Текст книги "Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне"

Автор книги: Николай Майоров

 
Я в последний раз поглядел на степь.
Как туманна степь, широка!
Травяных лугов голубая цепь,
Под холмами лес и река!
 
 
Эта жизнь, как степь – твоя и моя —
Как свободна жизнь, широка!
Как печальна степь – на ее края
В черной мгле бегут облака.
 

1924

 
Пускай лопарь уйдет от нас
За выгон трех великих рек,
Но будет час, но будет час —
И мы придем сюда навек!
 
 
Среди болотистых кустов
Синеют гуси горных жил,
Сюда полдневный рыболов
Свои тропинки проложил.
 
 
Здесь перекресток всех дорог!
И не страшен ни гром, ни чох…
Стремясь беспечно, как поток,
В худой гранит и в красный мох…
 
 
И судорожно хрустнет день,
Под ветром – северная ночь,
И робкий, как туман, олень
По насту понесется прочь.
 
 
Склонился тундровый компас,
Лопарь уходит с зимних рек,
Но близок час, но близок час —
И мы придем сюда навек!
 

1924

 
Он вечно пляшет на краю
Зеленого обрыва.
И у ручья, где я стою,
Воды взлетает грива,
И галька мечется по дну,
Шуршит, перебегая…
В последний раз на них взгляну
И выйду на луга я…
И я своим рукомеслом
Займусь, неосторожный, —
Следить, как за твоим веслом
Взлетает шум безбожный.
 

1924

 
Мертвые зарыты;
Вспахана земля;
Травами покрыты
Жирные поля;
Кое-где лопатой
Вскопаны луга
Да торчит измятый
Кончик сапога.
 

1925

 
Было мне шестнадцать лет.
Поглядите на меня —
Я приехал в Самарканд
В розовом начале дня,
Я пришел в редакцию
«Азиатского огня»,
И редактор В. Степанов
Взял наборщиком меня.
 
 
Было это в ноябре,
В месяц пыли и ветров.
В небе плыли облака —
Яркой пышностью ковров.
Важно плыли облака.
Мой характер был суров.
Я готов был вечно жить.
Я был счастлив и здоров.
 

1925

 
Всё скучной вечностью грозит,
Здесь скукой воздух заражен.
Пойдешь назад – нога скользит.
Вперед? – не лезть же на рожон.
 
 
Так успокой же естество.
Перед тобой стакан и сыр!
 
 
Нет, хуже нету ничего,
Чем жить с тобою, старый мир!
 

1925

 
Прощай! Я ухожу из дома
В лесную глушь родной земли.
Я снова вышел в свист заката,
В туман и в грусть сырых полей.
О, как мне страшно, как мне странно
Босой ногой ступать в пыли,
В осколках солнца, без дороги,
Среди неведомых людей.
 
 
Здесь, дома, я оставил скромный,
Уютный мир домашних книг,
Себя, диван, любовь, и деньги,
И сослуживцев, и друзей —
Всё то, чем я был жив и честен,
Чем я был весел и велик,
Упрям, уверен, неподкупен,
Заносчив, ясен и силен.
Меня твое хранило войско,
Семейный мир, веселый сон,
Гардины осеняли счастье,
Как пустота сырых знамен…
 

1925

 
Прекрасней Владивостока
Не видел я городов!
Мартын, взлетевший высоко
Над пеной белых валов,
Шальной бубнеж водостока
И красный блеск вымпелов,
Стена плавучего дока,
Кирпичный Дом моряков
(Когда смолкают удары
Винта в тяжелых волнах,
Туда идут кочегары
В потертых дождевиках),
Построечные заборы,
Взбежавшие на холмы.
И гавани коридоры,
Где жили некогда мы,
Подводы с бочками рыбы,
Туман портовой зари,
Мешков зеленые глыбы,
Картонные фонари,
Платформы, верфи, ворота
Таможенного поста,
Инспекторы Совторгфлота
У маленького моста,
Уроки в штурманской школе,
Баркас, ползущий за мол,
И дети, в ветреном поле
Играющие в футбол,—
Всё то, что мы здесь увидим
Лежащим у наших ног,
Всё это и есть великий
Советский Владивосток.
 
