Текст книги "Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне"

Автор книги: Николай Майоров

 
Есть в наших днях такая точность,
Что мальчики иных веков,
Наверно, будут плакать ночью
О времени большевиков.
И будут жаловаться милым,
Что не родились в те года,
Когда звенела и дымилась,
На берег рухнувши, вода.
Они нас выдумают снова —
Сажень косая, твердый шаг —
И верную найдут основу,
Но не сумеют так дышать,
Как мы дышали, как дружили,
Как жили мы, как впопыхах
Плохие песни мы сложили
О поразительных делах.
Мы были всякими, любыми,
Не очень умными подчас.
Мы наших девушек любили,
Ревнуя, мучась, горячась.
Мы были всякими. Но, мучась,
Мы понимали: в наши дни
Нам выпала такая участь,
Что пусть завидуют они.
Они нас выдумают мудрых,
Мы будем строги и прямы,
Они прикрасят и припудрят,
И всё-таки
                  пробьемся мы!
Но людям Родины единой,
Едва ли им дано понять,
Какая иногда рутина
Вела нас жить и умирать.
И пусть я покажусь им узким
И их всесветность оскорблю,
Я – патриот. Я воздух русский,
Я землю русскую люблю,
Я верю, что нигде на свете
Второй такой не отыскать,
Чтоб так пахнуло на рассвете,
Чтоб дымный ветер на песках…
И где еще найдешь такие
Березы, как в моем краю!
Я б сдох как пес от ностальгии
В любом кокосовом раю.
Но мы еще дойдем до Ганга,
Но мы еще умрем в боях,
Чтоб от Японии до Англии
Сияла Родина моя.
 

1940–1941

Жоре Лепскому

 
Вот и мы дожили,
Вот и мы получаем весточки
В изжеванных конвертах с треугольными штемпелями,
Где сквозь запах армейской кожи,
Сквозь бестолочь
Слышно самое то,
То самое,—
Как гудок за полями.
Вот и ты —
                 товарищ красноармеец музвзвода,
Воду пьешь по утрам из заболоченных речек.
А поля между нами,
А леса между нами и воды.
Человек ты мой,
Человек ты мой,
Дорогой ты мой человече!
А поля между нами,
А леса между нами.
(Россия!
Разметалась, раскинулась
По лежбищам, по урочищам.
Что мне звать тебя?
Разве голосом ее осилишь,
Если в ней, словно в памяти, словно в юности:
Попадешь – не воротишься.)
А зима между нами.
(Зима ты моя,
Словно матовая,
Словно ро́сшитая,
На большак, большая, хрома ты,
На проселочную горбата,
А снега по тебе, громада,
Сине-синие, запорошенные.)
Я и писем писать тебе не научен.
А твои читаю,
Особенно те, что для женщины.
Есть такое в них самое,
Что ни выдумать, ни намучить,
Словно что-то поверено,
Потом потеряно,
Потом обещано.
(…А вы всё трагической героиней,
А снитесь – девочкой-неспокойкой.
А трубач – та́ри-та́ри-та́ – трубит:
                                                      «по койкам!»
А ветра сухие на Западной Украине.)
Я вот тоже любил одну, сероглазницу,
Слишком взрослую, может быть слишком строгую.
А уеду и вспомню такой проказницей,
Непутевой такой, такой недотрогою.
Мы пройдем через это.
Как окурки, мы затопчем это,
Мы, лобастые мальчики невиданной революции.
В десять лет мечтатели,
В четырнадцать – поэты и урки,
В двадцать пять – внесенные в смертные реляции.
Мое поколение —
                               это зубы сожми и работай,
Мое поколение —
                              это пулю прими и рухни.
Если соли не хватит —
                                          хлеб намочи по́том,
Если марли не хватит —
                                           портянкой замотай тухлой.
Ты же сам понимаешь, я не умею бить в литавры,
Мы же вместе мечтали, что пыль, что ковыль,
                                                                                   что криница.
Мы с тобою вместе мечтали пошляться по Таврии
(Ну, по Крыму по-русски),
А шляемся по заграницам.
И когда мне скомандует пуля «не торопиться»
И последний выдох на снегу воронку выжжет
(Ты должен выжить, я хочу, чтобы ты выжил),
Ты прости мне тогда, что я не писал тебе писем.
А за нами женщины наши,
И годы наши босые,
И стихи наши,
И юность,
И январские рассветы.
А леса за нами,
А поля за нами —
Россия!
И наверно, земшарная Республика Советов!
Вот и не вышло письма.
Не вышло письма,
Какое там!
Но я напишу,
Повинен.
Ведь я понимаю,
Трубач «та́ри-та́ри-та́» трубит: «по койкам!»
И ветра сухие на Западной Украине.
 

