Текст книги "Листопад"

Автор книги: Николай Лохматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Костя поднял ружье, бросился к нему. Стрелять не стал, ему захотелось взять волка живым.

Волк взметнулся в воздухе. Костя отшатнулся и со всей силой ударил его прикладом по голове. Приклад скользнул по черепу, ружье вырвалось из рук и полетело в овраг.

Волк яростно вцепился в полушубок, рванул его. Костя успел схватить зверя за горло, попятился. Нога повисла над кручей. Он не удержался, повалился на спину и покатился в овраг, увлекая за собой зверя. Сцепившись, они переваливались с боку на бок по склону, пока не достигли дна.

Пальцы у Кости затекли и не разжимались.

– Вот тебе, волчище, и крышка! – тяжело дыша, прошептал Костя. Он приподнялся, вытащил из-за голенища охотничий нож и всадил в грудь волку.

Он отряхнул с себя налипший снег и только хотел шагнуть к ружью, как вскрикнул от острой боли. Падая, Костя не заметил, что ушиб колено. Закинув за плечо ружье, хромая, Костя потащил за собой убитого волка.

У выхода из оврага с наветренной стороны зашуршали кусты. Костя вздрогнул. Сердце замерло. "За матерым по следу идет стая..." Шорох повторился еще и еще... Из зарослей показался лось. Задевая ветки кривыми отростками рогов, лось медленно и степенно пересекал овраг. Он был высок в ногах, и его массивное туловище от этого казалось легким. За ним, гордо вскинув голову с белым пятнышком на лбу, шла лосиха. Лоси на миг задержались, посмотрели в сторону охотника и, по-хозяйски расталкивая молодые деревца, стали удаляться.

– Так это же Буян! – радостно прошептал Костя. – Вот здорово-то!.. Жив, значит?..

3

Мертвый волк лежал посередине дороги неподалеку от конторы лесничества. Седая длинная шерсть его торчком стояла на загривке, белесоватое с охристым оттенком брюхо запало, из полуоткрытой пасти, сжатый клыками, высовывался красноватый язык.

Первым волка увидела Наташа. Обошла его, провела по вздыбленному загривку варежкой. Потом, заглянув в посеревшее от бессонной ночи лицо Кости, протянула ему руку:

– С удачей тебя, охотник!

В ее глазах уже не играли насмешливые огоньки. Она смотрела на Костю скорее с уважением, чем с любопытством и одобрительно улыбалась.

– Смелый, оказывается, ты, коли на такого зверюгу решился пойти!..

Собирались люди, рассматривали волка. Совали валенки в его клыкастую пасть, толкали в окрепшие от стужи бока...

– Ну что, бандит, попался? – приговаривали они.

– А зубы-то, зубы какие!.. Ими не только овцу, но и слона разодрать можно!..

– А ты думал?..

Костя был героем.

К убитому волку подошел и Буравлев. Осмотрев зверя, он не без удивления бросил:

– Ого, матерый!.. И как тебя только пристукнули, такого хитрюгу? – И, сожалеючи покачав головой, добавил: – Выходит, отходился по белому свету, бедняга... Вот так-то...

– Смотрите, а пулевых ран-то на шкуре и не видно! – воскликнул кто-то. – Руками он, что ли, его?..

– Возьмешь такого руками. Он тебе сразу полбашки оттяпает. Разве не видишь, ножевая рана в груди?..

– И в самом деле врукопашную!.. Вот это да!..

Косте вдруг захотелось при Наташе и Буравлеве рассказать обо всем: и как встретил волков в лесу, и как гнался за матерым по глубокому снегу без лыж, и как они, обхватив друг друга, катились по крутому склону оврага, но вместо этого сказал:

– У Касьянова брода взял!.. – и оглянулся, но Буравлева уже не было. Сутулясь, он неторопливо шагал к конторе. Только Наташа по-прежнему приветливо улыбалась Косте.

4

Костя стоял у тисков, всем телом нажимая на рашпиль. Скрж-скрж!.. Скрж-скрж!.. – лязгал металл.

На дощатый верстак и на пол сыпались мелкие, как мука, синеватые искры.

Скрж-скрж!.. Скрж-скрж!.. Скрежетал под рукой рашпиль. Чудилось Косте, что под ногами похрустывал снег. И был он не в "слесарке", а в лесу. Вьется цепочка волчьих следов. Вокруг ни души. Лес, мутное небо, луна...

