Текст книги "Горизонты и лабиринты моей жизни"

Автор книги: Николай Месяцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)

Школа № 36 Дзержинского отдела народного образования, наша школа, была прекрасна своим дружным, спаянным коллективом учащихся, самоотверженным педагогическим коллективом, старшей пионерской вожатой Валей Сарычевой – нашей ребячьей поверенной во всех бедах и радостях.

Сейчас, когда пионерские и комсомольские организации в школах развалены взрослыми дядями и тетями, хочется рассказать о том, на каких китах покоились эти массовые общественные организации, что питало их жизнедеятельность, каковы те исходные, на которых строилась вся деятельность пионерской и комсомольской организаций. Во всей школе было 18 членов ВЛКСМ. Но эти восемнадцать были ее душой, силой, ведущей и увлекающей учащихся к получению прочных знаний, к развитию в каждом чувства коллективизма, ответственности за любое порученное дело и, конечно, честности, совестливости.

В основу всей деятельности детского коллектива, его комсомольской и пионерской организаций была положена ребячья самодеятельность. Все придумывалось, изобреталось самими ребятами – их разумом – и превращалось в дело, в действие их рук, при тактичной педагогической помощи, подсказке учителей. В школе были созданы два драмкружка, один из которых был «классического» направления, а другой, как ныне говорят, «модернистского», руководили ими на добровольных началах артисты театра Ю. Завадского, расположенного тогда в одном из переулков Сретенки. Действовал балетный кружок, занятия и котором вел хореограф из Большого театра СССР.

Работало несколько авиамодельных кружков, военно-морская секция – всего не перечесть, на любой интерес и любой вкус.

Дальние походы вместе с учителем химии Сергеем Евгеньевичем Козленко вызывали у нас дикий восторг. Военные игры иногда затягивались до захода солнца: спустится оно за горизонт, а «бойцы» из отряда «синих» продолжают гоняться за «зелеными». Так было.

Гордостью нашей школы был созданный при горячем участии учителя физики Ивана Марковича Капусты первый в Советском Союзе детский аэроклуб. Нам подарили настоящий самолет Р-5 и планер, на котором мы летали. Я был маленького роста, весил немного и часто во время полета «зависал» в воздухе, что, конечно, вызывало всеобщее веселье. А кто только не побывал в нашей школе, нашем аэроклубе: Антонов – будущий знаменитый авиаконструктор, Машковский – конструктор парашютов, Камнева – известная парашютистка, чей образ воссоздан Е. Долматовским в поэме «Добровольцы» и повторен в одноименном фильме Ю. Егорова. Бывали писатели К. Чуковский, Л. Кассиль и многие другие.

В основе комсомольской и пионерской организаций лежал также принцип ребячьего самоуправления. Все, что ни делалось в школе, управлялось самими учащимися. Вот один из примеров: пионерские лагеря оборудовались руками учащихся старших классов. Ими создавалась бригада, она заранее выезжала на место размещения лагеря и проводила всю необходимую к его открытию подготовительную работу, качество которой оценивалось специальной группой актива при участии старшей пионервожатой. В лагере продукты повару выдавал завхоз, выделенный комсомольской организацией. Обслуживали ребята сами себя по заведенному распорядку. И «привес» ребят в лагере всегда был высок, что в нашу юность считалось первейшим критерием успеха лагерной кампании и что, наверное, правильно, учитывая тогдашнюю скудость домашних рационов. Да и в детдоме не всегда наедались. В такие «постные» дни придешь к повару и попросишь: «Дядя Коля, дай добавки». Посмотрит он и посоветует: «Приходи тридцать второго числа».

Непреложным правилом школьных общественных организаций была ответственность одного за всех и всех за одного. Ребята из старого и нового Останкино, детского дома жили дружно. Стояли друг за друга стеной, в обиду своих не давали, а нужда в этом была. Тогда одно городское поселение (Марьина роща) дралось с другим (Останкино).