Декабрь 1940

 
Нам лечь, где лечь,
И там не встать, где лечь.
………………………………
И, задохнувшись «Интернационалом»,
Упасть лицом на высохшие травы.
И уж не встать, и не попасть в анналы,
И даже близким славы не сыскать.
 

Апрель 1941

БОРИС КОСТРОВ

Борис Алексеевич Костров родился в 1912 году в семье конторского служащего Путиловского завода. Еще учась в средней школе, начал писать стихи, которые читал на школьных вечерах.

Закончив учение, поступил на фабрику им. Володарского. Вскоре комсомольская организация направила его на работу в один из совхозов Ленинградской области.

В 1933 году Борис Костров возвращается в Ленинград. Его первые стихи публикуются в журналах «Резец» и «Звезда». Однако молодой поэт решает продолжить учебу. Он поступает в Рабочий литературный университет, окончив который, уезжает в Островский район, где работает в редакции газеты «За колхоз».

Вернувшись в 1937 году в Ленинград, Борис Костров печатается в периодических изданиях, а в 1941 году выпускает первую книгу лирических стихов – «Заказник».

24 июня 1941 года Борис Костров добровольно пошел в армию. Принимал участие в боях под Ленинградом, воевал в Карелии, на Калининском фронте, был трижды ранен. В 1943 году его направили в танковое училище. Окончив училище, в звании младшего лейтенанта вернулся на фронт вместе с полученной на заводе самоходной артиллерийской установкой.

11 марта 1945 года командир самоходки офицер-коммунист Борис Алексеевич Костров был тяжело ранен при штурме Крейцбурга в Восточной Пруссии и через три дня умер. Похоронен с воинскими почестями на центральной площади города.

 
Ветер ветку ивы клонит,
Ни тумана,
Ни росы.
Частокол ломая, кони
Пробираются в овсы.
 
 
Чуть осока шевелится,
Берег, омель, невода.
Не читается,
Не спится
И не тянет никуда.
 
 
На столе коврига хлеба,
Соль да кринка молока.
В эту горницу тебе бы
Залететь издалека.
 
 
Я бы скатертью льняною
Застелил сосновый стол…
Баяниста бы с женою
В полночь темную привел.
 
 
Мы бы спели и сплясали,
Подружились бы с тобой.
Люди добрые сказали б:
«Свадьба здесь —
                           не за горой».
Только это – небылица,
 
 
Далека ты, как звезда,
Не читается,
Не спится
И не тянет никуда.
 

1938

А. Решетову

 
Лесные озера, долины.
Бугры и сосняк без конца.
К берлогам и норам звериным
Тропинки ведут от крыльца.
 
 
Бери патронташ и двустволку,
Потертую сумку и нож,
Не встретишь поджарого волка —
Лису золотую убьешь.
 
 
А если, усталый немного,
Почувствуешь жажду в груди,
На дно комариного лога
К ручью по обрыву сойди.
 
 
И слушай, как щелкают птицы,
Напейся воды ледяной,
И девушку вспомнив,
                                      лисицу
Погладь осторожно рукой.
 

1939

 
Заросший земляничником курган.
Таскают хвою муравьи на спинах.
Растет и зреет ярая малина.
Клыкастый пень
Стоит как истукан.
Кроты пещеры под корнями роют,
И в тишине —
                   до звезд вознесена —
О купол неба бьется головою,
Не в силах с места тронуться, сосна.
 
 
По ветру к солнцу медленно летит
Пернатых новоселов стая,
Но безучастно —
                          с дерева —
                                            седая
Сова на мир полуденный глядит.
 
 
Безмолвствую в раздумьи.
Очарован
Речушкою, что буйствует во рву.
 
 
…Я счастлив тем,
Что я к земле
                         прикован,
Что я во всем,
Как всё во мне, живу!
 

