Текст книги "Горизонты и лабиринты моей жизни"

Автор книги: Николай Месяцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)

Василий Романович любил вспоминать байки про Петра I. Ехал как-то великий царь из Петербурга в Москву, ехал-ехал и уперся в стену вологодского леса. Посмотрел, посмотрел и приказывает своим провожатым поворачивать: «То – тьма!» – и указал на стоящий перед ним лес. С тех пор места эти получили название «Тотьма», и район так зовется. Или: поехал как-то царь Петр по Вологодчине. Притомился. Сбросил с себя парчовый кафтан на землю и улегся. Спит и чует, что кто-то из-под него кафтан вытягивает. Проснулся, увидел виноватых и говорит им: «Вы тигры». Вот отсюда и идет название района – «Вытегра».

Василий Романович обладал завидным трудолюбием. Над некоторыми следственными делами работал с увлечением, добивался безусловной документации фактов, составляющих суть совершенные подследственными преступлений. Отношения с ними устанавливал спокойные, без нервных встрясок, допрашивал умело. В протоколах допроса, составленных Журавлевым, ощущался характер подследственного, даже его лексика. Он не любил, как некоторые следователи, стилизовать протоколы допроса.

Василий Романович в дружбе был крепок. Я знал, что в трудных обстоятельствах всегда могу опереться на его поддержку. Он был женат. Его супруга Шурочка жила вместе с престарелой матерью Василия Романовича. Домой он часто писал длинные письма. Написав очередное письмо, с удовольствием сообщал: «Вот я и поговорил со своими». Василий Романович Журавлев закончил войну в звании гвардии капитана, отмечен орденами Отечественной войны II степени, Красной Звезды и медалями. Его вклад в борьбу с вражеской агентурой несомненен. Может показаться, что слово «вклад» в данном случае неуместно, завышает оценку работы в конечном счете рядового работника. Но именно на таких работниках, как Журавлев, держалась контрразведка с ее несомненными успехами.

Начальнику военной контрразведки абвера генералу Бентивеньи незачем было делать заявление о том, что советская контрразведка и разведка брали верх над гитлеровской. В своих оценках успехов советских разведывательных и контрразведывательных органов он не учитывал важнейшего фактора – постоянную, вполне осознанную помощь народа, – солдат и офицеров действующей армии.

Возглавлял отдел СМЕРШ нашей 5-й Гвардейской танковой армии гвардии полковник Фролов Алексей Федорович. Он, как правило, не спускался с высот, связанных с деятельностью Военного совета армии. И это было понятно. Его замы – гвардии подполковники Сагалов и Рощупкин строили свои отношения с подчиненными на основе товарищеского уважения и доверия к ним. Они и на работе, и на отдыхе были вместе с нами. Мы ценили эти добрые отношения, остались и после войны в крепкой мужской, фронтовой дружбе.

Советская многонациональная литература о минувшей большой войне справедливо воспевает фронтовое братство, истинное товарищество солдата, офицера, генерала, маршала.

Защита социалистического отечества формировала у нашего поколения осознание величайшей ценности – правды. Она выражалась в чеканной формуле: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!» Перед этой правдой любые ценности мирной жизни тускнели. Поколение жило борьбой за свободу отечества. Эта борьба питалась, множилась, крепла совестью. Мы, участники Великой Отечественной, помнили идущий от поколения к поколению еще издревле завет: «Лучше на родной земле лечь, чем на чужбине в почете быть».

Совесть для нас была тем фундаментом, на котором покоились фронтовая дружба, отношения товарищества, взаимопомощи, взаимовыручки.

Совесть для нас являлась источником советского патриотизма. Глубоко в сознание, в широкий обиход нашего поколения вошли слова о «беззаветной любви к Родине». И это было так, именно так.

Неужели исторический опыт героики времен Великой Отечественной войны, выражавшейся в совести, в боевой фронтовой дружбе, в беззаветной любви к Родине, будет бессовестно предан или забыт? Не бывать этому! Вся история Отечества нашего вопиет против.

Исторический опыт Великой Отечественной войны в духовной сфере есть продолжение народной традиции, ярко запечатленной в классической литературе и народном эпосе.

После битвы на Курской дуге я понял ту истину, что людям можно приказать взять оружие, но на Отечественную войну приказом народ не поднять. На нее он идет по велению своей совести, у которой превыше Отечества никогда ничего не было и не будет.

 
О, родина святая,
Какое сердце не дрожит,
Тебя благословляя!
 

Так выражал народные чувства В. Жуковский.

Вглядимся в боевой путь солдат, офицеров, генералов 5-й Гвардейской танковой армии. В нем, в ее победах выражены неиссякаемый дух любви к отечеству, совесть, звавшая воинов к отмщению за поруганную врагом родную землю.

Отгремел самый первый салют в столице родины Москве – и выражена в приказе Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина благодарность личному составу армии и каждому воину в отдельности за разгром немецко-фашистских войск на Белгородско-Курском направлении (4 июля 1943 года). Прогрохотали в нашу честь салюты за освобождение Белгорода (5 августа 1945 года), а затем Харькова (23 августа 1945 года). С конца августа по октябрь армия в боях с короткими передышками для пополнения людской силы и техники вошла в Полтаву, а затем через Кобеляки на Озеры, где, овладев переправой через Днепр, вышла к Мишурину Рогу.

