Текст книги "Бурное море"
Автор книги: Николай Рыжих
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
V
Работать начали на Борькиной вахте. Макук поднялся на мостик, сунул узловатый палец в карту и сказал:
– Придешь суды, лягешь в дреф. Здеся попробоваем. – И ушел на палубу, где ребята под верховодством боцмана налаживали трал.
– Не так это делается, – сказал он, обходя трал, – это ж не так надо. Минтай сейчас идеть на нерест, скосяковался, над грунтом гуляить. Трал надо пускать повыше. Опять же течение... – И он сам стал промерять голые концы, разметку ваеров. – Балберов еще навяжем, пущай раскрытие побольше будет.
Все помогали ему. Молчали. Даже не слышно было боцманского «как работаете, медузы?». А Мишка с Васькой так и вертелись возле нового капитана. Уж очень быстро они приспособились к нему. Стоило боцману подойти к ним, как у Васьки уже был готов ответ: «Так Александрыч велел». Поразительно прямо-таки.
Когда трал приготовили, Макук опять появился на мостике.
– Ну, начинай, – сказал он Борису. – Или не умеешь?
– Не совсем, так сказать. Теоретически только, так сказать, я ведь на «Онгудае» всего четвертый месяц.
– Ничего сложного нету. Ваера стравишь на 200 метров, курс 270 градусов. Валяй!
– Есть!
Макук вышел на крыло мостика, задумчиво, будто дело и не касалось его, осматривался. А Борька метался по мостику, суетливо передергивая ручку телеграфа, высунувшись наполовину из окна, кричал на палубу:
– Быстрее поворачивайтесь, мухобои! – Правда, слово «мухобои» произносил тихо, чтоб не расслышали на палубе. – Майна! Майна кормовую! Пошел обе! Боцман, громче докладывай выход ваеров!
Голос Бориса звенел, иногда срывался. Дышал Борька часто, брови «властно» супились. Еще бы! Ему доверили делать замет, да еще первый замет в рейсе. Петрович в свое время нам не разрешал делать заметы – мы делали только выборку трала. А вот заметы он делал сам. Особенно когда рыба шла хорошо. Он по суткам торчал на мостике, бросая на палубу отрывистые и точные команды. Мы только помогали ему. Однажды в Охотском море он недели две нормально не спал, днями и ночами просиживал на штурманском столе, завернувшись в шубу. Чистил ногти. Насвистывал что-нибудь. Артемовна на мостик приносила ему кофе и бутерброды. Борис тогда восторгался капитаном, хотя это было, думается, свойственное Петровичу пижонство: чашку кофе он мог выпить и в кают-компании.
«Онгудай» шел на выметку: скрипели блоки, мелькая марками, бежали со свистом за борт ваера.
– Боцман... черт возьми! – кричал Борис.
– Полста... сто... сто пятьдесят... – доносился спокойный боцманский голос с палубы.
А Борис судорожно вертел и дергал рулевое колесо, выводя «Онгудай» на циркуляцию, то и дело выскакивал на крыло – чтобы глянуть на корму, – дзинькал телеграфом и впивался в компас. Фуражка на затылке, ворот кителя расстегнут, лицо пылает. На верхней губе, покрытой реденькой мягкой порослью, искрились капельки пота.
– Стоп травить! Наложить стопора!
«Онгудай» на циркуляции бросил трал, вышел на курс траления, убавил ход и, мирно постукивая поршнями дизелей, потащил трал. Ловись рыбка маленькая и большая!
Борька подошел к Макуку. Тот равнодушно смотрел на палубу.
– Ну как, Михаил Александрович?
– Сойдеть.
– Волнуюсь только: а вдруг не рассчитаю, передержу на циркуляции...
– Бывают случа́и.
Управившись на палубе, ребята поднялись в рулевую рубку. Трал тащить целый час. Целый час огромнейшая авоська, растягиваемая по краям досками, снизу – грузилами, сверху – балберами, будет ползти над грунтом и собирать рыбу. Рыба входит в широченную ее пасть и, проходя через узкую горловину, собирается на дно, в куток.
