Текст книги "Психофильм русской революции"

Автор книги: Николай Краинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 40 страниц)

Из типов предателей у меня зарисованы следующие: еврей-подросток Краснов, 15 лет, подслушивал, юлил между заключенными. О разговорах, ведшихся в его присутствии, сейчас же узнавали следователи. Среди арестованных находился бывший председатель железнодорожной чека. Они арестовывали и даже расстреливали и своих. Его фамилия была Болденко. Он изводил заключенных, издевался, говорил, что он большевик, несправедливо арестованный за взятки. Каждый вечер он с Фишером уходил к следователю и докладывал о том, что слышал. Фишер был красивый еврей, сидевший также за взятки.

Предательница Шварц была красивая женщина, жена генерала, который был расстрелян в ГЧК. Когда ее арестовали, она занялась предательством.

До какой степени трудно бывает распознать чекиста в обыденной жизни, показывает следующий пример. На приведенном снимке киевской губчека под знаком «мой пациент» имеется чекист, который долго находился под моим наблюдением в отделении госпиталя с диагнозом «неврастения». На этот диагноз мы смотрели сквозь пальцы, ибо под этим диагнозом часто спасались офицеры, которым грозил расстрел. Это был спокойный, уравновешенный молодой человек, молчаливый, довольно симпатичный, и, помнится, я по его просьбе продлил ему срок пребывания в госпитале. Решительно ничего подозрительного он в своем поведении не проявлял. Однако сестра мне однажды конфиденциально сообщила, что это чекист. Я не поверил и даже не запомнил его фамилии, так как запомнить фамилию каждого пациента было невозможно. И только впоследствии по фотографии я узнал в чекисте своего пациента.

Киевские чрезвычайки. Первая чрезвычайка организовалась в Киеве около 1 февраля 1919 года. Ядро образовали рабочие Арсенала. Можно даже допустить, что намерения у организаторов чека были не дурные. Они хотели бороться с бандитизмом, который так широко развился за время владычества Керенского и Петлюры. Они хотели бороться со спекуляцией и поддерживать дисциплину в армии. Последним были недовольны красноармейцы и не раз грозили разнести чека. С самого начала в чека попали рабочий Савчук и Дехтеренко -по одним сведениям, рабочий, по другим – бывший фельдфебель. Оба полуграмотные, озлобленные.

Савчук был распропагандированный, так называемый сознательный товарищ с очень узким революционным кругозором. Дехтеренко был тип грубого, неотесанного и необузданного солдата. Он любил повторять где-то слышанную фразу, что он «так и сгорит на костре революции». Он был простым орудием в руках большевистских вождей.

В начале февраля в один из вечеров я натолкнулся на оцепление чека готовящимися к бою красноармейцами. Но чека уже имела свой охранный батальон, и во главе его стоял экспансивный комендант Феерман. Чека арестовала несколько солдат Тарашанской дивизии и теперь красноармейцы требовали освобождения своих товарищей и осадили чека. Чекисты отбились, и инцидент был улажен.

Около 20 февраля приехала в Киев из Харькова настоящая чрезвычайка с председателем Сориным и с целым кагалом молодых малограмотных евреев. Она быстро захватила дело в свои руки и наладила его по-своему. Сорин был опытный чекист, работавший уже в Саратове и в Харькове. Он раньше служил в частном банке, и я встречал людей, знавших его в это время. По их рассказам, это был обыкновенный человек типа приказчика, не дававший никакого основания видеть в нем будущего чекиста. Он обладал большим апломбом и невероятным нахальством. Был сообразителен, решителен и умен. Никакой коммунистической идеологии у него не было, и он использовал блага лично для себя. Он был фанатиком еврейского национализма, последователем Троцкого и соблюдал исключительно еврейские интересы. Чрезвычаечное дело он знал в совершенстве, как один из его создателей. Киев же был благодатной почвой для расправы еврейства за бейлисовский процесс.

