Текст книги "Бурное море"
Автор книги: Николай Рыжих
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
Я не знаю причин разлада у них, так же как и не могу объяснить, почему он в этом году не мог взять рыбы, почему у него столько неудач и аварий было.
Знаю только одно, что Леха не сдавался, все хотел поймать рыбу – этому свидетель весь флот, – до самого ухода с моря он чинился, рвался, опять ремонтировал да налаживал все опять, шел в замет... Даже в последние два дня, когда на судне не топилось и не варилось, он в одиночестве возился с неводом, все хотел найти причину. Может быть, и сделал бы что, но пришла радиограмма сдать сейнер.
Капитану сдать сейнер – такое это дело... Я даже слов не нахожу сказать, какое это дело. Капитан ведь сам готовит сейнер к промыслу, по его указанию все делается, а в море во время работы он так сживается с судном, так «прирастает» к нему душой и сердцем, что судно волей-неволей становится частью самого капитана. Такая вот любовь к судну даже у торговых капитанов, хотя они только водят суда по морям. Рыбацкие же капитаны работают, ловят рыбу судном, и тут само судно помогает во всех делах капитану.
Леха привел сейнер в колхоз, передал другому капитану. Пришел домой и увидел пустую, нахоложенную квартиру. На полу валялись разбросанные Алексея Алексеевича игрушки, старенькие штанишки, башмачки, картузик его валялся, от которого, когда Леха его взял, пахнуло воробьиными перышками...
Вот таким я его застал дома, когда услышал от диспетчерши, что «Катерина уехала, и он теперь не похож на человека». Он лежал на полу среди разных ненужных вещей в пустой квартире. Я положил его на кровать.
IVНедели через две я встретил Леху в море на борту сигаевского «Два раза пятнадцать». Он стоял в матросской робе на куче рыбы с зюзьгой. Лицо чистое и светлое – и куда делись озабоченные морщины? – он улыбался.
– Привет!
– Привет!
– Как дымишь?
– Нормально.
– Значит, хорошо?
– Ну, раз на море иду, значит, нормально.
ЛОДКА СЕНОКОСЧИКОВ
Уже неделю мы носились по морю, уже неделю Джеламан не спал, рыбы – ни хвоста.
Настало самое безрыбное время путины – август: треска, нажировавшись, собралась в большие косяки и ушла в океан, на большие глубины, откуда ее никаким неводом не достанешь; камбала еще не скосяковалась и не пришла на те глубины, откуда ее можно брать. Точнее, она уже была и по всему морю, но еще разреженная, может, и косяками где, но искать ее, делать пробные заметы – эхолот ее не обнаруживает, а только неводом можно обнаружить: она ползает прямо по дну – никак невозможно: на морском дне сейчас хозяйничал бычок, делали переходы, уничтожая все на своем пути, полчища крабов, цвела актиния – «розочка», как мы ее называем.
Краб же сейчас был буквально на всех глубинах. Куда невод ни кинь, он приходит с крабом, а это... он как понакрутит на себя дель, повцепляется мертвой хваткой – сдавливающая сила клешни восемьдесят килограммов, – само его тело выломаешь, а с клешней ничего не сделаешь. Изнурительной работы на сутки.
С бычком тоже хлопот много. Разновидностей его десятка два, самый страшный «олень» – есть и «пограничник», и «милиционер», «шахтер», «молдаванка», «павлин», в зависимости от окраски, – он на свои рога так накрутит дель невода, что приходится дробить его рога специальной колотушкой.
Но страшней всего – «розочка». Она, эта штука, с чайную тарелку телом, имеет штук сто щупалец длиною в двадцать сантиметров. В воде щупальца распущены, она корм ими ловит, но только ее из воды – как щупальца скрючиваются и костенеют, захватив все, что попадается. И вот она как закостенеет в неводе... самое настоящее горе рыбаку.
Плохо рыбаку в начале августа.