Дверь бесшумно приоткрылась, и, впустив седое облако холода, в "слесарку" вошел Буравлев. Он снял шапку, распахнул полушубок и шагнул к столу. В комнатушке пахло нагретым машинным маслом и березовым дымком.

Костя сделал вид, что не замечает Буравлева, с силой налег на рашпиль. Под потемневшей от пота рубахой выпукло обозначились сильные округлые лопатки.

– Что морокуешь, мастер? – участливо спросил Буравлев. – От такого старания даже рубаха взмокла, – и присел на табурет у стола.

Отложив на верстак рашпиль, Костя стал рассматривать на свету полукруглый кусок металла с небольшой выемкой посередине. Измерил его кронциркулем.

– Втулку под передачу точу, – наконец пояснил он. – Старая трещину дала, а запасной нет. Станет трактор, что делать будем?.. В черном теле нас держит Маковеев. Обходитесь, мол, как знаете...

– Н-да-а... – многозначительно протянул Буравлев. – Ну, ничего, как-нибудь прокукуем до весны, а там новую машину будем требовать. Думаю, не откажут...

– Как знать... Степан Степанович тоже планы на это строил, а получил шиш с маслом.

Буравлев снял с себя полушубок – жарко – и, вместе с шапкой положив его на верстак, отодвинулся подальше от печки-чугунки.

– И чего ты так палишь? Растопиться можно.

– Намерзся за ночь – теперь отогреваюсь, – признался Костя и, налив из ведра в закопченный алюминиевый чайник воды, поставил его на чугунку. Ну и волчище, заставил ползать по сугробам...

Он почему-то ждал, что Буравлев его похвалит.

– У Касьянова болота так рухнул в овраг, думал, костей не соберу. Колено вот ушиб о пень.

Но Буравлев, казалось, был глух к его словам. Думая о чем-то своем, он легонько побарабанил о стол пальцами.

– Много там их еще? – спросил Буравлев.

– Кого, волков-то? – насторожился Костя. – Хватит. Натоптано было, как на толоке...

– Выходит, не всех истребили? – и лицо Буравлева посветлело. Н-да-а, объявили серого вне закона и бьют его почем зря...

– А чего же, богу, что ли, на него молиться!..

Буравлев укоризненно покачал головой:

– Эх ты, охотник!.. Убивать, как вижу, горазд, а вот пораскинуть мозгами, вникнуть в тайны лесной жизни – пороха не хватает.

– Я понимаю так: волк – хищник, и его надо уничтожать.

– Вот-вот, – оживился Буравлев. – Так судишь не только ты, но и каждый, кто входит с ружьем в лес. Такое же понятие и у твоего отца. Оттого и зверья в чащобах кот наплакал...

Слушая его, Костя стоял у верстака, переминаясь с ноги на ногу. Ему вдруг стало как-то не по себе.

– Выходит... хищника бить нельзя?

– То-то и оно, – с надеждой взглянул на него Буравлев. – Тут дело обстоит гораздо сложнее, чем ты думаешь. Не спорю, волк – хищник. Но какой хищник? Вот это, к сожалению, не каждый знает. Ученые-охотоведы подсчитали убытки от волков. Цифра у них получилась солидная. А вот никто из них не удосужился подытожить, какую этот зверь приносит пользу. Уверен, цифра получилась бы намного внушительнее.

На чугунке закипел чайник. Зашипела выплеснувшаяся на крышку печки вода. Костя поставил кипящий чайник на стол, бросил в него щепоть чая. Затем с полки достал две кружки, полбуханки черного хлеба и порезанный крупными квадратиками кусок сала.

– После праведных трудов и закусить треба, – весело проговорил он и предложил: – Подсаживайтесь, Сергей Иванович. От горячего дышится легче.

– Это верно, – согласился Буравлев и поставил перед собой кружку дымящегося пахучего чая.

– Никак не уразумею, какую пользу волк приносит лесу? – вернулся к начатому разговору Костя.