 
Сегодня в дальние воды
Направят твердый штурвал
Двухтрубные пароходы
«Дзержинский» и «Камчадал».
Они пройдут океаном
(Вокруг – морская трава),
Останутся за туманом
Курильские острова.
Волны разрезая складки,
Идут они ночи и дни,
Пока не зажгутся Камчатки
Мигающие огни.
 

1928

 
Погиб журналист в многодневном бою
От Буга в пути к Приднепровью,
Послал перед смертью в газету свою
Статью, обагренную кровью.
 
 
Редактор суровый статью прочитал
И вызвал сотрудницу Зину,
Подумал, за ухом пером почесал
И вымолвил мрачно: «В корзину».
 
 
Наутро уборщицы вымыли пол,
Чернильные пятна замыли,
А очерк его на растопку пошел,
И все журналиста забыли.
 
 
И только лишь старый седой метранпаж
Печально и тихо заметил:
«Я помню, остер был его карандаш,
И честно он смерть свою встретил».
 
 
А жизнь по дорогам проторенным шла,
Как будто ни в чем не бывало,
И новый товарищ поехал туда,
Где вьюга войны бушевала…
 

1941

АЛЕКСЕЙ ЛЕБЕДЕВ

Алексей Алексеевич Лебедев родился в 1912 году в Суздале, в семье заводского служащего. Мать – учительница.

В 1927 году Лебедевы переехали в Иваново. После окончания средней школы Алексей одно время работал подручным слесаря-водопроводчика. Мечта о море заставила его поехать на Север, поступить матросом. После трехлетнего плавания на судах Севрыбтреста и торгового флота А. Лебедев вернулся в Иваново, работал и одновременно учился в вечернем строительном техникуме. В 1933 году ушел служить на флот. Был радистом, подводником.

С 1936 по 1940 год А. Лебедев учился в Высшем военно-морском краснознаменном училище им. Фрунзе (Ленинград).

В 1939 году вышел сборник стихотворений А. Лебедева «Кронштадт», в 1940 году – «Лирика моря». Последние годы жизни он печатался в газете «Красный Балтийский флот» и в газете балтийских подводников «Дозор».

Накануне войны А. Лебедев закончил училище и был назначен штурманом подводной лодки.

В ноябре 1941 года подводная лодка, на которой служил лейтенант Алексей Лебедев, при выполнении боевого задания в Финском заливе наскочила на мину. Поэт погиб вместе со своим кораблем.

 
Так вот эта хмурая осень,
Уже отдающая верпы
В Кронштадта гранитную гавань,
Где грозно спят корабли.
Отмечены склянками восемь,
Скуп хлеб, разделенный шкертом.
Эскадрам чужим не плавать
У берега нашей земли!
 
 
Ну да, мы мальчишками были,
Когда подходил Юденич,
Британских эсминцев пушки
Грозили тебе, Кронштадт;
Но наши отцы служили,
Вели корабли на сближенье,
И запах штормов ревущих
Отцовский впитал бушлат.
 
 
Товарищ, ты видишь эту
Сухую полынь и скалы,
Гремящую воду ниже
И связанных моряков,
Ты слышишь взнесенную ветром
Последнюю речь комиссара
И раздающийся ближе
Отчетливый лязг штыков.
 
 
Республика! Мы окрепли,
Пришли на твои границы
Счастливые, гордые честью
Быть посланными во флот.
Пускай нас штормами треплет,
Но в море идут эсминцы,
И вахты стоят на месте,
Когда засвистят в поход.
 

<1939>

 
Что же нужно для побед на море?
Это – чтоб со стапелей земли,
Пеною пушистой борт узоря,
Выходили в море корабли.
И во славу берегов покоя
Нам нужна солидная броня,
Точное оружие морское,
Мощь артиллерийского огня.
Нужно знать нам кораблевожденье
Так, чтобы уметь пройти везде,
Знать науку мудрую сражений
На соленой вспененной воде.
Это есть! Дает страна родная,
Верфи действуют на полный ход,
Крепнет сила твердая морская,
Словно лес, растет советский флот.
И еще дает страна родная
Качество ценнейшее в боях
Всем сынам, которым поручает
Вахту в океанах и морях,
Это – смелость в час суровый жизни,
Это – волю, что всего сильней,
Это – сердце, верное отчизне
И не изменяющее ей.
 

