Текст книги "Листопад"

Автор книги: Николай Лохматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

– Богатства добьюсь, славы! – ответил Демьян. – Хочу, чтобы кланялись мне в пояс. Вот чего я хочу!

Что случилось с Демьяном? Не ослышалась ли? Не таким он уходил в путь-дорогу. Лучше бы он не ходил, не искал золотого зерна.

Ночью поднялась буря. Деревья стонали. Воздух полосовали огненные ножи. Демьян выбежал на улицу за ворота, не выпуская из кулака зерно. И тут старика подхватил ветер... Швырнул ветер его, да с такой силой, что оказался он на болоте. Трясина все глубже и глубже затягивала его. И тут Демьян вспомнил про людей. Не должны они дать погибнуть человеку. Собрал остаток силы, кричать стал:

– Спа-си-те!..

К утру буря улеглась. Проглянуло солнце. Демьян очутился на берегу Лебединого озера. Как он сюда попал, не помнит. Как выбрался из трясины не знает.

Разжал ладонь, в которой держал золотое зерно, и испугался: она была пустой. И тут ноги Демьяна подкосились. Упал он на землю, крестом раскинув руки. С тех пор это место в народе – Демьяново... А зерно, которое там растет, – Демьяново зерно... Хоть честно, по-стариковски скажу, я бы это зерно в честь Демьяна не назвал...

Прокудин прервал свой рассказ, поднялся из-за стола и начал убирать посуду.

Буря улеглась. В лесу стало тихо, как в пещере. Только над крышей сторожки, словно всхлипывая по Демьяну, вздрагивали ветки елей.

4

Ручьев проснулся от легкого толчка в плечо. Перед ним стоял Прокудин. Старик улыбался.

– Светать скоро, мил человек, начнет. Подзаправимся – и айда. Дел ноне много.

Достал из печки чугунок горячей картошки.

Ручьев наскоро умылся. И, взглянув на хлопочущего старика, пошутил:

– Мы здесь прохлаждаемся, а браконьеры там лес рубят.

– Страшен тот человек, кто дерево срубил. Но страшнее, кто чужими руками целые боры да дубравы сводит. А их порой хвалят. У нас тут за Черным озером дубрава была. Не лес, а загляденье. Дубы в два-три обхвата. Сколько зверья и птиц водилось! Нашлись люди, спилили – и сразу опустело все кругом. – Он с укором добавил: – И обидно... Прошло около двух лет, а кряжи до сих пор гниют на делянке. Вот вам и баланс и доски, как скажет наш хозяин Маковеев.

Ручьев насторожился:

– А лесничий где был?

– Лесничий!.. Кто такой сейчас лесничий, мил человек? Нет у него на это прав. Прикажут – пили, и не рыпайся.

– А Буравлев? – спросил Ручьев.

Прокудин подозрительно взглянул на гостя, сухо бросил:

– Ну и что! Он – один. Без помощи он что? Время-то бежит, а в лесу все те же порядки.

Ручьев молчал.

– Что пригорюнился? Если что не так – извиняй. Люди мы неученые. Говорим, как думаем. А ты вот лучше сальца, мил человек, попробуй. Поросенок-то ращен на Демьяновой муке.

– А Демьянова мука откуда взялась? Золотое зерно-то он потерял и сам помер.

– Верно, мил человек, потерял, да другие его нашли. – По заросшему бородой лицу старика бродила хитроватая улыбка. – Хороший человек нашел это зерно. Много добра он сделал людям. За это все помнят о нем. Имя его Ленин.

– А это ты хорошо сказал, – заключил разговор Ручьев.

Ночная вьюга заровняла тропинки, подновила косяки сугробов. Лучи только что выглянувшего солнца золотыми кинжалами пронизывали бор. Перед глазами Ручьева все искрилось. Щурясь, он шагал за стариком, который каким-то чудом угадывал дорогу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

1

Утром Буравлев зашел на Черное озеро. Встретив там Дымарева, рассказал ему, что ночью исчезли штабеля бревен.

– Наши этого сделать не могли, – запротестовал тот. – Во всяком случае, машины у меня никто не просил...

– А без спроса не могли угнать?

– У меня насчет этого строго! Те, кто строится, заготовили лес с лета. Мы досками снабдили, тесом. Пилорама-то своя. Сходи к соседям, может, там кто балует?