– Представь себе, – Буравлев осторожно отхлебнул несколько глотков из кружки. – Кто, как не он, очищает лес от падали? Да-да, он... Он регулирует в лесу жизнь так, что у зверья остается жить только здоровое потомство. Потому что не брезглив. Он тебе и чесоточную лисицу скушает за милую душу, и ослабевшего от эхинококка зайца поймает... А сколько бы эти больные звери могли заразить здоровых... Большую пользу волк приносит всему живущему на земле во время размножения мышей! Мыши могут заразить такой страшной болезнью, как туляремия... А волк уничтожает их сотнями и даже тысячами... Волк – зверь благородный!.. Он ни за что не тронет маленького щенка, а примет его, как родное дитя. Не помню такого случая, чтобы он набросился на маленького ребенка. Не знаю, но не раз слышал и читал, как волки притаскивали в свое логово детей и совали им сосцы...

– Такого я что-то не слышал, – пожал плечами Костя.

Буравлев насмешливо скосил на него глаза:

– Про Маугли читал? Не просто же так написал человек, а, очевидно, брал что-то из жизни. Или вот. Волк никогда не тронет овцу в своем районе...

– Если зверь такой ценный, то почему на него не распространяется закон об охране?

– Придет время – спохватятся. Только бы не было поздно. Их в лесу стало слишком мало. Вот так-то, товарищ охотник!.. В природе нет ничего лишнего. Все имеет свой смысл и свое назначение. – Схватившись за лоб, Буравлев неожиданно задумался. – Зачем же я к тебе заглянул?.. Ах да, хотел тебе одно небольшое заданьице дать. Да уж, видно, как-нибудь в другой раз. У тебя вон свое дело... – Он поднялся из-за стола и, надев полушубок, шагнул к двери.

Костя так и остался стоять у верстака.

– Волки... – размышлял он вслух. – Вот те на... Кто бы мог подумать?.. А я, дурак, сколько их покрошил...

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

1

В кабинете лесничего, с двумя выходящими к реке окнами, было жарко натоплено. По оттаявшим стеклам ползли тонкие, прозрачные струйки.

Буравлев сидел за письменным столом без пиджака, в расстегнутой по-летнему рубахе. Перед ним лежали счеты. Он увлеченно щелкал костяшками и на отдельном листке бумаги записывал колонки цифр. Он не слышал, как скрипнула дверь и на пороге застыл Маковеев.

– Ну и накалили! На экваторе и то, пожалуй, прохладнее, – заметил он и распахнул полы кожаной куртки.

Буравлев обернулся и взмахом руки сбросил со счетов костяшки.

– Старики говорили: "В тепле и деле – всегда здоровый дух в теле". Проходите, Анатолий Михайлович.

Маковеев снял шапку, повесил куртку на вешалку и, пройдя к столу, сел в деревянное кресло так, чтобы был виден берег реки.

– Слышал, в кабинете вы редкий гость, Сергей Иванович. Искал на лесосеке. Сказали – еще не приходил, – без нотки упрека заметил он.

– Сразу не предугадаешь, где и когда будешь. Лесничество-то вон какое!.. – Не оправдываясь, ответил Буравлев. – Решил свои итоги подбить. В бумагах черт ногу сломает.

Маковеев потер указательным пальцем переносье.

Буравлев догадывался, зачем к нему пожаловал директор. И ждал бурн. Но Маковеев совсем спокойно спросил:

– Вы, Сергей Иванович, видели, сколько за Никольской пустошью накорежило ветром елок?

Буравлев тяжело вздохнул:

– Понаделали сквозняков, как в дырявом сарае, вот и коверкает. Ель сильна, когда стеной стоит.

Маковеев достал из кармана папиросу, начал катать ее в ладонях. В кабинете установилась глухая, неловкая тишина.

Буравлев, ожидая, что скажет директор, собрал со стола накладные в одну стопочку и придавил их счетами.

Маковеев неторопливо прикурил от зажигалки. По кабинету растекся пахучий дым. Папироса была искурена почти до половины, а он все молчал.

– Будут указания? – спросил Буравлев.

– Какие там указания! – лицо Маковеева стало озабоченным, и выглядел он старше своих лет. – Да, Сергей Иванович, не просты наши дела. Голова от них кругом идет. Разве уследишь, где надо рубить рощицу или сводить дубраву! Отсюда и сквозняки, и порубленная дубрава, и вырубка прибрежных рощ... – Маковеев скомкал в пальцах окурок, растер его и швырнул в топку печки. – А что бы сделал другой на моем месте? – Он встал, обмерил шагами кабинет, растягивая слова, продолжал: – Ни-че-го! Где-то там, на какой-то инстанции, подписали – и все тут. Подходит это к данной местности или не подходит – выполняй!..