В марте определилась деятельность чека. Сорин перенес центр внимания с борьбы против бандитизма на борьбу с врагами еврейства. Прежде всего он решил расправиться за дело Бейлиса и уничтожить всех к нему причастных, что почти полностью ему и удалось. Первым пострадал Размитальский, у которого было найдено пять корзин ритуальной литературы. Эти корзины, которыми хотели заняться чекисты, так и остались после убитого в чека. Затем разыскали двух сестер Разумихиных, из которых одна была председательницей Союза русского народа. Ее убили, а другая, которую я впоследствии допрашивал, заболела сыпным тифом и чудом спаслась, потому что про нее «забыли». Эти две сестры были большие русские патриотки и убежденные контрреволюционерки.

Выловили членов суда Вигуру и князя Жевахова, а заодно начали уничтожать всех деятелей судебного ведомства, списки и фотографии которых я видел в бумагах чека. Убили и прокурора Виппера, выступавшего обвинителем в деле Бейлиса.

Расправа была короткая:

«Вопрос: Вы участвовали в деле Бейлиса?

Ответ: Участвовал.

Резолюция: Уничтожить».

В работе по Комиссии мне пришлось беседовать с двумя уцелевшими деятелями процесса: со следователем Фененко и с сыщиком Красовским. Оба они говорили мне, что существует сильное подозрение по адресу Веры Чеберяк и некоего Латышева. Но тайны бейлисовского процесса не знали и они.

Удивительно, как сплетаются нити жизненного кинематографа. Когда мне едва было два года, у моего отца на сахарном заводе служил фельдшер Латышев. Он заболел и умер, оставив трех маленьких детей. Мои отец и мать взяли на себя заботу об этих детях. Старшего приспособили к кухонному делу, и из него впоследствии вышел великолепный повар, который служил в Харькове у корпусного командира генерала Свечина. Младший, по имени Жолька, от слова Егор-Жорж, приспособился к моей семье и многие годы впоследствии также был великолепным поваром. Но со средним мальчиком дело не пошло. Сколько его ни пытались учить, из него ничего не вышло, и он куда-то сбежал. Через десяток лет, когда моя семья жила в Харькове, однажды к матери явился этот Латышев и на вопрос моей матери, что он делает, ответил: «А так что в раклы поступил». В Харькове так назывались жулики. Мать отпустила его с добрыми пожеланиями, а через несколько дней ночью у нас ограбили каретный сарай, унеся всю сбрую, армяки и прочее.

Вот этот-то Латышев и фигурировал теперь в бейлисовском процессе. Как известно, евреи и левые хотели приписать убийство Ющинского бандитам при участии Латышева и Веры Чеберяк, которая будто бы укрывала эту шайку. Доказать эту версию не удалось. Теперь настала очередь Веры Чеберяк, ставшей большой знаменитостью. Пишу эту историю со слов чекиста Валлера.

Вера Чеберяк была весьма неглупая особа и отлично уловила курс времени. Она во время революции вышла замуж за рабочего, коммуниста Петрова, и даже сама участвовала в революционной работе, пока еврейство в лице шайки Сорина не спохватилось и не обнаружило ее.

По показаниям свидетелей, ликвидация бейлисовского процесса прошла так ясно, что картины не подлежат сомнению.

Все показания говорят, что Вера Чеберяк погибла геройски. Чекист Валлер с восторгом рассказывает о ней как о героине. Ее арестовали и привели в губчека. Там на нее с необычайной злобой набросилась компания Сорина. Ее ругали, упрекали за то, что она своими показаниями навлекла подозрение на Бейлиса. Грозили. Вера Чеберяк держала себя с необыкновенным достоинством. Когда ее забрасывали вопросами о том, какие она давала показания на суде, она с невозмутимым спокойствием отвечала:

– Что вы меня спрашиваете, когда вам все известно? Теперь ваша сила, ну и делайте ваше злое дело!