1939

 
Шумят чуть слышно над обрывом ели,
Колышутся тенистые леса…
Мои надежды снова просветлели,
Как над безлюдным долом небеса.
 
 
Я полюблю какую-то из русых.
Но где она, в каком краю живет?
Не для нее ли на рябине бусы,
Не для нее ли яблоня цветет?
 
 
И не о ней ли птицы, улетая,
Вдруг загрустят, когда она им вслед,
На миг про всё на свете забывая,
Махнет платком багряным, как рассвет?
 
 
Шумят чуть слышно ели над обрывом,
Стучит пернатый труженик в дупле…
И я хочу любить и быть любимым
На светлой нашей, солнечной земле!
 

1939

 
Над мхом зарастающим тыном
Всю ночь – от зари до зари —
Багряные гроздья рябины
Качаются, как снегири…
И в озере плещутся рыбы.
А дальше – долина, и в ней —
Камней седоватые глыбы
Похожи на груды костей.
Здесь ветер размашистый жестче,
Кричит коршунье на заре.
 
 
…Опять – осыпаются рощи
И шорох листвы на дворе.
 
 
Что делать мне в пору такую,
Податься к кому и куда,
Коль друг мой мою дорогую
Увел от меня навсегда?
Мы все, видно, в жизни нежданно
Бываем отвергнуты вдруг…
 
 
…Опять – листопад и туманы,
И выпала книга из рук.
 

<1940>

 
Мы у окна,
А за окнами – белое
Поле, и в поле – метет метель.
Видишь,
             в сугробы звезда полетела
И одинокая вздрогнула ель.
Где-то умолк колокольчик, —
То кони
              сбились с дороги…
О, мне в этот час
Хочется взять твои щеки в ладони
И никогда
Не сводить с тебя глаз!
 

1940

 
Ни песни, ни шума, ни ветра.
Взойду на щербатый утес.
Отрадно смотреть до рассвета
На россыпи млеющих звезд.
 
 
Мне хочется просто и ясно
Признаться кому-то порой,
Что я проживу не напрасно,
Но буду не понят тобой.
 
 
Любуясь сиянием лунным,
Один поджидая зарю,
Я часто и старым и юным
В стихах нараспев говорю:
 
 
Что верю и в счастье и в дружбу,
И пусть был отвергнут не раз,
В жестокую синюю стужу
Больших с поволокою глаз.
 
 
Они мне – всегда и отныне —
Нужнее немеркнущих звезд…
Туман. Тишина. По равнине
Я тихо иду на утес.
 

1941

 
Шумная,
Бескрайная, как море,
Все твои дороги в Кремль ведут.
И в твоих долинах и на взгорьях
Труд и доблесть
Запросто
Живут.
Ты такая,
Что не сыщешь краше,
Хоть всю землю трижды обойди.
Ты – как море,
Нет, как сердце наше,
Вечно с нами,
Родина,
В груди!
 

<1941>

 
Ну что же, прощай,
И коня вороного
Ко мне подведи от плетня,
Я скоро вернусь,
И у камня седого
В долине ты встретишь меня.
 
 
Никто, моя радость,
Тебя не осудит —
Ни добрый, ни злой человек,
Обнимемся, что ли,
Как близкие люди,
И будем друзьями навек.
 
 
Я скоро вернусь,
Но зачем ты прикрыла
Глаза голубые? Рассвет…
Ведь ты же сама
И коня напоила,
И в гриву вплела горицвет.
 

1941

 
Отдав салют,
Товарищей останки
Торжественно мы предали земле,
И по команде
Боевые танки
Пошли вперед к сверкающей заре.
 
 
И я подумал вслух:
Не на чужбине —
Под сенью звезд далеких и родных
Друзья лежат…
Когда-нибудь долине
Присвоят имя одного из них.
 

1941

 
Пусть враг коварен —
Это не беда.
Преград не знает русская пехота.
Блестят штыки,
Грохочут поезда,
К победе рвутся вымпелы Балтфлота.
 
 
А в небе,
Сделав круг и высоту
Набрав, вступают в бой орлы.
И сразу
Мы слышим сердца учащенный стук,
Но действуем – спокойно,
По приказу.
 
 
Мы знаем все,
Что нет таких врагов,
Чтоб волю русских преклонить и скомкать.
Мы – это мы.
Да будет наша кровь
Такой же чистой и в сердцах потомков.
 