Ребята устроились кому где удобнее. В своих проолифленных плащах-мешках, под которыми поддеты полушубки и ватники, они уж очень неуклюжи. Но это только так кажется. Несколько минут назад, когда метали трал, они как духи носились по палубе, громыхая пудовыми сапогами. Даже не верится, что такая вот кукла, перетянутая каким-нибудь старым кончиком, может так быстро вертеться. Вообще на море, как говорит боцман, «бабочек ловить не моги». Чуть растерялся – и авария. Ну если не авария, то уж неприятность какая-нибудь наверняка.
Сергей втиснулся между телеграфом и переборкой, на мое любимое место, Сынок подпер косяк двери, Брюсов облокотился о подоконник. Борис тоже стоял возле окна, поглядывая на ваера. Васька растянулся прямо на палубе. Он вытащил из кармана пачку халвы, стал распечатывать. Мишка привалился рядом, голову положил ему на живот. Поднялся из машины Андрей.
– Интересно, каков же будет «первый блин», – сказал он, открывая окно.
– Если за этот рейс возьмем пару тыщ, – сказал Васька, набивая рот халвой, – деньги неплохие будут, хучь минтай и дешевый.
– Ты все о том же... – вздохнул Андрей.
– Куда он их девает? Ведь, кроме халвы, ничего не покупает.
– Солит.
– Солю – не сорю, а деньги – это неплохо, – продолжал Василий. – Живем пока при социализме.
– И ты, мережа, собираешься в коммунизм? – удивился боцман.
– Не! Мне при социализме неплохо. Деньги везде заработать можно, а чужого мне и даром не надо.
– Правильно, Вася, – вмешался Брюсов, – главное – халва. Жми на халву и ни о чем не думай.
– При деньгах можно не только халву Можно что хошь.
– Ну и философ!
– Вон кончится рейс, – оживился философ, – поеду к себе на родину. Куплю матери дом, сестре – шубу... лохматую. Брату – коньки, а себе – кресло, которое качается. Ох и здорово же у нас! Ребята, приезжайте ко мне, а? В гости, а? Все сразу, а?
– Вась, а Вась, – обратился к нему Брюсов, – а что, если бы тебе, например, миллион? Или бы полмиллиона? Вот бы здорово, да?
– Тоже сказал: миллион! Да зачем он мне? Мне только дом купить, сестре – шубу лохматую, брату – коньки. И можно жить. Особенно в сельской местности: картошка своя, помидоры, огурцы, капуста – тоже свои. С огорода. Можно еще поросенка держать, стал быть, и мясо свое. А на хлеб везде заработаешь, где б ни работал. А если в колхозе работать, то и хлеб на трудодни получишь.
– Тогда зачем же ты пошел рыбу ловить, раз тебе деньги не нужны?
– Тоже сказал – не нужны! А телевизер? А одёжа? А тут год половил рыбу – и на десять лет оделся.
– Эх, медуза... – вздохнул боцман.
– А еще, братцы, – оживился Васька, – кресло, которое качается. Эдак пришел с работы, умылся, поужинал, сел – и качайся. Смотри телевизер. Как ристократ.
– А халву?
– Можно и халву. Чего ж нельзя?
– Эх, Вася, – вздохнул Андрей, – хороший ты парень, да жаль мне тебя.
– Шой-то?
– Да так...
Васька встал, отодвинув своего дружка, завернул недоеденную халву и спрятал в карман.
– Хух, аж у роте тошно... Больше не буду.
– Ну вот, – разочарованно сказал Брюсов, – уже и халву не ешь.
– Это когда ее много, дак не хочется, – продолжал он, ложась на свое место. (Мишка опять положил свою голову ему на живот.) А когда ее нету, так знаешь как хочется! Вот когда сразу после армии мы на стройку пошли с Мишкой, дак там не больно разойдешься...
– Почему?
– А грошей мало платят.
– Врешь, медуза, – сказал боцман. – Хоть я на берегу и никогда не работал, но знаю, что врешь.
– Егорович, истинный хрест, только на жратву да на одежу кое-какую и выжимали...
– А как же другие?
– Да как же... Если телевизер покупать или пальто, к примеру, то только в рассрочку. А за один раз никак. Правда, кто на кране или те же шофера – хорошо заколачивают.
– Так учились бы на крановщиков.
– Да, братцы же мои, мы же временными были. Мы хотели опосля армии приодеться – и домой. Да не получилось.
– А что же вы там делали?
– А все: стекло грузили, мусор закапывали. Что прораб скажет, то и делали.
– Что-то ты, Вася, сочиняешь, – усомнился Брюсов. – На берегу люди живут, и машины имеют, и дачи...
