Текст книги "Листопад"

Автор книги: Николай Лохматов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Лохматов Николай Павлович
Листопад

Николай Павлович ЛОХМАТОВ

Листопад

Роман

Николай Лохматов – автор сборника повестей и рассказов "Поздняя весна" и романа "Булатов курган".

Новый роман – "Листопад" автор посвятил охране природы.

Главный герой романа Сергей Иванович Буравлев после окончания аспирантуры в Ленинградской лесотехнической академии возвращается в родные приокские леса, где когда-то были лесниками его прадед, дед и отец.

Честный и принципиальный Буравлев, взявшись за охрану лесного богатства, вступает в конфликт со своим непосредственным начальником директором лесхоза Маковеевым. Этот конфликт перерастает в открытую острую борьбу старого и нового.

Роман многоплановый. Немало страниц отводится любви дочери Буравлева Наташи и Маковеева, людей разных по своим характерам и взглядам на жизнь...

ОГЛАВЛЕНИЕ:

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

________________________________________________________________

Ч А С Т Ь П Е Р В А Я

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

"Зачем я приехал сюда? Зачем? Где мой зарок больше не возвращаться?"

Сергей Иванович Буравлев раздумчиво провел взглядом по бревенчатым стенам. Стал медленно надевать полушубок. Уж больно все было похоже на тот прощальный вечер. Такой же безмолвный, и так же сквозь заиндевевшее окно цедился холодный сумрак. Катя спала, обняв руками подушку. Лицо казалось бледным. Но припухшие губы вздрагивали в улыбке. А он, Сергей, ее Сергей, уходил навсегда!.. Он вспомнил, как тихо оделся, на цыпочках подошел к столу...

"...Не жди меня, милая Катенька!.. – писал торопливо в потемках на помятом листке бумаги. – Так будет лучше для нас обоих..."

Все это прошло...

Буравлев вышел на крыльцо. В сумерках хозяйничал ветер, заметая натоптанные до черноты тропки. Пересыпал по ложбинкам сухой, колючий снежок. У заборов курились загривки наметей. Сосны размахивали ветками, и Буравлеву казалось, что они вот-вот оторвутся от земли и улетят. "Пусть многое изменилось за четверть века, но все так же шумят сосны, все так же по полянам бродит ветер... Жизнь остается жизнью..."

За палисадником в снежном звездопаде дымился крутой Чертов яр. Он, как и прежде, козырьком нависал над окской стремниной. Вот с этого обрыва тридцать пять лет назад Сережа вместе с закадычным дружком своим Андрюхой Дымаревым, на зависть сосновским мальчишкам, кидался вниз головой в пенистую Оку.

Сейчас там белое поле. Морозы усмирили течение, заковали воду толстым слоем льда. От берега к берегу пролегли две желтые тропинки-зимники. И кто-то шел там, внизу. И хотя далеко, сумрачно, Буравлев силился различить, кто это там – мужчина или женщина?

"Да нет, кажется, ребенок! Так и есть. И не идет, а бежит. Вон как рукой размахивает! Палку держит. Ах ты, поганец! Стучит по незамерзшим лункам. А под мышкой портфель. Из школы, должно быть. Мальчонка, точно... А ведь и я с Катей мечтал о таком..."

И только стоило подумать об этом, как грудь сдавила такая боль, что он, не выдержав, оперся на перила крыльца руками и замер. Стоял так несколько минут, пока мальчуган не скрылся за козырьком яра.

Когда полегчало, Буравлев вытер повлажневшие глаза и по ступенькам медленно сошел с крыльца. Березы, вечные старожилы отцовского дома, покачивая сквозистыми метелками, глухо шумели над головой. Кора на них потрескалась, огрубела. Два откинувшихся в сторону сука этих берез поднялись высоко над крышей. До них теперь не достать и палкой! А прежде он легко дотягивался рукой, без труда в их рогатины вставлял дубовую жердь и к ней прилаживал веревку для качелей. Сюда часто приходили передохнуть грибники. А как-то с ними пришла уже знакомая и желанная Катя.

Позади заскрипел снег. Буравлев обернулся. К нему навстречу шел высокий парень в замасленном ватнике и солдатской шапке-ушанке. У изгороди он свернул с тропинки и, по колено увязая в сугробе, направился к березам. Буравлев уже знал его: Костя Шевлюгин. Прошлой осенью вернулся домой из армии, устроился в лесничестве трактористом.