Но в это время встречаются одиночные исполинские косяки трески, которые по каким-то причинам еще не ушли в океан. Они на поверхности, их можно обнаружить эхолотом. И найти такой косяк – необыкновенное счастье. В прошлом году Серега Николаев в северной части Маркеловской банки набрел на такой косяк, взял ее тысячу центнеров – пять грузов – и сразу выполнил квартальный план, взлетев на первое место по флоту. Андрей Пак буквально на днях нашел косяк поменьше, на три груза. Сигай же каждый год находит такие косяки.
Так вот, такая рыба еще могла встретиться, поэтому уже семь дней Джеламан, по обыкновению всех капитанов, сидел на штурманском столике перед эхолотом, завернувшись в шубу, время от времени подавал команды рулевому и делал карандашиком отметки на карте – он решил обыскать все море. Иногда, сунув руки в рукава и откинувшись, дремал, предупредив рулевого, чтоб поточнее стоял на руле и следил за эхолотом. Просыпался, тянулся к термосу с чаем, закуривал, потом колдовал над картой.
Я уже оговаривался, что Джеламан, как и всякий рыбак северных морей, в некотором смысле был «дикарь»: верил предзнаменованиям и колдовству, боялся понедельников и черных акул... с предрассудками, одним словом. И если ему в голову и душу втемяшилась какая-нибудь идея – вдруг поверит, что завтра в невод попадется говорящая рыба, – то он срастается с этой идеей каждой частичкой самого себя. На этот раз он вдолбил себе, что в этом году он поймает треску в безрыбное время, что по морю плавает где-то его, а не чей-нибудь косяк. И он уже семь дней ищет этот косяк
В эту неделю мы прежде всего отоспались, наладили все на палубе, даже оттяжки заменили и завели новый ходовой шкентель, сшили новый невод, и помылись, и постирались. И в последние два дня чистенькие, побритые, подстриженные – Бес оказался отличным парикмахером – просиживали за столом и сражались в домино. А из ходовой рубки доносилось тиканье эхолота и приглушенный голос Джеламана:
– Курс зюйд-ост!
– Есть!
Или:
– Сергей Александрович, ложись на чистый норд!
В рубку проскакивал Бес, длинный, костлявый, забирал термос, через минуту возвращался, ставил термос на прежнее место – там был уже свежий, заваренный по-особому, «японским способом», чай.
...Уже неделю лента эхолота шла чистейшая, как Марковича череп, но Джеламан знал, что его – именно «его» личный, персональный – косяк где-то рядом, может, в нескольких метрах впереди по курсу, и «никуда не денется». А еще Джеламан знал, что ему в его кровном деле помогает эхолот. Заменяя перо или вставляя новый рулончик ленты, он говорил эхолоту зимой, когда сейнер стоял в ремонте, нежные, ласковые слова, как живому существу. Джеламан не относил эхолот в мастерскую, а держал его дома и в зимние пурговые вечера вместе с Наташкой разбирал его по винтику, прочищал, смазывал – ну разве эхолот не поможет ему найти косяк!
Весь же флот сейчас был на базах. Хоть никто никого и не отпускал с моря, но у того машина испортилась, другому надо подремонтировать брашпиль, эхолот, якорь подкрасить. И в самом деле, позади была предельная работа, впереди осень, так называемый «период тяжелой навигации», когда штормы вспыхивают мгновенно, бураны с белыми мухами, а борта обрастают коркой льда. Прежде чем пойти в замет, невод поливаешь горячей водой, чтобы он расправился и не уходил с площадки смерзшейся кучей. Ну как тут якорную лапу не подкрасить!
