Текст книги "Горизонты и лабиринты моей жизни"

Автор книги: Николай Месяцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)

Трагедия Н.С. Хрущева состояла в том, что он, как и его предшественники, хорошо усвоил одну сторону диктатуры пролетариата – насильственную, с помощью которой легче управлять, и пренебрег ее второй стороной – демократической сущностью, обусловленной коллективистской природой трудящихся.

Глава XII
ПЕРВЫЕ «ЗАМОРОЗКИ»

Критическое отношение к Н.С. Хрущеву в партии и в государстве стало нарастать с начала 60-х годов, причем усиливалось в массах народа – сперва в виде «невинных» шуточек, анекдотов, а затем и прямой нелицеприятной критики, – и лишь потом оно затронуло кадры партии и государства.

В начале осени 1964 года Николай Романович Миронов, заведующий отделом административных органов ЦК КПСС, с которым у меня установились дружеские отношения, и я отправились утречком по грибы. Жили мы тогда на дачах Управления делами ЦК партии в Усово, что километрах в 35–40 от Москвы по Успенскому шоссе. Барвиха, Усово, Успенка – все это дачные места, разбросанные в еще сохранившихся в те годы лесах вдоль чистых пойменных лугов Москвы-реки. Деревянные одно– или двухэтажные дачи с небольшими комнатами, горячей и холодной водой сдавались в аренду на одну-две семьи. Особое удобство состояло в том, что можно было ходить с семьей в столовую или брать из нее обеды и ужины на дом, естественно, за соответствующую плату – на сколько наешь, столько и заплатишь.

Шли мы с Николаем Романовичем и вели неторопливый разговор обо всем, что попадалось нам на глаза в то теплое утро. Пересекли Успенское шоссе, усовскую железнодорожную ветку с ее тупиком и по проселку, поднявшись в гору, вошли в лес – весь светящийся белизною берез с уходящей ввысь подернутой багрянцем листвой. Там, внизу, под горой, виднелись дачи, на которых жили Микоян, Хрущев, Кириленко и кто-то еще. По шоссе сновали автомобили. А здесь, в лесу, было тихо. Мы шли рядом, стреляли глазами по местам, где мог бы сидеть грибок, радовались удаче и снова искали…

Набрав подберезовиков и сыроежек на небольшое жарево, мы прилегли на полянке. Выглянувшее солнышко пригревало, березы отражали его лучи, и лес был наполнен неярким осенним светом, навевавшим отрешенность от обыденности, будничности. По дороге обратно Миронов доверительно сказал: «Среди членов Центрального комитета партии вызревает мнение о целесообразности в интересах партии, государства, народа смещения Хрущева с занимаемых им постов и замены его другим товарищем. Вряд ли мне надо говорить тебе о причинах, побуждающих к тому. Они тебе известны не хуже, чем мне, и толковали мы о положении дел в стране не раз. Меня интересует, как ты отнесешься к смещению Хрущева?» Ответил: «Положительно». – «Ты понимаешь, что разговор строго между нами?» – «Понимаю. Не беспокойся».

Естественно, что сообщение Миронова побудило острее вглядываться в окружающих меня на работе людей, и прежде всего в Андропова. Он ни гу-гу. Все шло по-прежнему. С Мироновым к этой теме мы тоже не возвращались. Он молчал, молчал и я. Шелепин и Семичастный критиковали Хрущева по тем же полициям, что и многие другие, но о возможности его смещения ни слова.

И лишь дня за три до начала заседания Президиума ЦК КПСС, а затем и Пленума Центрального комитета партии, на котором обсуждался вопрос об освобождении Н.С. Хрущева от обязанностей первого секретаря ЦК КПСС, Миронов назвал мне предположительную дату созыва Пленума ЦК (14 октября 1964 года). Затем он сказал, что в главных средствах массовой информации – в газетах «Правда», «Известия», в Государственном комитете по телевидению и радиовещанию – предполагается замена первых лиц на новые.

«Мне поручено предложить тебе возглавить Госкомитет по телевидению и радиовещанию. У тебя немалый опыт работы с учеными, писателями, артистами, композиторами – словом, с творческой интеллигенцией. Тебя в этих кругах неплохо знают и по-доброму к тебе относятся. Не новичок ты и в журналистике. В такой переломный момент твой авторитет благотворно скажется на атмосфере в Комитете. Думаю, что ты примешь это предложение! Поверь, твоя кандидатура обстоятельно обсуждалась. В руководстве ЦК есть уверенность в том, что твой приход в Госкомитет вызовет положительный общественный резонанс».