– Приказы пишут люди, а не боги. Люди их могут и отменить. – Буравлев покашлял в кулак и продолжал: – Надо быть понастойчивее и доказать правду.

– В том-то и дело, доказать правду не так-то легко...

Откровенность директора не расположила к себе Буравлева, а скорее озадачила.

– Наши леса не промышленные, а водоохранные. Надо добиваться, чтобы их сделали заповедными. Тогда никто и никогда не войдет в них с топором.

Маковеев стоял посреди кабинета, сцепив пальцы. Лицо его с каждым словом лесничего серело. В душе он яростно восставал против Буравлева. Он еще раз убеждался в том, что новый лесничий "с закавыкой". Маковеев много слышал о прошлом Буравлева. Знал, что тот работал в Лесотехнической академии в Ленинграде. Потом в Дачном лесничестве Подмосковья. Что заставило Буравлева покинуть насиженное место и ни с того ни с сего сунуться в такую глушь? В управлении говорили разное. Но он, Маковеев, понимал, что никто точно не знает. Чесали языки просто так, по каким-то догадкам. Однако Буравлева прислали из самого министерства, что бывало в здешних местах редко... Стоило над этим призадуматься... И над словами Буравлева стоит призадуматься... Карьеру зарабатывает!..

Не получится. В конце концов Буравлев ему подчинен, а не он Буравлеву. И будет все так, как найдет нужным он, Маковеев.

– Да, Сергей Иванович, положение у нас не ахти! – Маковеев кисло улыбнулся. – Вопросы, вопросы и еще раз вопросы! Кто их будет только разрешать?

– Мы! И только мы!.. – Буравлев этим как бы подчеркивал свою основную мысль.

– Готовы ли мы держать-то ответ? Пришло ли это время?

– Осторожничаете, Анатолий Михайлович.

– Мы с вами маленькие люди, чтобы решать такие задачи. Я бы сказал, государственного масштаба.

Лицо Маковеева расцвело в приятной, снисходительной улыбке.

– Не торопитесь так, Сергей Иванович. Время покажет...

– Ждать больше нельзя, преступно. – Буравлев нервничал. – Барановские леса тают, а мы будем сидеть и ждать манны с неба? Что за позиция?

– Бунтарь вы, Сергей Иванович – сдержанно засмеялся Маковеев. – Что ж, смелость тоже нужна в нашем деле. Не то заплесневеешь. Ну, а теперь, как говорят, к жизни... Все же я не кто иной, а директор. И не могу понять ваш отказ выделить участок под вырубку, – в его голосе неожиданно прозвучали металлические нотки. – Надеюсь, вести разговор о дисциплине нет смысла, дисциплина есть дисциплина... Ведь мы тогда, я думаю, договорились...

Буравлев стал багровым.

– Я также полагал, что мы договорились... Анатолий Михайлович, такого леса у нас нет. А молодняк охраняется законом. Давайте поставим вопрос перед областью честно. Не губить же нам Красный бор?

Маковеев помолчал.

– Я слышал, вы фронтовик. Как бы вы поступили с бойцом, если бы он отказался выполнять приказ?

– Я же сказал...

– Не горячитесь, – остановил его Маковеев. – Давайте лучше обсудим спокойно. Я не для себя стараюсь. Вы это знаете. Стране нужен баланс. Это как фронт... И, возможно, в этих условиях отступления от каких-то норм необходимы. Надо понимать и обстановку, в которой мы живем. В конце концов и лес для нас, а не мы для леса. Воспроизводство же с годами наладим...

– Я, Анатолий Михайлович, тоже стараюсь не для себя. Вам это также известно. А вот что скажут потомки о нас? Запросто губили лес.

– Ну что ж, уговаривать не буду! Хотя у нас существует какой-то порядок. – Маковеев шагнул к двери. – Одумаетесь – позвоните. Да поскорей – не то поздно будет, – и он с размаху ударил дверью. "Удивительно, я его еще уговариваю!.."

Буравлев стоял у окна, как окаменелый. Он даже не бросил взгляда на торопившегося к машине Маковеева.