Однажды, потуже подпоясав полушубок, Буравлев прихватил топор и пошел в деревню Луково. Улицы были пусты. Лишь у колодца черпал воду сухой, низкорослый старик.

– Здорово живешь, – дотронувшись до шапки, поприветствовал его Буравлев.

Старик поставил на снег наполненные водой ведра. Ощупав быстрым взглядом фигуру незнакомца, отозвался:

– Бог милует!.. Откуда будешь?

– Из Сосновки, – слукавил Буравлев. – Плотник я. Может, кому сруб сделать или еще что?

– Вряд ли кому! – Старик поморгал, что-то перебирая в памяти. Лицо его вдруг ожило: – Зайди к Гаврюхе Сомову. Его дом первый за оврагом. Он вроде хотел пристройку рубить.

Сомов встретил Буравлева на крыльце. Грубовато спросил:

– Тебе что?

– Слыхал я, плотники нужны?

– Валяй дальше! – и закрыл за собою дверь в сени.

Ни возле дома, ни у сарая леса не было видно. "Старик или ошибся, или нарочно послал сюда", – с досадой подумал Буравлев.

– Эй ты, мастер! – неожиданно прогремел позади голос Сомова. – Слышь, берешь-то сколько?

Буравлев помедлил с ответом.

– Какой товар – такой и запрос, – равнодушно ответил он.

– Вон ты каков! С закавыкой, – сходя с крыльца, усмехнулся Сомов.

– Не из лыка плетен.

– Ты погоди-погоди... – остановил его Сомов. – Дело спрашиваю. Один аль с бригадой?

– Можно и бригадой, смотря что рубить.

Сомов зажевал губами.

– Подвывесить надо бы избу и прирубочек поставить, – тихо, будто кого опасаясь, заговорил он. – Понимаешь, семья растет.

– А лес-то есть у тебя? – не глядя на него, спросил Буравлев. – Да и сухой ли он?

– Этим я запасся. Только беда, сыроват малость. Пойдем-ка покажу. Сомов сошел по ступенькам с крыльца и направился к сараю. – Думаю, весной в срубе попросохнет.

Бревна лежали в углу сарая. В полумраке они отливали бронзой. Буравлев постучал по ним обухом, прошел к комелям и тут увидел знакомое клеймо.

– Ну как, хорош? – любуясь лесом, сказал не без гордости Сомов.

– Ничего, пройдет, – сдержанно ответил Буравлев. – Где взял-то?

– Там теперь его нет. Твое дело подряд. Выполнил, получил и – прощай.

– Я спрашиваю серьезно. – Голос Буравлева прозвучал требовательно. Бревна украдены из лесу?

– Ты что! – Сомов сжал кулаки и пошел на гостя. – Я тебе не Ванька-мукомол...

Буравлев выхватил из-за пояса топор.

– Не подходи, гад, зарублю!..

Сомов нерешительно попятился, очумело взглянул на вдруг посуровевшего Буравлева:

– Ты что? Кто ты?

– Я лесничий. И не пытайся отпираться. Факт налицо. Судить будем.

– Я тут ни при чем! Я купил, и только. Я не крал, – смекнув, в чем дело, трусливо бормотал Сомов.

– С этого и нужно было начинать. У кого покупали?

Сомов опустил голову.

– Ну что ж, молчишь?

2

Из Лукова Буравлев завернул к Шевлюгину. Усадьбу егеря с трех сторон окружал овраг, заросший орешником и молодым корявым дубняком. По краям оврага, чтобы никто не мог пройти, опутан колючей проволокой добротный частокол.

От леса усадьбу отсекал высокий дощатый забор. Дом этот скорее всего напоминал крепость...

"Живет, как барсук в норе, – отметил Буравлев, поднимаясь по ступенькам крыльца. – Удельный князек, а попробуй тронь его – сразу найдутся защитники".

– О-о! Кого я вижу!.. Проходи, проходи, дорогой Сергей Иванович! распахивая перед гостем дверь, запричитал Шевлюгин. – Марфа, смотри, кто пришел-то к нам!

Из другой половины избы высунулась плотная женщина с большими серыми глазами и уставилась на Буравлева.

– Подай-ка нам что-нибудь посытнее. Из подвала достань ту, с черносмородинным настоем. Да поживей.

– Не старайся, Матвей Кузьмич, – запротестовал Буравлев. – Все равно пить не буду. По делу зашел.

– Никаких дел! – тараща глаза, возразил Шевлюгин. – Лучше и не говори. Там у меня приготовлено для друга дорогого. Марфа! Ты скоро там?!