– Ну ты даешь! Ха! Да-а-ачи?! Это начальники машины да дачи имеют...
– Ну выбивался б в начальники!
– Зачем? – зевнул Васька. – Мне и так неплохо.
– Я тоже в начальники не пойду, – отозвался Мишка, – простым работягой лучше: работай да работай. А так... если захотеть-то, и на собраниях выступать научиться можно и звонить по телефону. Да хоть генералом стать можно.
– Миша! – удивился Брюсов.
– Михаил Александрович, – обратился второй механик к Макуку, – вот вы и на берегу работали, и на море. Где лучше?
– А черт те знает, – отозвался Макук, – кому где. Но на море вроде интересней. А так везде одинаково.
– Ну не скажите! Одинаково! – возмутился Васька. – Да разве береговую работу сравнить с морской?!
– На берегу, конешно, неправильностей много, – вмешался Мишка.
– Вот при коммунизме все будет правильно, Миша, – отозвался второй механик. – Машин сколько хочешь. И работа: нажал кнопку – и все готово. Верно я говорю, Михаил Александрович?
– Это как же! – уже по-настоящему возмутился Васька. Он даже приподнялся и отстранил Мишкину голову. – А хлеб как? Хлеб-то кому-то надо выращивать? Да и зерно к делу привести надо да испечь. Машина тебе будет делать, да? А рыбу ловить? Тоже сказал... – Он опять лег, и Мишка положил свою голову на прежнее место.
– А вы как думаете, Михаил Александрович? – не отставал от Макука механик.
– Не знаю, ребята, – сказал Макук. – Всякое, видно, будет.
– Вот я ж и толкую, – не утихал Васька. – Хоть при коммунизме, хоть за коммунизмом – всякое будет. Только вот когда он настанет?
– Он тогда настанет, мережа, – вмешался боцман, – когда у некоторых личностей руки станут как у кротов лапы. А пока руки у этих личностей не похожие на кротовы лапы, никакого коммунизма не будет.
– Не пойму что-то, – повернулся к боцману Васька. – А как они у него устроены?
Стали выяснять, какие у крота лапы. Оказалось, что они у него обыкновенные, но устроены так, что гребут не к себе, а от себя. Первым об этом догадался Мишка. Он толкнул своего дружка и раздельно, как он и всегда делал, удивляясь чему-либо, сказал:
– Вась, а Вась, это ж боцман про нас загнул.
Мостик дрогнул. Брюсов схватился за живот. Похохатывал боцман, хихикал второй механик. Смеялся и сам Мишка.
– Михаил Александрович! – раздался голос Бориса. – Время вышло, разрешите начинать!
– Да давай, – сказал Макук и потушил цигарку.
Ребята повалили на палубу. На ходу натягивая перчатки, бросали недокуренные папиросы. Брюсов хлопал Мишку по плечу: «Ну и Миша, ну и чудак, вот отмочил так отмочил...»
– Отдать стопор! – командовал Борис. – Живее поворачивайтесь! Мух-х-хобои!
Лязгнула скоба стопора, натянутой струной отлетел ваер от борта. Борис поставил телеграф на «стоп», потом немножко отработал назад. «Онгудай» замер на месте, окутав корму пеной.
Все подошли к борту. По напряженным позам и безмолвию, нарушаемому только потрескиванием ваеров в блоках, было видно, что трал ждут с нетерпением. Кстати, первую рыбу всегда ждут с нетерпением. По ней пытаются угадать, удачливой будет путина или нет. И первая рыба никогда не забывается. Пусть после будут всякие заметы: богатые и сверхбогатые, когда от одного траления полностью заливается трюм, аварийные, когда вместо рыбы на палубу поднимаешь изодранный в клочья трал, – а бывает, что и вообще трал останется на грунте, зацепившись за скалу на морском дне, – но первая рыбка, затрепетавшая на палубе, сколько бы ее ни было, всегда останется в памяти.
Наконец загрохотали по борту кованые доски, скрипнула в последний раз и замерла лебедка. Борька повел «Онгудай» на циркуляцию, чтобы застрявшую в горловине рыбу загнать в куток и поднять куток на поверхность моря.
И вот куток всплыл.