Врезалось в память, как однажды поздней осенью я шел в школу, а учились, замечу, мы во вторую смену. Шел через верхний останкинский пруд, он только что замерз. Его ледяная гладь была зеркальной. При ходьбе лед звенел и немного прогибался. Не дошел я и до середины пруда, как меня догнали четверо ребят, схватили за руки, сбили с ног и стали стаскивать пионерский галстук (я тогда был председателем совета пионерской базы (дружины) школы). Избили меня, но галстук я не отдал. Вот так в драках приходилось отстаивать свою пионерскую принадлежность. Через какое-то время несколько классов из марьинорощинской школы перевели к нам в Марфино. И среди новеньких я узнал тех, кто бил меня на пруду. Рассказал я своим, как было дело, собрались и устроили им такую «баню», что с тех пор ходили по Марьиной роще в пионерских галстуках днем и ночью и никто пальцем не смел нас тронуть. С одним из марьинских ребят, Наумом Бруславским, который отдал жизнь, защищая своего командира под Одессой во время Великой Отечественной, я крепко подружился.

Все промахи, а иногда и грубые нарушения трудовой или учебной дисциплины, недостойное поведение на улице, отношение к старшим или к младшим, становились достоянием или совета пионерского отряда, базы, учкома, или комитета комсомола. То же самое, когда случались добрые дела: о них рассказывалось на пионерских сборах, комсомольских собраниях, пионерских линейках, на заседаниях педагогического коллектива, родительских собраниях. Словом, сами ребята судили-рядили.

Забота об авторитете учителя, старшего товарища была заложена в систему воспитания. Рассказы старших о пережитом, об участии в Октябрьской революции, Гражданской войне, о работе на стройках пятилеток – все это способствовало преемственности революционных, боевых, трудовых традиций первого поколения советского народа.

Большую помощь оказывали школьному коллективу во всех его начинаниях шефы. В разное время ими были коллективы фабрики «Целлугал» – совместного советско-германского акционерного общества, Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, Промышленной академии. Шефами немало было сделано по оборудованию учебных кабинетов, проведению лагерных кампаний, постановке воспитательной работы среди учащихся.

Идейно-политическое воспитание учащихся было в центре внимания учителей и учебных организаций. Помимо определенной направленности гуманитарных дисциплин проводились различного рода политбои, политконкурсы, политинформации, политвикторины, вечера вопросов и ответов, создавались политкружки. Во всех этих и других мероприятиях было немало надуманного, подражательства взрослым, что, конечно, оказывало политико-воспитательную работу. Но и в эти «казенные дела» вносился ребячий дух состязательности, увлеченности, тяги к познанию неизвестного. Яркими, незабываемыми были пионерские сборы, к которым подолгу готовились и томились в их ожидании.

Наиболее существенным в комсомольской и пионерской работе 30-х годов был ее демократизм. Мы, естественно, не знали тогда, какое великое богатство заключено в этом понятии и в его практическом жизненном содержании. Однако мы все и каждый из нас интуитивно – человек рождается свободным! – чувствовали это на первых шагах своей общественной практики, действовали свободно и открыто в интересах общего школьного, пионерского, комсомольского дела. А оно тонким ручейком вливалось в общий поток жизнедеятельности страны, исторических свершений народа.

Можно только сожалеть, что в последующие годы самодеятельные, демократические начала и другие благородные принципы работы пионерии и комсомола в школе начали подменяться подчиненностью этих организаций администрации школы, учителю. Думается, что начало этому было положено в 1935 году введением в школах должности комсорга ЦК ВЛКСМ[5]5
  Комсомольские руководители, не выбранные из учащихся, а назначенные извне.


[Закрыть]. Не стоит думать, что усилия комсорга были направлены на подавление инициативы ребят. Как бы там ни было, пока мы учились, училось наше поколение, подменить нашу ребячью самодеятельность и инициативу никому не удалось. По-прежнему голос комсомольской организации и в школе, и на педсовете был весьма весом.

