Текст книги "Бурное море"
Автор книги: Николай Рыжих
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Теперь продолжу вот об этом случае, когда Андрей в безрыбное время наткнулся неподалеку от плавбазы на исполинский косяк трески.
Итак, мы лежали в дрейфе и ждали, что Андрей подымет.
Некоторые не верили, что Андрей не весь косяк обловил, да просто интересно было увидеть треску в это время года. Невод всплыл, в нем было ровно на один груз – и тут на всех сейнерах взревели дизеля и все кинулись в поиски оставшегося косяка.
Пахали мы море всеми курсами и всеми ходами; думается, ни одной частички моря на много миль вокруг не осталось не обследованной... Ничего никому не попалось.
Андрей же залился треской, к нему подошла база. Он сдал груз и через час уже опять был готов к рыбалке.
И через полчаса находит остатки косяка, опять берет его не весь, а только на заливку. Поднимает рыбу – все капитаны глазам своим не верят, Джеламан прямо сам не свой был.
– Андрюша, ты уверен, что опять не весь косяк затралил, что в море еще рыба осталась?
– Я отколол еще на заливку примерно половину косяка. Можешь посмотреть по моей записи.
– Свежо предание... – сострил кто-то.
Андрей залился рыбой и опять начал сдавать, а вся наша армада, дюжины две судов, носилась по морю, отыскивая оставшуюся рыбу.
Андрей сдал рыбу и опять через некоторое время нашел оставшийся косяк. Теперь обловил его уже весь.
СТРАШНЫЙ ЗАМЕТ
IЦелый день сегодня пахали море у Северо-Западного – камбалу ловили. Погода стояла предельная, в море мы были одни; весь флот оставался в укрытиях, а мы вот выскочили – нам не хватало каких-то тридцати центнеров до годового плана.
Годовой план – понятно какое дело. Да если он взят еще в середине путины, да еще если – это «если» будет в десятой степени – он у первого судна по всей Северной Камчатке – а это солидная фирма! – среди судов нашего типа. Ведь завтра на утреннем капитанском часе начальник экспедиции сделает «весьма важное», «весьма срочное» объявление, которое начнется гимном для нас:
«Товарищи рыбаки! Товарищи обработчики, все труженики Северной Камчатки, МРС-4304, капитан Джеламанов...»
Но всех нас и, главное, Джеламана не эти моральные лавры трогали, не слава и почет нас выгнали сегодня в такое море – мы боялись Сигая, капитана «МРС-1515».
С «Два раза пятнадцать» у нас была подписана официальная бумага с печатями и ихними и нашими подписями о соревновании, а у Джеламана с Сигаем заключено пари.
Первый раз за несколько лет мы обошли Сигая: у него было на пятьдесят центнеров меньше, чем у нас.
Но это ничего не значило. Завтра на утреннем капчасе он доложит: «...Несколько дней назад я сдавал «по выходу», квитанцию не взял. Сдано было сто центнеров...» Это у него «заначка», она всегда у него есть, а перед годовым планом абсолютно наверняка есть. Уже несколько лет он дразнит всех таким вот способом. Как только начальник экспедиции сделает «весьма срочное объявление», назовет, кто взял первое место, как вот он, Сигай, тут как тут со своей «заначкой»...
Он бы и сегодня выложил утром свою «заначку» – разве он допустит, чтобы кто-то первым выполнил годовой план! – но было штормовое предупреждение, в море выходить запретили. И он, видимо, решил накалить страсти.
И сегодня утром после капитанского часа Джеламан, перекидывая из руки в руку трубку микрофона, – мы все были возле рации, ждали «весьма срочного» объявления,– сказал:
– Ну что, парни? Может, рискнем? У Северо-Западного, с подветренной стороны. На Северо-Западном «огороде».
– Сам «огород» не закрывается от шторма, – сказал Казя Базя.
– Это на случай укрытия: под Северо-Западным мысом можно спрятаться, – догадался дед, зачем Джеламан назвал именно этот «огород».
– Но погодка, командир... – Казя Базя глянул в окно.
А погода стояла почти осенняя; буран сделал море серым и сопчатым, пенистые сопки злюще ворчали и ритмично двигались от одного горизонта до другого, отыскивая, что бы проглотить. Все кругом выло, и было холодно.