Костя остановился у одной из березок. Носком валенка копнул снег, нагнулся и стал вытаскивать из сугроба трелевочную цепь.

Сдерживая недовольство, Буравлев молча наблюдал за Костей. "Вот как мы храним... под снегом! Завтра надо об этом поговорить". Но Косте ничего не сказал. То ли не хотел терять душевного настроения, то ли по каким-то другим причинам.

Из-за крутого яра, размахивая палкой, выбежал мальчик в черном пальто и барашковой, не по размеру, шапке-ушанке. Ему было лет двенадцать-тринадцать.

– Костя! Ко-о-с-тя! Ты где?

– Здесь я. Чего тебе? – мрачно отозвался Костя.

– Я к тебе пришел, понял, Костя!

– Иди сюда, поможешь...

Буравлев, не оглядываясь, пошел от дома. Сухой, колючий ветер жег ему щеки. Снежная пыль забивалась за воротник и таяла. Но Буравлев не замечал ни ветра, ни снежного звездопада. Он стоял на Чертовом яру и смотрел в вечернюю синеву, которая становилась гуще и гуще. Там, за рекой, у насыпи, притулилось небольшое село Сосновка. Там все было связано с Катей. В мыслях была она, только она.

2

А на юг в сторону от большака легли Барановские леса. Когда-то наследственное владение князей Барановых. Леса густые, темные. Свернешь с тропинки на шаг, другой – и сразу потонешь в сумеречной чащобе ельника. Здесь в годы немецкой оккупации была стоянка партизан. В середине лесов, рассекая их, текла Ока. В ее синие стремительные воды верхушками врастали сосны. Когда набегал ветерок и начинал пригибать ветки, то тени сосен качались на мелких волнах.

На низинах пегая пойма реки, изрытая паводками, заросла камышовой непролазью. Тут навечно поселилась беспробудная тишина. Лишь на крутых изломах плескались буруны, да по ночам, когда все утопало в безмятежном сне, доносились глухие птичьи голоса из леса.

Пробуждалась Ока лишь по весне, когда мутными потоками сбегали к ней талые снега. Набрав силы, река будто срывалась с узды и, как взбешенный табун скакунов, устремлялась в низину. Все, что ни попадалось на пути, она рушила, топила, уносила невесть куда. И, будто сказочный богатырь, заходил в нее по колено лес, прислушиваясь к ее тревожной, бунтующей песне. Вспененные волны яростно кидались на Чертов яр и с грозным урчанием отступали. Тот, кому приходилось бывать в такие дни на Оке, невольно думал: "Силища какая, удержу нет!.."

А в мыслях была она, только она...

Более ста лет назад впервые здесь поселился его прадед, Никифор Буравлев. Саженного роста, чернобородый, дикий. Откуда пришел этот человек – никто не мог взять в толк. Ходили слухи, будто он из беглых. Словили его и продали князю Баранову. А тот для усмирения женил бедолагу на крепостной красавице Анисье и поставил в лесники. Крестьяне опасались угрюмого сторожа, верстой обходили его кордон.

Но неспроста князь сосватал красавицу Никифору, тайную думу держал. Однажды прикатил он к сторожке и приказал:

– А ну, Никифор, на Большую поляну сходи, накоси травы. Лошадь притомилась, а там трава густая, сочная.

Никифор только что сошел с крыльца, а князь тотчас дверь на засов и к Анисье. Глаза, словно маслом смазали, заблестели, а самого в дрожь кинуло. Притянул Анисью к себе, кофточку расстегнул на груди и, задыхаясь, зашептал:

– Л-люблю...

Одного не учел он: крепки оказались плечи у лесника. Налег тот на дверь и – запора как не бывало. Не успел князь и трех слов сказать, через порог шагнул Никифор.

– Накосил, ваше сиятельство, травы, да только связать нечем. Вот, пожалуй, это сгодится. – Ухватил он князя за пояс и потащил из сторожки.

Не сдобровать бы князю, если бы не кучер да лакей...

В Никифора пошел и его сын, Касьян. Такой же рослый и плечистый, такой же молчун. В его обходе никто дерева не срубил. Даже лыко содрать боялись. Может, он так и прожил бы спокойно до своей смерти. Но неожиданно пришла беда. Проигрался молодой князь в карты, задолжал. Решил он продать барышнику лес на выруб. Приехал к Касьяну и говорит:

– Хочу лес напоследок посмотреть. Завтра купчую буду подписывать.