Но Марфа, по всей вероятности, не особо торопилась.

– Гаврюху Сомова встретил, – стараясь быть спокойным, сказал Буравлев. – Ругается. Подвел ты его.

Лицо Шевлюгина перекосилось.

– Ты что-то путаешь. Не знаю такого. – Он выхватил из кармана папироску и, сунув ее в мясистые губы, начал нервно шарить по карманам в поисках спичек.

Буравлев вынул найденную Прокудиным зажигалку и, нажав кнопку, поднес ее к папироске. Шевлюгин машинально ткнул ею в пламя и тут же оторопел. Губы его хищно дрогнули.

– Узнаешь? – прощупывал его пытливым взглядом Буравлев.

– Ну как же! – деланно заулыбался тот. – На днях тропил зайца и не заметил, как обронил. Спасибо, что нашел, – и потянул к зажигалке руку.

Буравлев, смерив его плотную, коротконогую фигуру взглядом, отстранился.

– Признаешь, значит? А Гаврюху признать не хочешь. Так-так... укоризненно покачал головой. – Мастак ты, выходит, Матвей Кузьмич. Кто же тогда в колхозной машине от Лужков увез штабеля леса? Уж не сами ли они перебрались в сомовский сарай?

Шевлюгин выплюнул изо рта незажженную папироску, сквозь зубы процедил:

– Ты за кого меня принимаешь?

– За того, кто ты есть на самом деле.

Лицо Шевлюгина налилось кровью. Взбычив голову, он шагнул на лесничего.

– Уйди, раздавлю, как клопа!

Буравлев, усмехаясь, прошел к столу и, усаживаясь на табуретке, спокойно сказал:

– Ты вроде дорогому гостю черносмородинной настойки обещал?

– Уйди, говорю!.. – еще свирепей зарычал егерь. Мясистое, толстощекое лицо его и жилистая, изборожденная морщинками шея налились кровью.

Буравлев поднялся, пересек комнату и, не взглянув на Шевлюгина, толкнул плечом дверь.

3

В сельском Совете было людно. Только что закончилось совещание, и еще не успели разойтись по своим делам. У председательского стола толпились колхозники.

Буравлев подождал, когда председатель Совета освободится. Отозвав его в сторонку, рассказал о хищении бревен и передал как вещественное доказательство зажигалку.

Председатель Совета покрутил в руках, дважды чиркнул ею и ухмыльнулся:

– Придумают же, черти!..

Уже вечерело. Над колокольней полуразрушенной церкви суматошились галки, где-то во дворе жалобно мычал забытый всеми теленок.

Буравлев шел, охваченный думами. И натолкнулся на Стрельникову.

– Зову-зову, а ответа никакого, будто и на самом деле не слышишь, – с упреком прозвучал ее голос.

Буравлев приветливо улыбнулся:

– Стоит ли на это обижаться! Задумался, вот и вся тут беда...

– А в тот вечер почему... – и, не договорив, Евдокия Петровна смущенно опустила глаза.

Буравлев, смущенно покашляв, опустил глаза.

– Неловко как-то получилось. Я просто не привык к неожиданностям.

– Глупый ты, оказывается, еще, – в голосе Стрельниковой зазвучали ласковые нотки. – Разве можно в таком состоянии оставлять женщину? Я же к тебе со всей душой... А я ждала, думала – вернешься! Обидно. Всю ночь проплакала. – И вдруг повернула разговор на другое: – По какому это делу Жезлов приезжал? Все что-то вынюхивал: что да как? Давно ли знакомы? Я прямо не знала, что и отвечать.

– Вот и хорошо, что интересуется. Значит, не безразличен ему, шутливо заметил Буравлев.

– Может, зайдешь? У меня там кое-что для тебя припасено...

– Не обижайся, Евдокия Петровна, я вот так занят, – Буравлев провел ребром ладони по горлу. – Рад бы, да, к сожалению, не могу. Может, как-нибудь в другой раз...

– К чему все это говоришь?

Он молча пожал ей руку.

Сосновка была позади. За снежными волнами скрылась избушка Стрельниковой, а Буравлев все еще спрашивал себя: "Зачем все так случилось? Зачем? И нужно же было к ней заходить в дом, пить эту ненавистную водку!.. А теперь вот..." Да иначе он и не мог поступить. Он любил в жизни только ее, свою Катюшу. Пусть она даже теперь недоступна ему, но он думал только о ней, мысленно нашептывал ей ласковые слова...