Он был раздут от рыбы. Минтай высовывал синеглазые мордочки из клеток кутка. Торчали хвосты, виднелись темные спины. А сам куток был похож на огромнейший мяч. Покачиваясь в светло-синей воде, он медленно и как-то важно приваливался к борту.
– Вот это да!
– А рыбы-то!..
– I like this! Мне это нравится! – Борька уже слетел с мостика и тоже толкался со всеми.
– Отлично сыграто! – подвел черту боцман.
В этот день работали с особым азартом. Радостно – какой же рыбак не радуется, когда в неводе рыбка трепещется!
Макук все время был на палубе, показывал ребятам, как настраивать трал: какой длины оставлять голые концы, под каким углом ставить клячовки, как и сколько навязывать балбер и грузил, чтобы у трала было хорошее раскрытие. Только перед заметом поднимался на мостик, прищуренно осматривался по сторонам – мы работали в видимости берега, – потом подходил к штурманскому столу и тыкал узловатым пальцем в карту: «Пойдешь вот суды» или: «Попробуй вот тута». Других указаний не делал. Мостик принадлежал нам.
Подошло время заступать ему на вахту. Мы с Борисом решили поделить его вахту между собой. Но Борис, как всегда, впрочем, внес предложение:
– Слушай, чиф, а не приспособить ли для этого дела Сына? Хоть на переходе подменит.
Сказали об этом Макуку, он, кстати, уже поднимался на мостик.
– Да, давай, – сказал он, вытирая руки о коленки и отворачивая полы шубы – курево доставал, – пущай обвыкается, раз такое дело.
Сын, конечно, обрадовался.
К вечеру «Онгудай» был залит рыбой. Он тяжело сидел в воде. Выхлопнув несколько шапок дыма и дрогнув всем корпусом, он важно тронулся на сдачу.
– Ну и денек, – говорил Брюсов, околачивая о колено чешую с шапки.
– Побольше бы таких, – радовался Васька.
VI
Через неделю Борька нарисовал еще одну звезду на штурманской рубке – каждую тысячу центнеров добытой рыбы мы отмечали звездой. Раньше их было одиннадцать, теперь двенадцать. Но самой яркой была последняя.
Всю неделю погода была промысловая, и мы в Славянку сдали четыре груза. Другие по два, по одному. А «Онгудай» четыре раза, сияя поцарапанными и побитыми бортами, деловито швартовался к причалам рыбозавода. Борька сдавал рыбу – это была его обязанность как второго штурмана. Пуговицы парадной тужурки горели, а фуражка имела самый бравый вид. Девчонки-обработчицы хитренько поглядывали на раззолоченные рукава Борькиной тужурки и кокетливо спрашивали:
– Товарищ штурман! Где же это вы столько рыбы берете?
– В море, в море, – небрежно отвечал Борис.
Вскоре о наших уловах узнал весь флот: болтливый репортер в газете «Приморский рыбак» на целую страницу расписал нашу работу. «Парни с «Онгудая» – называлась статья. В ней много говорилось о Мишке, Ваське, Андрее, Борисе, Новокощенове, но больше всего о боцмане – целый столбец с портретом. Брюсов советовал боцману брать газету с собой на берег; если придется объясняться с милицией или комсомольскими патрулями – поможет. Впрочем, у боцмана был период стеклянной трезвости.
В конце рейса погода испортилась, подул южный ветер от берегов Японии и Кореи. Он дует недолго, но бывает сильный, баллов до девяти и почти всегда с дождем или снегом.
В свежую погоду работать опасно: при замете или выборке корму может набросить на трал, и – авария, намотка на винт. Жди тогда аварийного спасателя, чтобы оттащил тебя в базу.
На этот раз погоду решили переждать в море, сэкономить время. Легли носом на волну, убавили ход и ждем. Ветер свистит в снастях, срывает верхушки волн и бьет ими по иллюминаторам и окнам ходовой рубки. Волны иногда заскакивают на палубу, мечутся по ней, прополаскивая все, клокочуще толпятся в корме, возле площадки. Туда носа не высунешь. А «Онгудай» карабкается с волны на волну, задирает нос, как норовистый конь, съезжает на корме по гребню или вдруг воткнется во встречную волну: корма тогда оголится и винт рвет воздух. А то вдруг как плюхнется в яму между волн – им нравится расступаться сразу, без предупреждения, – окутается пеной, заскрипят переборки.