Джеламан сейнер в базу не повел, он захотел железно закрепиться на первом месте и оторваться от «чёртов» – Сигая и Сереги. А так хотелось на моторной лодке пронестись вверх по речке – сейчас красным соком наливалась рябина, цвел кедрач, и в это время года тундра была самая красивая. Но с подобными пустяками сейчас к Джеламану лучше не подходи. Он с темным от переутомления лицом, обросшим черной бородой, – побреется, когда найдет и поймает косяк, – с упрямыми глазами сидел перед эхолотом и все чаще тянулся к термосу. И чем больше проходило времени, тем все упрямее сжимались его скулы, а взгляд становился неутомимее.
И вот на восьмой день, когда мы мирно шлепали разбухшими, наподобие блинчиков, картами по чистому столу, голос Джеламана донесся немного измененный.
– Обратный курс. – Он говорил спокойно и тихо! – Градус в градус!
– Есть! – тоже не своим голосом произнес Женя, стоявший на руле.
– Так держать! Секундомер! Где секундомер?
Побросали карты и пыхтящей толпой повалили в рубку – лента эхолота шла вся черная. А Джеламан в той же позе – не дрогнул ни единой частичкой лица – продолжал:
– А теперь пропишем ширину. Четвертый курс! – Говорил он спокойно и без удивления, как бы без удивления он сказал, что дважды два – четыре, а снег – белый. Лента же шла со сплошной записью. Когда запись кончилась, Джеламан потянулся под штурманский столик, достал балберу и швырнул в окно.
– Обратный курс! – и опять потянулся за балберой.
Когда косяк был обозначен балберами со всех четырех сторон и было определено его направление, Джеламан слез с насиженного за неделю места и подошел к рулевому.
– А теперь, Женечка, бразды правления давай мне! – И ко всем нам: – По местам!
Женя выхватил приготовленную еще неделю назад робу и кинулся вслед за нами на палубу. Джеламан, спокойно перекладывая колесо и мурлыча «...а надейся на парус тугой, не надейся на гладкую воду», поглядывал в окно на балберки, прикидывая, как выкладывать невод.
Погода же стояла такая, о какой всегда мечтает рыбак: солнышко, тишь, само море – хоть брейся, свесившись с борта. От такого моря в душе всегда что-то поет, а глаза вспыхивают радостными огоньками ожидаемой удачи. Разметались, конечно, великолепно, и буй выхватили в несколько секунд, и ваера завели без миллиметра неточности. После того как Джеламан положил сейнер на курс траления, стеклись к нему в рубку. Он сунул нам всем по папироске – руки у всех в резиновых перчатках – и показал эхолотную запись. Мы молчали – не дай бог сейчас, когда рыба еще не в трюме, крикнуть «гоп». Хоть мы и молчали, но в глазах каждого так и горела удача, счастье, рыбацкое, счастье! Сам же Вовка был превосходен: спокоен и красив.
И вот Джеламан поставил ручку телеграфа на «самый полный», сейнер рванулся... за кормой всплыл исполинский шар серебристой трески величиною с одноэтажный дом, вода с него так и хлынула – фр-р-р!..
– У-ах! – не выдержал дед. – Подзываем плавбазу – и квартальный план.
– Ух! – с такой пронзительной болью, обидой и злостью простонал Джеламан, болезненно сморщился и трахнул шапкой о палубу. Сутулясь, пошел в рубку: самое страшное для него расстройство, когда кто-нибудь начнет радоваться преждевременно.
– Прости, командир! – прошептал дед ему вслед.
Мы все вздохнули и ничего деду не сказали. Молчаливо стали подводить невод к борту, налаживать каплер, готовить трюм.
Вдруг откуда ни возьмись – вроде из-под кормы – вылетела моторная алюминиевая шлюпка, в каких охотники и любители пикников носятся по речкам. Как она оказалась в открытом море? Она ведь не выдерживает самую пустячную волну, а тут полста миль от берега. Значит, важная к тому причина или сидящие в ней – их было двое – сумасшедшие.
Шлюпка сделала полукруг, подошла к борту, мы все сгрудились над ней.
– Вы чокнутые?
– Вас с вертолета сбросили?