У спуска к реке Буравлева насторожил невнятный шорох, доносившийся из еловых зарослей. Чтобы не выдать себя, он зашел с наветренной стороны за ствол дуплистой старой осины и стал прислушиваться. Шорох нарастал. Из чащи на дорогу вышел огромный лось. Раскидистые рога его были необычайно красивы, и шел он величавой походкой.

Лось, сделав несколько шагов, приостановился. Рядом с ним была молодая поджарая лосиха с белой звездочкой на лбу. Она прижималась к его боку, терлась мордой об его тугую шею. Втянув в себя широкими ноздрями воздух, лось сошел с дороги и скрылся в чащобе. Вслед за ним вышло еще несколько пар лосей, они также пересекли зимник.

Буравлев не мог оторвать от них взгляда. Настолько была величественной картина...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

После встречи со стаей Корноухого за Климовой сторожкой Буян и лосиха изменили свой обычный обход Светлого урочища.

На рассвете, пожевав осиновых веток, они откочевали в глубь Барановских лесов. Густой ельник мешался с березняками, дубравы чередовались с сосняком, а Буян все вел и вел лосиху дальше на запад, отыскивая безопасное для зимовки место. Они обходили глубокие овраги, пересекали занесенные сугробами лесные ручьи. Деревья начали редеть, в прогалы между стволами забрезжил свет, и лоси вскоре спустились в большую, поросшую ивняком и черноталом лощину. Там они устроили привал.

Новое место не особенно нравилось Буяну и лосихе. Передвигаться здесь было трудно. Сугробы доходили почти до самых пахов. Намного меньше, чем в Светлом урочище, и молодых деревьев. Зато не попадались волчьи следы, не доносился сюда яростный лай и резкие, пугающие выстрелы. И днем и ночью над лощиной стояла глухая, сонливая тишина. Изредка лишь потревоживал ее слабый писк гаечки или стук работяги-дятла.

Лоси ели горько-кислую сосновую хвою, с хрустом ломали тонкие побеги берез. На болотных чистинах разгребали снег, лакомились пушистым мохом. Но ягеля в этих местах было мало, хвоя и березовые ветки уже приелись.

Буян все чаще и чаще стал засматриваться на восток. Его тянуло к человеческому жилью, к стогам сена, к разбросанному по урочищу лизунцу.

На лес вползало солнце. Нависло холодное небо. Сбивая лапами серебристый иней, по веткам лазили красноперые клесты. С верхушек старых елок тонкой струйкой сыпалась кухта. Снежок запорошил горбоносую морду Буяна, ровным слоем покрыл спину лежащей лосихи.

Лосиха шумно поднялась из-под елки. Звучно захрустел снег. Буян помахивал головой. Лосиха положила ему на спину свою голову, дремала.

Как только оранжевое солнце начало сползать с верхушек сосен, вниз по лесу потянулись тени, Буян и лосиха тронулись в путь. К лощине они больше не возвращались.

2

Буян вел лосиху по давно знакомым обходным путям. Ежедневно и парами и в одиночку к ним присоединялись сородичи. Теперь за Буяном шествовало стадо.

Лоси шли медленно. Много ели, часто отдыхали. Там, где оказывалось обилие корма, Буян задерживал стадо до тех пор, пока не израсходовалась пища. Звери утаптывали снег, широко расходились по лесу, а после кормежки снова шли вместе. На одном из привалов примкнуло еще стадо, а за ним еще и еще... Буян стал вожаком.

Буян все чаще и чаще сворачивал к проселкам, к линиям электропередач, сплошь заросших молодым осинником и ивняком, выводил стадо на укатанные проселки, по зимникам собирал раструшенное сено. Нередко дороги выводили к тихим деревушкам. Лоси недоверчиво, боязливо встречались с людьми. Но не шарахались от них.

В конце января Буян вывел стадо к Светлому урочищу. Неподалеку от Оки, на старой гари, лоси остановились. Здесь много молодой рябины, осинника и черемухи. Кустились семейки ольшаников и чернотала. Бурая спина вожака с седым ворсом остевых волос глянцевито поблескивала, округлились, стали крутыми бока.