Восстановление в школах детских организаций и их жизнедеятельная способность возможны лишь при воскрешении в полной мере самодеятельных начал. Именно на них, посредством их, при всяческом развитии ребячьего самоуправления, при широчайшем и искреннем доверии к здоровым стремлениям и начинаниям учащихся вкупе с безусловным соблюдением педагогического такта в процессе формирования мировоззрения и культурных запросов учащихся можно вернуть к полнокровной жизни бывшие детские и юношеские организации, естественно, сообразуясь с условиями и требованиями современной жизни в самом широком смысле, какой можно вложить в слово «жизнь».

Это мое убеждение покоится на личном опыте, на опыте моих друзей из 10-го «А» класса школы № 279 г. Москвы. Так стала называться наша 36-я после того, как нас, учащихся, перевели в 1936–1937 учебном году в школу-новостройку в селе Алексеевской, на Церковную горку, напротив нынешней аллеи Космонавтов, где когда-то, как гласит молва, Петр I делал первую остановку по пути в Троице-Сергиев монастырь.

Понятно, что один ученик есть лишь самая маленькая частичка своего поколения, в него закладываются, передаются от других поколений те или иные качества, которые также благоприобретаются в процессе собственного формирования как личности. Он, отдельно взятый учащийся, может и не нести в себе все совокупные свойства, качества своего поколения.

Учащиеся одного, старшего класса школы – это уже группа молодых людей, определенная ячейка своего поколения, с его характерными чертами, усвоенными от предшественников и обогащенными собственной практикой.

Поэтому я просто обязан рассказать о своем 10-м «А» классе, с бывшими учениками которого я связан всю свою жизнь.

Мой родной класс! Как о тебе поведать? Не смогу! Не хватит на то способностей. Простите меня великодушно, мои милые ныне живущие соученики, да и ушедшие из жизни…

Бедность, писал Достоевский, может быть благородной, нищета всегда унизительна. В нашем классе никто не выделялся достатком. Бедность же сквозила из многих щелей. Но ее не замечали. Проходили мимо. Не стеснялись. Для нас, ребят, она не была большой помехой во взаимоотношениях с окружающим миром. Советская власть знала о нашем ребячьем положении и чем могла помогала: бесплатными завтраками, когда кому-то было особенно худо – обувью, одеждой, бесплатными поездками в пионерские лагеря и т. п. Достоевский прав. Наша бедность была благородна!.. Мы горячо любили свою Отчизну, Москву, Останкино, свою школу, свой дом. Наше отношение к родителям, к старшим и к младшим, к девчатам было уважительным. Каждый готов был выполнить общественное поручение, как бы тяжело, не ко времени, не по вкусу оно ни было. Никто из нас не покушался на чужое. Доброта и уважение друг к другу были в наших помыслах и поступках. Благородству учили и наши прекрасные учителя. Интеллигенты-подвижники. В конечном счете интеллигент тот, кто служит своему народу по совести: творя настоящее, помнит о прошлом.

Сейчас некоторые испытывают удовольствие от того, что мажут черной краской даже самое светлое из недавнего нашего прошлого, а стало быть, и жизнь моего поколения.

Они, конечно, не знают, что, поступая таким образом, жестоко бьют людей и без того измученных множеством мерзостей сегодняшнего дня, истязают самою нравственную душу недавнего прошлого Отчизны. Но о чем они, наверное, забывают, так это о том, что снова придут смелые и честные люди, которые с уважением и любовью, с состраданием и гордостью расскажут о людях, создавших Великую державу, о моем поколении. Да, Советский Союз был Великой державой, первой попытавшейся дойти до общего добра и справедливости, и мое поколение внесло в это благородное дело свою лепту.

В нашем классе все делалось на виду у всех, с согласия всех. Мы были вольны в мыслях и в поступках. И вопреки всему смелыми вышли в самостоятельную жизнь в 1937 году, окончив школу.