– Мы тут сено косим на острове, – сказал тот, что сидел за рулем.
– Мы вас еще утром заметили, – сказал тот, что сидел на носу лодки с ружьем на коленях, – еле догнали. С самого утра гонимся. И стреляли... – Лица у обоих печальные и утомленные.
– На нерпей небось охотились?
– Или уток гоняли!
– А как бы не догнали?
– Дак... – развел руками тот, что сидел на носу. Он положил ружье на дно лодки, поднялся и протянул нам руку, чтобы помогли подняться ему на борт. Забравшись, он со всеми поздоровался.
– Сено мы косим на Карагинском острове, – продолжал он. – А один сезонник палец у нас порезал. Сначала ничего было, а потом руку раздуло, навроде огневица у него, в больницу надо бы отвести его.
– Рыбу в море. Га-га-га! – Бес заржал своим гомерическим смехом. – Га-га-га! В море рыбку...
– Ну и что? – удивился дед. – Доктора у нас нету.
– В Оссору бы его, в больницу... потный весь в палатке лежит.
– Бог ты мой! – Лицо у деда вытянулось, потом стало угрюмым. Да и всем не по себе стало, только Бес:
– Га-га-га! Га-га-га!
– Послушай, парень, а сколько у вас он уже болеет, этот сезонник? – спросил Женька, подойдя к сенокосчику вплотную.
– Третий день.
– Ну, а еще полдня он потерпит? Видишь, сколько мы рыбы поймали, за месяц столько не поймаешь.
– Послушай, друг, – подошел к лодочнику с другой стороны дед, – мы сейчас быстренько отвезем рыбу на плавбазу – и за вашим сезонником, и в Оссору его, в больницу.
– Отрезали бы сами ему палец, раз там заражение, – проворчал Казя Базя и направился к ящику с инструментами. – Больницу ему... с каким-то пальцем. Тьфу!
– А если рыбу погрузить и идти на остров за этим больным с рыбой? – рассудительно начал Есенин. – Возьмем его и заодно с рыбой отвезем на плавбазу, там тоже доктор должен быть. И там могут прооперировать.
– Это все равно, – поморщился дед, – до Оссоры пять часов, а до базы десять... Рыбу не довезешь... проквасится. Жарища-то! Слушай, друг, – дед опять толкнул сенокосчика в плечо, – а еще потерпит полдня ваш больной, пока мы рыбу отвезем на плавбазу? А потом отвезем его хоть в Оссору, хоть на плавбазу.
– Все пить просит...
– Ну и напоите его.
– Чайком, чайком. Га-га-га! – Это Бес.
– Командир... – повернулся дед к Джеламану, угрюмо стоявшему в дверях рубки: он смотрел на нас, но нас не видел – кроме пустоты, в его взгляде решительно ничего не было. – Есть смысл с рыбой идти на остров, взять больного – и на плавбазу. Мы рыбу сейчас быстро выхватим, на остров, хватаем больного... Часов пять всего теряем, если не в Оссору везти. И рыбу сохраним... Ну что, друг? Ваш парень десять часов потерпит?
– Пить просит...
– Черт возьми... столько рыбы! За месяц столько ведь не возьмешь...
– Квартальный! Га-га-га! Назад в море... Га-га!
– Ну так как, приятель? – обратился к сенокосчику Есенин. – Часов-то восемь подождет твой сезонник? Ты ж видишь, какое дело! Видишь, сколько добра пропадает!
– Даже не знаю... наверно, потерпит.
– А мы ее сейчас духом! – оживился дед. – А ну, парни! А на переходе я дам такие обороты, что труба красная будет!
– Давай, давай, – сказал Казя Базя, проходя к борту с кусачками и молотком. – И чтоб подшипники из трубы летели!
– Так рыба-то проквасится, если с нею на остров идти, – вздохнул Женька.