<1939>

 
Эту песню о боях, о совсем недавних днях
Прочитал я на обветренной скале,
Где добрался до меня отблеск лунного огня
И светил мне безотказно в синей мгле.
 
 
Это был рассказ о том, как отряды шли хребтом
Гор, покрытых льдом и снегом навсегда.
Слов, начертанных штыком, не найдешь,
                                                        прочти хоть том
Первоклассного военного труда.
 
 
Шли потоки по камням, пели, струями звеня,
О матросах, утвердивших красный флаг,
И в ущельях вдоль ручья слышен гром копыт коня
И пехоты наступавшей тяжкий шаг.
 
 
На хребте Варада шквал, облакам не дав привал,
В черноморский их опять погнал простор.
На груди отвесных скал эту песню я читал,
И храню ее, и помню с этих пор.
 

1939

 
В дубовом паркете картушка компа́са, —
Столетье, как выложил мастер ее.
Над нею звезда полуночного часа,
Касается румбов лучей острие.
 
 
В скрещении гулких пустых коридоров
Стою и гляжу напряженно вперед,
И ветер холодных балтийских просторов
В старинные стекла порывисто бьет.
 
 
…Стоят по углам, холодея как льдины
(Мундиров давно потускнело шитье),
Великовозрастные гардемарины,
За пьянство поставленные под ружье.
 
 
Из дедовских вотчин, из всех захолустий,
Куда не доходят морские ветра,
Барчат загребли и теперь не отпустят
Железная воля и руки Петра.
 
 
Сюда в Петербург, в мореходную школу,
И дальше на Лондон или Амстердам,
Где пестрые флаги трепещут над молом,
Где в гаванях тесно груженым судам.
 
 
И тот, кто воздвиг укрепленья Кронштадта,
Чьи руки в мозолях, что тверже камней,
Он делал водителей русского флота
Из барски ленивых и косных парней.
 
 
Читали указы в примолкнувших ротах:
«Чтоб тем, кто учебе бездельем претит,
Вгоняли науку лозой чрез ворота,
Которыми лодырь на парте сидит».
 
 
И многих терзала телесно обида,
И многие были, наверное, злы,
Зубря наизусть теоремы Эвклида,
С трудом постигая морские узлы.
 
 
А в будущем – кортик, привешенный косо,
И мичмана флота лихая судьба:
«Лупи по зубам, не жалея, матроса» —
На то его доля слуги и раба.
 
 
С командой жесток, с адмиралами кроток,
Нацелься на чин – и проделай прыжок
Поближе к дворцу и под крылышко теток,
На невский, желанный всегда бережок.
 
 
Но были и те, кто не знал унижений,
Кто видел в матросе товарища дел,
Кто вел корабли сквозь пожары сражений,
Кто славы морской для отчизны хотел,
 
 
С кем флот проходил по пяти океанам,
Кто в битвах с врагом не боялся потерь:
И шведы разбиты, и нет англичанам
Охоты соваться к Кронштадту теперь.
 
 
Об этом я думал полуночным часом,
О славе, о бурных дорогах ее…
Звезда высока над картушкой компа́са,
Касается румбов лучей острие.
 

1939

 
Или помните, или забыли
Запах ветра, воды и сосны,
Столб лучами пронизанной пыли
На подталых дорогах весны?..
Или вспомнить уже невозможно,
Как виденья далекого сна,
За платформой железнодорожной
Только сосны, песок, тишина.
Небосвода хрустальная чаша,
Золотые от солнца края.
Это молодость чистая ваша,
Это нежность скупая моя.
 

 
Возможно ли, чтоб годы эти
Щадили нас! Но вновь встает
Апреля горьковатый ветер,
Тревожный шум воскресших вод.
Возможно ли в разлуке дальной,
В тревогах, в помыслах, в крови
Хранить огонь первоначальной
Наивно-горестной любви!
А я, как ива в пору злую
Осенних бешеных ветров,
Клонюсь под вихрем поцелуев,
Горячечных и нежных слов.
За нами бури и походы
И можно ли, мой милый друг,
Вознаграждать себя за годы
Былых и будущих разлук?
О, потеплевший под руками
Гранит скамейки ледяной!
Нет, не смеюсь я над слезами,
В тот вечер пролитыми мной.
Теперь мне легче и свободней.
Отбушевал внезапный гром.
…Я не могу писать сегодня
Тебе о чем-нибудь другом.
 