Массовые репрессии 30-х годов нас не коснулись, прошли мимо. Почти. Но из жизни ушла Лена Моркова, заводила школьных игр, танцев и других забав летом на школьном дворе, а в ненастье и холод – в большом зале. Невысокого роста, красиво сложенная, с копной русых, с рыжинкой волос, усыпанная веснушками, с голубыми глазами, она, казалось, заполняла собой и своим с хрипотцой голосом всю школу. Лена одновременно и тут, и там – повсюду. Я бывал у нее дома вместе с другими ребятами. Во время чаепитий она показывала семейные фотографии. На одной из них В.И. Ленин был сфотографирован вместе с В.В. Старковым, одним из организаторов и руководителей петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», а на некоторых других кто-то из видных работников партии в первые годы после Октября 1917-го. Кто? Не помню.

В те годы прием в комсомол был строгий. Но Елену наша комсомольская организация приняла в свои ряды с радостью, и она пошла в райком, где ей отказали в членстве в ВЛКСМ. Был уже поздний вечер, когда мы с моим другом Колей Кухтиным узнали от нее о случившемся. Она не отвечала на наши вопросы, а все твердила и твердила, что происшедшего не переживет. Мы пытались уговорить ее пойти домой. Но она внезапно побежала на трамвайную остановку. Мы за ней. И так, перескакивая с трамвая на автобус, с автобуса на трамвай, мы следом за ней добрались из далекого Останкино до центра, до Дома правительства. Почему именно до Дома правительства? Здесь мы ее перехватили, уговаривали вернуться, но она сказала, чтобы мы не волновались, возвращались в Останкино, а она пойдет в «Ударник» – шел последний сеанс. Взяла билет и вошла в кинотеатр. Домой мы не поехали, мы не могли ее покинуть в таком состоянии. Денег на билеты в кино у нас не было. Билетерша бесплатно не пустила, администратор не стал слушать наши пояснения о необходимости попасть в зал. Время шло. Мы ждали. Кончился сеанс. Двери кинотеатра заперли за последним зрителем, а Лены не было…

На следующий день Лена в школе не появилась. Обо всем случившемся мы рассказали Вале Сарычевой, старшей пионервожатой школы. Не появилась Лена в школе и на следующий день, и в последующие дни; на четвертый – ее тело всплыло около Малого Каменного моста близ Дома правительства. Почему она покончила с собой именно у Дома правительства? У кого из проживавших там она хотела вызвать сочувствие или получить поддержку, или выразить свой протест? Конец был самый крайний, на который способен пойти человек!

Хоронили Лену Моркову всей школой. Природа плакала, дождинки катились по нашим лицам и смешивались со слезами. Хоронили молча.

Поразительным во всей этой печальной истории было то, что случай самоубийства умолчали. Нас с Кухтиным никто не расспрашивал и не допрашивал. С годами, взрослея, я возвращался к потрясшему меня событию, обдумывал случившееся с Леной Морковой как профессиональный следователь-чекист и пришел к выводу, что кому-то, кто имел власть, было невыгодно провести объективное расследование по поводу самоубийства молодой, в расцвете сил и способностей девушки, всей душой любившей Советскую отчизну. Смерть Лены Морковой потрясла меня. Она побуждала к тому, чтобы быть честным и смелым и не впадать в отчаяние, в крайности, даже в самых, казалось бы, безысходных обстоятельствах. Смерть Лены взывала к справедливости против произвола.

Школа дала мне знания, привила вкус к труду и общественной работе. Научила уважать старших товарищей, ценить дружбу. Воспитала верность идеалам справедливости, добра, совестливости. Такими же делала школа и моих соучеников. Вглядываясь из настоящего в их прожитое прошлое, я не отыщу ни одного, кто предал бы идеалы нашей юности. Таких нет!