Жизнь лосей в Светлом урочище мало чем отличалась от кочевой. И сейчас они много ходили по сосновым и осиновым крепям, только теперь по кругу, в поисках корма. Лишь чуть забрезжит рассвет, отдыхающие звери начинали прясть ушами, улавливая каждый шорох. Первым с лежки поднимался Буян. Долго стоял неподвижно, с поднятой головой. Вокруг ни звука. Только где-то далеко-далеко, в хвойниках, возились тетерева. В мглистом туманном рассвете, шурша снегом, Буян направлялся на кормежку. Лоси поднимались и покорно шли за своим вожаком.

3

Кроме пар в стаде были и лоси-одиночки, и яловые лосихи. Тут же бродили и прошлогодние телята. Они, как и взрослые, ели грубый корм, спали в снегу. Матери к ним особой заботы не проявляли.

Быки сбрасывали рога. Отмершие, сухие, как сучья, они мешали им. Первыми это чувствовали молодые лоси. Зайдя в чащу, бодали деревья, до боли трясли головами.

Не нужны стали рога и Буяну. Как и другие его собратья, он цеплялся ими за кусты, стучал о деревья. Но рога упорно не желали спадать. Теперь он один таскал на голове красивую, ветвистую корону.

Однажды, когда Буян лежал и скреб самым длинным отростком о комель березы, надо лбом что-то неожиданно хрустнуло. Он с силой тряхнул головой. Рога закачались. Буян поднялся, всадил их в развилку дуба и резко дернул. Ствол дуба содрогнулся, с веток на спину посыпался снег. Буян отряхнулся, необычно высоко вскинул облегченную голову.

...Скупое на тепло февральское солнце все чаще и чаще озаряло лесные дали. Светлее и продолжительнее стали дни. На пороге еще не было весны, но ею уже пахло. Беременные лосихи с каждым днем тяжелели. Они все чаще уединялись, отходили от стада. В недоступных крепях болот, в ивовых зарослях лесных ручьев отыскивали для себя укромные места. Но после отела смело выходили на кормежку.

Переходы не страшили новорожденных лосят. Они бойко ходили за матерью, резвились. Вскоре стадо уменьшилось и потом распалось. Буян с лосихой снова остались одни. А с ними два рыженьких лосенка. Буян зорко следил за ними.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

1

В кабинете председателя Сосновского сельсовета мерно отбивал время увесистый маятник больших настенных часов: тик-так, тик-так! А Жезлову казалось, что он твердил ему: так-так, так-так!..

Склонясь над потемневшим от времени дубовым столом, он вслушивался в каждое сказанное Шевлюгиным слово.

Егерь сидел у окна в распахнутом черненом полушубке, в валенках с высокими голенищами, катая самокрутку в коричневых толстых пальцах. Обросшее щетиной лицо его поблескивало от пота.

– Выпивал, и даже не раз, – гудел он хрипловатым, надтреснутым басом. – Выпивает и сам Буравлев. Притвора. Дома все равно не лучше других. Только он умеет скрывать, а мы все напоказ. Вот я и отвечаю на ваш вопрос – каков Буравлев? Вот такой... хитрый, себе на уме.

Жезлов почесал за ухом.

– Да нет, я говорю, уважают ли его люди?

– Люди сильного уважают. А Буравлев вроде не из таких.

– Так-так! – Жезлов откинулся на спинку стула, хрустнул плечами. Во всяком деле он любил вникнуть в каждую, казалось бы, никому не нужную, мелочь. Вот и сейчас его интересовало все, до ничтожной подробности. "Люди, они очень точно подмечают в человеке все. К ним надо прислушиваться..."

Так-так!.. – подтверждали часы.

– А ведь Буравлев прав, – продолжал Шевлюгин. – Хоть и свинью подкладывает Маковееву... А что – каждый за свое плоскодонное счастье борется. Он и нас хочет запугать. Человек он склочный. Да только ему это не удастся.

– А как ты думаешь насчет охоты? – поинтересовался Жезлов.

– Охота завсегда была отдельно от лесхоза. Даже в старину, у помещиков там и князей егери были. Да и как может быть охота без егеря? Нет, эту брешь-то Буравлеву не пробить. В плечах слабоват.

Шевлюгину было интересно знать, а что скажет на его слова инструктор райкома. Но Жезлов не высказывал своих мыслей вслух.

Ссылаясь на дела, он распрощался с Шевлюгиным.

В кабинет вошла Стрельникова. Поздоровались.

– Я бы хотела с вами поговорить доверительно, – щеки Стрельниковой заиграли румянцем.

