Текст книги "Бурное море"

Автор книги: Николай Рыжих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

VI

Все собрались у нас на маяке. Дело не в субботе – хотя и в субботе, – а дело в том, что мы наладили баню. Настоящую, сибирскую баню, которую соорудил в свое время прежний начальник маяка, сибиряк.

Она, эта баня, была у нас запущена: она была не нужна нам, у парней на метеостанции современная, с кафельным полом и вышиною с телеграфный столб. И какова же наша баня, когда мы перестлали в ней пол, вставили окна, переклали печь, заменили прожженные колосники, оказалась по сравнению с современной – прохладной, неуютной, с сырым паром? Наша банька оказалась душистой, уютненькой, с сухим паром, горячая – знают же сибиряки толк в этом деле! Заберешься на верхний полок, где ароматный парок, поколышешь веничком – и-иуиуи, эх! Ха-ха!

Березовые дрова пахнут, горячие полки пахнут, парок предушистый. И даже деревянные шайки ароматные. Что за чудо!.. И мраморную ихнюю баню мы приспособили под продуктовый склад.

В нашей баньке хорошо мыться вдвоем. Пока Роман с Володькой блаженствовали, парни с метеостанции, все четверо, и Толяша с ними – я был на вахте – отправились за березовыми дровами. По три ходки сделали.

– Куда вы столько? – засмеялся Роман. – На год хватит.

– Запас карман не тяготит, – ответил Васька.

А вечером мы сидели с полотенцами на шеях и потягивали густой квас, который приготовил Роман для этой субботы.

– А неплохо у нас, Роман, получается, – говорил Василий своему другу, – неплохо.

– Раньше, идиот, не догадался, – ругнул себя Роман.

– Рома, забирай мою козу?

– Вася, шлюпка теперь твоя.

– Рома...

– Вася...

VII

Рыбалку на красную открыли парни с метеостанции. Когда мы с Толяшей пришли на Баранью, Василий, в засученных по колено штанах и уперев руки в бока, стоял на той стороне устья и прихлопывал подошвой по мокрому песочку. Саня с Митрохою возились с неводом на этом берегу. Мокрые, синие. Неподалеку полыхал костер.

– Уже месите? – спросил Толик.

– Ну. Только бро́дить нельзя, – проклацал зубами Митроха. – Вода холоднее льда.

К клячовкам невода были привязаны веревки; они набрали их наподобие выбросок и кинули Василию. Затем Митроха перебрался к нему, и они впрягались в невод; Саня на этой стороне расправлял мотню.

– Никак, поперек течения таскаете? – засмеялся я.

– А как же? – откликнулся Саня.

– Дикари, – вздохнул Толик.

После этой процедуры в неводе у них поблескивала одна рыбка, и та – голец. Таким же способом они перетащили невод и на эту сторону, в нем ничего не поблескивало.

– Ну и Алехи... – качал головой Толик.

– Пробуйте сами. – Они затанцевали вокруг костра.

Мы с Толиком занесли невод вверх по речке и быстро, чтобы течение не завернуло мотню его, стали спускать по течению; перед самым же морем, где Баранья разметнулась широкой мелкой полосой, подрезали мое крыло, пустив мотню в самые волны, – в неводе затрепетало с полмешка рыбы.

– Черт возьми! – кричал Митроха, – черт подери! А ну-ка мы?

Весело, залихватски, сменяя друг друга, мы протащили невод «нашим способом» раз десять, на песке вырос ворох рыбы. И все рыбины одна в одну: упругие, сильные...

– Давай, братцы, давай! – кричал Васька.

– Не унесем ведь, – заметил Толик.

– Тогда – стоп, – сожалеюще сказал Василий. – Эх, жаль шлюпки нету...

Перемыли рыбу, отнесли ее на траву. Тут она засверкала всеми своими прелестями, даже трава помолодела от нее.

Стали готовить уху. Сашка взял рыбину и стал резать ее на куски.

– Ты сколько лет на Камчатке? – подойдя к нему, спросил Толик.

– Один. А что?

– Сразу видно.

Толик взял штук пять рыбин, вырезал брюшки и головы, выбросив нижние челюсти с жабрами.

Уха получилась настоящая, камчатская. Мы съели по полной миске. Подумали, съели еще по одной. Потом еще по одной. И повалились на горячий песочек.

– Пошла рыбка, – сказал Роман. – Зимой и балычки будут, и ушица.