1941?

 
Только фара мелькнет в отдаленье
Или пуля дум-дум прожужжит —
И опять тишина и смятенье
Убегающих к югу ракит…
 
 
Но во тьме, тронув гребень затвора,
От души проклинает связист
Журавлиную песню мотора
И по ветру чуть слышимый свист.
 
 
Ну а я, прочитав Светлова,
Загасив в изголовье свечу,
Сплю в походной палатке и снова
Лучшей доли себе не хочу…
 

1941

 
Во фляге – лед.
Сухой паек.
Винтовка, пять гранат.
И пули к нам наискосок
Со всех сторон
Летят.
 
 
Быть может, миг —
И
Тронет сердце
Смерть.
Нет, я об этом не привык
Писать стихи
И петь.
 
 
Я говорю,
Что это бред!
Мы всех переживем,
На пик немеркнущих побед,
На пик судьбы
Взойдем!
 
 
А то, что день
И ночь – в бою,
Так это не беда.
Ведь мы за родину свою
Стоим горой
Всегда!
 
 
Винтовка, пять гранат.
Пурга.
Рвет флягу синий лед.
Непроходимые снега,
Но путь один —
Вперед!
 

1942

 
Портянки сохнут над трубой,
Вся в инее стена…
И, к печке прислонясь спиной,
Спит стоя старшина.
 
 
Шепчу: «Товарищ, ты бы лег
И отдохнул, солдат;
Ты накормил как только мог
Вернувшихся назад.
 
 
Ты не поверил нам. Ну что ж,
В том нет большой беды.
Метет метель. И не найдешь
На небе ни звезды.
 
 
Твоей заботе нет цены,
Ляг между нами, брат.
Они снежком занесены
И не придут назад».
 

1943

 
Когда в атаке отгремит «ура»,
В ночи звезда скользнет
                                       по небосводу,—
Мне кажется, что ты еще вчера
Смотрела с моста каменного в воду.
 
 
О чем, о чем ты думала в тот миг?
Какие мысли сердце полонили?
Окопы. Ночь. Я ко всему привык,
В разведку мы опять сейчас ходили.
 
 
Но как до счастья далеко! Река
Бежит на запад по долине смело,
А то, что шлем прострелен у виска,
Так это ведь обыденное дело.
 

1944

 
Проснулись, курим, седой
Дым гоним прочь от глаз.
У каждого под головой
В траве – противогаз.
 
 
Такое утро, что и сон
Не в сон, как говорят…
Сейчас, наверно, почтальон
Порадует ребят.
 
 
Он каску снимет. Голубой
Прижмет к виску платок.
Сверкает солнце над землей,
Как медный котелок.
 
 
И слышно, как бежит ручей,
Как листья шелестят,
И с полотенцем на плече
Идет к реке комбат.
 
 
А над туманною водой
Такая синь и тишь,
Что, разгоняя дым рукой,
О прожитом грустишь.
 

1944

 
Красный крест на сумке цвета хаки,
Где они, твои шестнадцать лет?
До войны с тобой на «ты» не всякий
Говорить осмелился б поэт…
 
 
А теперь сидим мы вот и курим,
Под рукой у каждого наган…
Помню, как-то в огненную бурю
Первая моих коснулась ран.
 
 
Я не знал тебя тогда, Мария,
Но, прощаясь с жизнью, может быть,
Обнял землю и сказал: «Россия,
Ты ее не можешь позабыть».
 
 
Ну, а дальше – белая палата
Да повязки тяжкие в крови,
В темной биографии солдата
Светлая страница о любви.
 
 
Что еще? Про ненависть и славу
До зари беседа, а потом
Наизусть читаешь ты «Полтаву»,
Битвы вспоминаешь под Орлом.
 
 
Да меня украдкой даришь взглядом,
Дым табачный гонишь от лица…
Так всю ночь. И всё за то, чтоб рядом
Быть со мною вечно. До конца.
 

1944

 
Такой, как все, – в треухе, полушубке,
Не по годам заросший бородой, —
Шутил солдат. А дым валил из трубки,
И он его отмахивал рукой…
 
 
И говорил раздельно и негромко:
«Ну разве, други, в том моя вина,
Что русская беспечная девчонка
В меня под Омском где-то влюблена.
 