2

Усевшись в кабину машины, Маковеев дал волю нервам. Все в нем клокотало. Маковеев то гневно шевелил губами, то, встряхивая плечами, недоуменно хмыкал, а порой начинал возмущаться вслух!

– Хэ-э, он не допустит!.. Откуда явилась такая персона? Может быть, в министерстве метят Буравлева на мое место?.. Да нет, этого не может быть!..

Маковеева больше всего задело за живое, как это ему, директору, перечил какой-то лесничий! "Пусть пеняет на себя! – резко подумал он. Я-то знаю, как поступать с подобными людьми..."

Шофер с опаской поглядывал на разбушевавшегося директора. Чтобы не накликать на себя немилость, он вел машину плавно, огибал каждый ухаб, постепенно гасил скорость на спусках.

Маковеев и не собирался на ком-то срывать зло. Гнев прошел очень скоро, и он сидел уже успокоенный, притихший. Внимание его привлекли клочки серых туч, рассыпанных по бледно-голубому небу. Струи знобкого ветра гнали их к горизонту, как пастух сгоняет в кучу разбредшуюся по лугу отару овец. Под колеса бежала гибкая лента дороги. По сторонам снежным разливом текли вспененные поля, мелькали светлые рощицы с молодыми березками, утонувшими в сугробах елками. Маковеев смотрел на смену картин, на межевание белых и темных красок, на разинутые пасти оврагов и на завьюженные деревушки с сероватыми дымками над крышами – и все это навевало ему приятно-грустные, непонятные чувства.

Мысли бродили медленно и лениво. Они были так же неясны и смутны, как темнеющие в стороне очертания дубняков. Почему-то припомнилось детство, мать. Каждое лето с ней уезжал он в такую же вот деревушку, мимо которой только что промчался. Представилось, как впервые вошел в лес. Боялся он тогда всего: и непомерно больших деревьев, и каждого малейшего шороха, и даже крика иволги. Чудилось, вот-вот высунется из чащи зубастая морда злого волка и проглотит его.

Мать смеялась над ним, успокаивала, а он хватался за подол ее платья, прижимался к ногам. Припомнился Маковееву и отец: всегда чисто выбритый, надушенный. Толе особенно нравились золотые погоны на его кителе и большая кокарда на фуражке. Когда мальчику что-либо не удавалось и он злился и начинал плакать, отец брал его на руки и говорил: "Не осложняй, Тошка, свою жизнь пустяками. Она и так коротка и сурова. А ну, выше голову!.." Тогда Толя не понимал всей глубины этих слов. А теперь он часто вспоминал их...

Он любил отца. Гордился им. И вдруг случайно услышал разговор матери с кем-то по телефону. Она жаловалась, что с мужем несчастлива. Толя за это обиделся на нее. Почему именно она несчастлива?

Понял он это только через много лет. Не любила она отца. Когда он погиб в воздушной катастрофе, мать вышла замуж за другого.

Запомнилась и последняя встреча с отцом. В тот день он вернулся с работы рано, посадил его с матерью в машину и повез за город. На каждый вопрос отец отвечал подробно, гладил его по голове и плечам. И ему в эти минуты было особенно хорошо. Казалось, он вовсе не едет, а летит на чудо-машине к неведомым звездам, о которых не раз слышал от отца.

Привал они устроили в лесу, на лужайке. Отец впервые, несмотря на отговоры матери, поднес ему рюмку вина. "Пусть растет большим, сильным, сказал он. – Может, нам больше и не придется чокаться. Кто знает; что день грядущий мне готовит?! Машина новая, сверхзвуковая..."

У Толи закружилась голова. Ему стало, как никогда, весело. Он пел какие-то песни, со смехом гонялся за бабочками.

И что удивительно, не боялся ни волка, ни Бармалея.

После этой поездки он больше не видел отца.

Воспоминания как-то отошли в сторону. А ведь он сегодня не собирался встретиться с Буравлевым и приехал-то не столько по делам, а чтобы увидеть Наташу. Эту лесную фею, которая вот уже несколько дней не давала ему покоя.

Наташа. Она совсем не похожа на Эллу. Хотя как их можно сравнивать!..

И удивительно, Маковеев их сравнивал... Элла – высокая, гибкая, с сухими и послушными глазами. Она осталась среди столичной суеты, в кругу своих друзей и подруг. И думает ли сейчас о нем?