Рыбу разделили на пять равных куч, честно, по-рыбацки.

VIII

На другой день чуть свет мы были у парней на станции. Они взяли по куску хлеба и заторопились – только сухие водоросли потрескивали на прибрежных камнях.

На Бараньей сначала развели костер, разогрели говядину в банках, вскипятили чай, рыбачить собирались капитально.

И началось все преотличнейше, таскали невод по течению. И вот рыбы – ворох.

– Эх, шлюпки нету! – кипятился Роман. – Сегодня же займусь ремонтом ее.

– Прибегу помочь, – сказал Степанов.

Рыбу раскидали на семь равных куч – на вахте у нас Володька остался, – пообедали и стали собираться в дорогу. Тринадцать километров! Да эдакой-то дорогой!

– Куда ты по стольку! – крикнул Толик Роману, набивавшему мешки до самой завязки.

– Эх, Толя, Толя, – сожалеюще сказал Роман, – как потопаешь, так и полопаешь. Это же вещь!..

– Вещь-то вещь, да ведь надорвемся.

– Ничего с тобой не случится.

След в след, цепляясь за прибрежные кусты, подались к устью сухого ручья. Километра через три Толик сбросил мешок и выкинул из него несколько рыбин. Тоже самое сделал и я.

– Слабаки, – презрительно сказал Роман. – Вот я вам расскажу, как шли мы табором от Владивостока до Ясс. Война, голодуха, во всем таборе крошки не найдешь, а мы все населенные пункты обходим – иначе лошадей на фронт заберут. А куда без лошадей? Без них бы всему табору конец. После каждой стоянки могилки остаются, а князь не подпускает даже к деревням. Как огреет кнутом!.. Помню, возле Свердловска цыганки детей ему мертвых под ноги кидали, а он – кнутом, кнутом...

– Ну и сатана! – не выдержал Толик.

– А пусти он их в город, всему бы табору крышка... И довел до Бессарабии.

Все равно после этого страшного рассказа мешки не полегчали.

– Знаешь что, Роман, – сказал Толик, бросая мешок на траву, – во время войны матросы под танки бросались.

– Ну и что?

– А сейчас я даже под телку не лягу.

– Перекур, – объявил Роман.

В этот день сделали еще по одной ходке, еле живые доплелись до дома. Надо бы рыбу обработать, но второй час ночи уже был... вставать в четыре.

– Черт... опять шлюпку не наладили, – сердился Роман.

IX

На третий день была моя вахта.

В обед возвратились наши – я удивился – совершенно пустые.

– Всё, – мрачно сказал Роман. – Кончилась рыба... Наверно, она раньше пошла. Прохлопали.

– Возле устей в прибойке толчется, а в речку не идет. Ну хоть бы одна! Вот ты рыбак, – повернулся ко мне Толик, – что ты можешь сказать?

Что я мог сказать? Лет пять назад приходилось мне обслуживать ставные невода. Рыба у нас шла по-разному: и утренняя, и приливная, и верховая. Но невод стоит в море, а вот в речке...

– Может, полный отлив был? Прибойка была здорово осохшая? – спросил я.

– До самой тины, – сказал Роман.

– Я думаю, дело в отливе, – сказал Толик. – По отливу она заходит в речку или нет?

– Кажется, нет.

– Тогда не все потеряно, – оживился Роман. – Тогда надо ждать прилива. А когда он начнется?

– Таблиц у нас нету. Наблюдать придется.

– Надо бы подождать. А завтра когда прилив будет?

– Не знаю...

– Караулить будем.

Вдруг врываются Степанов с Митрохою. С мешками. В мешках топоры, пилы, рубанки.

– Надо в море рыбачить, – без всяких панических объяснений выпалил Степанов. – Где твоя шлюпка, Рома? Будем чинить.

– Начинай, – устало сказал Роман.

Они схлынули так же, как и нахлынули.

– Молодец все-таки Васька, – сказал Роман, глядя вслед своему другу. – И столяр, и плотник, и механик, и радист...

– И даже козу доить умеет! – засмеялся Толик.

– Ты напрасно смеешься, – нахмурился Роман. – Он простой матрос, кончил только курсы. А все хозяйство на его плечах. А если бы на его место поставить Митроху? Что получилось бы, хоть Митроха и с институтским дипломом.

– Это, Роман, ты себя имеешь в виду: вот я, мол, простой механик с подводной лодки, а мне, мол, подчиняются инженеры.