 
В июне, в северном июне,
Когда излишни фонари,
Когда на островерхой дюне
Не угасает блеск зари,
Когда, теплу ночей доверясь,
Под кровом полутемноты
Уже раскрыл смолистый вереск
Свои лиловые цветы,
А лунный блеск опять манил
Уйти в моря на черной шхуне,
Да, я любил тебя, любил
В июне, в северном июне.
 

 
На Черноморье шторм десятибалльный,
В Новороссийске буйствуют ветра.
Товарищ мой, отдай салют прощальный,
Давно с тобой нам свидеться пора.
 
 
Давно пора, преграды далей руша,
Спаять сердца и руки заодно,
Шторма изрядно высушили душу,
Но дружбе в них иссохнуть не дано.
 
 
Ложись на норд с предгорий знойных Крыма,
И мы тогда, в безмолвии ночном,
Окутавшись котельным синим дымом,
Поговорим о счастье боевом.
 
 
И выйдем в ночь, где сумрачные воды
Дробят о камень черную струю,
Где в зареве немеркнущем заводы
Морскую мощь республики куют.
 
 
Спеши, товарищ, – море стало нашим,
И пусть походы холодны и злы,
Форштевнями стремительными вспашем
За Таллином балтийские валы.
 
 
На Черноморье шторм десятибалльный.
Пора вернуться в бухту кораблю.
Я жду тебя упрямым, беспечальным,
Таким, какого знаю и люблю.
 

<1940>

 
Пускай во тьме бушует вьюга
И снег летит на паруса, —
Не плачь, не плачь, моя подруга,
Не слушай ветра голоса.
Зажгла звезда мне нынче трубку
Своею искрой голубой.
Кладет волнами на борт шлюпку,
Но не погибнем мы с тобой.
Не видно дали бирюзовой,
Дорога в море нелегка,
Но привыкать к борьбе суровой
Должна подруга моряка.
Уже мигнул огонь зеленый,
Маяк на горной высоте,
И берег, снегом заметенный,
Забрезжил смутно в темноте.
И пусть взмывают чайки, плача,
К метельно-снежной вышине, —
Не изменяет мне удача,
Пока ты помнишь обо мне.
 

<1940>

 
Мы вместе курили, дул ветер осенний,
Уже холодела вода,
И серые тучи над нами висели,
И плыли над морем года.
 
 
Трещал пулемет над пустынным заливом,
Кричали в выси журавли.
Они улетали на юг торопливо
От грозной балтийской земли.
 
 
Хотелось раскрыть исполинские крылья
И ринуться в дальний простор,
Лететь, осыпаемым солнечной пылью,
Над синими гребнями гор.
 
 
Лететь, разрывая завесы тумана,
Ломать горизонта кольцо,
Чтоб пламенный ветер широт океана
С размаху ударил в лицо.
 
 
Окончена трубка и высыпан пепел,
Команда по вахтам идет.
И грохот по клюзу стремящейся цепи
Уже предвещает поход.
 
 
Сигналы трепещут на мачтах треногих,
Горит боевая заря.
Пред нами ведущие к славе дороги,
Союза большие моря.
 

1940

 
Метет поземка, расстилаясь низко,
Снег лижет камни тонким языком,
Но красная звезда над обелиском
Не тронута ни инеем, ни льдом.
И бронза, отчеканенная ясно,
Тяжелый щит, опертый на гранит,
О павших здесь, о мужестве прекрасном
Торжественно и кратко говорит.
 

1941

 
Когда владеет морем мертвый штиль,
Мы видим часто бухты и маяки,—
То лжет мираж, приподнимая знаки,
А берег наш за сорок с лишком миль.
 
 
Но видно всё: седеющий ковыль,
Кроваво пламенеющие маки,
Прибрежной пены охряную накипь
И бота перевернутого киль.
 
 
Мечты мои, неуловимой тенью
Возникшие на грани сновиденья,
Коротким блеском прорезают тьму.
 
 
И в этот миг глазам открыты снова
Пути в морях тревожных и суровых.
Но берег есть. И я пробьюсь к нему!
 