– О чем? – Жезлов бросил взгляд на часы.

– О Буравлеве. О новом лесничем.

– О Буравлеве?

2

Буравлевское дело Жезлов изучал со всей серьезностью. Многолетний опыт работы подсказывал, что из мелочей порой вяжется цепь большого целого, которое и определяет сущность любого человека.

Из года в год он занимался разбором персональных дел, готовил их на бюро райкома. Жезлов мог быть хорошим товарищем и задушевным другом, но, стоило ему поручить подобное задание, тут же преображался, в голосе появлялся леденящий холодок, взгляд становился суровым.

Если даже друг оказывался виноватым, то на бюро, докладывая, он не щадил его. Резко говорил, факты преподносил со всеми подробностями. За это Жезлова некоторые считали принципиальным человеком.

Жезлов отлично понимал, что человек, который выполняет такую ответственную работу, как он, должен быть и сам во всем примером. Поэтому старался. Правда, на это у него был свой особый взгляд. Он не одобрял секретаря райкома, его легкость, с которой тот мог смеяться, шутить с любым случайным человеком. Удивляло, что Ручьев мог рассказать смешной анекдот во время заседания бюро. Первому секретарю не пристало быть таким.

Жезлов жил скромно. В маленькой темной комнате на первом этаже. Кроме стола, двух стульев, этажерки с книгами и кровати ничего не было. Сам стирал и гладил, мыл полы и готовил обед.

К нему редко кто заходил. Собственно, у Жезлова и не было свободного времени, чтобы прохлаждаться. Он проводил эти часы в кабинете, с бумагами. Никогда не было случая, чтобы он опоздал на заседание.

...После разговора со Стрельниковой Жезлов пошел в правление колхоза.

Дымарев был у себя. Он только что вернулся с Черного озера и теперь просматривал очередную почту.

– Чем могу служить районному начальству? – председатель пожал руку.

– Я хотел выяснить один щекотливый вопрос. Возможно, он тебе будет неприятен. Но долг службы обязывает меня пренебречь этим. Ты, конечно, знаешь Буравлева? Не ново тебе, что он когда-то встречался с твоей женой, когда она была еще девушкой? Так вот, нам очень важно знать: на самом ли деле он обманул ее и скрылся?

Дымареву стало неприятно.

– Так вот что, – сдержанно процедил он, – ты у меня не был, и я тебя не видел...

– Позвольте... – в обиде Жезлов вскочил со стула. – Я обязан...

– Никому и ничем ты не обязан, – оборвал его Дымарев. – Когда ты идешь из бани, то в твоем грязном белье никто не роется. И я не позволю, чтобы кто-то, даже из райкома, собирал грязь на Буравлева, да еще в моем доме. – Дымарев заткнул в карман пиджака болтавшийся пустой рукав и, сделав вид, что разговор закончен, начал читать письмо.

3

Жезлов неторопливо поднимался по промерзшим, скрипучим ступеням крыльца конторы лесничества... Стараясь придать своему лицу официальный вид, хмурился.

Но в конторе, кроме Ковригина, никого не было.

– Где же у вас люди? – начальствующим тоном спросил Жезлов.

Ковригин встретил недружелюбно:

– По лесу разбежались, как зайцы. – С раздражением добавил: – На то оно и лесничество.

– Буравлев тоже в бегах?

Ковригин понял, что на этот вопрос можно и не отвечать. Он отвернулся к окну и начал следить, как березку спелыми лимонами унизала стайка овсянок.

Проводив взглядом птичек, повернулся к гостю:

– Ну что, так и будем сидеть или надо чего? Я здесь за лесничего. Буравлева вызвали в лесхоз. Вернется поздно.

Жезлову не хотелось говорить с Ковригиным, но он достал из бокового кармана до половины исписанный блокнот и, полистав его, негромко сказал:

– Поступила жалоба, что срываете заготовки. Район подводите.

– Ошиблись адресом, поворачивай назад, – осадил его Ковригин. – Два шага влево, три направо...

– Как это ошибся? – не понял Жезлов. – Я к вам приехал не балагурить!.. – повысил он голос.

– С планами мы управились еще в декабре. А остальное нас не касается. – Ковригин нахлобучил шапку.

Жезлов не привык к такому обращению. Его встречали всегда с подчеркнутой вежливостью. Он убрал в карман блокнот и некоторое время молчал.

Ковригин закручивал цигарку.