Помню, что делалось при переправе через Днепр. Под непрекращающейся бомбежкой переправы вражеской авиацией на берегу скопилось большое количество людей, танков, артиллерии, автомашин. Начальник переправы, полковник, не мог навести порядок. Он метался из стороны в сторону, что-то приказывал, кричал, но все было бесполезно. Вражеский огонь превратил наши подразделения в неуправляемые воинские скопища. Гибли люди, горела техника, казалось: вот-вот, и будет снесена переправа.

И вдруг в горловине переправы, в самой гуще наших войск, появился человек в генеральских погонах, без фуражки, с блестевшей на солнце лысой головой, с палкой в руках и начал, раздавая удары направо и налево, наводить порядок. Взобрался на танк и с него, словно регулировщик, стал пропускать через переправу соединение за соединением.

«Командующий фронтом – Конев Иван Степанович!» – полетела из уст в уста весть…

Не прошло, наверное, и пяти минут, как порядок на переправе был восстановлен, в воздухе появились наши ястребки, прикрывшие переправу с воздуха. Я смотрел на командующего фронтом, стоявшего на бугре над Днепром. Он был виден многим и сам многих видел. Лицо его было жестким, в гневе. Около него с повинно опущенной головой стоял начальник переправы.

Через много лет, в середине 60-х годов, как-то за чашкой чая в моем служебном кабинете на Пятницкой, я напомнил Ивану Степановичу этот эпизод. (Маршал часто заходил к нам в Комитет Гостелерадио как командующий Всесоюзной пионерской военизированной игрой «Зарница»).

Он, конечно, его вспомнил. Я спросил, а не забыл ли он, как гулял палкой по спинам солдат и офицеров. В глазах маршала Советского Союза появилась грусть, и он ответил: «Что, по-твоему, тогда было лучше – применить палку или допустить гибель людей?.. Начальник переправы оказался растяпой», – добавил он.

Иного ответа я не ожидал. Действия командующего фронтом на переправе вызвали одобрение, а те, кому сгоряча попало по спине, в шутку говорили: «Ну вот, теперь и я знаком со своим командующим фронтом».

Переправившись на правый берег Днепра, армия с боями через Лиховку, Владимировну, Лазоватку овладела Пятихатками, за что вновь была отмечена в приказе Верховного (19 октября 1943 года). Затем последовали благодарности за освобождение г. Знаменки (10 декабря 1943 года) и в наступившем 1944 году – г. Кировограда (8 января).

5-я Гвардейская танковая армия наращивала умение воевать. За отличные действия в боях за гг. Звенигородка, Шпола, Смела, Богуслав и Канев она была вновь отмечена в приказе Верховного Главнокомандующего (3 февраля), а через полмесяца 5-я Гвардейская танковая армия отличилась в боях по окружению и уничтожению немецких войск в Корсунь-Шевченковской операции (18 февраля); чуть позже в приказе Верховного Главнокомандующего была выражена благодарность за осуществление прорыва и разгрома Уманьско-Христиновской группировки немецко-фашистских войск (10 марта), а до этого, 6 марта, армия освободила город Умань.

Со времени боев под Прохоровкой наша армия была в составе сначала Степного, а затем 2-го Украинского фронта, которыми командовал Иван Степанович Конев. Под его началом наша 5-я Гвардейская танковая армия форсировала Днестр.

26 марта 1944 года Москва салютовала доблестным войскам, вышедшим на государственную границу. И опять с боями, но уже по чужой, румынской, территории. С 1 по 29 мая были взяты Штефанешты, Ботошани, Хырлэу; армия участвовала в отражении контратак Ясской танковой группировки немцев, а затем снова вернулась в Ботошани и Штефанешты на отдых.

Был месяц май. Все было залито солнечным светом и яблоневым цветом. С отлогих гор спускалась легкая прохлада. Дышалось легко. На сердце было радостно. Мы не знали, когда кончится война. Но мы знали, что конец скоро наступит. Юг страны был очищен от нечести оккупантов. Наши войска набирали силу – тыл давал оружие и провиант, командиры и солдаты обретали умение воевать, побеждать меньшей кровью.

Отдел контрразведки стоял в большом румынском селе Пацкауцы под Штефанештами. Я приехал туда на попутных из молдавского города Сороки, где провалялся с острым воспалением легких, схваченным по молодечеству, – искупался в Днестре, с которого еще до конца не сошел лед.

В Пацкауцах разыскал своих, занялся следственным делом на четырех человек, поступивших из СМЕРШ-бригады. Арестованные имели задание немецкой разведки проникнуть в расположение соединений нашей армии и помимо сбора шпионских сведений совершить террористический акт по отношению к ее командующему – Ротмистрову. Дело это привез следователь из бригады, с ним были доставлены арестованные.