Рядом с нами штормуют еще два сейнера. То выскакивают на волны, то прячутся в них. Иногда мелькнут красные днища. Даже не верится, что и нас так мотает.
В такие дни скучно. Ребята, словно неприкаянные, слоняются по судну, заглядывают в каюты и кубрики. Чаще торчат в кают-компании и хлещут костяшками домино о стол или болтают, морской травлей занимаются.
Скучно одному в каюте. Борька на вахте. Попробовал читать Куприна – никак. Бросил и пошел в кают-компанию. Там боцман, Макук, Брюсов и второй механик сражаются в домино, радист листает старые журналы. Сын, растянувшись на диване во весь свой исполинский рост и закинув руки за голову, мечтает. А Васька жмет на кофе и философствует:
– Ну что это море? Вода и вода. А на берегу сейчас благода-а-аать... Проснешься это, братцы мои, утречком: крыша не качается, окошки большие, и солнышко светит в них, а жена молча прижимается к тебе. Ни тебе штормов, елки-палки, ни буранов, елки-моталки... Никогда больше в море не пойду!
– Давно бы за борт тебя пора, – вставляет боцман, перемешивая костяшки домино, – вместе с приловом.
– Или вечером, когда коров гонят, – ни малейшего внимания не обратив на реплику боцмана, продолжает Васька, – солнышко это, братцы мои, село, но еще светло... тихо... А если у маю, к примеру, то жуки летают...
– А я на берегу все время жить не могу, – вставляет Сергей, – пробовал. Чуть с тоски не удавился.
– Да, Сережа, да что хорошего в этой болтанке? Ну? – спрашивает Васька и показывает кружкой на иллюминатор, мимо которого летели брызги с пеной. – Ну что?
– Не знаю, Вася, не думал. – Сергей, не глянув на иллюминатор, потянулся за газетой.
– И что здесь думать? – удивленным тоном продолжает Васька. – По несколько месяцев иногда дома не бываешь. Какая же жена выдержит? Придешь это с моря, а у жены бобер. Да бобер ладно, прогнать можно, а то еще хуже: ключик у соседки, вещичек, конешно, тютю, а на столе записочка: «Покедова... Ждать не согласная...» Как у Андрюхи.
– Да Андрюху не из-за этого жена бросила, – перебивает его Мишка, – она его бросила потому, что он из ахвицеро́в ушел. Понял? Он нам сам говорил...
– Ну вы, друзья, Андрея не трогайте, – останавливает их радист, – а то он вот придет, даст вам по шапке.
– Да ты че? – удивился Васька. – Чтобы Андрей? Меня?.. Да я и не про него говорю. Я говорю, что придешь домой, а на столе записочка...
– Ерунду ты мелешь, Вася, – говорит Сергей. – После рейса я со своей женой, как с невестой, встречаюсь, как в первый раз ее вижу.
– Не трать калорий, Сережа, – вставляет радист, – сейчас он скажет: «Опять же питание».
– А что? – вспыхивает Васька. – И питание. Целое лето в морях проторчишь, ни тебе яблока, ни помидоры, ни еще какой свежести... А на берегу... вон Мишкин отец, он конюхом работает в колхозе, дак прямо в огороде похмеляется: сядет это на грядку, пропустит стакашек и тут же свеженьким огурчиком... хрум... хрум... или лук об сапог обколотит...
– Чем не ресторант? – подхватил Мишка.
А за соседним столом «козел» идет полным ходом.
– Ну, медузы, держитесь, – ставит кость боцман, – сейчас мы с Александрычем врежем вам сухого.
– На пузырек? – предлагает Брюсов. – Тройка.
– Не пьем, – ставит кость боцман.
– А если потянет? По четыре.
– Тогда и потолкуем, – говорит боцман и ставит четверошный дупль. – Так и будет.
– Пятерка идет, – смеется второй механик, – вот только до первой пивнушки, правда, боцман?
– Это тебя, мотыль, не касается...
Макук играет молча. Спокойно смотрит на ухарские прихлопывания боцмана, не обращает внимания на брюсовскую болтовню. Внимательно смотрит в фишки.
– Все равно, Егорович, – продолжает Брюсов, – ты нам должен поставить по приходу домой.
– Не помню что-то такого долга, – говорит боцман. – Беру конца.
– А ты вспомни!
– Не помню.
– А за шланги? За экономию пожарных шлангов. Забыл разве?