– Да что мы, не моряки?! – с насмешкой сказал дед.
Верно, дед был самый старый морской волк после Марковича, к нам он пришел с океанского рыболовного флота, где тоже дедом шесть лет рыбачил на большом траулере, а до этого тоже дедом ходил на торговых лайнерах по всему земному шару.
– Мне Сигаю хочется нос наставить, – сказал Джеламан и стащил шапку за одно ухо. – Ну, так кто что думает?
– Сигая, командир, не пересигаешь, – заметил Казя Базя.
– Сигая не пересигаешь, – грустно согласился Джеламан.
– Это было бы архиконгениально. Га-га-га! – засмеялся Бес, и мы все, не зная почему и отчего, тоже засмеялись: ну и Бес!
– Как, как? – не мог остановиться дед. – Архиконгениально? Ну и Бесяра! Как бы мы без тебя жили?
– Ну так что? Попробуем? – Джеламан горел весь: уж так ему хотелось в этом году победить Сигая.
– А ведь у Сигая непременно «заначка» есть, – засмеявшись, сказал дед. – Завтра на капчасе он: «Я «Два раза пятнадцать», несколько дней назад сдавал «по выходу», квитанцию только сейчас получил, квитанция номер...»
– Ну дак... – поднял брови Казя Базя, – он бы и сегодня ее выложил, если бы рабочая погода была.
– Есть-то есть, – зачесал затылок Джеламан, – но вот сколько? – И он придвинулся к переборке, где карандашом были горизонтальной строчкой написаны номера сейнеров, а под каждым тянулись вниз длинные столбики цифр – количество сдаваемой рыбы с начала путины. Длиннее всех был столбик под нашей «Четверкой» и короче всего на одну цифру, на пятьдесят центнеров, у «Два раза пятнадцать». Мы все придвинулись к переборке.
– Судя по сдачам, – продолжал Джеламан, – много он зажать не мог, все сдачи у него предельные, но это ничего не значит...
– Это ж Сигай.
– Это ж Сигай, – грустно повторил Джеламан. – Но центнеров полcта, даже сто он мог...
– Больше, командир, больше, – прервал Джеламана дед. – Восемьдесят минимум, это до годового плана, но ведь он же должен еще и нас обойти. Значит, больше восьмидесяти...
– Всё так, – согласился Джеламан, – сто центнеров он придерживает, это уж точно.
– Если не полтораста...
– А, командир! – поморщился дед. – Попытка не убытка. Гони к Северо-Западному. Работать нельзя будет, спрячемся под скалами у Северо-Западного, стоянка там надежная.
– Ну? – Джеламан будто взлететь собирался.
Мы молчали.
– Курс к Северо-Западному! Толкай, дед!
– Есть! – Дед полез в машину. – А если начальство узнает, что рыбачили, доложим, что «заначка» была...
– Не пойдет... – поморщился Джеламан. – Скажем, в бухте поймали.
– Удочками, командир, удочками. Га-га-га!
– Ну и Бес! – засмеялся Джеламан и стал рассчитывать курс от Караги – мы отстаивались в Карагинской бухте – к Северо-Западному.
IIИ мы стали рыбачить в эту кошмарную погоду. Буй пришлось брать акробатически; тут выручил опыт, глазомер и интуиция самого Джеламана: сейнер прямо накидывало на буй, – и сообразительность Кази Бази: он багры привязал на концах, и, когда буй вырывало волной, страховали эти концы. В руках багор невозможно было удержать даже такому силачу, как Женя. Бес первым улавливал буй; насколько Бес несообразителен в морском деле, настолько он лих и отчаян: прямо по-дикарски, закрыв глаза, кидается в самое пекло. Нас выручили силища Жени и Есенина, умение деда с Марковичем: им на лебедке надо было предвидеть и чувствовать каждую случайность. В общем, буй взяли на борт, завели ваера, легли на курс траления, и тут началось... Ваера не держатся в мальгогерах, сейнер волной ставит то на нос, то на корму, их вырывает... Вместо мальгогеров поставили ломы, тоже вылетают ваера, пришлось ваера прихватить концами к площадке. Спасибо деду, как будто предвидел такую работу: в ремонте когда стояли, понаприваривал скоб где надо и где не надо.