1941

 
Мы попрощаемся в Кронштадте
У зыбких сходен, а потом
Рванется к рейду серый катер,
Раскалывая рябь винтом.
 
 
Под облаков косою тенью
Луна подернулась слегка,
И затерялась в отдаленье
Твоя простертая рука.
 
 
Опять шуметь над морем флагу,
И снова, и суров и скуп,
Балтийский ветер сушит влагу
Твоих похолодевших губ.
 
 
…И если пенные объятья
Назад не пустят ни на час
И ты в конверте за печатью
Получишь весточку о нас —
 
 
Не плачь, мы жили жизнью смелой,
Умели храбро умирать, —
Ты на штабной бумаге белой
Об этом можешь прочитать.
 
 
Переживи внезапный холод,
Полгода замуж не спеши,
А я останусь вечно молод
Там, в тайниках твоей души.
 
 
А если сын родится вскоре,
Ему одна стезя и цель,
Ему одна дорога – море,
Моя могила и купель.
 

Август 1941

 
Когда мы подвели итог тоннажу
Потопленных за месяц кораблей,
Когда, пройдя три линии барражей,
Гектары минно-боновых полей,
 
 
Мы всплыли вверх, – нам показалось странно
Так близко снова видеть светлый мир,
Костер зари над берегом туманным,
Идущий в гавань портовый буксир.
 
 
Небритые, пропахшие соляром,
В тельняшках, что зараз не отстирать,
Мы твердо знали, что врагам задаром
Не удалось у нас в морях гулять.
 
 
А лодка шла, последний створ минуя,
Поход окончен, и фарватер чист.
И в этот миг гармонику губную
Поднес к сухим губам своим радист.
 
 
И пели звонко голоса металла
О том, чем каждый счастлив был и горд:
Мелодию «Интернационала»
Играл радист. Так мы входили в порт.
 

1941

 
Лежит матрос на дне песчаном,
Во тьме зелено-голубой.
Над разъяренным океаном
Отгромыхал короткий бой,
А здесь ни грома и ни гула…
Скользнув над илистым песком,
Коснулась сытая акула
Щеки матросской плавником…
Осколком легкие пробиты,
Но в синем мраке глубины
Глаза матросские открыты
И прямо вверх устремлены.
Как будто в мертвенном покое,
Тоской суровою томим,
Он помнит о коротком бое,
Жалея, что расстался с ним.
 

1941

ВСЕВОЛОД ЛОБОДА

Всеволод Николаевич Лобода родился в 1915 году в Киеве. Его отец – преподаватель русского языка и литературы, мать кончила консерваторию и была оперной певицей.

Любовь к литературе проявилась у Всеволода еще в детстве. Десяти лет он писал стихи, сочинял рассказы. В 1930 году Лобода закончил среднюю школу, переехал в Москву и вскоре поступил учиться в ФЗУ Щелковского учебно-химического комбината. В это же время Лобода начал печататься.

В 1932–1934 годах В. Лобода на Мытищинском вагоностроительном заводе редактировал газету-многотиражку «Кузница». С сентября 1934 года работал в журнале «Высшая техническая школа».

В 1935 году Лобода поступил в Литературный институт им. Горького. В последующие годы сотрудничал в журналах «Литературная учеба» и «Костер», выступал со статьями, писал стихи.

В первые месяцы войны В. Лобода работал на радио, а потом ушел на фронт. Был пулеметчиком, артиллеристом, воевал под Ленинградом и Старой Руссой, под Великими Луками и в Прибалтике. Одно время работал в дивизионной газете. В годы войны не переставал писать стихи, которые печатались в дивизионной многотиражке или хранились в записных книжках друзей.

Всеволод Лобода погиб 18 октября 1944 года в Латвии, неподалеку от города Добеле.

 
Ночной зефир
Струит эфир.
Шумит,
Бежит
Гвадалквивир.
 

А. С. Пушкин

 
На берегах Гвадалквивира,
Купаясь в травах, загорать.
Окончив день труда и мира,
В кругу товарищей дышать
Весельем солнечного пира.
И тронуть нежной песни лад,
Когда расцветится закат
На тишине Гвадалквивира.
В ночной глуши двоим добро.
Всплесни веслом.
Нам серебро
Чеканит гладь Гвадалквивира,
Нам нержавеющая лира
Поет бессмертие реки.
 