– Ну что, командир? Так и сделаем? А на переходе я аварийный режим подержу. А ну, парни! Духом! Только время теряем.
– Сколько мы ее искали... – вздохнул Есенин.
– Такой уже больше не будет...
– Да брать, брать! Парни, брать! – кипятился дед. – Самое грамотное... хоть один груз сдадим.
– Распустить кутец! – угрюмо сказал Джеламан. – Он смотрел перед собой и ничего не видел... совершенно пустые глаза.
– Команди-ир...
– Что ты делаешь, командир?!
– Эх, хе-хе, хе-хе...
– Га-га-га!
А Казя Базя уже перебрался в шлюпку и, перехватываясь руками по этому исполинскому шару рыбы, вел шлюпку к тому месту шара, где его прорезал тросик от карабина. Сенокосчик, оставшийся в шлюпке, помогал Казе Базе протаскивать шлюпку. Добравшись до тросика, Казя Базя зажал его кусачками и стукнул молотком по кусачкам... Тросик стрельнул из-под рук Кази Бази, шар на глазах стал худеть, а вокруг сейнера вcплывaло – вверх брюшками всплывало – поле рыбы. Немного потрепыхавшись, рыбины переворачивались на спины и уходили на глубину.
– Шлюпку на борт!
Поле рыбы бледнело и бледнело, и через несколько минут ни одной рыбины не осталось на поверхности моря.
Я спустился в кубрик. Джеламан лежал на спине поверх одеяла, лицо его было накрыто картой, в откинутой руке дымилась папироса.
– Что записать, Володя, в журнал?
– Что идем на остров за больным.
– Не в вахтенный – в промысловый. Что записать в промысловый журнал?
– Штучная поймалась... одна штука.
РЫБАЦКАЯ УДАЧА
IХочу рассказать о необыкновенном случае, который произошел с Андреем Паком вот на этой отходящей треске.
Часть флота, как я уже говорил, разбрелась по своим колхозам, только уж совсем упрямые, как наш Джеламан, оставались в море в поисках счастья. Несколько судов стояло под бортом плавбазы: топливо брали, воду, продукты или просто отдыхали: мылись в бане, смотрели кинофильмы. Сама плавбаза тоже собиралась уходить на перегруз обработанной рыбы и на утреннем капитанском часе объявила, что через несколько минут поднимает якорь. И вдруг голос Андрея:
– База, база, подожди часик, я – «Пятерка».
– В чем дело, «Сорок три ноль пять»?
– Нашел косяк трески, иду в замет. Через час подам рыбу.
– Вы серьезно, «Сорок три ноль пять»? Где?..
Но тут в эфире разорвалась бомба – капитаны, перебивая и заглушая друг друга, стали спрашивать у Андрея координаты.
– Да здесь я нахожусь. Здесь... в двадцати минутах хода от базы к весту. Замет верчу... к бую подхожу.
– Вижу...
– Ясно...
– Спасибо, Андрюша!
Джеламан прямо с миской каши влетел в рубку, выхватил у меня микрофон:
– Андрюша, косяк большой?
– Заливки на три... Но я весь брать не стал, отколол только третью часть.
– Обнимаю тебя, Андрюша! – Джеламан кинул миску и бросился к рулевой баранке. Врубил самый полный ход. – Дед, добавь из загашника! Парни, по местам!
– Есть!
– Чиф, невод к работе!
– Есть!
Когда подлетели к «Пятерке», она уже выбрала ваера и дала полный ход, чтобы вырвать невод из глубины. Джеламан застопорил ход и лег в дрейф, чтобы глянуть, что она поднимет, – может, ошибка, может, на медузу налетел Андрей. То же сделали и другие суда, которых, кстати, покачивалось в дрейфе уже с дюжину, и столько же виднелось во все стороны по горизонту.