Протащили невод по морскому дну, стали брать – тоже сплошной цирк. Все летает, трещит, гнется – того и гляди, или пришибет, или за борт выкинет. Взяли центнеров восемь – десять, это, конечно, не рыба, но сейчас нас устраивала и такая, и при такой погоде.
Сделали три траления, на борту уже было центнеров тридцать пять – годовой есть! – но тут так приспособились и разошлись, что еще в один замет пошли.
Пошли в этот замет и пожалели: к вечеру погода разошлась на всю катушку, не то чтобы работать – стоять на палубе невозможно стало. И никак с ваерами не сладим... Было два страшных момента. Беса чуть не перерубил вылетевший из крепления ваер, спасла случайность. Джеламан загнал Беса на камбуз и велел ему не вылазить оттуда. Страшнее всех была эта экспедиция для самого Джеламана; он ругался на все лады и тона и клялся, что «триста лет» не будет смотреть на «эту рыбу» и на «тысячу миль» уедет от моря после этого замета.
Потом еще была выборка невода. И корма с воющим в воздухе винтом повисала над неводом, и ходовой шкентель рвался, и волны рыбу с палубы слизывали, и... Но обошлось все, как говорится, слава богу.
Но вот и последняя камбалина шлепнулась в трюм. Невод уложен на площадке и закреплен по-штормовому, трюм задраен двумя брезентами, на палубе все закреплено к переходу.
Мы смахнули с лиц соленую росу, стащили шапки и сказали: «фух!» – и стеклись в рубку к Джеламану закурить.
Теперь поскорее на плавбазу, которая отстаивалась от шторма в Ложных Вестях, сдать улов, доложить начальнику экспедиции, чтобы он на утреннем капчасе сказал об этом «немаловажном» событии. Впрочем, когда мы стаскивали шапки и говорили «фух», то думали не об этих лаврах, а о том, что удачно отделались, что невод на борту и все живы. А уж до базы теперь-то как-нибудь дотопаем. В общем, не стаскивая даже перчаток – надо ж нарукавник развязывать, – пристроились в рубке, кому где удобнее. Джеламан размял и сунул в рот каждому по сигарете, блаженно задымили. Вылез Бесяра из своего заточения, принес кружки и чайник с кипятком, стал сбивать фирменный кофе – в этом деле он истинный Бес, никто не может делать такой вкусный кофе.
Сидим, блаженно дымим, прихлебываем кофе, перекидываемся незначительными фразами. Джеламан сам ведет сейнер.
– А колдун-то молотит, – заметил дед и кивнул в сторону эхолота, который работал. – Хоть сегодня пожалей его.
Дело в том, что Джеламан никогда не выключал эхолота, даже на переходах, хотя на переходе он не нужен: а вдруг он что-нибудь найдет?
– А ты, как и всякий порядочный дед, дрожишь за каждую железку? Жадина-говядина.
– Пожалей, пожалей... еще пригодится.
– Командир, командир! – встрепенулся Женя. – Смотри!
Мы все повернулись к эхолоту: он писал черное густое пятно. Замолкли... Уставились на ползущую ленту эхолота и забыли про кофе... Минута... две... три... Эхолот писал и писал поле рыбы.
– Треска-а-а! – выдохнул Джеламан. – Таких косяков я, братцы, еще не видывал.
– Но откуда? – удивился дед. – Она кончилась месяц назад.
– Треска! – коротко утвердил Джеламан.
– Чудеса...
– Хоть верьте, хоть не верьте, но это, братки, треска! Обратный курс!
Легли на обратный курс, эхолот опять записал это исполинское поле рыбы, и еще раз проехались по нему...
– Если бы мне сказали, что в конце августа в нашем море встречается треска, счел бы за личное оскорбление, – сказал дед.
– А я бы вызвал на дуэль. Га-га-га!
– Эх, погодка ты погодка! – вздохнул Женя.
– Глаза видят и боятся, руки ничего не видят и ничего не боятся. К замету, что ли, командир? Га-га-га!
– Поэтому-то ты и закрываешь глаза, когда кидаешься ловить буй?
– Поздравляю с появлением еще одной извилины! – Бес протянул Казе Базе руку. – Га-га-га!