Чтобы отделаться от неприятных мыслей, Маковеев тряхнул головой и нетерпеливо заерзал на кожаном сиденье.

Вчера от нее получил письмо. Жалеет, что не вместе. Обещает в отпуск приехать, а потом многозначительное "и". Что "и", он так и не понял.

Мысленно он шептал ей пылкие и нежные слова. Ругал себя, что согласился бросить работу в институте и уехать в эту глушь.

И тут он случайно увидел другую, Наташу. Синие глаза ее смеялись, и совсем не так, как у Эллы...

"Лесная фея!.. Странно устроен человек..."

Маковеев, прикрыв глаза, зевнул. Им овладело обычное дорожное забытье. Грезилось ему, что сидит он на белом коне и объезжает войска. Тысячи людей подчинены каждому его взгляду. Грохочут выстрелы, над головой с пчелиным посвистом проносятся пули. И вдруг нет ни войск, ни орудийного грохота. Из лесной чащи к нему облаком выплывает фея в белом газовом платье, со светлыми тугими косами. Высоко поднята голова феи, в косы вплетены лесные цветы.

– Отзовусь кукушкой! – шепчет она.

Маковеев тянется, чтобы обнять ее за талию. Но она ускользает из-под его рук.

– Наташа!.. – кричит он и открывает глаза.

Все так же под машину мчалась дорога, обдавая ветровое стекло снежной пылью. По сторонам мелькали знакомые кустарники, поля.

– Заснули, Анатолий Михайлович? – спросил шофер. – А мы уже приехали. – Лицо его вдруг тронула едва заметная хитринка. – Крепко вас укачало. Жаль было будить. Вы все какую-то Наташу звали...

– Сестренка у меня есть такая, – соврал Маковеев и, чтобы скрыть от посторонних глаз смущение, поспешно выпрыгнул из кабины.

3

С оттаявшего окна текли тонкие струйки... Буравлев смотрел на удаляющуюся по дороге машину. В ушах звучали слова Маковеева: "Одумаетесь... Позвоните..."

Он сжал кулаки до хруста в пальцах.

"Маковееву важно накинуть на меня узду и заставить потом не рассуждать, а только выполнять его приказы. Как это он ловко ввернул на счет бойца и командира... Но вот главного понять не хочет. Даже делает вид, что он тут ни при чем. Выходит, рубят лес там, наверху, а не он... Да, закавыка!"

Машина давно уже скрылась за изгибом реки, а Буравлев все стоял в раздумье. Припомнилась ему и та встреча, когда впервые пришел к Маковееву.

Маковеев тогда принял радушно.

"Наконец-то приехали! Заждались вас. Мне звонили из областного управления и много говорили о вас хорошего. В таких специалистах наши лесничества нуждаются. – Он склонил голову и с горечью проговорил: – Леса наши, Сергей Иванович, в тяжелом положении. Вам предстоит их оберегать. И оберегать здорово! А это, по-честному, в наших условиях нелегко".

"Постараюсь. В Барановских лесах я родился. За них сложили головы дед и отец с матерью".

Маковеев оживился:

"Значит, общий язык с вами найдем".

Буравлеву он показался рачительным хозяином. В нем, правда, как он заметил, не проявлялось той широты, которая обычно бывает у руководителей таких крупных предприятий, как лесхоз. Но все это Буравлев списывал за счет молодости. Главное, была бы голова, а с годами осмотрится, созреет, как овощ на грядке. Позднее он узнал, что Маковеев после студенческой скамьи попал каким-то образом в научно-исследовательский институт, сдал кандидатский минимум и был направлен директором лесхоза. Здесь он должен был собрать материал для диссертации и года через три-четыре вернуться в тот же институт на должность заведующего лабораторией, занимающейся организацией лесного хозяйства.

"Что ж, карьера неплохая! – оценил Буравлев. – Иной пойдет махать по ступенькам – не догонишь".

Мысли о Маковееве неожиданно перебились: к крыльцу конторы лесничества шагала Евдокия Петровна Стрельникова. Увидев его у окна, она приветливо замахала рукой.

За гребни леса большим желтым яблоком закатывалось солнце. Стрельчатый луч пробил еловую вязь, заглянул в окошко и вспыхнул разноцветьем в капельках воды.

В глазах Буравлева зарябило. Он поморщился и отвернулся. Стрельникова стояла на пороге.