– Мне кое-что хотелось узнать о Буравлеве, – наконец заговорил Жезлов. – Вы с ним встречаетесь каждый день. Так что знаете лучше других. Скажите, как он себя держит? Часто бывает в нетрезвом виде?

Ковригин, морща лоб, небрежно бросил:

– Не выйдет!.. Зря стараетесь.

– Что не выйдет? – вскинул брови Жезлов.

– Фискала из меня не выйдет. Если я на него зуб имею, то, думаете, начну капать? Нет, я не из тех. За такое морду бьют...

– Ну что ж, не хотите – не надо, – задумчиво заметил Жезлов. – Как бы потом не пожалели.

Жезлов так и ушел из конторы, ничего не узнав о Буравлеве.

"Небось Маковеев... Раз райкому личность Буравлева интересна... Столкнулись два быка. Теперь только держись!.." – не то с сожалением, не то с радостью подумал Ковригин.

Ч А С Т Ь В Т О Р А Я

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

"Цвень... цвень... цвень..." Из ореховых зарослей лился чистый, как солнечный свет, перезвон.

По голым обледенелым веткам прыгали птички. Из полуоткрытых оранжевых клювиков выплескивали тонкие звуки.

"Так это же овсянки!.." – обрадовалась Наташа.

Совсем недавно она видела их в серых, невзрачных одеяниях. Сейчас самочки щеголяли в пестреньких платочках и зеленовато-желтых платьицах. К такому же цвету фрака самцы надели золотистые чепчики.

"Цзень... цзень... цзень..." Наташа подумала: точно так же за окном звенит капель.

Пение неожиданно оборвалось. Птички вспорхнули и скрылись за оврагом в березняке.

Всюду чувствовалось приближение весны. Еще несколько дней назад верба низко кланялась земле опущенными заиндевевшими ветвями. Теперь ее ветки были утыканы набухшими зайчиками-почками. Словно невеста перед венцом, деревце распушилось, разнарядилось.

Вокруг стволов темнели отталины. "Весна начинается с дерева", вспомнила она слова отца. И, будто пытаясь вникнуть в их смысл, несколько раз обошла большой, в два обхвата, дуб. Отпотевшая кора поблескивала на солнце.

– Чему ты радуешься? – услышала Наташа позади себя грубоватый голос.

Она живо обернулась. У обочины дороги стояла Лиза Чекмарева. Губы ее кривились в затаенной ухмылке.

– Вот не ожидала! – сказала Наташа. – Откуда ты?

– Все оттуда. Была уверена, уж Кто-то, а ты на свидание к нему придешь!

Наташа растерялась:

– А я могла и не прийти...

– Ври, пожалуйста... Только напрасно тратишь время. Не придет он.

Наташа дерзко взглянула на Лизу:

– А ты что, подкарауливала? Или он с тобой совет держит?

– И держит! А ты как думала? – все так же заносчиво продолжала Лиза. – Хотела обойти меня, да узка дорожка – круты бережки. Не разойтись, не разъехаться. – Она окинула Наташу с ног до головы оценивающим взглядом. – Ну, а уж коли встретились – поговорить не грех.

– Ну что ж, давай поговорим, – вспыхнула Наташа.

Лиза грубыми, крепкими пальцами заправила под платок выбившуюся прядь темных волос.

– Надеюсь, кто он – пояснять не надо. – И она прокуковала: – Ку-ку, ку-ку... Понятно?

– Тебе виднее. Ты все знаешь и все видишь.

– Первый вопрос повестки дня вроде исчерпан.

Лиза, стремясь доказать свое превосходство в предстоящем поединке, настроилась на полунасмешливый тон.

Слушая непонятные Лизины слова, Наташа чувствовала только, как шумит в голове: "Неужели он встречается с ней? Как же так? А говорил-то!.."

Прежде всего, она обвинила за глупую доверчивость себя и за непостоянство и обман – его, Маковеева. "Крутился лисой, а, выходит, хуже волка".

Но самое острое и необъяснимое чувство ненависти родилось у нее к стоящей перед ней Лизе. Она никак не могла подобрать более веских слов для ответа.

– Да, я думала...

– Я не знаю, что ты думала, – уверенным голосом перебила ее Лиза, только ты его лучше оставь. Человек он доверчивый, городскими еще не испорчен.

– Что ты ко мне пристала? Чего тебе нужно?