Все смотрели в окно рубки, за которым стонало вечернее море. Метать невод в такую погоду, осторожно говоря, безумие. Его просто не возьмешь назад на борт сейнера.
– И дурацкая же у тебя привычка, командир!
– Н-да... был бы он выключен...
А Джеламан смотрел в окно.
– Ну так что? – спросил он. – Кто что мне скажет?
Джеламан... «большого риска человек». Это, конечно, шутка, никогда никаким он преступником не был, и немыслимо представить его способным совершить какую-нибудь пакость. Просто в детстве у него была страсть к путешествиям – это сразу после войны, – и ему приходилось, убегая от догоняющих работников милиции, прыгать с крыш идущих на полном ходу поездов. Сейчас он горел желанием кинуться на этот косячище, и, будь хоть половина шансов на удачу, он бы, конечно, не размазывал манную кашу по чистому столу – «кто что думает... кто что мне скажет», – но шансов на выигрыш было в лучшем случае один из ста, поэтому сейчас он не был царем и богом на судне, а такой же, как и каждый из нас семерых. Таков закон моря.
– Так кто что думает? – еще раз спросил он. – Женя, ты что так жалобно на меня смотришь?
– Он, командир, потому на тебя так жалобно смотрит, что рвется в замет. Га-га-га!
– Ты, Бесяра, конечно, «за».
– Команди-и-ир! – с упреком развел руки Бес.
– Так... Бес – «за». Ну что, Женя?
– Я, капитан, против, – сказал Женя и постукал себя по губам. Джеламан сунул ему в рот сигарету. – Против я, капитан. Хоть сердись, хоть не сердись. Когда я держу буй, мне кажется, что руки у меня вырвет из плеч...
– Кончиком, кончиком!
– Что?
– Говорю, кончиком, привяжи руки к плечам. Га-га-га!
– Да погоди, Бесяра. В общем, я против.
– Так... по нулям. А ты, Сергей Александрович? – повернулся Джеламан к Есенину, то бишь к Валентину Николаеву.
Валька из твердых парней, он в прошлом сплавщик леса с Ангары, а там работка дай бог, не хуже нашей.
– Моряк я, как вы сами знаете, молодой, а рыбак и совсем никудышный, – начал Валентин. – Я не представляю, как мы его будем выбирать, даже не могу представить, что это будет такое. Чтобы из-за этой сотни центнеров... я не знаю... я как Женя. Конечно, годовой план, и Сигай на бобах, это, конечно, идея серьезная и, как сказал как-то Бес, архиконгениальная, это все так, и рыба-то не какая-то там камбала, а тресочка... Это все так, да вот с хатой-то как? Это один мужик у нас сплел корзину под сено, а она не проходит в дверь. Он чешет затылок и говорит: «Так-то так, да вот с хатой-то как?» Не представляю...
– Излишек лирики и полное отсутствие фантазии, – прервал его Бес.
– Ну так что?
– Я как Женя – пас.
– А ты, дед?
– Метать.
– Так... по нулям. Казя Базя?
– Даже не знаю, командир... Да метать! Хрен с ней, с ружьёй, раз она не стреляет. Метать.
– Чиф?
– Пас, конечно, – сказал я.
– По нулям...
– Командир, – прервал Джеламана Есенин, – сейчас уже ночь. Невод загубим – черт с ним! Кому руку или ногу сломает – тоже не дюже страшно, срастется, хоть и лучше всем остаться целыми, но ведь на палубе не устоишь, не успеешь сказать «мама»...
Все молчали. Все смотрели в окно, там творилось... в кино такого не увидишь, несмотря на все их увеличительные и устрашительные средства.
– А что думает Иосиф Маркович? – обратился Джеламан ко второму механику, самому старому из всех нас рыбаку – тридцать лет Маркович на рыбе работает.
Маркович посмотрел на нас, улыбнулся своей тихой улыбкой и опустил глаза, будто раздумывая что-то про себя или удивляясь чему-то тоже про себя. Потом глянул на Джеламана:
– Как ты думаешь, Володя, рыбак я или не рыбак?
– К замету! – взорвался Джеламан.
О! Теперь это был уже не сладко говорящий дипломат или хитроумный адвокат, а капитан, крымский хан. Попробуй теперь не выполни его приказание – без соли съест!