Предложение было настолько неожиданным, что меня буквально вышибло из кресла. Я стоял и внимательно смотрел на Миронова. Он кивал головой в знак подтверждения уже сказанного. Я спросил:

– Как бы ты поступил на моем месте?

– Ответил бы согласием на предложение товарищей из ЦК.

– Кого?

– Наверное, тех, кто придет на смену Н.С.

– Кто?

– Кого изберет Пленум.

Я понял, что дальнейшие вопросы подобного свойства неуместны.

– Сколько же времени мне дается на раздумье?

– Завтра ты даешь ответ мне. Подумай.

Попрощавшись, я вышел от Миронова, поднялся к себе в кабинет. Позвонил Андропову. Дежурный секретарь сказал, что Юрий Владимирович уже уехал домой, – время было позднее. На улице барабанил дождь. На душе тоже было слякотно. Никаких эмоций – ни положительных, ни отрицательных. Состояние было такое, как будто бы то, о чем мне только что поведал Миронов, я уже от кого-то слышал и успел пережить. Нет, это было не равнодушие и не безразличие – спокойствие, к которому примешивалось предчувствие возможного расставания с товарищами по отделу, с которыми я сработался и сдружился, а также с друзьями из братских партий различных стран.

Я имел доступ к уникальной информации, рассматривающей панораму жизни государств, народов, расстановку политических сил в мире, анализ происходящих в нем процессов в интересах отечества. Короче говоря, работа в Отделе приносила мне удовлетворение и радость.

А что ждет впереди, там, в неизвестности, – в знакомом мне лишь по радио– и телепередачам Комитете?! Вопрос о том, справлюсь ли я с предстоящей работой, меня не беспокоил. Знал, что справлюсь. Пройденное, пережитое, накопленное в жизни, давало право именно так думать. А раз так, значит, я мог дать утвердительный ответ на предложение товарищей из Центрального комитета партии, не желающих пока называть свои фамилии. Почему? Из страха. Боязнь тех, кто задумал осуществить эту объективно назревшую необходимость смещения Хрущева, боязнь перед возможным срывом задуманного вследствие недоучета всего и вся с ним связанного или боязнь Миронова и других быть преданными мною. Боязнь предательства с моей стороны вряд ли была основной в данном случае. Ведь те, кто решил предложить мне пойти председателем в Гостелерадио, несомненно, отдавали себе отчет в моей порядочности. И кроме того, само предложение, высказанное Мироновым, связывало меня с ними взаимной ответственностью в случае неудачи смещения Н.С. Хрущева. Если это так – значит, причина сокрытия от меня действующих лиц кроется в неуверенности, которая имеет место среди некоторых членов ЦК. А потому я обязан своим положительным ответом укрепить членов ЦК в правоте и своевременности вопроса, который выносится на Пленум Центрального комитета партии, его Политбюро. Ведь наличие колебаний, страха, когда нет надежды, парализует человека, группу людей, а в таких случаях нужны бесстрашие и твердая воля…

…Холодный октябрьский дождь стучал по крышам и железным козырькам за окнами, как бы ставя точки в моих размышлениях.

Наутро я столкнулся с Мироновым в подъезде «Большого дома». В лифте мы поднимались вдвоем, и я сказал: «Николай Романович, я согласен. Можешь сообщить об этом людям в масках». – «Не шути зло. Того требует обстановка». – «Догадываюсь. Но ведь мы с тобой не из пугливых. Из нашего поколения весь страх выбила война».

…В здании ЦК все шло своим чередом. Помимо других дел я был занят завершением переговоров А.И. Микояна, председателя Президиума Верховного Совета СССР, с Ю. Цеденбалом, первым секретарем ЦК Монгольской народной революционной партии, Совета Министров Монгольской Народной Республики, с которым мои отношения стали по-товарищески близкими.