Да пусть не посетует на меня читатель за мою, может быть, неуклюжую попытку дать хотя бы краткую характеристику некоторым моим друзьям по школе. Надеюсь, что сказанного будет достаточно, чтобы убедиться в их нравственной силе и красоте. Из таких ребят складывалось наше поколение. Ведь 10-й «А» класс 279-й московской школы был не единственный – таких, с такими красивыми юношами и девушками, было тысячи, десятки тысяч. И не только в школах… Но сначала я хочу немного рассказать о наших школьных учителях.

Учитель химии – наш классный руководитель – Сергей Евгеньевич Козленко. Для нас он был и педагогом, и старшим товарищем, и другом. Он одним из первых ушел на фронт, где и сложил свою голову. Он не страшился тяжелых обстоятельств жизни и старался воспитать нас смелыми людьми.

Из-за тяжелой болезни в годы войны, рано, в возрасте 39 лет, ушел из жизни замечательный человек, отдававший свой педагогический талант, организаторские способности сплочению школьного коллектива учитель физики Иван Маркович Капуста. И С.Е. Козленко и И.М. Капуста были настолько ревнивы в части нашего ребячьего отношения к ним, что на заседаниях педагогического совета школы их рассаживали подальше друг от друга, чтобы Козленко не «съел» Капусту.

Вера Николаевна Лукашевич – учительница русского языка и литературы, мастерски, под стать лучшим актерам, читала вслух. Каждый новый учебный год ее первый урок начинался с чтения небольшого рассказа о тяжелой людской доле и вмешательстве человека честного, сильного и торжестве, в конечном счете, правды и справедливости. В классе всегда стояла необычная тишина, на которую накладывался голос Веры Николаевны. Она читала, и по мере нарастания драматизма в рассказе нос ее краснел, из глаз начинали катиться слезы – она их не стеснялась. Не стеснялись и мы своих слез. …С какой радостью мы ходили на ее уроки литературы – уроки жизни.

…Шла Великая Отечественная. В середине лета 1944 года, перед боями на центральном участке советско-германского фронта, мне дали на пять дней отпуск. Из-под Смоленска доехал до Москвы, до своего Останкино. Отпустил у Шереметевского дворца автомобиль и пошел вдоль берега пруда. Тихо. Шагаю и всматриваюсь в родные места… Все как до войны: сверкает солнце, пышная зелень укрыла дома, на зеркальной поверхности воды плавают чайки… И все-таки было не как до войны. Во всем чувствовались настороженность, скрытая тревога, а может, это шло от меня самого: состояние постоянного напряжения, выработанного там, на фронте, стало привычным.

Иду. Впереди медленно семенит старушка с мешком на спине. Подошел поближе, и что-то знакомое показалось мне в ее фигуре, во всем облике. Поровнялись. Смотрю – Вера Николаевна. Я, ничего не говоря, стал аккуратно снимать с ее плеч мешок. Она крепче схватилась за него, подняла на меня, «покусителя», глаза и узнала. Поставил я мешок с картошкой на землю. Обнял Веру Николаевну и пошел ее провожать домой. Рассказы, расспросы обо всех и обо всем, что было близко и дорого в довоенную пору.

Поведала Вера Николаевна и о том, что по ходатайству педагогического совета школы решением районного отдела народного образования было разрешено ознакомить троих из 10-го «А» класса – меня, Толю Серебрякова, Володю Брюханова – с вопросами, которые будут содержаться в билетах на выпускных экзаменах по немецкому языку. У каждого из нас в течение ряда лет стоял по немецкому языку круглый неуд, при положительных отметках по другим предметам. Это была новость, подтверждающая внимание и заботу, которые проявляли наши учителя к будущему своих питомцев.