Как мы метали невод и брали буй, как выбирали невод и заливали трюм рыбой – рассказывать не буду, это было страшное дело.
Это был страшный замет!
Когда с полным трюмом трески – а рыбки-то одна в одну и пудовые, видимо, была самая поздняя треска и самая жирная, – все живые двинулись на сдачу, в Ложные Вести, где отстаивалась от шторма плавбаза «Маршал Малиновский», и, по обычаю, собрались в рубке покурить, Джеламан был бледен. И долго еще после этого был бледным.
К семи часам утра сдали сто восемьдесят один центнер – вообще стандартная емкость трюма ровно сто восемьдесят центнеров, видно, море утрясло еще один центнер, – и общей рыбы, добытой с начала года, у нас стало на сто пятьдесят один центнер больше годового плана. На этот раз привезти ее можно бы и больше, в косяке ее было тьма, – мы еще на палубу пятьдесят центнеров берем при хорошей погоде, – но сегодня на палубе улеживались только железки, и то привязанные.
Спать не легли, ждали самого интересного – капчаса.
IIIНа утреннем капитанском часе капитаны докладывают начальнику экспедиции обстановку: где находятся, что делают, количество заметов и рыбы на борту, сдачу за сутки и нарастающий план, состояние экипажа... топливо, пресную воду, продукты.
Мы знали, что Сигай сегодня выложит свою «заначку», дальше держать ее ему опасно, он бы и вчера, будь промысловая погода, выложил бы... он просто накаливал страсти. Но... но вот как узнать, что у него на уме, как узнать, сколько у него припрятано рыбы, – по очередности доклада он шел за нами.
– Все в элементе! – нашелся Бес. – У нас во время рапорта забарахлит рация, и начальник экспедиции позовет нас после, и она у нас исправится. Га-га-га!
Так и сделали. Только начальник экспедиции позвал нас и Джеламан ответил, как Бесяра стал щелкать по микрофону и бормотать что-то такое, что мы сами не понимали.
Доклады всех капитанов были короткие и одинаковые: все в укрытиях, на борту ноль, сдачи за сутки не было... по судну все нормально.
И вот он, Сигай: «Доброе утро всем присутствующим на капитанском часе, я «Два раза пятнадцать». Обстановка: нахожусь в укрытии в бухте Карага, на борту ноль, сдачи за сутки не было, но в нарастающем изменения: неделю назад на плавбазу «Чуркин» сдавал «по выходу», квитанцию не брал. Было сдано двести тридцать центнеров, полный груз...»
– Фью-у-и-ть! – сделал трубочкой губы дед. – Сколько он зажимал! Полный груз!
«...Таким образом, – неслось из эфира, – годовой план у меня взят, нарастающий план три тысячи шестьсот пятьдесят цент...»
– Один! Га-га-га! Один! – взорвался Бес и стал приседать и колотить себя по бедрам. – Один!.. Га-а-га! А у нас три тысячи шестьсот пятьдесят один! Га-га!..
Ох! Как же мы все смеялись! Ох, как же смеялся Бес! Как он смеялся! Как мы все смеялись!..
– Да погодите, дьяволы, – надрывался Джеламан, – дайте послушать «весьма важное» объявление.
А из рации неслось: «...с выполнением годового плана наших славных рыбаков нашего знаменитого сейнера пятнадцать-пятнадцать... уже несколько лет подряд... этот легендарный сейнер под руководством нашего... они первые в этом году, как и во всех...»
А мы не могли остановиться, ну никак не могли... В рубке все дрожало от хохота.
– Тише, парни, нас зовет!
«...А где наша доблестная «Четверка», которая стала теперь на втором месте, а все время лидировала...»
– Лидирует, лидирует! – не выдержал Джеламан.
«...Что такое, кто мешает? Тише, товарищи, я «Четверку» зову».
– Я «Четверка», – начал Джеламан, – обстановка: нахожусь под бортом плавбазы «Маршал Малиновский» после сдачи. Час назад сдал сто восемьдесят один центнер трески...
«Четверка», у тебя сдача была?»
– Была, была, трюм трески сдал...
«Ты в море выходила, «Четверка»? Где ты взяла треску?»
– В бухте, в бухте. Стоял в бухте на якоре, ко мне подошел косяк трески, я его обловил и сдал на базу «Малиновский».