Не помню точно, но, наверное, в вечер проводов высокого монгольского гостя на родину (ибо запомнилось, как мы с А.И. Микояном из-за погодных условий мчались из аэропорта Внуково-2 в аэропорт Домодедово) сидели мы с Иваном Поздняковым, заведующим сектором Монголии, обмениваясь первыми свежими впечатлениями по итогам визита Цеденбала, как позвонили из приемной Брежнева и попросили зайти к нему. Подумал – пришел мой черед. Вот тогда, в считанные минуты, пока я надевал пальто, переходил из своего третьего подъезда в первый, поднимался в лифте на секретарский этаж, шел в приемную Брежнева, в голове моей промелькнула почти вся моя жизнь со многими действующими в ней лицами – мгновенно, ярко. Эти воспоминания прошлого укрепили во мне чувство собственного достоинства. Я уже физически ощущал, что сейчас за дверями этого кабинета будет открыта новая страница моей жизни, на которой придется писать ее продолжение.

В кабинете находились Л.И. Брежнев, сидевший в торце длинного стола заседаний, А.Н. Косыгин сидел сбоку, поставив ногу на стоявший рядом стул, напротив него Н.В. Подгорный и рядом с ним П.Н. Демичев, секретарь ЦК КПСС. Следом за мной в кабинет вошел Л.Ф. Ильичев, секретарь ЦК КПСС.

Было около полуночи 13 октября 1964 года.

После того как я поздоровался и сел около А.Н. Косыгина, Л.И. Брежнев спросил: «Кто поедет на радио представлять Николая Николаевича коллегии Комитета?» Подгорный: «Ильичев, это его епархия, там, наверное, его хорошо знают». Ильичев: «Хрущев может проходить и дальше в радиотелевизионных программах или убрать его из эфира совсем?» Демичев: «Убрать совсем». Брежнев: «Да, так будет правильно». Косыгин и Подгорный согласились с этим. Брежнев: «Коля, желаем тебе успеха. На днях мы встретимся. В случае необходимости звони».

Ильичев и я попрощались с присутствующими и вышли.

Вот и все. Рубикон перейден. Без всяких словопрений и эмоций. Новая страница жизни открыта… Для меня… Для Н.С. Хрущева книга его большой жизни, судя по поведению и настроению его бывших сподвижников, дописана. Внешне они были спокойны. Что делалось в их сердцах и умах – неведомо.

Я давно уже заметил, что большая политика, как правило, иссушает людей. Редко кто из «сильных мира сего» сохраняет эмоциональность, а с ней и высокую нравственность. А ведь без нее нельзя быть по-настоящему большим в большой политике.

Вглядимся с позиций нравственности – единственного, по моему убеждению, конечного критерия в оценке политика – в следующие за Н.С. Хрущевым первые лица – Брежнева, Черненко, Андропова, Горбачева и некоторых нынешних лидеров, ставших президентами независимых государств, которые возникли на месте разваленного Союза Советских Социалистических Республик…

В ту октябрьскую ночь Ильичев и я плутали по Замоскворечью и никак не могли подъехать к единственному сверкающему всеми огнями громадному дому – Радиокомитету, будто плывущему, в окружающей его тьме.

Приехали. В приемной председателя Госкомитета по телевидению и радиовещанию дежурил член Коллегии Комитета К.С. Кузаков (как потом мне стало известно – сын И.В. Сталина, рожденный крестьянкой Марией Кузаковой в далеком енисейском селе Горошиха, где мне довелось побывать в 1946 году). Ильичев попросил собрать членов Коллегии Комитета. К двум часам ночи приехали большинство из них, в том числе и все четыре заместителя председателя: Э.Н. Мамедов – первый зам. председателя, ответственный за радиовещание на зарубежные страны, А.А. Рапохин – ответственный за внутрисоюзное вещание, В.П. Чернышев – за телевещание, Л.С. Максаков – за все хозяйство Комитета. Председателя Комитета М.А. Харламова в Москве не было, он находился в загранкомандировке.

Ильичев сообщил собравшимся, что я назначен председателем Госкомитета, коротко рассказал обо мне, сказал также, что Харламов будет переведен на другую работу. Не вдаваясь в какие-либо подробности, Ильичев сообщил присутствующим, что Н.С. Хрущев за крупные ошибки освобожден от обязанностей первого секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР. Вопросов к нему не последовало. Он попрощался и уехал.