– Сам себя не похвалишь, стоишь как оплеванный, – засмеялся Роман. – Однако надо парням помочь. Кто со мной?

Спускаемся со своей скалы, под нами стеклянное безмолвие океана. Огибая сивучиные лежбища, что были милях в пяти от берега, шел пароход. Нам он казался не больше ботинка, а ведь вблизи это громадина.

И мне в голову пришла странная мысль: жили мы тихо и ладно, несли вахту, охотились, мылись в бане, катали шары на бильярдном столе, читали книжки, слушали музыку, смотрели кинофильмы. Но вот пошла красная рыба, и каждого из нас не узнать...

X

Шлюпку ладили дотемна, и парни с метеостанции ночью же отогнали ее на речку. И там же остались ночевать.

Когда на другой день мы пришли на Баранью – пришли с опозданием, проспали, – парни с метеостанции уже давно-давно бушевали там, рыбы у них было уже вороха. Мокрые, конечно, до затылков, то и дело подбегали к костру. Рыбачили они со шлюпки. Митроха сидел на веслах и отвозил невод метров на двадцать от берега. Сбрасывал его, остальные с криком и хохотом тащили на берег.

– Дела идут? – крикнул Роман, скидывая сапоги.

– И довольно неплохо, – отозвался Васька, пританцовывая возле костра. – Чего так поздно?

– Проспали малость, – сказал Роман, приседая возле ведра икры; а она, эта икра, на этот раз сверкала еще прелестнее: ярко-красная, светящаяся, душистая и такая ровная и яркая, что все, что находилось рядом, озарялось ее пронзительно-тихим светом. – Золото! – восхищенно сказал Роман, присаживаясь рядом и перекладывая играющие дольки ее. – Чистое золото!

– Скорее присоединяйтесь! – крикнул Степанов.

– Сейчас.

Через несколько заметов уловы кончились – наступил полный отлив, – да и рыбачить невозможно стало из-за погоды, море взъярилось, и сами уловы были штучными.

– Эх, черт возьми! – возмущался Степанов. – Вот-вот подойдет «Колесников», радиограмма уже была, рыбачить завтра не придется.

– Поможем разгрузить, – сказал Роман.

Стали делить улов, и тут произошла маленькая... заминка, что ли. Василий нам выделил по полдоле, ведь мы сегодня почти не рыбачили.

– Справедливо? – спросил он и отвернулся, краснея.

– Справедливо, – сказал Роман и тоже отвернулся. Желваки на его скулах так и заиграли. Больше они друг с другом не разговаривали, будто чужие.

Они нагрузились рыбой и икрой, след в след побрели домой. Нам спешить было некуда, никакого «Колесникова» мы не ждали. Роман принялся за стряпню, мы с Толиком собирали дрова.

– Чего скис? – спросил Толик Романа; Роман не ответил. – Давай грибков наберем, – обратился Толик ко мне.

Мы подались за грибами.

Когда возвращались к костру, Роман был радостный.

– «Колесников» подходит, – сообщил он, показывая на пароход, идущий к берегу. – Завтра одни рыбачим.

XI

– А хорошо бы Аньке послать баночку икры, – мечтал Роман, когда на другой день чуть свет мы перли на Баранью, – после родов бабы любят солененькое.

– Отошли мою долю, – сказал Толик.

– И мою, – добавил я.

А головы трещали от бессонницы, мышцы были резиново-непослушные. Без четверти четыре мы были уже на метеостанции. Парней – никого. Они даже дверь на гвоздь не закрыли. Приборы попискивали в одиночестве, неподалеку от берега дремало снабженческое судно, понуро свесив якорь-цепи.

– Душу им наизнанку! – бесился Роман. – Опять третью часть доли получим! – И Роман так прибавил «оборотов», что еле успевали за ним.

– Роман, ты как с цепи сорвался! – крикнул Толик. – Не на пожар же!

– Свою артель организуем, – не слушая нас, кипятился Роман. – Шлюпка наша, невод мы шили. Не покажи им, как надо рыбачить, они бы и сейчас поперек течения таскали бы.

– Дикари, – заметил Толик.

А утро, будто в контраст нашему настроению, было свежее, прохладное, застенчивое и мудро-улыбчивое. Над морем светленькими облачками таял туман, море как зеркало, на цветах и кустах искрились росинки, прибрежные скалы будто умытые. На скалах черными столбиками сидели бакланы, поджидая первые лучи солнышка. Время от времени они потягивались, веерами распуская крылья.