«Что такое? База, база Малиновский», ты на связи? Подтверди...»
«Подтверждаю! – оглушительно донеслось из рации. – Сегодня утром в семь часов МРС-4304 сдал сто восемьдесят один центнер отменной трески... квитанция номер...»
«...Сорок три ноль четыре, повторите нарастающий!»
– На один центнер больше, чем у «Два раза пятнадцать», – Джеламан еле мог говорить.
«Товарищи, в объявлении изменение... по-прежнему... и первая в этом году... а задержанная квитанция «Два раза пятнадцать» в момент предъявления... наших доблестных...»
Ох! Как же мы смеялись! Как мы смеялись! Если бы вы знали, как мы смеялись!
К обеду, несмотря на штормягу, прибежал «Два раза пятнадцать» смотреть на базе нашу рыбу, что сама подошла к борту.
Мы еще больше смеялись.
ЧИСТЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК
I– Ты знаешь, чиф, я сдался, – грустно сказал Джеламан.
Мы сидели с ним на борту сейнера, курили. Перед нами на пирсе лежали изодранные в клочья все три невода. Наташка, дочка Джеламана, выбирала из них цветные ракушечки. Мы смотрели на невода и думали, как же «схимичить» хоть один из трех. Было воскресенье, все парни дома, отдыхают.
Только вчера мы пришли с моря. После того как из-за пальца сенокосчиков выпустили исполинский, заливок на шесть, – это больше чем месячный план, – косяк трески, Джеламан взбушевался, он пошел «ва-банк», то есть стал искать и пробовать камбалу на всех предполагаемых «огородах»: а может, она уже где и подошла? И почти две недели таскали краба, «розочку», ракушек и всю ту дрянь, что живет на морском дне. То и дело рвались. Измучились до предела: ведь днем порвемся – ночью чинимся, днем загребем полный невод «розочек» – суток полутора выколачиваем ее из невода. Изорвали все невода и валились от бессонницы. Два дня назад подняли последний невод, располосованный напрочь. Джеламан трахнул шапкой о палубу:
– Амба, парни, спать! Бежим в колхоз и будем спать три дня. Ищи, дед, причину.
– Ее, командир, искать не надо.
– Ну и добро... три дня дубеть на некачающихся койках.
– Кино, танцы, тундра, гости! Га-га-га!
Сегодня утром, отоспавшись, я решил заглянуть на судно, взять одежду в стирку. Смотрю, Джеламан с Наташкой идут, Джеламан тоже отоспавшийся, чистенький, в парадной форме. Но из кармана свисает капроновый шнурочек, на котором он носит свой талисман – складной ножичек, он всегда работает им при починке неводов, лезвие этого ножичка уже похоже на шило. «Не расстается с талисманом, наверное, никогда», – подумал я.
– Привет!
– Привет!
– Ты чего здесь?
– Да вот за шмутками... а ты?
– Да пока Светка там пельмени готовит, решил с Натахой заглянуть, как тут.
– Да тут все нормально: море на замке, парни по домам.
– Ох и наломали же мы дров, боже мой, боже мой! – Он подошел к площадке, где «не пойми не разбери» изодранные, перекрученные, забитые ракушкой, крабом, бычками – последний невод даже не вычистили, не хватило сил – невода. – Давай их хоть на пирсе раскинем, пусть просохнут.
Мы накинули прорезиненные куртки, вытащили невода на пирс, разостлали. Потом присели на борт, закурили.
– Папа, можно я ракушечку возьму?
– Можно.
Как я уже сказал, было воскресенье. Утро. Солнышко сияло над морем и тундрой, в поселке тишина: склады, мехцех, стройцех, сетепошивка закрыты, ниоткуда ни стука, ни грома не слышно. Открыта зато дверь Дворца культуры, туда входят празднично одетые люди, и в самом воздухе праздником пахнет. И весь поселок, точнее, берег – суда, стоящие у причала, диспетчерская, Дворец культуры, проносящиеся по речке на бешеной скорости моторки с любителями пикников, тундра за поселком, сияющие вершины гор на горизонте, палисадники с грядками и цветами – кажется необыкновенно желанным. Вот просто смотреть на все это – несказанное удовольствие. Да и то сказать – ведь больше четырех месяцев перед глазами были одни волны да рыба... Правда, как-то заскакивали на сутки подварить корпус, когда течь оказалась, но те сутки можно не считать: носились по складам да магазинам, запасаясь всем; на сейнере даже ночью не прекращались сварочные работы, в ту же ночь и умчались: треска как раз шубой шла. Да и самый разгар «войны» был с «чёртами».