Членам Коллегии Комитета я сказал, что если у кого-либо есть принципиальные позиции, вытекающие из факта освобождения Хрущева, то прошу об этом сказать, чтобы сообща найти разумное решение. Я просил всех членов Коллегии Комитета продолжать спокойно работать. Подчеркнул, что никаких перемещений, перестановок по службе, не обусловленных творческими, производственными задачами, осуществляться в коллективе Комитета не будет, о чем просил завтра сообщить в руководимых членами Коллегии Комитета главных редакциях, отделах и службах. Извинился за то, что потревожили, пожелал всем спокойной ночи, а заместителей председателя задержал еще немного. Я просил их способствовать созданию в многотысячном коллективе Комитета спокойной, деловой атмосферы. Договорились и том, что они сейчас же просмотрят радио– и телевизионные программы на наступающие сутки, чтобы и них не маячило имя Хрущева. При каких-либо сомнениях по этому поводу просил доложить мне.

Уже под утро позвонил домой. Сообщил, что я на новом месте, в Госкомитете по телевидению и радиовещанию. Просил Аллу не беспокоиться. Детям пока ничего не говорить; приеду – расскажу.

В некоторых нынешних писаниях распространяются байки о том, что в те дни здание Комитета на Пятницкой, телецентра на Шаболовке было оцеплено сотрудниками КГБ, а их коридоры патрулировали негласные сотрудники госбезопасности. Все это бред! Равно как и измышления академика Арбатова о том, что я искал какую-то кнопку, отключающую вещание. Если бы чекисты «обложили» дом на Пятницкой и другие объекты, я об этом непременно бы знал. Председатель КГБ СССР Владимир Ефимович Семичастный, с которым у меня были со времен совместной работы в ЦК ВЛКСМ искренние отношения, наверняка сказал бы, да и товарищи по работе в Комитете могли впоследствии мне об этом поведать.

Просмотр содержания программ всех трех видов вещания занял сравнительно немного времени. Начинался новый рабочий день. Вместе с Алексеем Архиповичем Рапохиным прошлись по коридорам четвертого этажа, посмотрели некоторые радиостудии, аппаратные, зашли в редакцию «Маяка», в службу радиоперехвата зарубежных радиовещательных станций. В ночных программах этих станций не было ничего такого, что говорило бы о смещении Н.С. Хрущева.

Утро, день и вечер 14 октября я был в Комитете, никуда не выходил. Знакомился со структурой Комитета, вникал в текущие вещательные программы, беседовал с заместителями. За весь день ко мне извне не было ни одного телефонного звонка; на мои же никто из могущих дать мне достоверную информацию о ходе Пленума ЦК КПСС не отвечал. Конечно, я понимал, что означало для меня сохранение Н.С. Хрущева на его прежних высоких постах. Тюрьма. И не только… Страха не было. Я знал, на что шел. Был уверен в необходимости в интересах народа, государства и партии смещения Хрущева.

Замечу, что, узнав, кого избрали вместо Хрущева, я пожалел о происшедшем. Но историю не повернешь вспять. Выдвижение Брежнева на пост Генерального секретаря КПСС было, как показало время, крупнейшим политическим просчетом, принесшим многие беды народу и государству, нанесшим ощутимый удар по делу социализма.

Никита Сергеевич обладал великолепным качеством – чувством нового. Не все он додумывал до конца, но это обусловленная многими обстоятельствами ограниченность всякого человека. Хрущев, безусловно, верил в творческий потенциал молодых – представителей нашего поколения, смело выдвигал многих из них на ответственную работу. Он понимал, что и преемственности поколений заложен мощный заряд прогрессивного развития страны. Брежнев, как показало время, боялся молодежи, ее возможных претензий на лидерство в стране.

…Из окон моего кабинета в Комитете был виден Кремль. Сверкали золотом подсвеченные прожекторами купола церквей, отливали белизной соборы и дворцы, алели звезды на башнях. Внешне все как обычно. Но я знал, что там, в одном из залов Большого Кремлевского дворца – Свердловском – заседают члены Центрального комитета КПСС, партии правящей, решают судьбу страны, судьбу не одного Хрущева, а именно всей страны. Я верил в коллективную мудрость тогдашнего состава ЦК, в котором было много товарищей из поколения, прошедшего войну.