Повел его Касьян по чащобам да топям. Стемнело, поднялся туман. Сбились на болото. Стал князь замечать, будто нарочно Касьян завел его сюда. И впрямь, трясина засасывала ноги.

– Спаси, Касьян! Век помнить буду, – взмолился князь. – Денег дам.

– Видно, одной нам смертью, ваше сиятельство, помирать. За посулы спасибо. Сыт ими по горло. А лес жить будет...

С тех пор и назвали то болото Касьяновым бродом, высокий берег реки, где стояла сторожка, окрестили Чертовым яром. Стали обходить и объезжать его. Это не огорчило сына Касьяна – Ивана Буравлева. В сторожке он без опаски принимал беглых каторжан, укрывал от ареста политических. В годы Отечественной войны, когда сюда пришли немцы, Иван Касьянович переправлял за реку раненых партизан, доставлял в отряды еду и патроны. Гитлеровцы дознались, схватили его, требовали выдать партизан, но так ничего и не добились, расстреляли вместе с женой.

Узнав о гибели отца и матери, Сергей Иванович Буравлев сторонился родных мест – все напоминало о детстве... И в то же время тянуло сюда каждый кустик был связан с дорогой памятью...

А может, он не приезжал сюда потому, что судьба такая. Сурово обошлась она с ним и с Катей. Чем сильнее он чувствовал свою вину перед ней, тем горше становилось на душе...

"Катя, Катя... Где мой зарок больше не возвращаться сюда?!"

3

Костя подошел к гаражу, бросил у трактора цепь.

– Что пожаловал, механик? – спросил он.

Мальчишка молчал.

– Собаки язык откусили, что ли?

– Так, соскучился. Тебя захотелось увидеть.

– Ну ладно, забирай книжки и айда греться. Я тебе кое-что приготовил.

В углу гаража Костя оборудовал слесарку. В железной печи полыхали дрова. У подоконника стоял гладко обструганный стол и две табуретки. Сбоку темнел верстак с тисками. Костя сбросил на него ватник.

– И ты раздевайся.

Мальчик скинул пальтишко и, пригладив ладонью волосы, придвинулся к Косте. Тот залез под верстак, достал смазанный маслом насос.

– Хорош? Только не испачкайся.

– Что я, маленький? – мальчик обидчиво поджал губы и нетерпеливо заерзал на табуретке.

– Хошь велосипед накачивай, хошь футбольный мяч, – расхваливал Костя насос. – Вон сколько сразу воздуха подает.

Глаза мальчика горели радостью.

– Ты сам сделал? Вот здорово!

– А кто же? У меня помощников нет...

В это время в слесарку заглянула незнакомая девушка.

– Ой!.. Думала, тут никого нет.

– Почему же? – Костя покосился на незнакомку.

Девушка остановилась у порога. Прилипший к ее распущенным косам снег растаял, повис росинками.

– Хорошо тут, – наконец сказала она.

– Слава богу, не обижаемся. Ты откуда и кого ищешь?

– Никого, – смутилась девушка. – Просто так, знакомлюсь. Я дочь вашего лесничего, Наташа Буравлева.

Костя вытер о ватник руку:

– Я тоже вроде из местной знати. Сын егеря Шевлюгина. Не слыхала про такого?

– Слыхала. Значит, ты охотник?

– Нет, всего лишь тракторист... Случается, правда, и на охоту хожу. Больше на волков. Шалят.

– Вот как!.. – голос Наташи прозвучал с иронией. – Прямо на волков?

– Что тут удивительного? – буркнул нехотя Костя.

– На волков-то не каждый решится, – сказала Наташа.

Костя улыбнулся и покосился на мальчика, который спокойно слушал их разговор.

– Сразу видно, что нездешняя, – продолжал Костя. – У нас тут зверья полно. Один Буян чего стоит! Хочешь, покажу?.. Так что не стрелять их житья не дадут... – И он повернулся к мальчику: – Колька, жми! А то темно будет совсем.

Мальчик накинул пальто.

– Насос можно взять?

– Можно. Для тебя делал.

Когда мальчик выбежал из гаража, Наташа спросила:

– Кто, братишка?

– Так. Дружим... А ты что, из техникума? На практику приехала?

– Я же сказала – Буравлева... Дочь лесничего.

– Вот черт! Запамятовал... Слушай, я сейчас не твою ли у колодца встретил мать?