– Одно: не встречаться с ним. – У Лизы тяжелый, осуждающий взгляд. Не послушаешься моего совета, то найду другой способ. Но избавлю его от тебя.

– Не обещаю. И не могу обещать, – подавленно прошептала Наташа.

– Подумаешь, любовь какая! Три раза встретились и уже – любовь!..

– Да, любовь!.. Любовь, понимаешь ты это? – вскинув голову, она шагнула к Лизе. – Любовь!.. – тверже и упрямей повторила она.

– Ну-ну, ты полегче, – пригрозила Лиза, опасливо отступая. – Будто одна только и любишь, а остальные так себе... А может быть, у меня на него прав больше!

– Не понимаю, о каких правах ты говоришь? Ну, скажи, почему у тебя их больше, чем у меня? Ты что, жена ему?

– Была бы жена, другое дело: вот этими бы руками твой нахальный портрет так разрисовала бы! Невеста какая нашлась! Не успела приехать и уже...

– Не нам с тобой говорить, кто сколько прав имеет. Пусть решает сам.

– А он уже решил. Понимаешь?

– Как?.. Когда же?

– Давно. Еще в школе... И теперь тоже!

И вдруг Наташа все поняла. Она громко и заразительно рассмеялась:

– Ну и дура!

– Кто дура?

Наташа не могла остановить смех.

– Ты чего, сумасшедшая? – всполошилась Лиза.

– Ну и дура! Ха-ха-ха!..

– Сумасшедшая, совсем спятила!

Наташа, поняв, что все это не имеет никакого отношения к Маковееву, развеселилась. Ей хотелось помучить Лизу, чтобы в следующий раз неповадно было ревновать по-пустому. И она, вдруг перестав смеяться, сказала резко, надменно:

– Люблю! Люблю! И буду любить!..

И пошла от Лизы в лес.

2

На работу Наташа пришла позже других.

Девушки толпились у обрывистого берега Оки. Лиза и Костя стояли поодаль. Костя, дымя папиросой, размахивал рукой и показывал на ту сторону реки.

"Как грачи на прясле", – подумала Наташа о девушках. Такое сравнение ей показалось забавным. И, припомнив вчерашнюю встречу с Лизой, подошла к девушкам и громко рассмеялась.

– У, псих!.. – озлобилась Лиза и, не скрывая своей неприязни, отвернулась.

Девушки переглядывались, пожимали плечами: чего мол, ее так разбирает?

Костя тоже удивленно смотрел на Наташу. Потом и его заразила Наташина веселость. Будто по цепочке, она передавалась и остальным. Девушки фыркали и дружно хохотали.

– Ну что вы?! – крикнула Лиза.

– Чего злишься? – не понимал Костя.

– Замолчите же вы, наконец!.. – чуть не плача крикнула Лиза. Всадив в валежину топор, она побежала от делянки.

Когда голосов не стало слышно, Лиза остановилась, уткнулась в холодный шероховатый ствол сосны и дала волю слезам.

Очнулась от прикосновения чьей-то руки.

– Тебя кто обидел? – услышала мужской голос.

Лиза содрогалась всем телом.

– Ну-ну-ну, поплачь, поплачь, может, легче станет, – проговорил Буравлев.

Глаза его улыбались. Он обнял Лизу за плечи, заглянув в мокрое от слез лицо.

– Вон ты какая в слезах красивая. Как Аленушка, – шутливо заметил он. – Умойся родничком и расскажи, что случилось.

– Ничего. Просто так.

– Да, у вашего брата такое бывает. Знакомо мне... – Буравлев погладил ее плечи. – Освежись родничком, утрись... Хорошо успокаивает.

...Из-за реки поднялось солнце и окрасило в пурпурные краски косяки сугробов. Первым опомнился Костя:

– С чего это вы?

– Смешинка в рот попала. А ты с чего?

– Зря Лизку обидели. Она подумала – над ней смеемся.

– Ну и пусть думает, – весело отозвалась Наташа. – Психует. Сама не знает, чего ей надо.

Костя взял бензопилу и неторопливо зашагал в глубь леса. У толстоствольных сосен с клеймами остановился. Запрокинув голову, всматривался. На самом верху сосны протянули друг к другу ветки-руки и сплелись, образовав зеленый полог. Золотистыми звездами висели смолистые шишки. Косте все это показалось необычайно красивым. Он похлопал по стволам рукавицей и, обойдя их, пошел искать другие деревья. Вскоре бор огласил тонкий, сверлящий визг пилы...