренировок время он исправно посещал лекции. Но, вообще, он был славным малым, и Родин-старший относился к нему уважительно. Добился этого Родин-младший своим поступлением в университет. Правда, после зачисления не удержался и съехидничал: «И в хоккей можно с головой играть».

В комнату заглянула мать. Родин закрыл глаза и сделал вид, что дремлет. Нина Григорьевна постояла, вглядываясь в черты сына, и вдруг неожиданно, словно знала, что он не спит, проговорила:

– Сходил бы прогуляться, аппетит лучше будет.

– Твои обеды в меня и без аппетита влезают.

– Тебе Лена звонила.

– Кто еще? – спросил Родин, пытаясь уйти от щекотливого разговора.

Но мать было трудно сбить с мысли. Если уж она за что-то цеплялась, то намертво.

– Славка, наверное, скоро женится, – с печальным вздохом обронила она.

«Провокация, – подумал Родин. – Желает ускорить мои отношения с Ленкой».

– Неладно это, когда младший брат раньше старшего женится, – продолжала Нина Григорьевна. – Плохая примета.

– Мама, я же не виноват, что Лена нравится тебе больше, чем мне. – Родин отложил в сторону книгу. – Ты насчет Славки серьезно?

– Конечно, серьезно. Это только ты ничего вокруг себя не замечаешь.

– Что надо – замечаю. Кто она?

– Алена.

– У него этих Ален…

– Было, было… Но эта такая заноза попалась… Не приведи господь!

Щелкнула входная дверь, и в прихожей кто-то завозился.

– Славка, ты? – крикнул Родин.

– Я, – ответил Славка.

На кухне что-то грохнуло и упало.

– По кастрюлям полез! – изумилась Нина Григорьевна, стремительно выскочив из комнаты.

– Я же не виноват, что они такие вкусные, – услышал Родин Славкино оправдание. – Дай еще один, Сашке.

– Он потерпит.

– Не понимаю, почему он должен терпеть?

Славка влез к нему в комнату с пирожком в руках, довольная улыбка сияла на его круглой, резко очерченной физиономии.

– Привет, старик! Ты наконец-то понял, что лежать гораздо удобнее, чем сидеть.

– Отдай пирог, – сказал Родин.

– Я же говорил ей, что ты мой брат, – взвыл Славка. – А она не дала.

– Врешь, – сказал Родин. – Дала.

– Может, и дала, – согласился Славка, откусил кусок пирога, а вторую половину протянул брату.

– Ну, как успехи? – спросил Родин.

– Ничего, – сказал Славка и почесал в затылке.

– У тебя, говорят, новая девочка?

– Классная девочка.

– Где ж ты ее зацепил?

– На улице, но… – Славка оживился. – Понимаешь, стою я у автомата, а она названивает. Я от нечего делать деталировкой занимаюсь. Ну, не единого дефекта! А ноги… Я не выдержал и говорю: «Девушка, у вас изумительные ноги». А она: «А у вас – нет». Но я-то знаю, что у меня ноги в порядке. «Вы ошибаетесь», – говорю. А она: «А вы – нет». Вышла и застучала – так и буравит своими шпильками асфальт. Я – за ней. Два квартала топал. Наконец она не выдержала, остановилась, смотрит на меня и в упор не видит. У меня язык одеревенел.

– Не поверю, – усмехнулся Родин.

– Честное слово, – поклялся Славка. – Стою и слова из себя не могу выдавить.

– Ну и чем же ты ее очаровал?

– Подфартило мне. Понимаешь, мне вдруг показалось, что я ее где-то видел. Ну я ей, конечно, и сказал. А она: «Посвежее ничего придумать не могли?» И испарилась. А на следующий день я ее встречаю у себя на факультете. Оказывается, она тоже журналистка. Мы с ней на одном курсе учимся, только в разных группах.

– Она москвичка?

– Из Одессы.

– А как зовут?

– Алена. Алена Войцеховская. Звучит?