 
Взорвали сон Гвадалквивира
В крови погрязшая мортира,
От крови черные полки.
 

1937–1938?

 
Невесел в дыме канонады
сугубо штатский человек.
Дрожи.
Повелевает век запомнить —
          как звенят снаряды,
          как завывает самолет,
          огнем одаривая землю,
          как пьют удушливое зелье,
          как рвутся в панике вперед.
 
 
Век не под стать страстям квартирным
и пенью птичьему.
                                    А ты
писал стихи,
вдыхал цветы
под небом розовым и мирным.
 
 
Теперь положено черстветь
рукам,
          сжимающим винтовку,
и смерть берет на изготовку,
хотя ты прожил только треть.
 
 
Ну что ж, погодки молодые,
посуровеем —
                          и не жаль:
ведь нам видения седые,
как полю град на урожай.
 
 
Заголосят витые трубы,
и ты —
            во мраке и в крови —
забыв о нервах,
стиснув зубы,
как ветер,
                   тучу изорви.
 
 
Не под луной прогулка —
                                     встретить
на расстояньи локтя бой.
Еще не мы,
                    но наши дети
задышат радостью одной.
 
 
Чтоб им легко в беседы птичьи
вникалось,
                    ты
                            имей в виду
гадюку, жившую в саду,
змеиной жизни двуязычье,
под зданье дней твоих подкоп,
любовь, несущую проказу.
Пристрастным пришлых меряй глазом
на стыках дел, ночей и троп.
 
 
Коль не зияют сзади бреши,
растает скоро бранный дым.
Умрешь
             иль выйдешь постаревшим,
но сильным,
                  светлым
                               и большим.
 
 
Умрешь иль нет —
                              тебе по праву
поэта первая строка,
непререкаемая слава,
сплошное солнце на века.
 

Конец 30-х годов

 
Неприятель прорвался к Дону.
Сталью вытоптаны поля,
Заскрипели возы бездомных,
По дорогам степным пыля.
 
 
Над гремящей землей томится
Темнота.
               Ни луны, ни звезд.
Как пылает твоя станица,
Ночью видно за много верст.
 
 
Уходя с боевым отрядом
За реку, где ярится враг,
На пожарище долгим взглядом,
Сжав поводья,
                          глядит казак.
 
 
Где вчера еще цвел пригорок —
Яма круглая —
                        смерти след.
Дым сраженья сер и горек,
Но другого исхода нет.
 
 
Ветер голосом человека
Тихо стонет в ветвях ракит.
Задыхаясь,
                     как после бега,
Командиру казак твердит:
 
 
«Я стреляю довольно метко,
И отточен, востер клинок…
Отпустите меня в разведку…
За беду посчитаться срок…»
 
 
Командир отвечает:
«С богом,
                поезжай».
                            Погоди немного,
Мы добьемся погожих дней, —
Утро вечера мудреней!
 
 
В трудном деле станичник весел;
На плечо автомат повесил,
Снарядился в опасный путь
Ради завтрашних легких песен,
Чтобы ровно дышала грудь.
 
 
…Громыхнула зенитка где-то.
Пронеслась на восток ракета,
Завиляла хвостом летучим
И упала, шипя, в залив,
На мгновенье донскую тучу
Смертным,
                   синим огнем залив.
 

1942

Памяти капитана Д. П. Суменкова

 
Внезапна скорбь, и сердцем я не верю,
Что опустел бревенчатый блиндаж,
Что вас уже не встретишь перед дверью,
Не улыбнешься,
Чести не отдашь…
Легко ль беде поверить, злой и скорой?
Ужели оборвал ваш путь снаряд?
Еще постель примята, на которой
Вы отдыхали час тому назад…
Когда бойцов на битву поднимали,
Сквозь дым вели вперед, на вражий стан,
Бойцам казалось – выкован из стали
Неуязвимый храбрый капитан.
Лишь тот надолго памяти достоин,
Кто прожил век, лишений не страшась,
Кто шел вперед
Как труженик и воин
И грудью встретил свой последний час.
Он был таким – спокоен и неистов,
В беседе – друг,
В сраженьях – ветеран.
Он жил и умер стойким коммунистом,
Мой командир, товарищ капитан.
 

1943