 
Спасенья нет от писем и открыток,
От самых веских в многоточьях строк…
У юности всегда большой избыток
Душевных чувств, догадок и тревог.
 
 
Спасенья нет! А началось всё просто:
Пришла посылка… Экая беда!
Но если б я, примерно, был Матросов,
Тогда понять всё можно без труда.
 
 
А то – сапер!..» Все улыбнулись. Мирно
Горел костер. Дул южный ветерок.
Смолистый пень в сугробе, как мортира,
Стоял. И ночь трубила в лунный рог.
 
 
Преодолев молчанье, выпив водки,
Он встал: пора! Снег падал с высоты.
Вздохнули все. Но он пошел по тропке
Ломать мостам железные хребты.
 

1944 Восточная Пруссия

 
Солдатское солнышко – месяц,
Осенняя черная ночь…
Довольно. Подохнешь без песен,
Не нам воду в ступе толочь.
 
 
Любовь стала проще и строже,
А ненависть трижды сильней.
За тех, кто до этого дожил,
Как пили отцы наши, – пей!
 
 
Нелегок наш путь, не изведан,
Но кто, мне скажите, когда
Сказал, что приходит победа
В терновом венке без труда?
 
 
Нам жить – не тужить! Но без песен
Душа ни к чему не лежит.
Солдатское солнышко – месяц
Над нашей землянкой горит.
 

1945

БОРИС КОТОВ

Борис Александрович Котов родился в 1909 году в селе Пахотный Угол, Тамбовской области. Его отец – народный учитель. Окончив школу второй ступени, Б. Котов работал в селе Сторожевские Хутора секретарем сельсовета и преподавал на курсах по ликвидации неграмотности. В 1931 году переехал в Ново-Горловку и поступил на шахту.

Первые стихи Б. Котова были напечатаны в 1928 году в районной газете. В дальнейшем его стихи публиковались в газетах «Кочегарка», «Социалистический Донбасс», в альманахе «Литературный Донбасс», в коллективных сборниках «Сдаем пробу», «Комбайн», «На-гора».

Будучи очень требовательным к себе, Б. Котов печатался сравнительно немного. В архиве его обнаружена не публиковавшаяся проза. Незадолго до войны поэт подготовил свой первый сборник, которому не суждено было увидеть свет. Все написанное Б. Котовым (стихи, эпиграммы, песни, отрывки из повести «Записки ликвидатора», несколько фронтовых писем) вошло в книгу «Недопетая песня», изданную в Донецке в 1960 году.

Весной 1942 года Борис Котов ушел в армию и стал минометчиком в одной из стрелковых частей. 29 сентября 1943 года он погиб в бою на днепровском плацдарме.

Указом Президиума Верховного Совета СССР сержанту Борису Александровичу Котову посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

 
Когда засыпают грачи, успокоясь,
И воздух от сумерек влажен и чист,
С проверенной скоростью угольный поезд
Выводит донецкий седой машинист.
 
 
В раскрытую степь, в голубые просторы
По переплетам упрямых мостов
И мимо зеленых огней семафоров
Протянется уголь донецких пластов.
 
 
Трамвай, простучав по мосту с опозданьем,
Сквозь парк разноцветной ракетой плывет,
И низко над крышею шахтного зданья
Знакомою трассой спешит самолет.
 
 
Мы вместе выходим, два брата, два друга,
Мы встретим в забое весеннюю ночь,
Чтоб рухнул веками спрессованный уголь,
Который не в силах людей превозмочь.
 
 
Чтоб глухо гудела под натиском лава,
Металась зажатая в лавах жара
И добрая наша шахтерская слава,
Пройдя по ходкам, поднялась «на-гора»,
 
 
Где ночь беспокойна от гула моторов.
Где лязг вагонеток и песни побед…
И вот по туманным заречным просторам
Идет торопливый весенний рассвет.
 

1937 Горловка

 
Прыгай с разбегу быстрее,
Чтоб под ногами, чернея,
Вдруг закипела вода!
Выжми короткие косы.
Ветлы с крутого откоса
Тоже стремятся сюда!
Зной, торопясь, убывает.
Грудью волну разбивая,
Пену вскружи за собой.
Смейся над солнцем, девчонка!
Смейся над сонным галчонком
И над моей худобой!
Ветер могучим напором
Чайку качает, которой
Чудится где-то беда.
Яростно, властно и грубо
В полураскрытые губы
Бьет ледяная вода.
Встань над волной голубою!
Видишь: кипящим прибоем
Выбелен старый откос?
Снова бросайся навстречу,
Чтоб на упрямые плечи
Хлынула пена волос!
 