– Мамы у меня нет, – Наташа подняла на Костю пытливые глаза. – Она у нас умерла.

Наступила неловкая тишина.

– Не помню ее, – первой нарушила молчание Наташа и переменила тему разговора: – Просто я неудачница, что ли? Школу окончила с золотой медалью, а поехать на экзамен в институт не смогла, заболела. А тут вот еще на новое место переехали. Папа и говорит: "Погоди с годок, а там решим". – И заметила: – А мальчик на тебя похож. Как брат.

– Да нет, это сын сосновского председателя. И что ты будешь делать теперь, обдумываться?

– На работу решила пойти, может быть, в лесничество... Возьмут ли?

– Возьмут, если отец захочет, – уверенно сказал Костя. – Просись в бригаду лесорубов Лизы Чекмаревой. Я там за пильщика. Ну и хлысты трелюю. Девчата подобрались одна к одной, – и усмехнулся.

– Сегодня же поговорю с папой, – уже дружески пообещала Наташа.

Костя закрыл наглухо печурку, натянул на плечи ватник. Вместе вышли из гаража... На улице стало совсем темно. Снег лез в глаза. В белесом месиве колыхались вершины сосен. Впереди двое отчаянно барахтались в сугробе.

– Д-думаешь, б-баюсь. Я его х-хотел... – спотыкался пьяный, с хрипотцой голос.

Костя узнал бывшего лесничего Ковригина.

– Н-ничего, з-заставит теб-бя н-на к-коготках х-ходить, раззадоривал другой.

– Тебя проводить? – спросил Костя Наташу.

– Нет-нет, не надо, – и Наташа быстро побежала по дороге.

Из снега метнулась жердистая фигура приятеля Ковригина – Зырянова. Длинными, похожими на плети руками он схватил за плечи Ковригина и толкнул его к Дороге... Грузное тело шмякнулось о твердую наледь.

Наташа испуганно отскочила и, не оглядываясь, пошла к дому.

Ковригин, развалясь поперек дороги, икал:

– Т-ты п-понимаешь, – повернув к Косте голову, скорее шипел, чем говорил он. – Г-говорит, н-на к-коготках! О-он, С-сенька, н-не в-видел его, а г-говорит. Я е-его, шмор-рчка, одним пальцем... Пымашь? Одним пальцем... Х-хотел его...

– Зачем же вы ругаетесь, Степан Степанович?

– А я е-его, Б-буравлева, все же х-хотел...

Ковригин пытался подняться на ноги, но не осилил. Наконец встал на четвереньки. Ветер сбил его на бок, в сугроб. Он залился громким счастливым смехом и, едва переводя дух, хрипел:

– Не-не щ-щекочи! Н-не щ-щекочи ты, п-пожалуйста!..

Костя вздохнул: "Жаль, что не согласилась... Можно было бы проводить. А в ней что-то есть..."

4

Буян вскинул голову, потянул воздух. Ноздри его вдруг раздулись и глаза налились кровью. От болота, где он по вечерам с лосихой кормился мягкими ветками осинок, ударил едкий запах табака и человеческого пота.

Совсем рядом протрубил охотничий рог. Почуяв опасность, лосиха метнулась к хвойной чащобе. Буян настороженно повел ушами, прислушался. Из-за оврага донеслись людские голоса. Перемахнув через можжевельник, он пустился вслед за лосихой, вздымая копытами снежную пыль. Шумно хлопая крыльями, поднялась тетеревиная стая. Испуганная белка, уронив в сугроб шишку, с громким цоканьем вскарабкалась на елку.

Впереди показались изломистые берега реки, и лоси остановились. Бока их поднимались и опускались тяжело, как кузнечные мехи. Лодочки-уши то и дело повертывались, ловя малейший подозрительный шорох.

В лесу стояла сторожкая тишина. С еловых лап срывалась снежная кухта.

Зимний день был на исходе. За хвойный лес скатился оранжевый диск солнца. Из-за Оки подул сухой, колючий ветер и, заметая лосиные следы, погнал поземку.

Лоси, медленно ступая, направились вдоль берега к темнеющему впереди бору.

Из-за ствола старой ели грохнул выстрел.

Буян с маху перескочил снежный завал. И там, в сосняке, нервно вздрагивая, остановился, поджидая отставшую лосиху. Она подошла к нему и доверчиво потерлась лбом о его шею.