– А-а-а, это те, что на мачте висели? – наивно спрашивает механик. – Ну за это уж грех не поставить.
Боцман хмурится. В последние дни он испытывает острую нужду в пожарных шлангах. Он раздобыл где-то, но старые, и когда он скатывает палубу после работы, шланги текут по всем дыркам. Брюсов называет их «оросительными трубами» и сочиняет анекдоты про морских огородников.
– Ну да, они самые. – Поворачивается Брюсов ко второму механику: – Как-то заглянули мы с Сергеем в подшкиперскую, а шлангов там... на два рейса хватит! Я и думаю: Егоровича расколоть надо.
– Треплешься, как старые штаны на заборе, – ворчит боцман. – Ходи давай.
– Мимо. Так вот и решили мы с Сергеем...
– Бабки на стол, Алехи! – Боцман так шарахнул по столу, что костяшки подпрыгнули.
– Здорово мы вас! – усмехнулся Макук и потирает ладони о колени. Затем лезет в карман за куревом. – Что-то вы, ребята, сегодня не того...
– А-ах, – пренебрежительно отмахивается боцман, – и садиться не стоило. Дайте-ка и я вашего, Александрыч, попробую!
– И я! Разрешите? – Брюсов тоже тянется к газете и кисету Макука.
Кают-компания мерно качается. Иногда иллюминатор с какого-нибудь борта залепит пеной или хлестнет светло-синим потоком воды, прозвучит глухой удар.
– Надоела эта болтанка, Михаил Александрович, – вздыхает Васька, – домой хоцца...
– Да, – говорит боцман, – после шторма она разреженная. Пока скосякуется – и рейсу конец.
– Это-то да, – говорит Макук, чуть поднимая мохнатую бровь, – да тут, ребята, вот какое дело. Вишь ли, как оно это получается: после шторма она, конешно, плохо идеть, а вот когда он еще не кончился... Перед затишьем, прямо сразу попробовать? Японцы в такую погоду хорошо берут.
– Так это всегда в плохую погоду она идет, – вставляет боцман, – закон-пакость это называется. Да в плохую погоду ее не возьмешь.
– Да попробуем, – продолжает Макук. – Хоть чуть бы приутихло; подождем, может, приутихнет. А она должна быть около Пяти Братьев. С западной стороны. Минтай тама нерестится, да и треска должна быть. Раньше мы там хорошо брали. Да и японцы туда наведывались.
– И сюда забирались? – удивился Брюсов.
– О-о! Сюда? – засмеялся Макук. – Да они вон аж за пограничную полосу шастали.
– А пограничники?
– А что пограничники? Поймают его, приведут во Владивосток, а ночью он возьмет и сбежит.
– Как?
– Да хитрый же народ. Во Владивосток его, – Макук слюнявит цигарку, – на буксире ведут: то машина у него скисла, то руль заклинило. А как туман, особенно когда ночью туман, дак они у него сразу заработают. Так и убегали. Каверзный народишка, а рыбаки хорошие. Или вот когда красную на острове ловили – тогда еще разрешали им свои базы там держать. Ну вот. Невода рядом стояли: наш – ихний, наш – ихний. Станем переборку делать – у нас пусто, а они не знают, куда рыбу девать. Мать честная! Дак что, оказывается, было: значит, они ночью, когда мы спим, возьмут да и навешают консервных банок рядом с нашими неводами. Вода банки колышет, они сверкают, рыба и не идеть. Или бутылок с соляркой набросают. А вот когда здесь еще ивась был, дрифтерными сетями его ловили – то и гляди, не лазиет ли где поблизости. Один раз, в тумане, выбираю я свой порядок, потом туман спадать стал – гляжу, а другой конец моего порядка японец выбирает. Мать честная! Что ты будешь делать! – И Макук засмеялся, покачивая головой.
– По физии надо за такие дела, – вставил боцман.
– Да было и это, – сказал Макук, – и до кулаков доходило. Вот когда треску удочками ловили на кунгасах. До дна же ее спущаешь, течение носит. Глядишь – сцепился с японцем. Он к себе тянет, ты к себе. Никому не хочется обрезать. И пошла процедура...
– Михаил Александрович, – вмешался Брюсов, – а когда дрались кулаками, кто кого побеждал?
– Да всякие случа́и бывали...
Ночью ветер почти стих. Море без него осиротело, но еще металось, утихая.