Сам Андрей стоял на палубе у самого борта – старпом распоряжался в рубке – и смотрел перед собой. Кивком головы здоровался с подлетавшими. Взгляд его был чуть прищуренный – многолетняя привычка от смотрения в дали моря, – спокойный и равнодушный; вот сколько лет я знаю Андрея, взгляд у него всегда такой: спокойный, равнодушный, устремленный куда-то вдаль и будто в самого себя. Никогда я не видел, чтобы Андрей улыбался или чтобы какое-нибудь выражение огорчения было на его лице. Всегда одно и то же: вдаль, с раздумьем, равнодушный и спокойный.
– Неужели только треть косяка взял? – сомневался дед. – Ведь база рядом, всю ведь можно брать...
– Никогда всю хапать не будет, – сказал Джеламан.
– Не верю...
Не верил не только дед, но и все, кто подскочил сейчас к Андрею и ждали, что он поднимет. Ну почему ему не обловить весь косяк, ведь база сама подойдет и заберет всю рыбу, сколько бы ее ни было. Почему добровольно упускать такую удачу, отказываться от такой рыбы? В прошлом году Серега Николаев в северной части Маркеловской банки нашел такой косяк, захватил его весь, вызвал плавбазу и даже плашкоуты – перегрузчики из Анапки – и сдал пять грузов, космически взлетев на первое место. А тут и вызывать базу не надо, она рядом...
– Привет, Андрюша! – крикнул капитан с закачавшегося рядом сейнера – когда с полного вперед дается полный назад, сейнер, как утка, раскланивается в волнах и пене от собственного винта.
Андрей поднял голову – и опять все то же: спокойствие и равнодушие и взгляд вдаль.
IIЛет семнадцать я знаю Андрея.
Смотрел я сейчас на Андрея, и передо мной проходила вся его жизнь...
Несколько слов о внешности Андрея.
Я никогда его не видел небритым или в грязной рабочей одежде. В наших условиях работы это почти невозможно. Рубашки он носит белые, полотняные, всегда свежие и всегда не застегнутые на верхнюю пуговицу. На берегу неизменная его одежда: форменный костюм без галстука, свежая белая рубашка, не застегнутая на последнюю пуговицу, форменная фуражка и щегольской светлый плащик. Он всегда молчит. Кстати, и все парни с его «Пятерки» носят мореходки, светлые плащи, форменные фуражки, белые полотняные сорочки. Тоже не отличаются болтливостью. Никогда никого из них я на берегу не видел «под парами» или чтобы «выступал» дома, что часто бывает в семейной жизни. Сама «Пятерка» такая же чистенькая. Все на ней: и невода, и лебедка, и стропы, и брашпиль, и кубрик, и палуба опрятно... как-то внутренне красиво.
Два года назад они занимали первое место, взяли три плана – никто из них не хвастался, не выпячивал грудь и не кричал: «Во какие мы!» В этом году им крупно не повезло – теряли весной невод с ваерами – и никто не огорчался. В этом году у них дела вообще плохие, на одном из последних мест сейчас, но это их не трогает... всё такие же.
На Камчатку Андрей приехал двадцать лет назад, приехал с другом – детдомовские они.
Первые годы работали матросами, потом послали их на штурманские курсы, стали капитанами.
Это были настоящие друзья, настоящие!.. Как-то в случайной потасовке на Андреевого друга замахнулись ножом, Андрей загородил его. Нож воткнулся Андрею в грудь... в грудном кармане был портсигар, нож вреда не причинил.
У них было все общее, начиная еще с детдомовских времен: одежда, мысли, деньги. Когда стали капитанами, да еще знаменитыми капитанами, – рыбачили они хорошо, особенно Андрей, – денег стало много, полный чемодан – сберкасса далеко, в чемодан складывали. И когда деньги уже не вмещались в этом хранилище, в одно прекрасное время дружок Андрея с этим чемоданом скрылся. Андрей не стал его ни догонять, ни разыскивать.