…А дело было так. Накануне выпускного экзамена сидел я в комсомольской комнате и занимался какими-то делами. Заходит Василий Митрофанович – учитель немецкого языка, который вел уроки не в нашем классе, и спрашивает: «Ты готов завтра сдавать экзамен?» Отвечаю: «Нет, летом пойду куда-нибудь работать, а осенью сдам». Василий Митрофанович говорит: «Пойдем в останкинский парк, поговорить надо». В парке сели в тенечке на скамейку, достал он учебник немецкого языка, открыл в нем статью «Front zum Front». Отчеркнув первый параграф, сказал, чтобы я его выучил наизусть; помог сделать грамматический разбор фраз этого параграфа и для верности продиктовал мне все, что я должен вызубрить. Василий Митрофанович сказал также, чтобы я нашел Серебрякова и Брюханова и сообщил им, что Серебряков должен знать назубок второй параграф, а Брюханов – третий из той же статьи, что я быстро и сделал. Нашли Илью Бурштейна – знатока немецкого, он вдолбил в наши головы все, что было нужно.

Утром мы, как и весь класс, пришли на экзамен. Сидим. За столом экзаменационная комиссия. Мария Исааковна, учительница немецкого языка нашего класса, вызывает к столу, на котором стопкой сложены экзаменационные билеты, нас троих: «Месяцев, Серебряков, Брюханов». Подхожу и хочу взять билет из середины стопки. Василий Митрофанович говорит: «Чего ты копаешься в билетах?» Я понял его «намек», засунул билет обратно в середину, взял первый сверху, а там вопросы, подсказанные мне накануне. Ответил. Получил удовлетворительную оценку. За мной следом «сдали» экзамен Толя Серебряков и Володя Брюханов.

Рассказывала Вера Николаевна, а сама была грустной. Отдал я ей на прощание свой офицерский фронтовой паек. Обнял. Она заплакала. Я пошел. В Москве других родных у меня тогда никого не было. Была Москва, Останкино…

Не помню в каком году, мы отмечали день рождения Веры Николаевны. Собралось нас, ее учеников, столько, что сидели и стояли в ее «самой большой» комнате впритык, по очереди пили чай, вспоминали школьные годы. Прощаясь, Вера Николаевна показала мне на орден Ленина, висевший на ее груди, затем положила свою руку на значок депутата Верховного Совета СССР, который был на лацкане моего пиджака, и, обняв меня, сказала: «Будь всегда похож на него!»

Наши дорогие школьные учителя прививали нам чувство глубочайшего уважения к своему народу, породившему созвездие великих людей науки, литературы, искусства, людей, которым подражали миллионы. Выделили из своей среды когорты альтруистов, пожертвовавших своим благополучием. Они, наши учителя, убеждали нас в том, что социалистический строй – это прежде всего строй справедливости, и не только социальной: вместе с ним в обществе восторжествуют красота и свобода. Низкий поклон вам, наши учителя!

…Теперь о некоторых учениках нашего 10-го «А» класса. Учился в нем тихий, застенчивый юноша – Изя Трояновский. Хороший спортсмен-лыжник. По окончании школы поступил в Московский институт геодезии и картографии. Во время финских событий добровольно ушел на фронт в лыжный батальон, бойцом. Пал смертью храбрых где-то в снегах, около «линии Маннергейма». Исаак Трояновский – первая военная утрата нашего класса.

Первая, но не последняя…

Во время Великой Отечественной войны положил на алтарь отечества свою жизнь Сергей Пузаков. Ниже среднего роста, хорошо сложенный, с живыми карими глазами. Учился он прилежно. Был добр, внимателен к товарищам. Володя Брюханов отличался спокойным, выдержанным характером. Был безотказным в разного рода школьных делах. Где сложил он свою голову в боях с немецко-фашистскими захватчиками – неведомо. Юра Семенов, балагур и весельчак, с напускным безразличием относившийся к приобретению знаний, после окончания школы учился в Военно-инженерной академии Красной армии им. В.В. Куйбышева. Погиб смертью храбрых в боях с немецко-фашистскими захватчиками.