Чекисты неистовствовали, топали ногами и, не ожидая суда комиссии, позвали коменданта Феермана, которому приказали Веру Чеберяк вопреки обыкновению, не арестовывая ее, среди бела дня немедленно вывести в расход.

Но Вера Чеберяк не торопилась. Когда ее били кулаками и толкали, она спокойно сказала:

– Подождите, дайте проститься с мужем.

Подошла к нему, перекрестила его, поцеловала и спокойно пошла за чекистами.

Евреи еще долго неистовствовали и кричали, пока вернулся Михайлов-Феерман и, нагнувшись к уху Сорина, почему-то вполголоса, как это делал всегда, доложил:

– Исполнено.

Это еще не был конец дела Веры Чеберяк. Ее труп отвезли в анатомический театр, и его или выдали, или показали кому-то. Об этом узнали, арестовали профессора Таранухина и чуть не расстреляли.

Я не знаю, было ли убийство Ющинского ритуальным, но страшная ликвидация этого процесса говорит в пользу такого верования.

По делу Бейлиса оказывалось и благоволение. Была арестована жена Григоровича-Барского, защищавшего Бейлиса. Ее спросили: «Это ваш муж защищал Бейлиса?» И когда она подтвердила, ее отпустили.

Когда были уничтожены все лица, связанные с процессом Бейлиса, Сорин обратил внимание на существующий в Киеве клуб националистов. Быть русским националистом в глазах еврейства было величайшим преступлением. Постановлено было уничтожить всех членов.

Вот вам и сильная большевистская власть! В это время в Киеве парадировали Раковский, Коллонтай, Иоффе, позже Ворошилов. А Сорин делал что хотел и плевал на мнение головки Коммунистической партии, которая не мешала этим убийствам и санкционировала красный террор.

Выкопали старый календарь издания Оглоблина за 1911 год, выловили по имеющемуся в нем списку членов русского национального клуба и всех поубивали.

Хорошая революция! Туда попал и чекист Гончаренко. Перед Пасхой разыгралось так называемое Куреневское восстание, которое мне не удалось достаточно изучить. Это была слабая попытка свергнуть большевиков и еврейство. Она обошлась около трехсот жертв убитыми.

На Подоле упорно царило антиеврейское настроение. Ненависть к евреям росла, и на Пасху там вспыхнул погром. Этому погрому сочувствовал весь Киев, возлагая на него большие надежды. Но Сорин оказался на высоте. Он проявил большую храбрость и усмирил восстание. Победа на Подоле окрылила чекистов, и Сорин, по выражению Валлера, начал «зарываться».

В комиссию «по проведению красного террора» вошли еврей Рубинштейн, украинец Лашкевич и украинский левый эсер Яковлев-Демидов. Это «проведение» сводилось к тому, что надо было набрать для убийства достаточное число жертв.

Как можно было в XX веке додуматься до этого и на глазах Европы проделать столь позорное дело, можно объяснить только влиянием мирового еврейства.

Сорин воспользовался случаем и в порядке красного террора уничтожил всех националистов. В два приема в мае было расстреляно 45 человек, в том числе профессора Армашевский и Флоринский. Это произвело на интеллигенцию потрясающее впечатление. Перед чека стали трепетать.

Когда в разговоре с моим учеником Мицкуном, бывшим тогда комиссаром университета, я спросил его, за что они расстреливают профессоров, он ответил, что было доказано их сношение с деникинской ар -мией. Это, конечно, было вздором, и я не понимаю, как мог такой умный человек, как Мицкун, этому верить. Это был еврей-фанатик, а у фанатиков вера преобладает над разумом.

Я могу понять фанатика типа Мицкуна, даже Троцкого, с которым Мицкун был связан, но не могу понять таких типов, как Кизеветтер, который, конечно, только лгал из чисто демагогических побуждений. Мицкун между прочим сказал, что это явление только временное, и что когда все успокоится, этого больше не будет. И все-таки благодаря Мицкуну по просьбе профессора Чаговца мне удалось спасти от расстрела профессора химии. Мицкун искренне верил в революцию и не был лишен добрых намерений.