Но теперь вот три дня отдохнем... Вчера только входим в речку, черт возьми-и-и!!! – на пирсе толпы, даже не вмещаются, весь колхоз и все нарядные. А мы-то на бак вывалили грязнющие, небритые, в сапожищах, ватных штанах, облепленные чешуей... У наших жен губы дрожат, а глаза мокрые. Начальство же все перед красным столом, капитан флота и механик флота в парадной форме, в стороне духовой оркестр – самодеятельность – старается. Тут все, стоявшие на пирсе, пропустили наших жен, которые сначала тихо ступали, а потом кинулись к нам. Джеламан так и подошел к красному столу: на одном плече у него висела Светка, в другой руке Наташку держал. Оркестранты же прямо самих себя старались передуть...
А сейчас вот сидим на борту своей «Четверки», смотрим на солнышко, курим. Настроение – лучшего не бывает и быть не может! Оттого, наверное, да не наверное, а точно оттого, что прекрасно поработали – все четыре месяца, с самых первых дней путины как вырвались вперед, так и держались до самого вчерашнего дня. Годовой план есть! И пятилетку закрыли в три года. Все нормально! Формально это выражается в тех лаврах – конечно же, Джеламана правление колхоза за пятилетку представит к ордену, да, может, и не его одного, – которые на нас надели камчатские газеты, радио, колхозная доска Почета и отношение к нам всех людей колхоза – вот хоть вчерашняя толпа, что на пирсе не вмещалась, всех рыбаков и рыбачек. «Это ж «Четверка», «А... «Четверка», – произносится теперь с восхищением и любовью на капитанских часах, на совещаниях правления колхоза, на именинах и днях рождения... среди даже двух женщин, остановившихся у колодца «поточить лясы».
Кто мы такие, как нам досталось это первое место, сколько ее и какая она, рыбка, прошла через наши руки, в какие переплеты попадали и какие сюрпризы преподносило нам море и в каких схватках мы не на жизнь, а на смерть схватывались с ним, знаем только мы сами. Мы... И нам хорошо. Я утверждаю, что наивысшее счастье человека именно в этом: когда сделаешь для людей много хорошего – разве мало людей будут есть нашу рыбку? – и сделаешь это не из-за корысти или выгоды, а под властью душевного желания. Разве мы, падая от усталости и бессонницы и рискуя жизнью, думали о себе? Может, мы о «получке» думали? Мы работали... работали «не требуя награды». Ну конечно же, щекотало самолюбие, победа над «Два раза пятнадцать» и «Двумя двойками», но это все поверхность, чешуя; когда дело доходило до серьезного, нужны они нам были?
А то, что все люди нас любят, наградили нас своим уважением и просто своим человеческим теплом, за это спасибо им, и мы с радостью принимаем эту награду.
Видимо, какие-то подобные мысли и чувства нахлынули сейчас на Джеламана, потому что мне он сейчас показался необыкновенно симпатичен: и добр, и немного грустен, и тихо радостен. Особенно глаза его. Они были чистые, как брызги, что искрятся на солнышке, отлетая от носа сейнера, и величаво-возвышенно в них рдело то чувство, что живет в самой глубине души. И не верилось, что эти глаза горели испепеляющей, неумолимой, маньячной страстью, что в прищуре их не было ни жалости, ни святости; что на скулах у него не сходили и не стояли на месте лубочные желваки, что губы иногда стискивались до белизны и сам он весь в порыве борьбы был воплощением непримиримости, беспощадности, надежды и желания победы. Даже когда изодрали все невода и нечем стало рыбачить, когда он бахнул шапку о палубу: «Амба! Три дня дубеем!» – он не был побежденным или сломленным, а наоборот, взорвался еще большим желанием кинуться в эту рубку, в этот «ветер сабель».
– Я сдался, – сказал он и хорошо улыбнулся. – Не хочу ловить рыбу.