«История цивилизации, обществ с различным социально-политическим строем и государственным устройством, в частности история Руси с момента ее возникновения и до наших времен, – думал я, глядя на возвышающийся над городом в этой его центральной части Кремль, – свидетельствует, сколь велико воздействие политического лидера на всю жизнь страны, на само бытие человека. Там, в Кремле, решается дальнейшая история Родины. Там решается и моя судьба».

К ночи 14 октября я перестал кому-либо звонить. Предупредил жену, чтобы не беспокоилась, – заночую в Комитете. Мы долго сидели с Алексеем Архиповичем Рапохиным. Наши судьбы странно переплелись. Алеша родился на Рязанщине, в семье крестьянина, в деревеньке, недалеко от Спасо-Клепиков – есенинских мест. Там и учился в школе. Затем окончил Ленинградский лесотехнический институт. Работал в Новосибирске на авиационном заводе. Был избран первым секретарем обкома ВЛКСМ, а позже, при Хрущеве, в Москве, – первым секретарем Центрального комитета комсомола по пропаганде. Некоторое время я трудился в качестве заведующего отделом пропаганды Цекомола под его началом, а затем он ушел на учебу, и я сменил его на посту секретаря ЦК ВЛКСМ. Нам было что вспомнить и о чем подумать наперед. Я ему рассказал как на духу обо всем, что было связано с моим переходом в Комитет. Он также верил в справедливое решение Пленума ЦК партии.

Утром мне позвонили от Брежнева и сказали, что сейчас фельдсвязью высылается постановление Политбюро и решение Президиума Верховного Совета СССР о назначении меня председателем Государственного комитета СССР по телевидению и радиовещанию, а к 19 часам я должен быть у Леонида Ильича на Старой площади. Получив эти документы, я попросил начальника управления кадров ознакомить с ними руководящий состав Комитета, а сам, после двух бессонных ночей, поехал домой.

Вечером у Брежнева собрались Подгорный, Косыгин, Демичев, который на только что окончившемся Пленуме ЦК был избран кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС и на него как секретаря ЦК были возложены обязанности куратора отделами пропаганды, культуры и науки ЦК партии с соподчинением Суслову. На Пленуме в состав Политбюро ЦК КПСС был избран Александр Николаевич Шелепин. Помимо меня к Брежневу были также приглашены Владимир Ильич Степанов, заведующий отделом пропаганды ЦК, исполнявший одновременно обязанности главного редактора «Правды» (П. Сатюков был освобожден от этой должности), и Лев Николаевич Толкунов, исполнявший обязанности главного редактора газеты «Известия» (А. Аджубей был освобожден от этой работы).

В ходе беседы у Брежнева было решено сформировать пресс-группу при Политбюро ЦК КПСС в составе Демичева (руководитель), Степакова («Правда»), Толкунова («Известия») и Месяцева (Госкомитет по телевидению и радиовещанию). В пресс-группу стекается вся информация, которая поступает в ЦК по различным каналам. Она группой коллективно обрабатывается, и также коллективно вырабатываются основные направления в пропаганде и агитации, вносятся коррективы в их текущее содержание как внутри страны, так и на зарубежные государства. Было оговорено, что лишь принципиальные вопросы пресс-группа вносит на рассмотрение Политбюро ЦК.

Надо заметить, что все присутствующие вели себя свободно, раскованно. Брежнев просил не стесняться и и случаях служебной необходимости советоваться с ним и с другими членами Политбюро. Я ознакомился с докладом Суслова на Пленуме ЦК, в котором раскрывались допущенные Хрущевым недостатки и ошибки, послужившие основанием для его освобождения от занимаемых постов, и с соответствующими постановлениями. Прений на Пленуме ЦК не было, что, как говорили потом некоторые члены ЦК, было в пользу Хрущева, иначе к нему могли бы быть применены более жесткие меры партийного взыскания, судя по настроению участников этого пленума.

В нынешней печати мелькает мысль о том, что Октябрьский (1964 года) Пленум ЦК КПСС являлся заговором, а некоторые борзописцы даже сравнивают его с так называемым путчем августа 1991 года.