В это время в губчека разыгрывались нечистые делишки. Чисто еврейская деятельность Сорина обратила на себя внимание рабочих на Печерске, а слухи об исключительной жестокости Михайлова-Феермана достигли ЦИК. Был дан приказ арестовать Феермана, но Сорин не только не подчинился этому приказу, но сам пригрозил арестовать Центральный комитет.

В то время царило еще двоевластие. Какой-то комитет тоже считался властью. Сорин на этот раз победил, но Михайлову пришлось уйти. Он переправился в Одессу, где продолжал свои похождения и был убит своими же, чекистами. Внимание рабочих было привлечено чисто еврейскою национальною деятельностью Сорина, и оттуда слышался ропот, к которому пришлось прислушаться и безымянному ЦИК. В это время поднялась история Покровского монастыря. Было арестовано несколько популярных священников. Сорин поручил разыграть это дело и подготовить арест 26 священников, которых имел намерение расстрелять. Это начало волновать рабочих. Сорин в это время был на высоте своей силы. Окруженный компанией близких друзей, он вел своеобразную широкую и разгульную жизнь.

Снимок представляет собою киевскую губернскую чрезвычайку, так называемую губчека. В верхнем ряду стоят слева направо, считая с точки зрения читателя:

1. Шварцман, еврей, рабочий с Подола. Старый член партии Бунда, впоследствии большевик. Еврейский националист-фанатик.

                                                     Киевская губернская чрезвычайная комиссия (губчека)

2. Угаров, русский, портняжный подмастерье из Воронежа, полуграмотный.

Творец тюремного режима чека и изобретатель метода укладывания заживо штабелями и ярусами расстреливаемых пулей в затылок. Впоследствии – член Генуэзской конференции, которого чтила демократическая Европа и которому пожимал руку итальянский король.

3. Максимов-Гониотский, еврей, студент. Свирепый следователь, избивавший заключенных во время допроса.

4. Михайлов-Феерман. Фанатик, еврей-мститель. Необыкновенно свирепый палач и комендант чека. Известный своим блудом и разнузданной жизнью.

5. Мой пациент, долгое время находившийся в моем госпитале и там ничем себя не проявивший. Русский. Фамилию его забыл.

6. Михайловский (?), русский, бывший гетманский офицер. Заведовал хозяйством чека.

7. Сутугин-Гониотский, брат Максимова. Член коллегии чека, подписывавший смертные приговоры. Еврей.

8. Савчук, русский. Рабочий Арсенала, один из творцов киевской чрезвычайки. Свиреп и полуграмотен, с тупыми мозгами, понимающий революцию как бойню. Заведовал самым важным отделом чека – секрет -ным. Революционер-фанатик, не ведавший того, что творил.

9. Рубинштейн, крайний сидящий в нижнем ряду слева. Еврей, студент, юрист 2-го курса. Наиболее умный и развитой. Руководитель красным террором. Сифилитик, отличавшийся своим блудом и заражавший многих женщин, которых брал насильно. Грабитель захваченных ценностей.

10. Каган. Еврей-жулик, родственник председателя чека Сорина, заведовавший хранилищем награбленных вещей, грабивший их и раздававший своим родственникам.

11. Сорин, председатель чрезвычайки, еврей, в центре группы сидит в краденой шубе и боярской меховой шапке.

12. Рядом с ним Яковлев-Демидов, украинский эсер, необыкновенный по своей жестокости и фанатизму

13. Лашкевич, украинец, довольно интеллигентный, свирепый фанатик, из породы «бесов» Достоевского. Организатор красного террора.