Ясное дело, что этот случай не сладко пережился Андреем... Но человек без друзей, хотя бы одного, жить не может. С другим парнем Андрей подружился. Когда Андрей женился и у него родилась девочка, Света, у Андрея не было ни дома, ни квартиры – в те времена у нас на Севере туго было с жильем, в основном каждый себе сам строил домик, а сезонники и холостые рыбаки жили зиму в общежитии.
Наступила зима. Нужен был уют, тепло для малышки. И тут кто-то, уезжая с Камчатки, продавал дом. Андрей купил, вернее, договорился, что купит, поехал в Оссору в сберкассу – теперь он деньги держал на сберкнижке. Когда привез деньги, его новый дружок у хозяина дома перекупил дом, переплатив, – деньги у него были при себе.
Тоня, жена Андрея, приехала по вербовке, сезонницей, на обработку нерестовой сельди, которую Андрей, кстати, так хорошо ловил. К этому времени он был уже знаменитым капитаном, имел уже орден Трудового Красного Знамени.
Тоня приехала из глухой деревушки. Кроме спецовки – телогреечка, резиновые сапоги, брезентовые рукавицы, – у нее в баульчике были шерстяные носочки бабушкиного изготовления, кофточка, простое платьице, туфельки.
И тут вышла замуж за знаменитого капитана, у которого денег!.. В таких случаях обычно вновь испеченные «капитанши», «миллионерши» бросают работать, обзаводятся шеренгами туфель и отрядами платьев, дорожайшие шубы приобретают. Как-то в магазине я слышал разговор двух стареньких женщин: «Приедет она с материка, комбинация у нее из полотенцев, а выйдет замуж за какого-нибудь капитана, купит доху, накрасит губы и ногти, и уже к ней не подойти – капитанша». Надевают по нескольку ожерелий на шею и перстни на все пальцы. С Тоней же этого не произошло, никакими манто она не забронировалась, никаких брошек-доспехов не вешала на себя, а была как все. Только работать перешла в диспетчерскую, чтобы поближе быть к Андрею. И верно, она стала поближе к нему. Ночью, когда эфир относительно свободен от переговоров, она все время разговаривала с «Пятеркой», особенно в ночи ее дежурства. Как ни включишь ночью рацию, там Тонин голосок: «Андрюша, а как сегодня ловил? Невод не порвал? Я с Володей Сигаем послала тебе теплые носочки, рубашек и банку тушеной капусты. Как сейчас у тебя с желудком? Изжога бывает? Андрюша, я тебе с «Двадцаткой» пошлю свеженькой сметанки и яблочек...»
На берегу – это зимой – они всегда вместе: и во Дворце культуры, и на лыжах в тундре, и на рыбалке – из-подо льда удочками корюшку ловят. В отпуск тоже ездили вместе, всегда зимой. Наши рыбачки часто ездят в отпуск одни, потому что летом мужья в море. А ведь лето... И всякие фрукты-овощи на материке, и пляжи Черного моря. У нас в этом отношении далеко не рай.
Но через шесть лет после свадьбы Тоня заболела предельной болезнью века, раком. Она таяла на глазах. В этот год Андрей не рыбачил, остался дома.
И после того как Тони не стало, Андрей года два работал на берегу, в сетепошивочном цехе: маленькую Свету, которой было всего шесть лет, надо было отвести в садик, забрать из садика, постирать ей бельишко, приготовить еду. Их всегда можно было видеть тоже вместе: и на берегу ходят, и кино на детском сеансе смотрят, и корюшку удочками ловят.
Андрея полюбила молодая женщина, ее муж погиб в тундре на охоте.
– Не надо мне о любви говорить, – сказал ей Андрей.
– Я знаю причину, – сказала она, – ты не хочешь обидеть девочку. Но ведь и я ее любить буду.
– Не надо.
– Андрей, у нее будет свое счастье, у нее все впереди, у нее будет много-много счастья, а у нас...
– Я все сказал.