– Я, может, помешала вам, Сергей Иванович?

– Ваш приход, Евдокия Петровна, как никогда, кстати, – Буравлев протянул ей руку.

Щеки у Стрельниковой зарумянились, как у девушки.

– Я хотела к вам с ребятами прийти, да застеснялась. У вас, подумала, и так дел хоть отбавляй.

– И приходили бы. Экскурсовод у нас есть отменный. Отличный старик. Ему тут все звери в пояс кланяются.

Солнце будто нырнуло в хвойный омут. Мохнатые тени заполнили кабинет. Буравлев включил свет и, пройдя к столу, предложил гостье присесть.

– Я ведь только и пришла за тем, чтобы договориться насчет экскурсии. На той недельке, глядишь, пожалую со всей своей оравой, – она сделала вид, что хочет накинуть на голову свою клетчатую шаль. Но так и не накинула.

– Куда так торопитесь, Евдокия Петровна? Посидите. Время еще детское.

Стрельникова засмеялась:

– Я вижу – самовара не ставят, – и добавила: – Да и темно уже. Боязно будет идти. Ночи-то теперь какие – темень.

– В такую ночь любовь бродит, – пошутил Буравлев.

– Счастливые те, к кому она пришла... – Стрельникова сказала это с грустью.

– Не смотрите так безнадежно на жизнь, Евдокия Петровна. Какая бы она ни была, а прекрасна. Только сейчас я думал точно так же, как вы. А вот пришли – и стало по-другому...

– А мне пора. – Не дослушав, она поднялась со стула и пошла к двери.

– Тогда я вас провожу, – Буравлев накинул полушубок.

На улице морозило. Было безветренно и тихо. Ночной сумрак заполнял просветы между стволами. Деревья поэтому казались огромными и призрачными.

– Евдокия Петровна, – спросил Буравлев, – я, кажется, чем-то расстроил вас? Вы простите меня...

– Вы тут, Сергей Иванович, ни при чем.

Шли молча.

– Я вот о чем думаю, Сергей Иванович, – неожиданно нарушила молчание Стрельникова. – Правду говорят, что счастье дается в жизни один раз... А впрочем, не знаю... Посудите сами... Мне нет еще и сорока... Так хочется жить!.. В семнадцать встретилась с одним военным. Был красив, умен. А если судить по орденам, то и храбр. Полюбила его. Встречались мы с ним недолго. Вскоре я почувствовала, что буду матерью. Он успокаивал и туманил голову всякими обещаниями. И я, по дурости девичьей, верила. Он уехал. По каким дорогам носила его судьба – не знаю. Вернулся, когда сыну было уже около года. Я тогда училась на первом курсе педагогического. Трудно было с ребенком. Если бы не добрые люди – досталось бы мне. А он приехал снова, наобещал и опять скрылся. Теперь уже, вижу, навсегда. А после него родился другой сын. Пришлось перейти на заочное и поехать на работу в село. Так и попала в сосновскую школу... Выросли дети, разлетелись по сторонам. Опустел дом. Встаю одна и ложусь одна...

Она сделала движение рукой, будто бы хотела смахнуть с глаз навернувшуюся слезу. Но вместо этого приподняла лишь повыше меховой воротник пальто. У опушки леса они остановились. Стрельникова в упор посмотрела на Буравлева.

– Может, ни к чему я это со своими откровениями? Может, вы осуждаете меня? Такой, мол, тебе и удел...

Буравлев с минуту помолчал.

– Я вас не осуждаю. Это была, видимо, настоящая любовь. Не огорчайтесь, Евдокия Петровна. Вы все же вкусили радость жизни, вырастили детей. А есть люди, которые не испытывали этого... и никогда не испытают...

Они шли медленно, плечом к плечу. Впереди загорбились крыши сараев, звездочками вспыхнули огни в окнах изб. Повеяло горьковатым запахом дыма.

– Вот я и дома, – неожиданно объявила Стрельникова, остановясь у небольшой, в три окна, избушки. И, протянув Буравлеву руку, по-девичьи легко взбежала по ступенькам на крыльцо. – Может быть, зайдете? Не обижайте.

– В следующий раз. Честное слово, в следующий раз...

– Я вас поймала на слове. Учтите...