Лоси, немного передохнув, вошли в еловую заросль. Здесь было тихо и глухо. Подождав, пока ляжет лосиха, Буян разгреб ногами снег, опустился рядом и, вытянув шею, задремал...

Луна проглядывала сквозь гущину еловых лап. Высвечивала на лбу лосихи белое пятнышко, и серебряные звездочки вспыхивали на широких рогах Буяна.

Кажется, совсем недавно Буян встретил лосиху у опушки березовой рощи. Лес был уже раскрашен в желто-красные тона. Вершины кленов издали походили на алые паруса. У просек румянились гроздья рябины. Огнями полыхали кусты бересклета. Из еловых крепей тянуло тонким ароматом рыжиков и хвои. Все это – прозрачный осенний воздух, терпкие запахи увядающих трав, едва уловимый шорох падающей листвы, пестрота красок – из года в год тревожило и дразнило Буяна. Он, как и его собратья, бродил в поисках подруги по урочищам и, подняв тяжелую горбоносую голову, призывно оглашал окрестности ревом.

Все случилось у крутого склона Оки. С противоположного берега послышался хруст сучьев и сухой треск, напоминающий стук рогов. Буян спустился к воде и поплыл. И там, на крутом берегу, у опушки березовой рощи, увидел лосиху с белой звездочкой на лбу. Высокая, стройная, стояла она у края поляны. Густая шерсть лоснилась матовым блеском. На плотном теле выделялись мускулы. Возле нее толпились быки-трехлетки.

Буян смело шагнул к ним. Быки разбежались.

Кусты затрещали. Из оврага вылез молодой крупный лось. Степенно он прошелся по кромке поляны и в нескольких шагах от лосихи остановился, долго всматриваясь в нее немигающим взглядом.

Буян с шумом выпустил из ноздрей воздух и ревниво ударил копытом по рябинке, срубив ее, как тесаком. Молодой лось лишь дерзко фыркнул, пошире расставил задние ноги, ниже и ниже опуская к земле тяжелую, ветвистую голову.

На загривке Буяна поднялась шерсть. Грозно выставив рога, он кинулся на противника. Сухой треск раздался в тишине. Рога сомкнулись, застучали копыта, полетели куски дерна и затрещал малинник. Рассыпался от удара копытом гнилой пень.

Поляна огласилась злобным сопеньем и ревом.

Буян, расцепив рога, отпрянул назад, свирепым взглядом следя за каждым движением недруга. Опьянев от ярости, молодой лось пошатывался и на пожухлую траву ронял из пасти густую розовую пену.

Буян сделал обманчивое движение, будто вновь собираясь пойти в открытый бой, а сам вдруг вскинул ногу и с силой ударил соперника в грудь. Молодой лось качнулся, постоял немного и грузно рухнул на землю, смачивая кровью свежеопавшую листву. Из горла вырвался протяжный предсмертный стон.

Буян шумно дышал, мясистые ноздри его вздрагивали. На груди и ногах перекатывались мышцы. Он обвел взглядом поляну и по-хозяйски, неторопливо направился к лосихе...

С тех пор Буян и лосиха жили в Светлом урочище, неподалеку от поселка Приокского лесничества. Там по оврагам и вдоль берегов небольшой речушки Жерелки было много молодого сосняка и осинника, по нескошенным полянам из снега торчала сухая трава.

И все было бы терпимо, если в урочище не пришли бы волки.

У оврага зашуршало, треснул сломанный сучок орешника.

Буян настороженно поднялся. Лунный свет окрашивал все вокруг в бледно-голубые тона. Впереди белели обсыпанные снегом елки. Между стволами то вспыхивали, то гасли зеленоватые огоньки. Порыв ветра донес тяжкий запах волчьей псины.

Лоси, прижавшись друг к другу и наклонив головы, приготовились к схватке.

Из кустов первым выскочил молодой поджарый волк. Он уставился горящими жадными глазами на лосей.

Буян заревел, гневно ударил ногой о мерзлую землю. Комья снега полетели из-под копыт.

Волк ощетинился, попятился и вдруг бросился на Буяна. Но тут же отскочил, наткнувшись на широкие, ветвистые рога. Припав к земле, яростно защелкал клыками. В эту минуту из-за можжевельника на лося прыгнул Корноухий. Буян рогами подхватил его на лету, подбросил вверх и еще раз поддал головой. Корноухий взвизгнул и, ударившись о ствол елки, шмякнулся в снег.