Родин, вспомнив, что племянница Крайникова из Одессы и что фамилия ее Войцеховская, с трудом подавил волнение. Ведь это уму непостижимо, как сплетаются иногда нити человеческих судеб! С одной стороны – уголовное дело, с другой – любовь. Дело распутывает он, Родин-старший, на любовном костре горит Родин-младший, и оба, независимо друг от друга, встречаются с… Евгением Евгеньевичем Крайниковым. Ну как здесь не воскликнуть: «Абракадабра». «Нет, такое даже в романах не бывает, – подумал Родин. – А в жизни…» Года три назад судьба занесла Родина в Дудинку (он расследовал дело о незаконном отстреле и продаже песцов), и в тундре он носом к носу столкнулся со своим давним приятелем Димой Корсунским, с которым вместе учился в университете. «Ты как сюда?» – оторопев, спросил Родин. «А я каждый отпуск здесь провожу – оленей отстреливаем, – ответил Дима. – А ты?» – «А я по делу».

Еще раз подивившись превратностям судьбы, Родин прикинул, что он может иметь от столь неожиданного Славкиного знакомства. Информацию? Вряд ли. Откройся он брату… Кто даст гарантию, что Славка не наломает дров? На таких делах горели даже профессионалы, профессионалы самой высокой пробы. «Не пойдет, – решил Родин. – Что же делать? Запретить ему с ней встречаться? А с какой стати? Да и не послушается его Славка. Он уже не мальчик. Пошлет куда подальше, и будет прав. Значит… значит, пока пусть все остается на своих местах».

– Она тебе нравится? – спросил Родин.

Славка иронично улыбнулся.

– Старик, ты до сих пор не разучился задавать глупых вопросов. Скажи, с какой стати мне бегать по улицам за девчонкой, которая мне безразлична?

– Виноват, – сказал Родин. – Я хотел спросить: на какой стадии ваш роман?

– До сегодняшнего дня мы борт о борт летели на всех парусах к экватору.

– А сегодня сели на мель?

– Разругались.

– Из-за чего?

– Она курит.

– Нынче многие курят.

– Понимаешь, когда он курит и она курит, это куда ни шло, но когда она курит, а он… В общем, мне неприятно, когда от нее табачищем прет, мне даже целоваться не хочется…

– Ты ей так и сказал?

– Так и сказал.

– А она?

– Заявила, что я деспот.

– Обиделась?

– Я тоже обиделся.

– Правильно. Пошли ее…

– Не могу, старик. Неделю назад мы подали заявление в ЗАГС.

Родин чуть не выронил книгу.

– Ты серьезно?

– Понимаешь, старый, ее дядька, Евгений Евгеньевич, нас застукал…

– И заставил тебя жениться?

– Нет, он человек современный и на эти вещи смотрит как на нечто само собой разумеющееся, он нас ни словом, ни взглядом не упрекнул, но… – Слава замялся. – В общем, наши отношения стали достоянием общественности, и в университете на Алену кое-кто поглядывает как на девочку… легкого поведения. Ей это не нравится. Мне – тоже.

– И ты решил жениться?

– Да.

– Ну что ж, поступок, достойный джентльмена.

– Не иронизируй.

– Я тебе вполне серьезно говорю: ты поступил, как настоящий мужчина.

– В таком случае ты мне должен помочь.

– Деньгами?

– Это само собой, – улыбнулся Слава. – Я хочу, чтобы ты достойно представил наше семейство.

– То есть?

– Представился Евгению Евгеньевичу.

Такого расклада Родин никак не ожидал. Не зная, что ответить, он сел и, положив книгу на журнальный столик, прихлопнул ее ладонью.

– Но почему именно я?

– Ты у нас самый элегантный, значительный, контактный.

– А родители… Ты что, стесняешься, что у тебя отец простой рабочий, а мать домохозяйка?

– Нет, но… Вам легче будет понять друг друга. Я уверен, что ты ему понравишься.

– Я не девка, чтобы нравиться.

– Значит, отказываешься?

Родин помолчал, нервно постукивая костяшками пальцев по полированной крышке стола.

– Евгений Евгеньевич знает о моем существовании?