Наш класс любил моего друга Наума Бруславского, парня из большой семьи, жившей в деревянном домике по соседству с церковью «Нечаянной радости», что в Марьиной роще. Если бы не война, из него сформировался бы великий актер нашего времени. Еще в школьные годы его артистический талант проявлял себя и в самодеятельных спектаклях, и в сольном литературном чтении. Но судьба распорядилась так, что Наум под Одессой, в выжженной солнцем рыжей пыльной степи принял смерть, спасая командира. Какой человеческий поступок может быть выше по своей нравственной силе и красоте?! Пионерская дружина нашей 279-й школы носила имя Наума Бруславского.

О многом задумываешься, когда стоишь, склонив уже седую голову, перед врезанной в школьную стену мраморной плитой с именами павших товарищей. Память о них свята и вечна! За этими именами в сознании возникают другие образы – друзей здравствующих. Между мертвыми и живыми сразу возникают прочные связи.

Константин Симонов, чей образ и чье творчество для меня очень близки, о чем я еще скажу, нашел сочетание слов «живые» и «мертвые», которое навечно единит идущие друг за другом поколения и связывает их воедино в их общей ответственности за судьбу Родины – ее независимость, честь, свободу, процветание. Нет такой силы, которая смогла бы разорвать эти крепчайшие связи. Так думаем мы, бывшие ученики 279-й школы.

Мой милый, закадычный друг Сима (Самуил Соломонович) Торбан, с которым, как утверждают наши «биографы», мы еще в детский садик ходили вместе, взявшись за ручки, как-то сказал: «Если мы перестанем верить отцам, то останемся без роду без племени, одни в пустыне». А он человек мудрый. Сима, пожалуй, был самым красивым среди мальчишек школы. Девчата были от него без ума. Нежный, чуткий и бескорыстный в дружбе. Он в свои шестнадцать мальчишеских лет как лучший вожатый пионерского отряда был награжден Полным собранием сочинений В.И. Ленина.

…Как-то в октябрьскую непогоду возвращались мы с Симой из школы. На улице хоть глаз выколи. Во всю мочь хлестал дождь. Прохожих никого, да и время уже к одиннадцати вечера. Распрощавшись разошлись в разные стороны, по домам. Пройдя немного, Сима сначала услышал стоны, а потом увидел лежащую на земле женщину. Она рожала. Сима поднял ее, довел до своей маленькой комнатки, в которой жил с отцом и матерью и где впритык стояли кровать, диван, столик и четыре стула. Женщина благополучно родила мальчика.

После окончания школы Сима работал, затем учился в Мосрыбвтузе, откуда, прервав учебу, добровольно ушел в действующую армию. В тяжелых боях под Ржевом был ранен, во второй раз тяжело, с последующей ампутацией ноги.

Утром одного из сентябрьских дней 1942 года мне позвонила женщина и спросила, есть ли у меня знакомый по фамилии Торбан. Я подтвердил. Она сказала, что он тяжело раненный лежит в Военной академии им. Фрунзе, где развернут госпиталь.

Сима лежал в огромной палате, очевидно бывшем лекционном зале. Когда меня подвели к нему, он спал. Его красивое лицо было неестественно розовым. Я присел у изголовья. В палате раздавались тяжелые стоны. Впервые довелось мне увидеть сразу такое количество искалеченных людей. И впервые война дыхнула на меня тяжкими людскими страданиями, непоправимой бедой моего друга-побратима. Сима проснулся. Увидел меня. Повел взглядом вниз, к своим ногам. И тут я увидел вместо ноги под одеялом пустоту. Я понял. Встал, наклонился. Поцеловал Симу. На губах моих было солоно. Сима плакал…

Жизнелюбие, стойкость, мужество взяли свое. Сима, будучи инвалидом, окончил институт, аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию, сочетая научную и преподавательскую деятельность с работой секретаря комитета комсомола, а затем парткома института. Был членом бюро Тимирязевского райкома КПСС Москвы. По учебникам Самуила Соломоновича Торбана учатся в техникумах и вузах. То, что совершил в жизни мой друг Торбан, достойно настоящего человека.