Волчья стая вплотную подступила к лосям. Пока Буян отбивался от Корноухого и прибылых*, матерая с переярками* осаждали лосиху. Бор оглашался ревом, клацаньем зубов, воем...

_______________

* П р и б ы л ы е – молодые волки – первогодки.

* П е р е я р к и, или, как их еще называют, п е р е т о к и, взрослые волки прошлогоднего выводка.

Кончился бой неожиданно. Один из переярков, припав к земле, прыгнул на лосиху, но та, удачно выбросив ногу, раздробила ему череп. На снег хлынула темная кровь.

Волки отпрянули и, почуяв запах крови, свирепо рыча, бросились на переярка.

Лоси метнулись к оврагу. Глухо шумели елки. По вырубкам и полянам шуршала поземка...

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Пурга к утру обессилела, и солнце просквозило лес. Безмолвие. Только вокруг сахаристо блестел снег, пересеченный цепочками лисьих следов.

Буравлев отвел ветку рябины, повернул в глубь рощи. Молодые березки заслоняли путь. Он вглядывался в каждый кустик, в каждое деревце и что-то искал. Все было знакомо и незнакомо.

Вот и поляна!.. Елка завязла по пояс в снегу. Давным-давно на этом месте росли березы. Теперь от них не осталось и следа. "Лес, как и человек, стареет и умирает" – подытожил все ту же навязчивую мысль Буравлев.

Здесь он за год до войны встретил Катю. Тогда он еще был безусым студентом лесного техникума. Словно наяву, всплыл сейчас перед ним тот далекий летний день. Катя стояла у кромки леса, прижимала к груди берестяной кузовок с земляникой.

– Откуда, красавица? – подмигнув ей, спросил он.

– Из оттудиново, – нашлась девушка.

– Тогда, может, скажешь, как зовут? – В голосе его прозвучали нотки суровости.

– Зовуткой, индюком и уткой, – и показала белый ряд ровных зубов.

– Придумала бы что-нибудь поновее, коли зашла в чужой лес.

– Так уж и в чужой?! – с улыбкой проговорила она. – Я знаю, кто ты, откуда, а ты меня – нет. Тебя Сергеем звать.

– Вот как! – удивился он. – А я тебя вижу впервые.

Катя двумя пальчиками оттянула подол платья и выставила вперед ногу, словно собираясь пойти в пляс.

– Девка ты ничего...

Они присели на широкий пень. Сергей не мог оторвать от Кати взгляда. Щеки ее горели, как маки. В синих, с усмешкой, глазах застряли озорные соринки. Две светлые косы подчеркивали гибкость ее стана.

Сергей и сам не понял, как прижался к девушке, попытался ее обнять. Но она оттолкнула его. Глаза недобро засветились:

– Ты что? Думаешь, встретил в лесу, и все тебе можно!.. Не на ту напал!..

Сергей виновато молчал. Катя, схватив кузовок, шагнула от пня, но он, поймав ее руку, сбивчиво проговорил:

– Ты прости меня... Я это не ради озорства...

Глаза ее, острые, с хитринкой, насмешливо пробежали по его лицу.

– Я правду говорю, – виновато потупился Сергей. – А как это случилось – сам не знаю...

Катя молчала. У ног ее сновали пчелы, то и дело присаживаясь на душистые медуницы. Воздух дурманила отцветающая фиалка. Нещадно палило полуденное солнце. На ветках вздремнули притомившиеся птицы. В лесу было душно и тихо.

...Все это помнилось. Вон тот пень. Буравлев пнул его ногой. Трухлявый край обрушился, осыпав снег лиловой гнилью. Обнажилось изъеденное червями нутро. Буравлев покачал головой и пошел, не оглядываясь.

Тихо шумели сосны, склоняя друг к другу вершины. Под ногами, вперемешку со снегом, бурела опавшая хвоя. В глубине леса зиял овраг. Через его щербатую пасть перевалилась сосна, вздыбив мертвыми корнями глыбу красноватого суглинка. Рядом на елке, между сучьями, устроил "кузню" зеленый дятел. Упершись хвостом в ствол, он будто железным клювом долбил застрявшую в расщелине шишку. Вокруг суетились вороватые сойки, Они с криком бросались за случайно оброненной дятлом поживой.

"Трудно вам придется на этот раз, – посочувствовал птицам Буравлев. Кормежки, видать, маловато припасло вам лето".