– Пока нет.

– Я подумаю, – сказал Родин, облегченно вздохнув. – Я подумаю.

Славка кивнул и выкатился из комнаты.

Красин считал, что из всех опасностей самая неприятная, которую заранее ожидаешь, Кажется, чего бы лучше, обстоятельства дают тебе возможность взвесить все «за» и «против», но если при этом взвешивании оказывается, что почти все «против» и почти ничего «за», а вместе с тем назад пути нет, вот тут ждать становится трудно. Однако и к этому человек может себя приучить.

Красин еще раз перелистал дело Швецова, собрал в кулак факты и, приплюсовав к ним еще один, который подкинули рижане, понял, что ждать больше не имеет смысла – глупо ждать, когда у тебя на руках улики, полностью изобличающие преступника. Он взял телефонограмму, которую час назад получил из Риги, и еще раз внимательно изучил текст. Оплеуха была хоть и дружеской, но приличной. Рижские коллеги не только нашли доказательства виновности Швецова, но и тактично намекали, что, мол, готовы оказать помощь при его задержании.

Красин поправил галстук, что было признаком волнения, и придвинул к себе телефон.

– Не по мою душу названиваешь?

Красин положил трубку и медленно, всем корпусом, повернулся. В дверях стоял полковник Скоков, стоял и улыбался, по-кошачьи округлив свои неопределенного цвета – не то серо-зеленые, не то желто-карие – глаза.

– Здравствуйте, Семен Тимофеевич. – Красин все-таки растерялся, но, представив, как взовьется под потолок полковник, когда он сунет ему под нос телефонограмму аз Риги, взял себя в руки, и на лице его заиграла легкая, беспечная улыбка.

– Мы уже сегодня виделись, – улыбнулся в ответ Скоков.

– Виделись, но…

– Что «но»?

– Я говорил с прокурором. Он может дать санкцию на арест Швецова.

– А почему вчера не дал?

– Оснований не было.

– А сегодня есть?

– Есть.

– И серьезные?

– Утром мне звонили рижане… Этот капитан Брок оказался расторопным парнишкой…

– А кто его торопил?

– Наверное, начальство. Убийство-то на их шее висит.

– Сопина?

– Сопин, по мнению экспертов, утонул – вода в легких.

– Но перед этим-то его избили.

– Ни один удар опасности для жизни не представлял.

– Ловко! – Скоков прошел к столу и сел в кресло напротив. – С больной головы да на здоровую. Я думаю, водяной им этого не простит.

– Какой водяной? – Красин насторожился. Он понял, что Скоков располагает информацией более существенной. Иначе чем объяснить эту непринужденность, игривость тона?

– Тот самый, что людей на дно затаскивает. Угости сигаретой.

Красин бросил ему пачку «Явы» и нанес последний, решающий удар.

– Капитан Брок нашел двух свидетелей, которые видели, как Швецов надевал на Валду Круминь акваланг.

– Ну и что?

– Это статья – преднамеренное убийство.

– А про универмаг ты забыл? Он на нашей шее висит. – Скоков вытащил из кармана и бросил на стол фотографию. – Как тебе сей товарищ?

Красин взял фотографию, пристально взглянул на нее. По залитой солнцем улице шагал, улыбаясь, почтенный, седеющий человек благородной внешности. Собранный взгляд, прямой, с гордо очерченными ноздрями нос, светлые аккуратно зачесанные волосы. Костюм серый, тщательно отутюженный, явно не фабричного производства, сидел безукоризненно. Элегантные ботинки, со вкусом подобранный галстук… В общем, весь он состоял как бы из одного куска, без малейшего изъяна, без самой малейшей трещинки.

– Да-а! – восхищенно протянул Красин. – Аристократ, воспитание чувствуется, внешность – безукоризненная.

– Настолько, что вызывает подозрение, – усмехнулся Скоков.

– Кто такой?

– Некто Крайников. Евгений Евгеньевич Крайников. Окончил Плехановский институт, работает в Министерстве торговли курирует ряд магазинов «Мосодежда».