Заскрипела дверь в сенях – и снова тишина. Прислушиваясь к этой тишине, Буравлев смотрел на небо. Взгляд уловил маленькую движущуюся точку. Она то затухала, то вспыхивала ярким желтым огоньком.

– Спутник, – прошептал Буравлев. – Давно ли это было сказкой? А теперь, пожалуйста, любуйся. А разве только это казалось невероятным?..

Трепетный огонек пронесся с востока на запад и канул в беспредельную пучину вселенной.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

1

Под лай пестрой ушастой дворняги к дому Буравлева подкатили сани. Из них по-медвежьи вывалился человек: коренастый, в опушенном инеем овчинном тулупе. Один рукав у него болтался – он был пустой. Приезжий бросил охапку сена лошади, взял из розвальней ружье и тяжеловато стал подниматься по ступенькам крыльца.

Увидев Дымарева, Буравлев развел руками:

– Вот это гость! Не ожидал!.. Какими судьбами?

– Решил проведать. Не виделись, кажись, лет тридцать, а то и более... Прошлый раз было не до разговоров.

Дымарев повесил на гвоздь у дверей одежду, шагнул в столовую. Заметив на кухне Наташу, он с особым значением посмотрел на Буравлева и, как бы между прочим, спросил:

– А ты, оказывается, не одинок?

– Как же, с дочкой вот... – сбивчиво пояснил тот. – Один выходил. Мать померла, когда ей еще и двух лет не было. – И, чтобы подавить в себе волнение, крикнул: – А ну-ка, Сорока-Белобока, встречай гостя дорогого!.. Ставь самовар. С дороги, может быть, что и покрепче...

К гостю Наташа вышла в плиссированной черной юбке и белой нейлоновой кофточке, что, несомненно, красило ее.

– Хороша!.. Писаная красавица, – разглядывал ее Дымарев. – Глаза-то твои, Серега. Такие ж синие. А вот лицом, знать, в мамашу пошла.

Наташа, застеснявшись, поспешно вышла на кухню, загремела там посудой.

– Ружьишко прихватил. Небось белками балуешься? – улыбнулся Буравлев.

– Есть охотничья привычка. Куда еду – всегда беру. В повозке оно не тяжесть. А как ни говори, где заяц, а где и белочка...

– Пока хозяйка готовит, пойдем посидим у меня, – предложил Буравлев. – Там и потолкуем.

Они прошли в кабинет. Буравлев пододвинул гостю кресло. Дымарев стал внимательно разглядывать расставленные по шкафам чучела птиц. Старый токовик распушил крылья и готов был в любую минуту кинуться в драку. Наклонив вниз голову, высматривал добычу голубой поползень. Неподалеку, вцепившись в шишку, застыл красногрудый клест-еловик... На шкафу у самого потолка притаился глазастый филин.

– Твоя работа? – Дымарев кивнул на "разбушевавшегося" косача.

– Баловался когда-то, – с оттенком грусти отозвался Буравлев. – Много покрушил их за свою жизнь. Теперь жалеть стал. Видать, Андрюха, старею. Да и что говорить. Полсотни отстукало, а теперь и до конца недалеко.

Дымарев шершавой ладонью потер широкий, квадратный лоб.

– Проскочило наше времечко, Серега, – в тон ответил он. – И не на вороных, а на космическом корабле. Не заметили, как и молодость прошла. А была ли она у нас? То война, будь она трижды проклята. Потом другие заботы навалились. Одно радует: все же не зря живем на земле. Воевали честно, как полагается русскому солдату. Работали – не ленились. Да и сами кое-чего достигли. Помнишь, о чем мы тогда мечтали? Ты спал и видел себя лесничим. А я всю свою жизнь по крестьянским делам болел... Анекдот...

– Верно, добились, – согласился Буравлев. – А чего стоило?! Только человек может вынести это на своих плечах.

– Просто так, Серега, ничего не дается. Во всяком деле попотеть надо. Чирий и тот даром не вскакивает, а сначала простыть треба... Анекдот...

Буравлев задумался. Притих и Дымарев. В кабинете стало тоскливо.

Вошла Наташа:

– Проходите в столовую. Все готово.

Дымарев дернул рысьими бровями, поднялся.

– От приглашения никогда не отказываюсь, – пошутил он. – Живу по дедовскому правилу: дают – беру, а не дают – тоже не обижаюсь...