14. Лившиц, еврей-ремесленник с Подола, наводнивший Киев в первые дни большевиков призывами к убийствам и теснению буржуев. Свирепый мститель, еврейский националист школы Троцкого.

15. Дехтяренко, русский, второй председатель чека после Сорина. Герой романа с Толмачевой. Статист революции, не имевший собственного творчества, но собиравшийся, по его словам, «сгореть на костре революции». Впоследствии деятель ГПУ в Киеве.

Пять лиц мне неизвестны, их фамилии забыл. В верхнем ряду над Максимовым видна голова женщины в белой папахе. Кто она, не знаю, но едва ли это Роза, на которую мне указывали.

В этой группе не хватает Валлера-Бальфосова и будущего председателя Украинской Республики Любченко. Нет также студента Пахромовича, казнившего своего учителя профессора Флоринского.

Глядя на этот снимок, не скажете, что это преступники, каких не видал мир. Подумайте только: 18 человек награбили 80 миллионов золота, убили свыше 500 человек в чека, 300 человек в Куреневке и держали в трепете миллионное население города. И это были обыкновенные люди. Только некоторые еврейские юноши имели черты вырождения.

Правой рукой Сорина был заведующий хранилищем Каган. Ничтожная личность еврейского типа с оттопыренными ушами, почти юноша.

Вся компания жила со своими девками на положении коммуны, в общей квартире, сильно охраняемой красноармейцами батальона чека. Вели они жизнь разгульную и распутную. Устраивали попойки и оргии. Имеются свидетельские показания о том, как однажды Сорин должен был принять посетительницу с письмом от влиятельного лица. Он принял ее в зале, где на сцене фигурировали две голые женщины. Вино лилось рекой, на столе было шампанское, закуски. Здесь же были проститутки. Жена Михайлова была, например, для всеобщего употребления. Верхи коммунистов, а особенно чекисты, быстро усваивали нравы нездоровых слоев старого дореволюционного общества. Теперь мир проституток обслуживал их. Перед ними гнули спину официанты, шоферы. Чекисты разъезжали на автомобилях. По ночам в пьяном виде они поднимали бессмысленную стрельбу на улицах. Безделье, веселье, гульба и всюду кровь. Внешний шик Михайлова мешался с аскетической простотой Шварцмана. Когда я исследовал квартиры чекистов после их ухода, всюду был разгром. Они, видимо, мало ценили предметы роскоши и искусства, хотя наволокли их в свои помещения достаточно. Среди коммунистов было много евреек-консерваторок. Всюду, где появлялась такая Берта, сейчас же появлялся и рояль Блютнера, реквизированный у русской буржуазии.

На службе в чека соблюдалась высокая дисциплина. Дома это была компания близких друзей. Но такую жизнь вели лишь верхи чрезвычаек. Состав комиссаров и следователей жил поодиночке на реквизированных квартирах и в коммуну не допускался. Их точно усчитывали, а потому они и грабили осторожно. Следователи получали по 2000 рублей в месяц, что по тому времени было немного.

Были и предостерегающие надписи: «Кто сюда войдет – будет убит».

Большую роль евреев-мстителей играли два рабочих с Подола -Шварцман и Лившиц. Оба свирепые, необразованные, типа ремесленников. Это были старые деятели социалистического Бунда, а потом Коммунистической партии. Они тупо и убежденно следовали девизам революции и думали, что делают свое дело честно. При вторжении большевиков Лившиц выступил со свирепой прокламацией, в которой призывал к убийствам.

Характерна была семья Гониотских, евреев из Слободки. Их было четыре брата. Первый служил в чека под фамилией Сутугин. Был членом коллегии и заведовал отделами. Второй, под фамилией Максимов, был следователь, выдающийся своей жестокостью. Проходившие через его допросы были все обречены на смерть. Он избивал свои жертвы и издевался над ними. Третий брат был фотографом чека. Четвертый брат был комиссаром городского театра. Революция кормила четырех братьев. Сутугин и Максимов, кажется, были студентами. Эта семья произвела страшное опустошение среди киевской интеллигенции. Видным деятелем чека был приехавший вместе с Сориным из Харькова студент-юрист 2-го курса Рубинштейн. Это был самый образованный из чекистов. Он руководил красным террором, был необычайно развратен – хотя болел сифилисом, – всегда посещал проституток. У одной из таких дам полусвета он встретился с одним профессором, который отозвался о нем, как о человеке крупном.