Октябрьский Пленум Центрального комитета КПСС заговором не был. В ходе Пленума были соблюдены все необходимые нормы внутренней партийной жизни, предусмотренные Уставом КПСС. Н.С. Хрущева на пост Первого секретаря Центрального комитета избрал Пленум ЦК, Пленум ЦК и освободил его. Пленум ЦК рекомендовал Верховному Совету СССР назначить Хрущева Председателем Совета Министров СССР – Пленум ЦК внес рекомендацию в Верховный Совет СССР о смещении его с этого поста. Как свидетельствуют документы, Хрущев уже в ходе заседания Президиума ЦК, предшествовавшего пленуму, понял и признал невозможность далее стоять у руля партии и государства. И самое, пожалуй, главное состоит в том, что Пленум Центрального комитета КПСС выразил настроение широких масс коммунистов и трудящихся, осознавших пагубность для страны субъективного экспериментаторства Н.С. Хрущева как главы партии и государства.

К этому можно было бы добавить еще два немаловажных обстоятельства. Во-первых, то, что члены Центрального Комитета КПСС впервые за долгую историю существования ЦК партии обрели смелость, проявили волю и в соответствии со своими убеждениями пошли на смещение своего лидера, который как политический руководитель перестал оправдывать свою роль. И, во-вторых, вследствие недостаточной развитости демократизма внутри самого Центрального комитета его члены в ходе подготовки к своему пленуму прибегли к предварительному, притом негласному, обсуждению предстоящего смещения Н.С. Хрущева.

Таким образом, в ходе подготовки и проведения Октябрьского (1964 года) Пленума Центрального комитета КПСС проявились как слабые, так и сильные стороны жизнедеятельности высшего – между съездами – партийного органа.

Когда пишутся эти строки, период «перестройки» канул в Лету. Даже ее «архитекторы», не говоря уже о «прорабах», не упоминают ее в своих многочисленных речах и публикациях. Многие из них опять изменили свои взгляды (в который раз?!) и сомкнулись с теми, кто идет по капиталистическому пути. Вместе с ними, в полном соответствии с идеальным планом ликвидаторства, сначала – не разрушая сложившегося за долгие годы в партии принципа всеобщего послушания снизу доверху – вынудили партию по указке сверху уйти в глухую оборону. Потом – совершенно добровольно отдать власть; затем, используя развернувшуюся в партии критику допущенных ею крупных ошибок и просчетов – оболгали, дискредитировали ее; и, наконец, опираясь на так называемый августовский путч, раздавили ее, распустили указом Президента, не спрашивая воли народа. Они, перебежчики, перевертыши из КПСС имеете с новоявленными представителями сегодняшних властвующих кругов без согласия народа, вопреки его воле, выраженной в ходе всенародного референдума, быть или не быть Союзу Советских Социалистических Республик, разваливают страну, поворачивают ее вспять.

Проводить какие-либо аналогии между Октябрьским (1964 г.) Пленумом ЦК КПСС и так называемым путчем «гекачепистов» августа 1991 года так же несерьезно, как ребячески несерьезным был весь этот путч от самого начала до самого его конца. Мы, читающие, слушающие, смотрящие, почти не имеем достоверных данных обо всем, что с ним связано, многое в оценках идет от эмоционального настроя. Но несомненно, что организация этого путча проходила вне рамок партии, в нарушение норм внутрипартийной демократии. Партия, коммунисты в данном случке ни при чем. Они оказались причастны к так называемому путчу только тем, что стали заложниками тех сил, которые использовали действия «гекачепистов» (оказавшимися мелкими политиканами) в целях государственного переворота – слома одной общественной системы и создания на ее обломках другой. Однако будем знать, что исторические попятные движения недолговечны. Будем помнить, что социалистическую идею чьими бы то ни было указами, приказами запретить, убить невозможно. Эта истина так же стара как божий свет. Будем верить, что внушать всем людям, массе страх в условиях тотального обнищания мыслимо, но невозможно: останутся бесстрашные и их будет много.

Несмотря на обстановку всеобщего хаоса, развал великой страны, в каждом сердце, любящем Отчизну, крепнет воля встать на защиту ее державности, а значит, и собственного достоинства.

Так думаю не я один. Поговорите об этом с любым из моего поколения, почти с каждым из его здравствующих представителей, и он, наверное, скажет то же самое. Он не может сказать иное, ибо прожитую жизнь, полную ратного героизма, трудовой доблести, положенную на алтарь отечества, нельзя перечеркнуть.