– Кыш!.. – крикнул на них Роман. – Сидите тут!

Он крикнул так, что стадо снежных баранов, пасшихся на склоне соседней сопки, на секунду подняло головы, а потом понеслось к вершине.

– Как же они рыбачат? – не унимался Роман. – Ведь они должны пароход обрабатывать. Наверно, капитана угостили рыбкой да икоркой, вот и ждет.

И вот наконец выскочили к устью Бараньей – там шел бой быков: рыбу таскали к речке – был прилив, – все мокрые, возбужденные. Были там и незнакомые ребята, видимо с «Колесникова». Васька занимался икрой – относил ее в кусты, где стояли прикрытые травою ведра.

– Братцы, – обратился он к нам, – у нас сегодня последний и единственный день, даже не день, а полдня: капитан согласился ждать, только до обеда. И все. Рыбачить больше не придется. – Степанов краснел, переминался с ноги на ногу, не знал, куда деть обляпанные слизью и кровью руки. – А завтра уж вы...

– Знаешь что, Вася, – сказал Толик, – раз уж мы опоздали, то давайте так: замет – вы, замет – мы.

– Так справедливо будет, – подтвердил Роман, его ноздри двигались.

– Да поймите же, что у нас только полдня, пароход ведь ждать не будет. А рыбой надо еще снабдить вот этих парней, – Степанов взглядом показал на чужих ребят, – что же они за зря уродуются?

– А если завтра рыба кончится?

– Куда она денется.

– Шлюпка-то наша...

– Вон она. – Степанов отвернулся и замолчал.

– Дело ясно, – сказал Роман и пошел к шалашу.

Мы побрели за ним. Там наладили удочки и побрели вверх по Бараньей, к перекатам – а что нам еще оставалось?

– Ну и Васька, ну и подлец, – ругался Роман, – что утворил! Да и мы тоже: самим надо было шить невод, свой иметь... Погорели...

– Да черт с ними, – вмешался Толик, – удочками натаскаем, на всю зиму хватит!

– Нам икра нужна, икра.

Лососи шли в верховья, где в тихих заводях (это у кеты) самцы выроют носами ямочки в песке, бросят туда молоки, а самки – икру, опять закопают и будут сторожить от налетов гольца, хариуса и форели... до тех пор, пока течение не унесет их обессиленные тела в море: попав в пресную воду, рыбы уже ничего не едят. И умирают. А мальки, вышедшие из икринок, пожив какое-то время в пресной воде, уйдут в моря и океаны путешествовать на четыре года... и возвратятся большущими рыбинами точно на это же место, где сами были икринками, и... опять все сначала.

Горбуша ямочек не роет. Она будет тереться брюшком на мелких местах, бросая икру и молоки. И тоже будет воевать с хищниками, защищая потомство, пока не умрет.

Мы брели по тому месту, где речка разлилась метров на сто и глубиною была по щиколотку. В заводях горбуша уже нерестилась. Протянешь руку – рыбины, шлепая хвостами и извиваясь, уносились пулями. Только отошел от этого места, они опять возвращались.

Любопытно было наблюдать, как рыбы взбирались по водопадам. Перед стеной воды, в яме, они, отдыхая, еле шевелили плавниками. Затем стрелами бросались вверх по струе. И какая же нужна скорость, как надо работать хвостом и плавниками, чтоб пересилить падающую воду! Некоторым не удавалось с первого раза победить водопад – на месте они извивались, так и хотелось помочь им, – и они скатывались назад, в тихие запруды. Отдыхали. А тем, кому повезло, радостными стрелами улепетывали дальше... в верховья, к заветным местам.

Над речкой орущими ватагами носились чайки. Они падали в воду, выхватывали рыбин и, бешено работая крыльями и горбясь, несли их к берегу. Это не всегда удавалось им, рыбины шлепались в воду. К чайке, которая тащила бешено сопротивляющуюся рыбину, кидались другие... получалась драка... рыбина вырывалась... добыча не доставалась ни той ни другой.

Метрах в десяти от нас сидел на песочке орел, раздирал когтями большущую кетину. Увидев нас, лениво расправил крылья и заскользил над водой. Чайки с криком кинулись к оставленной добыче... а орел нес в когтях уже новую рыбину.