Я засмеялся.
– Не веришь? Чего смеешься?
– Да тут не смеяться надо, а хохотать во все легкие.
– Сдался, чиф, сдался, – продолжал он. – Отказался от того, чего не хотел.
– А чего же ты хотел, кроме рыбы? Может, и сейчас ее не хочешь поймать?
– Рыбак не может не хотеть поймать рыбу, – вздохнул он. – Это противоестественно. – Он задумался, повел бровью, немного погрустнел. – Я отказался от своих честолюбивых желаний, от своего «я». Я ведь хотел славы, а теперь мне стыдно, понимаешь?! Ведь на первом месте у меня было мое «я», точнее, «мы», «наша «Четверка», «мои парни», «мои бесы». Теперь ты понимаешь?
– Пожалуй. – Я задумался. – И что же? Тебе не радостно, что мы на первом месте?
– Очень даже радостно. Вчера я еле сдержался, чтобы не разреветься прямо на пирсе.
– И ты уступишь теперь это место Володе Сигаю или Сереже Николаеву?
– Да боже мой! – Вовка даже вскочил с места. Встал передо мной и прижал руки к груди. – Да с превеликим удовольствием... Да если они рыбаки лучше, чем я, если они больше, чем я, любят рыбу и рыбалку, если у них лучше будет получаться – только благословлять их буду на это дело. Да господи боже мой! – Он размашисто перекрестился: – Я им пожму руки, обниму их и расцелую публично!
– Командир, ты из дьявола превращаешься...
– В ангела? – засмеялся он, докончив мою мысль. Мечтательно и улыбчиво посмотрел на горизонт. Помолчав, добавил: – А рыбку половить хочется.
– Поэтому ты ушел сегодня из дома, поэтому мы вытащили невода на пирс и сегодня же их начнем чинить?
– Ну, чинить-то их надо. Не сегодня, конечно. А вытащил их потому, что хотелось прикинуть, что тут из них можно «схимичить», сколько возни с ними...
– А я уж подумал, что ты опять завелся. Думал, уж в море надо собираться.
– Да нет... в море мы пойдем во вторник вечером или даже в среду утром, пусть парни лишнюю ночку на жениных ручках поспят. Пойдем, как и договорились. Только мне бы вот что хотелось...
– Что?
– Половить рыбку как-нибудь по-другому, чтоб не из-за первого места или победы над «чёртами», а чтобы бескорыстно, как-нибудь хорошо порыбачить. Понимаешь? Ну вот как, например, любитель-рыболов ловит: сидит он на зелененьком бережку под кустиком, любуется природой, погодой, росой и речкой и смотрит на поплавок. И нам бы так, а? Сидеть бы на борту с удочкой, смотреть, как восходит солнышко, и таскать ее, душистую, мокренькую, упругенькую, тяжеленькую. Может, попробуем треску удочками? Все равно ведь раньше чем через неделю, дней через десять камбалы не будет. А треска в скалах на больших глубинах еще держится. Ведь это не работа бы была, а отдых. Рай земной! Эх, мама родная! Вот бы здорово! – И он, закинув руки за голову, стал прохаживаться по площадке. – А ведь в давние времена, – продолжал он, подойдя ко мне и доставая папиросы, – когда еще не было снюрреводов и тралов, ее так и ловили. Удочками. Наши деды и прадеды. Шнур до самого дна, на нем десятка два крючков. Катер выведет кунгас с бригадой к Северо-Западному или к Крашенинникову и поставит на якорь. А рыбаки сидят по бортам и дергают ее. К вечеру возвращались... выходили в море с сумочками, где молочко, картошечка, кусок сала... Как на покос ходили.
– Это я все знаю, командир.
Злая буря шаланду качает,
Мать выходит и смотрит во тьму
И любовь и слезу посылает
На спасенье сынку своему... —
он расхаживал, распевая, по площадке.
Ну, все! Его теперь понесло – на горизонте появилось новое предприятие, новая авантюра, и Вовка теперь раб этого нового дела. Узды не существует – теперь он полностью всеми силами своей ураганной, неистовой души отдастся этому делу, теперь начнет мечтать, фантазировать, прикидывать, рассчитывать... Рыбак есть рыбак, и ничто и никто не сделает его рыболовом!