Странной личностью был заведующий хозяйством Михайловский, который прошел через мое исследование. Этот человек служил образцом того, как во время революции самые обыкновенные, ничем не замечательные люди выступают иногда в крупных ролях. Михайловский был офицером военного времени с довольно темным прошлым. Он, по-видимому, служил в каком-то кавалерийском полку, хотя настоящим офицером, может быть, и не был. Высокого роста, худощавый, он не имел никаких внешних черт чекиста. Он объяснил, что его роль заведующего хозяйством ничего преступного в себе не заключала, ибо он ведь не расстреливал. Это был авантюрист, раньше служивший в гетманских войсках. Он шел туда, где платили деньги и где можно было чем-нибудь поживиться. С приходом Петлюры он попадает к нему. Когда после Петлюры входили большевики, из их приверженцев образовался какой-то отряд по охране города, который и приняли к себе большевики. Оттуда Михайловский был откомандирован в чека. Личность эта была совершенно беспринципная. Когда его арестовали при добровольцах, контрразведка его выпустила. Вторично он был арестован при мне в контрразведке, куда его привел офицер Добровольческой армии, указав на него как на коммуниста. Он был настолько беспечен, что не потрудился даже уйти с большевиками.

Рабочий Савчук – многосемейный человек, худощавый, несколько изможденный, был суров, туп и отличался фанатизмом. Был нечист и на руку. В июне он выкинул довольно глупую попытку грабежа. Имея смутное понятие о порядках Государственного банка, который захватили большевики, но который продолжал работать со старыми чиновниками, он однажды пришел туда за получением 200 тысяч рублей «для чека», а потом довольно наивно заявил, что их не получил. Но старые чиновники банка делали свое дело осторожно, и Савчук был пойман с поличным. Чека и коммунисты, однако, это ему в вину не поставили, и Савчук до конца остался на службе в чека.

В конце мая положение Сорина сильно пошатнулось. Стала крепнуть большевистская власть. Сорина стал теснить Лацис, который терпеть не мог евреев. Сорин, как умный человек, сообразил, что ему выгоднее уехать, и ликвидировал свою деятельность с честью. Он организовал великолепный поезд, забрал с собою награбленное и своих близких товарищей и целым составом вновь сформированного чека поехал открывать свою работу в Симферополь.

На место Сорина председателем губчека был назначен Дехтеренко. Деятельность ГЧК вступила из «еврейской» фазы в «кровавую». Не надо думать, что число еврейских элементов в ней уменьшилось. Только фирма была удобнее. Дехтеренко был русский, и рабочие на Печерске получили подачку.

С этого момента выступает на сцену очень крупная фигура чекиста Валлер. Картина деятельности этого человека очень типична и для этого времени, и для самого учреждения чека.

Помощник присяжного поверенного из Кишинева, молдаванин, еще молодой человек, 32 лет, Михаил Бальфосов фигурировал под кличкой Валлера. И это характерно: какой-то сильный в грамоте чекист умудрился прочитать неразборчивую подпись «Бальфосов» как «Валлер», и тот этим псевдонимом и воспользовался. Он окончил Одесский университет и был единственным экземпляром чекиста с высшим образованием. Надо сказать, что вся история чека в значительной мере изложена мною на основании показаний Валлера, и подтвердились эти сведения всеми другими допрошенными свидетелями и чекистами. Валлер был очень умный человек и не всегда лгал, а истину обращал в свою пользу. Он презирал «большевистскую сволочь», но утверждал, что другого пути теперь нет. И он верно схватывал положение и верно оценил силу добровольцев и контрреволюционеров.