Берег был истоптан медвежьими лапами. Кое-где виднелись кучки песка; я ковырнул ногой одну из них – вывернулась кетина.

– Дальше не пойдем, – сказал Роман, рассматривая следы, – а то еще на этого черта напоремся.

Рыбка ловилась хорошо, к обеду мы уже натаскали по ноше. Потом сварили уху, чай.

– Жаль, ведра нету под икру, – посожалел Роман, – можно бы еще порыбачить.

Побрели к устью. Там было тихо; на берегу лежали кучи рыбы, возле них прохаживался Василий, остальные, видимо, носили рыбу. Шлюпки тоже не было.

– Как рыбачилось? – весело спросил он. – А мы и вам рыбки приготовили.

– Ну и наглец... – кривя рот, прошептал Роман. Потом обратился к Ваське: – На шлюпке рыбу возите?

– На ней.

– Придет шлюпка, не угоняй. Мы свою повезем. – Роман пусто и бесстрастно посмотрел в глаза Василию; тот отвернулся и зашлепал подошвой по мокрому песку.

Рыбу на шлюпке повез Роман, мы с Толиком возвращались пешком и на этот раз без нош – у нас даже настроение от этого хорошим было. Но не надолго. Когда пришли домой, Роман был злой-презлой: при подходе к берегу напоролся на валун, шлюпка перевернулась, весь улов утащило море.

XII

День с утра проглядывал прекрасный, и наши желания горели еще ярче. Когда шли мимо метеостанции, Васькина команда таскала ящики с продуктами, катала бочки с соляркой. В другое время мы кинулись бы им помогать, но сейчас только фальшиво подняли руки в знак приветствия. Они улыбнулись, и их улыбки показались мне будто «себе на уме», а может, просто застенчивые, ведь, наверно, стыдно было за вчерашнее.

Когда вышли к устью, утро сияло. Речка журчала по камешкам радостно, и рыба в ней кишела. Видимо, это был самый последний день ее хода и она не вмещалась в речке.

Мы прямо запрыгали от счастливых предчувствий при виде этой картины, и Роман впервые за последние дни улыбнулся.

– Нарыбачимся... – радовался он. – Володя, тащи невод!

Мы занялись костром, Володька пошел за неводом... Но что-то не несет, лазает и лазает по траве.

– Грибы, что ли, собираешь? – крикнул Роман. – Скорее!

– Да нету невода, – развел руками Володька.

– Что-о-о?!

– Нету.

Смутная догадка обожгла нас, мы кинулись к-тем местам, где обычно оставляли невод на просушку. Невода не оказалось даже во всех ближних и дальних кустах. У Романа, кроме злобы и отвращения, вырывалось еще и удивление:

– Ну и Васька! Ну и подлец!

Брели домой уже потемну – целый день пришлось рыбачить удочками, – чуть живые. Это была последняя бессонная ночь в этой бессонной неделе – так же, как и у рыбы, последний день хода; икра у нее была с черненькими точками внутри, в пищу не годилась. И только сейчас мы почувствовали, как измотались: перекуривать останавливались раз пять, а на перевале вздремнули.

Когда шли мимо метеостанции, где теплился манящий огонек – стакан чая был желанный, как воздух, – даже словом не обмолвились о ней.

И вот, расслабленные и довольные тем, что уж больше – хотя и жаль – не придется в сутки совершать тринадцатикилометровые переходы по сопкам и зарослям, да еще с тяжеленными мешками за спиной, расселись на диване. Дома. Толик – он оставался на вахте – со старанием хлопотал возле стола.

– Тогда зря я им дал соли, – сказал он, выслушав все происшествия.

– Ты им дал соли? – выкатил глаза Роман.

– Ну откуда же я знал, что они такие скотобазы.

XIII

Красная рыба прошла.

Баранья все так же радостно серебрилась по цветным камешкам, склоненные ивы все так же думали свои бесконечные думы. На наше «Ласточкино гнездо» по-прежнему заходили ночевать тучки; «голова» маяка все так же крутилась, показывая дорогу кораблям, стучали дизели, мерцали зеленые глазки приборов, а... жить стало скучно.

К тому же у нас кончилась капуста – им-то «Колесников» всего вдоволь привез, капустка-то у них свеженькая, – самим надо было печь хлеб...

Но человек такое произведение природы, что ко всему привыкает, ко всему приспосабливается. В какой-то книжке я вычитал, что попавшие к туркам запорожцы, сидя на колу, и то закурить просили, – а у нас еще был Роман, чьи способности всегда выручали нас. И на этот раз выручили – он умел печь хлеб.