В нашем классе учились Вия Штокман и Толя Серебряков. С Толей я дружил неразлучно. Так же неразлучно дружил Толя с Вией. Будучи в старших классах, Толя и в снег, и в ветер провожал Вию из деревни Марфино, через всю тогдашнюю глухомань леса, прилегающего к Останкинскому парку, в село Свиблово, что за селом Ростокино. Это было далеко. Но что поделаешь, любовь пуще неволи.

Толя после окончания школы вскоре был призван в армию, проходил службу недалеко от нашей западной границы, где и встретил Великую Отечественную. Вия после начала войны как немка была выслана на лесоповал в район Хабаровска, а затем переведена на шахту близ Караганды.

Кончилась война. Толя демобилизовался и начал разыскивать Вию. Нашел ее в середине 50-х годов. По просьбе Толи я, будучи секретарем ЦК ВЛКСМ, обратился к Генеральному прокурору Союза ССР Р.А. Руденко с просьбой разрешить Ливии Александровне Штокман вернуться в Москву. Роман Андреевич выслушал мой рассказ о любви двух сердец, разлученных войной, помог Вие возвратиться в Москву. Вскоре Вия стала носить фамилию Серебрякова.

Война и ссылка не ожесточили моих друзей, не сломили их характеры, а лишь отточили и закалили в них подлинно доброе, человеческое. Толя, несмотря на пенсионный возраст, долго работал, возглавляя большой коллектив. Светлая ему память! Вия на пенсии.

Нашли друг друга после различных перипетий судьбы еще два наших ученика – Катя Крестьянцева и Алик Панков. Катя – это наша «мамочка», обо всех проявлявшая заботу, приходившая на помощь в трудное время. Алик Панков в школе увлекался физикой и химией. Был вдумчивым и рассудительным. Учился он отлично. Став со временем доктором химических наук, полковником, руководил важными исследованиями. Алексей Кузьмич Панков и Екатерина Федоровна Паньшина (Крестьянцева) часто собирали нас, своих школьных друзей, под свое крылышко.

В большую науку пошел и Илья Бурштейн, которому учителя, называя «бездельником», ставили наивысшие оценки. Будучи доктором технических наук, профессором, он занимался научными изысканиями в области высоких энергий.

Внес свой вклад в развитие отечественной авиации и Вася Лебедев, который в школе был чемпионом по авиационному моделированию. Вася (Василий Иванович) мне очень близок своей скромностью, искренним товариществом, теплотой по отношению к людям. Мы с ним вместе немало поработали в разных пионерских лагерях во время студенческих каникул. При всей «застенчивости» Вася никогда не предавал своих убеждений, защищал их право на жизнь.

Умела отстоять свои взгляды и Лиля (Людмила Николаевна) Бабкина – мой верный друг и партнерша по драмкружку. Наша троица – Лиля, Наум Бруславский и я – в водевиле А.П. Чехова «Предложение» гремели по всему району, да что там району… В каких только залах нам не рукоплескали! Лиля любила литературу и стала ее преподавателем в московских и зарубежных высших учебных заведениях. Сколько незабвенных вечеров наша троица провела в останкинских дубравах! Сколько было переговорено, какие только планы не выстраивались в неокрепших в ту пору умах и восторженных душах!

…Летний погожий вечер. Солнце уже скрылось за горизонтом. Все вокруг замирает. Становится тихо. И в этой тишине откуда-то издали льется в своей необъятной широте русская мелодия. Лиля просвещала нас, давая свое толкование музыкальным произведениям. Она серьезно увлекалась музыкой. К слову сказать, Лиля – родная тетка Зои и Александра Космодемьянских, Героев Советского Союза, хотя об этом я ни разу не слышал из ее уст.