Он по сосне перешел овраг и углубился в лес. В стороне от проселка, в лощине, густилась двухметровая шелюга. Внизу она, у самого снега, отливала золотисто-желтыми оттенками. Выше краски менялись, переходили в оранжевый цвет, а уже вершины полыхали вишневыми отблесками.

Вдоль дороги перед ним вставали свежие пни. Деревья, как видно, пилили наспех, без разбора, какие полегче. На прогалинах разбросаны вершинки сосен, помятый и изломанный молодняк. Елки со стороны, где падали деревья во время порубки, стояли без сучьев и казались безголовыми, безрукими.

Буравлев сорвал с плеча двустволку, прошел вдоль прогалины. "Попадись этот негодяй – заряда не пожалею!"

За порубками потянулся бурелом. Он, по-видимому, не убирался десятками лет. В низинах дорогу преграждал чахлый, замшелый осинник. Здесь стояла мертвая тишина. Птицы и те избегали эти гнилые чащобы.

"Куда смотрел Ковригин? – досадовал Буравлев, думая о бывшем лесничем. – Разве так можно хозяйничать? Да, небогатое он оставил мне наследство..."

Под тяжестью саней хрустнул сучок, на повороте пискнули полозья. Буравлев настороженно остановился, крепче сжал в ладонях цевье ружья. Из-за березняка показалась подвода. На розвальнях сидел плотный, лет под пятьдесят, мужчина. Левый рукав его полушубка был заткнут в карман. Сбоку, нажимая на кресла саней грудью, свешивался мальчонка. Голова его до глаз утопала в ушанке. Хворостинкой он вычерчивал на рыхлом снегу замысловатые зигзаги. Буравлеву показалось, что этого паренька он уже где-то видел.

У неглубокого отрожка лошадь остановилась. Однорукий, передав вожжи мальчику, с топором зашагал по сугробам. У молодой елки он задержался, осмотрел ее. Стук разбудил лес. С березки сорвалась стайка свиристелей, где-то в чащобе закричала сойка, предупреждая об опасности.

"Порубщик!.. – В груди Буравлева стало горячо. – И мальчишку тому же учит, мерзавец! Ну погоди ты!.."

Удары топора смолкли. Однорукий взвалил елку на плечо и, пошатываясь, направился к розвальням. Мальчик запрыгал, весело закричал. Внезапный ветер, взметнув снежную пыль, зашевелил хвоинки на елке. Лошадь испуганно насторожила уши. Шарахнулась. Мальчик не удержался, вывалился в сугроб. Вожжи, обметав шею, потащили его. Неизвестный человек метнулся вслед за санями.

Буравлев отбросил ружье, в несколько прыжков оказался перед лошадью. Оглобля ударила в плечо. Он попятился, но устоял. Пальцы мертвой хваткой вцепились в уздечку. Ноги пропахали снег.

Мальчик, почувствовав облегчение, приподнялся на локтп. Буравлев увидел его мокрое лицо, налитые ужасом глаза. И сразу вспомнил, что видел его на реке.

– Ну ничего! Не то еще бывает!.. – подбодрил он мальчишку.

Однорукий подскочил, поднял мальчика и прижал к груди.

– Как мне благодарить вас?! – Голос его звучал глухо и растерянно.

Буравлев кашлянул, смущенно задвигал бровями. Темные глаза однорукого вдруг расширились. Он осторожно опустил мальчика, сдвинул на затылок шапку.

– Серега!.. Сергей Иванович? Неужто ты? Живой, значит? Вот, чертяка, и не признает!.. Анекдот...

Буравлев вгляделся в лицо порубщика. Что-то давно забытое, но близкое и знакомое угадывалось в его кустистых рысьих глазах, в хрящеватом обветренном носе. И тут захолонуло сердце.

– Андрюха Дымарев?.. Вот встреча!.. – Он рванулся к однорукому, обхватил его плечи. – Никогда бы не подумал!..

– Узнал все ж! – виновато заулыбался Дымарев. – А я, грешным делом, подумал: ты ли это?..

– Как же так? – толкнул его в плечо Буравлев. – Ты разве забыл, как нас на озере Трофим Назарович Прокудин поймал, когда линей ловили?

– Такое не забудешь. Крепко он нас тогда отстегал. Снял штаны и давай... Анекдот... И про то, как заблудились, помню.

– Тогда нас вся Сосновка искала. И чего надумали – за волчатами подались. Ну, за это мне покойный отец такого жару дал. Дня три сидеть не мог.