Думается мне, что это он снят в группе между Максимовым (№ 3) и Михайловым (№ 4). Но снимок не слишком похож на знакомый мне оригинал. Во всяком случае, есть много общего. Валлер, назвав мне всех членов группы, себя не опознал.

На войне Валлер был прапорщиком запаса. Потом попал в гетманские войска офицером. Судьба смешала карты, и Валлер сделался чекистом. Как это произошло, понять не так легко. Валлер умышленно путает свое прошлое и дает ему выгодную окраску. Хитрый, без всякой морали и стойких убеждений, находчивый, он жонглирует людьми, как пешками. Низкого роста, коренастый, приземистый, с молдаванским типом лица, с большими усами, он прикрывал свое выразительное лицо темными очками. Говорил умно, хорошо. Выслушивал мнения противников и часто театрально позировал. Много говорил и на все смотрел с цинизмом. Правильно оценивал как большевиков, так и добровольцев. По существу, он не был большевиком и тем менее коммунистом. Он характеризовал чекистов как «мерзавцев». Дал обширные, осторожные и умные показания, в которых путал факты и события так, как это ему было выгодно. Система его защиты была необыкновенно цельная. Чувствовалось, что имеешь дело с хорошим юристом-практиком, знакомым с психологией следователей и судей. Он на суде призывал добровольцев не идти против большевиков, которых они все равно не победят, а идти с ними, чтобы заставить их эволюционировать. Попал он в чека еще в феврале, в первые дни ее возникновения; он шел на это потому, что там был будто бы его двоюродный брат Ордынский-Баратынский как следователь. Это оказалось враньем: Баратынский, которого я исследовал, и не думал быть Валлеру братом. Последний – убогая личность психопатического типа. Лгал Валлер и о том, что он поступил в чека для того, чтобы спасать людей. Вся его деятельность есть сплошная и беспощадная гибель людей, против которых он не мог иметь ни личной, ни социальной злобы. Я думаю, что Валлер поступил в чека, физиономия которой тогда еще не была выявлена, просто из выгоды, как личный карьерист, без всякой идеи и цели. В чека его долгое время держали в черном теле, да в последнее время, жаловался мне Валлер, коммунисты считали его чужим. Понемногу Валлер увлекся своим делом и в дальнейшем участвовал во всех кровавых преступлениях чека.

В первое время он кое-кому оказывал мелкие протекции и услуги в чека и впоследствии пользовался этим в своей защите. Он скоро усвоил себе метод «страховки».

В мае он был назначен заведующим юридическим отделом и таким образом попал в члены коллегии, устанавливавшей смертные приговоры. Ему были подчинены следователи. Он задумал провести ряд усовершенствований, написал несколько инструкций, думая ввести порядок в дело допроса, и ввел ряд формальностей. Ввел даже дежурства следователей. Валлер и сам не отрицает, что все это было ни к чему. Это он охарактеризовал период Сорина как еврейский. Видя всю беспорядочность работы следователей, набранных из низов, он задумал привлечь к этой работе студентов-юристов. Он обратился к комиссару университета Мицкуну, который и предложил студентам занять эти места. Группа студентов во главе с честолюбцем Пахромовичем, бывшим тогда председателем союза студентов, отозвалась на этот призыв и в числе около шести человек явилась в чека как раз в то время, когда там проводился красный террор и осуждался на смерть учитель Пахромовича профессор

Флоринский. Пахромович, которого я также допрашивал, был элегантный, пронырливый честолюбец, с начала революции взявший демагогический курс и увлекший за собой студенчество. Он раньше был прилежный и хороший студент и давно обратил на себя внимание профессора Флоринского. Эгоцентризм и честолюбие побудили Пахромовича искать популярности, и он добился высшего поста председателя объединенных студенческих организаций. Он также не был идейным коммунистом. Мицкун, как человек умный и проницательный, наметил его в чекисты. «Должны были идти туда идейные и лучшие студенты».