Макук поднялся на мостик, ткнул, как всегда впрочем, палец в карту и сказал Борису:
– Ну давай-ка суды.
– Но позвольте, Михаил Александрович, здесь же камни, – сказал Борис.
– Ну и што?
– Мы рискуем подарить трал Нептуну или вытащим лохмотья в лучшем случае.
– Бывают случа́и. А как не подарим? – как-то радостно воскликнул Макук, надевая рукавицы. – Рыскнем!
– Иногда не имеет смысла рисковать, – глубокомысленно заметил Борис.
– На то ты и рыбак, чтоб рисковать, – вставил боцман, – или пан, или пропал.
– Ну не всегда это разумно, Федор Егорович...
– Да не шумите, – поморщился Макук. – Если и загубим трал – хрен с ним, все одно домой пора. Кто у нас на руле хорошо стоит?
– Сергей, Брюсов.
– Давай кого-нибудь суды.
Теперь Макук сам делал замет. Он подвел «Онгудай» к самым Братьям, выметал трал и повел «Онгудай» по ориентирам, видимо ему одному известным. Стоял на крыле мостика и командовал Сергею:
– Вправо ходить не моги! Там камни должны быть. А теперь правее! Еще чуть! Стоп! Так подержи!..
Сергей работал красиво: рулевое колесо то бешено – до ряби в глазах – летало в цепких руках, то замирало. Картушка компаса плавно ходила по азимутальному кругу.
Ребята почти все были на мостике. Суетились. Больше всех шумел Васька.
– Правее! Правее, говорят тебе! – кричал он Сергею, передавая команды Макука.
– Вот где есть камни, – усмехнулся Макук, – я знаю, а вот где их нету – не знаю.
Кстати, эти вот слова очень понравились Андрею. После он часто повторял: «Вот где есть камни, я знаю, а где их нету – не знаю».
– А рыба будет, Михаил Александрович? – суетился Васька.
– Об этом рыбаков не спрашивают, – улыбнулся Макук.
– Алеха, – пренебрежительно сказал боцман, – и когда ты уедешь в свои Васюки? Узурпатор.
– Да деньжат же ж надо, Егорович.
– Тьфу!
Наконец стали выбирать трал. На этот раз куток его был необыкновенный: продолговатый – рыба заполнила даже горловину трала. Он колбасой покачивался у борта. Под светом прожектора он был фиолетовый. Мы просто растерялись, когда он всплывал. Всплывает и всплывает.
Таких заметов нам не приходилось делать даже в Охотском море.
– Не возьмем, – сказал Сергей, – стрелы полетят.
– Что ж теперь? Пропадет рыбка, да? – испугался Василий. – Ребят, ребят, Егорович, как же теперь, а? Пропадет, да?
– Да заткнись! – цыкнул на него боцман. – Неси скорее стропы.
– По частям надо, – сказал Брюсов.
– Конечно, порциями, – суетился Борис.
– От, медуза! – ворчал боцман, принимая у Васьки стропы – тот принес их целую охапку, хотя два всего надо было. – Все принес?
– Не, не все. Один остался. – И Васька опять к борту.
– Куда полез? Стрелы выводи.
– Да деньги ж там плавают, Егорович.
– Ну теперь, Вася, – смеялся Брюсов, становясь на лебедку, – ты заведешь не только дом, но и свинарник.
– Все можно... – пыхтел Васька.
Макук стоял на верхнем мостике, задумчиво смотрел на ребят. Улыбался. Чему он улыбался? Может, вспоминал, как лет тридцать – сорок назад, таким вот парнем ловил треску здесь крючками или иваси дрифтерными сетями. А может, ему рисовались картины лунной майской ночи, заштилевшее море и одинокие кунгасы его товарищей. И протяжная рыбацкая песня. Как-то он рассказывал нам, что когда они удочками рыбачили, то «песняка любили вдарять». А может, думал о том, как наши ребята получат деньги за рыбу и поедут к своим семьям, и Васька купит дом матери, сестре – шубу лохматую... Мы с радистом подошли к нему. Он вытащил кисет, стали закуривать.
– Скажи ты, как оно подвезеть, – улыбался он, слюнявя самокрутку, – по косячкам, знать, проехались. Вишь ты,как бывает...
Потом застегнулся на все пуговицы, натянул рукавицы и пошел к ребятам на палубу.