С хлеба мы и начали. Достали с чердака ржавые формы, отожгли, очистили их, выпарили и приготовили дежу. В печи замазали дырки, настлали огнеупорным кирпичом, сделали жестяную заслонку.

И вот уже сколачиваем тесто.

– Рома, – крикнул пришедший с охоты Володька, – а «дикари» (по-другому мы их теперь не называли) на нашей шлюпочке бакланов шугают!

– Забрать! – резко сказал Роман. – Иди и пригони.

– Я не могу...

Роман стал очищать руки от теста. После он рассказывал, что выкинул всех бакланов и бочку с яйцами из шлюпки, и «дикари» ни слова не сказали.

– Вот так вот их! – заключил Роман.

Этой ночью у нас кто-то скинул в обрыв все березовые дрова...

XIV

Так и жили. Научились сами печь хлеб, сами таскали березовые дрова для баньки, читали книжки только из своей библиотеки. Хоть и вполне обходились без бильярда и ихних кинофильмов и, кстати, гордились этим, но в глубине души понимали, что война – самое нелепейшее явление на земле и страдает от нее наиболее слабое государство.

Но ничего... через месяц и к нам пришло снабженческое судно, привезло свежей капусты, огурцов, помидоров, сметаны, и у нас был теперь борщ из свежей капусты. А еще этот снабженец привез Аннушку с Сергеем Романовичем. Боже мой! Этот маленький человечек, который покачивал головкой, часто сопел и на весь мир смотрел пока что бутылочными глазами, преобразил нашу жизнь: мы не хлопали дверями, вычистили и выскребли всё до блеска, мух и комаров даже к дому не подпускали. Малыш же большую часть суток спал, и мы с нетерпением ждали, когда он проснется, – Аннушка разрешила нам дежурить возле его коляски.

Но у нас не было козы, которая дает молоко.

– Рома, – упрашивала Аннушка, – ну помирись с ребятами.

– Ни-ни. – Роман был неумолим.

– Сама пойду.

– Иди. Только ничего не выйдет.

И каково же было наше удивление, когда вместе с Аннушкой взобрался на наше «гнездо» сам Васька Степанов, таща за рога козу. Они с Аннушкой долго стояли возле сарая, разговаривая с жестами и отрицательными покачиваниями Васькиной головы. Потом Васька ушел.

У нас не хватило духу помочь Аннушке.

– Рома, давай пригласим их на крестины, – попросила она мужа. – Вот посмотришь, придут.

– Как хочешь.

Мы не были уверены, что парни придут, но «самтреста» и закусок на всякий случай приготовили на оба «государства».

Они пришли. Все четверо. Наглаженные, при галстуках, с охапками цветов. Принесли знаменитую гитару.

Встретили мы их с повышенной радостью – не по себе все-таки было: будто и мы немного виноваты... Да чего там! Они же вообще тушевались. Выручал Сережка. Он переходил из одних рук в другие и всем улыбался беззубым ротиком. Да так улыбался, что даже глазки сужались и дышал чаще... будто спешил куда-то.

К вечеру Сережка уснул, а сами никак не могли угомониться. Поднимали и поднимали тосты – и за Сережку, и за Аннушку, и за отца. А он расслабленно сидел на диване, облокотившись на подушку, и ворошил свое прошлое.

– Эх, братцы, и славно же мы жили на Диксоне! – задумчиво говорил он. – Тоже компания была... на Новый год пельмени...

– Я тоже материк не люблю, – соглашался Василий, наливая чаю и себе и своему другу. – Разве там жизнь?

– Что ты, Вася! Если мне, не дай бог, когда придется попасть туда, я всем материковским корешам буду говорить: «Вы не жили при коммунизме, а я жил».

И вот захмелевший от счастья Роман потянулся к гитаре:

– Братки... вот эту штуку, – и сам стал настраивать ее.

И вот он запел:

 
Мальчишка беспризорный,
Парнишка в доску свой...
. . . . . . . . . .
 

Как он пел! Как он пел! Душу вынимал из своей гитары!

 
Вчера ходили в «хронику»
Подводники в строю.
И вот среди подводников
Тебя я узнаю...
 

Хорошо пел Роман. Мы подпевали. Вполголоса, чтоб самих себя слышать. Хорошо мы пели. И хорошие мы были.