И Пахромовичу пришлось перейти от слов к делу. В данных мне показаниях Пахромович говорил, что он ужаснулся, когда вместе с товарищами очутился в чека. Действительность предстала совсем в другом свете, чем революционные мечты, и студенты стали всеми правдами и неправдами стремиться уйти оттуда. Однако это было не так легко. Валлер здесь выгораживает себя и путает. Пахромович говорил, что он думал о «спасении» жертв чека. Оба эти крупные чекисты аттестуют чека как место гнусное и страшное и вовсе не пытаются оправдать ее деятельность. Им трудно было объяснить свое участие в этом деле. Оба были чужды разгульных оргий Сорина и в тесное общение с верхами чека не входили. Тем более интересен диалог этих лиц. Валлер говорил, что он придает участию студентов в чека большое значение. Они лучше сумеют разобраться в виновности, чем безграмотные рабочие Арсенала. Когда же студенты – к их чести – сбежали из чека, Валлер с пафосом говорил: «Ну что же! Я хотел упорядочить дело, а если лучшие интеллигентные люди не идут в следователи, придется набрать из рабочих». Он забывал, что бойня, как ее ни упорядочивай и сколько ни вводи в нее гуманности... все же останется бойней. В чека и раньше было несколько студентов-евреев.

Валлер, как заведующий юридическим отделом, держал в своих руках ключ красного террора. Если он даже не одобрял его, он ничего не мог сделать, чтобы смягчить его, ибо революционная машина давила жизнь во всех ее формах и не знала милости. Вместе с Савчуком он должен быль поставить на убой определенное число людей и сделать отбор: спасая одних, он губил других. Нигде не видно смягчающего влияния этой личности на деятельность чека. При своих посещениях тюрем Валлер нагонял на заключенных трепет своими угрозами и парадировал там, как настоящий большевик. Валлеру были поручены такие ответственные дела, как разбор ритуальной литературы, отобранной у Розмитальского. Это очень характерно: чекисты, несмотря на свой еврейский фанатизм, были слишком безграмотны и поручили разобраться в этом материале христианину.

С отъездом Сорина этот материал остался забытым. Валлеру будто бы Сорин поручил подготовить арест 26 священников. Он не успел выполнить этого не по своей вине, а потому, что к этому времени назрели антисемитические течения среди рабочих на Печерске.

Вначале в чека набирался всякий сброд. Но к лету пошла чистка, и стали требовать, чтобы членами коллегии были только партийные коммунисты. Валлер утверждает, что он не был ни членом ЦИК, ни членом коллегии чека. Это ложь. По своей должности заведующего юридическим отделом, а впоследствии «наркомюста», он был членом коллегии и подписывал все смертные приговоры, что и установила Комиссия.

В дальнейшем исследовании дела Валлера раскрылось очень интересное сплетение интриг и нитей, которые опутывают лиц из высших слоев старого русского общества и связывают их с чекистами и деятелями революции. В этом деле промелькнула личность светлейшей княгини Витгенштейн, сестры известного кадета Н-ва. Во время войны она, по показаниям Валлера и барона П., служила в контрразведке. Во время Петлюры она была замешана в каком-то шпионаже. Достоверно известно, что она имела аудиенцию у Раковского и вела с ним какие-то дела. Раковский был у нее с визитом, и ему очень льстило, что он говорил со светлейшей княгиней на чистом французском языке. Говорили даже, что Раковский привез ей цветы. Эта женщина путалась в политические и революционные интриги из-за денег. А она была дочь министра Императорской России времен Александра II.

Во время службы в чека Валлер устроил ей какие-то документы и способствовал ее отъезду в Румынию. На допросе в суде он обратил эту услугу в спасение.