– Детство – самое красное время. Ты где теперь, Серега?

– Лесничество принял. Под старость к родным берегам потянуло. Вот хожу, владения осматриваю.

– Значит, будем соседями. Заходи!.. А я в Сосновке колхозным председателем...

– Отлично. Будем помогать друг другу. Не забывай только. Квартира моя рядом с конторой. – Буравлев кивнул на паренька, спросил: – А этот орел твой?

– Поскребыш! – не без гордости сообщил Дымарев. – Вот притащил из школы квитанцию: иди руби елку. Новый год на носу. И чуть не угробился из-за меня, дурня.

Буравлев помог уложить елку в сани, притянул веревкой.

– Заходи, – помедлив, сдержанно пригласил Дымарев. – С Катей свидишься. – И сникшим голосом добавил: – Помнит тебя. До сих пор помнит!.. Анекдот...

Скобки светлых бровей у Буравлева поползли на лоб:

– Что?! Катя твоя жена?

2

Проводив Дымарева, Буравлев еще долго бродил по лесу. Был уже полдень. На опушке осиновой рощи увидел человека. Высокий, немного сутуловатый, тот уверенно шагал по занесенной тропе. Деревья узловатыми сучьями хватали за плечи, царапали его полушубок.

Они сравнялись.

– Что-то не признаю, – заметил новый попутчик. – Вы что, новичок в этих местах?

– Вроде, – нехотя отозвался Буравлев.

– Я тут лет пятнадцать. Зырянов моя фамилия. Пришел из армии, устроился путевым обходчиком. Женился. Вот и застрял. Хозяйство мало-мальское завел: корову, с пяток овечек... Ружьишком промышляю. Как же – семья! А лес у нас загляденье! Здесь и зверья, и птицы разной хоть отбавляй. Летом – ягоды, грибы, орехи... Только не ленись.

Путевой обходчик остановился, прислушался. Порыв ветра растолкал верхушки сосен. По лесу пошел тревожный ропот.

– Клесты свадьбу играют. Чудная птица. Ей и мороз нипочем. Она всегда так.

Буравлев недоуменно взглянул на него.

– Слышите? Вроде дерево где-то потрескивает? Это они...

В шуме леса Буравлев уловил тихое цоканье.

– Ну и чутье у вас! – удивился он.

– Я за километр слышу, где что... Бывает, выйду в лес, застоюсь у сосны и слушаю, как ельником лось пробирается, заяц осинку гложет, тетерева на ночь в снег прячутся...

– Да-а-а, это большое искусство! – не без зависти протянул Буравлев. – А лосей-то здесь много?

– Больше чем надо. Только, вишь ты, трогать нельзя. Красота, мол, леса!.. – Путевой обходчик поморщился, недовольно пробубнил: – Такая краса дорого обходится государству. Деревья портят, посевы вытаптывают.

– Подкармливать надо, тогда и не будут бедокурить, – посоветовал Буравлев.

"Знаток, видать, – с ехидцей покосился на него Зырянов. – Посмотрел бы, кого ты стрелять будешь? Небось не зря ружье таскаешь".

– Кому подкармливать-то? – В голосе его зазвучало раздражение. Егерю только гостей успевай принимать. То один прикатит, то другой. С каждым иди, трави зверя. А попробуй откажись... Едет-то начальство: то районное, то областное. Так что егерю не до лосей. Лесникам тоже дела хоть отбавляй. Правда, тут есть один. Рубит им осинник, сольцы подкидывает. Только делает все это неспроста. Приучит, а потом выследит какого покрупнее ревуна, да и бабах! Тушу быстренько в погреб и жует себе мясцо. Вот вам и помощь. – Глаза путевого обходчика налились свинцовой тяжестью. – Сам видел, как рогаля волок. Сани едва выдерживали. Пудов под тридцать в нем было. Хотел куда нужно "стукнуть", да тут метели начались, не до того стало.

– Жаль, – посочувствовал Буравлев. – За такое судят.

– За ним похлеще кое-что водится: Знают, а молчат! – Зырянов с остервенением рванул кленовую ветку, сломал ее и отбросил в сторону. – А попробуй зайди в его обход с ружьем, он тут как тут: "Стрелять не разрешаю, здесь заповедный лес". А кто наши леса объявил заповедными? Сам, конечно. И дело-то это, кстати, не лесника.