1938 Горловка

 
Здесь ветер крепче и грубей,
Деревья яростней и выше!
И воркованье голубей
Под низкою зеленой крышей.
 
 
А утром, чуть шагнешь на мол,
И море гулкое встречает
Ударом ветра, плеском волн
И криком беспокойных чаек.
 
 
К знакомым скалам повернув.
Садишься на широкий камень,
Голубоватую волну
Встречаешь жаркими руками.
 
 
Но в гулкой тишине, дробясь,
Ударит взрыв каменоломни,
И сразу вспомнишь про Донбасс,
Про шахту номер девять вспомнишь.
 
 
И подступившей песне рад,
Вдруг запоешь, забыв усталость:
«Товарищ, выходи, пора…
До смены полчаса осталось…»
 

1938?

 
Ожидаю два часа
Твой спокойный легкий шаг.
Засыпает знойный сад
Под гудки далеких шахт.
Над цветами колеся,
Шмель взволнованно гудит.
Чудо-яблоки висят
Сверху, сбоку, впереди.
Зреет солнечный ранет,
И желтеющий анис,
Точно в нежный пух одет,
Над антоновкой повис.
Но, ломая тишь в саду,
Песня хлынула на дождь.
Улыбаясь на ходу,
Ты с подругами идешь.
А навстречу (сдунув зной
Взмахом черного крыла)
Туча грозною стеной
Из-за яблонь поднялась.
Развернувшись широко,
В жарких листьях задрожав,
Теплый дождик босиком
По деревьям пробежал.
Ты спешишь: «Я так ждала…»
И смеешься, подходя.
Укрывает нас шалаш
От веселого дождя.
И твоим подругам я
Благодарность приношу:
Ждут под брызгами, смеясь,
Не подходят к шалашу.
 

1938 Горловка

 
При такой погоде —
Не сидеть на месте.
Мы с тобой выходим
За калитку вместе.
По дорожкам парка
Бродит полдень яркий.
Песня. Ветер зыбкий
Смех проносит мимо…
На эстраде скрипки
Вальс поют любимый,
И в широком круге
Ждут тебя подруги.
В сад ты входишь смело,
Шутишь над собою:
«Для тебя надела
Платье голубое…»
На груди повыше —
Ветка белых вишен…
Смелых птичек стая
Для тебя запела…
Пчелка золотая
На плечо присела,
В майках полосатых
Машут нам ребята.
Ты кивнешь им только
Да махнешь с пригорка:
«Кто станцует польку
С знатною шахтеркой?
Что ж, решайся, парень,
Выйдем в первой паре!»
Солнце. Дремлют клены
У аллей знакомых.
Улицей зеленой
Подойдем мы к дому.
К твоему, под белым цветом,
Саду молодому.
 

1940 Горловка

 
Еще в полутьме тихо дождик стучит…
Но, словно взрываясь, ложатся лучи
На крыши, на зелень садов.
И утро, в пути зажигая листву,
Уходит на север, на Курск, на Москву,
До мурманских дремлющих льдов.
 
 
И где-то за речкой, где зябликов свист,
Где, выключив фары, поет тракторист,
Закрывшись рукой от луча,
Сбегает по склону зеленая рожь.
И ты на прополку с бригадой идешь,
С ватагой ровесниц-девчат.
 
 
За гумнами луг от реки голубой
Исхожен, изъезжен и мной и тобой,
Он свеж и до боли знаком…
Он в памяти – зеленью солнечных дней,
Порой сенокосной и храпом коней,
Ночным беспокойным костром…
 
 
В зеленой косынке, веселой, босой,
Ты ходишь по-прежнему майской росой?
С кем вечером выйдешь, по-детски кружась,
Кто ходит тебя до крыльца провожать,
Счастливец какой из ребят?
 
 
Наверно, он лучший в селе агроном,
Наверное, запросто входит в твой дом,
Смеется и шутит легко!
 
 
…Мы выросли вместе, расстались, дружа,
И мне в это утро тревожно и жаль,
Что ты от меня далеко…
 

1940 Горловка