В канцелярии отдела, на бревнах (часть дома еще достраивалась), сидел в кожаном пальто капитан. Красивый овал лица, густые черные волосы, откинутые назад, карие глаза, полные губы. «Симпатичный малый», – подумал я и спросил: «Какое у вас образование?» – «Высшее, окончил Военно-юридическую академию Красной армии».

Я искренне обрадовался, что встретил выпускника своей академии. Капитан уже был определен на постой, и я предложил ему зайти ко мне в дом, естественно, взяв с собой следственное дело.

Знакомясь с делом, я все больше убеждался в том, что это типичная «липа», к тому же сфабрикованная человеком, плохо знающим методы работы германской разведки со своей агентурой, который побудил или принудил, в чем еще предстояло разобраться, четырех молодых ребят восемнадцати-девятнадцати лет, недавно призванных в действующую армию с оккупированных немецко-фашистскими войсками территорий, дать показания об измене родине и готовности совершить другие тяжкие преступления в интересах врага.

В ходе ознакомления с делом я задавал следователю Златопольскому интересующие меня вопросы, затем спросил:

– Верите ли вы в правдивость показаний, данных арестованными?

– Дело вел начальник отдела СМЕРШ-бригады, – ответил Златопольский, – я же фактически не принимал в этом участия.

– Ну что же, – сказал я, – поработаем вместе. – И попросил, чтобы привели ко мне арестованного К. – одного из четырех, старшего в этой агентурной связке.

Мы с Давидом Златопольским были молоды – по двадцать четыре года, – а тот, кого привели на допрос, показался мне совсем юным, этаким недорослем.

Попросил К. сесть. Он сел. Посмотрел я на него и спросил:

– Ты зачем оговорил себя, что завербован немецкой разведкой и в составе группы, согласно заданию, должен совершить террористический акт против командующего армией? Ты знаешь, что данные тобой показания, в которые я не верю, могут привести тебя в могилу?

К. молчал.

– Ты подтверждаешь свои показания, данные ранее, или отказываешься от них?

Следователь Златопольский не ожидал от меня того, что я сразу поведу допрос на отказ арестованных от показаний о вражеской деятельности. Молчал. В допрос не вмешивался.

– Почему ты оговорил себя? – спросил я К. – Тебя били?

К. молчал.

– Не бойся. Говори правду.

– Били.

– Следователь, что сидит напротив меня, тебя бил?

– Нет.

– А кто?

– Майор (начальник отдела СМЕРШ танковой бригады, фамилию его не помню. – Н.М.), который допрашивал меня и моих товарищей. Он бил и говорил, что если я сознаюсь в том, о чем он говорил, то меня осудят и отправят в штрафной батальон. И я по его подсказке оговорил себя.

Примерно в таком же плане допросили трех других. Провели очные ставки между ними, на которых они рассказали, как оговаривали друг друга. Я пригласил помощника прокурора армии и вместе с ним еще раз протокольно зафиксировал отказ этих четырех ребят от связей с немецкой разведкой.

Освобождая их из-под стражи, я говорил им в присутствии следователя Златопольского о справедливости советской власти. Родине не нужно искусственно плодить своих врагов, а тем, кто становится на этот преступный путь, вроде майора из контрразведки танковой бригады, который сфабриковал на них дело, не место в органах СМЕРШ, о чем я и написал в своей служебной записке по этому следственному делу.

Руки и совесть капитана Златопольского в этом сфабрикованном деле были чисты. Однако он остро переживал, что не вмешался в неправомерные действия своего начальника, не восстал против них. Я попросил, чтобы Д.Л. Златопольского зачислили в штат руководимого мною следственного отделения армейской контрразведки. Давид Львович мне понравился, к тому же я рассуждал так: «За одного битого двух небитых дают». Руководство мою просьбу удовлетворило. Капитан Златопольский пройдет с нами весь дальнейший боевой путь славной 5-й Гвардейской танковой армии.

А путь этот будет длинным и тяжким. Когда оглядываешься в прошлое из настоящего, все пережитое представляется проще, понятнее, определеннее. Тогда я не знал, что здесь, в Румынии, как бы завершалась первая половина боевого пути нашей армии – от Курской дуги до Заднестровья. В мае 1944 года я, как и все другие, не знал, что почти ровно через год окончится эта треклятая война, причинившая неимоверные страдания и столько горя, что в них можно было захлебнуться. Сила воли и духа народного не дали случиться тому, а совесть постоянно питала, укрепляла и волю, и дух.

Всё мое поколение и все люди свято верили, что после войны придут радость и счастье в каждый дом, поселятся в каждом сердце, а социалистическая родина будет процветать, воскрешенная из руин и пепла трудовым подвигом народа. Для нашего поколения социализм и Родина были неразделимы. Одни из нас делали акцент на слове «социалистическая», другие – на слове «Родина», но обязательно в едином словосочетании.

В начале июня 1944 года наша 5-я Гвардейская танковая армия погрузилась в эшелоны и отбыла в неизвестном направлении. Это действительно факт – даже мы в контрразведке не знали, куда именно передислоцируют армию. Перед раскрытыми настежь дверями теплушек промелькнула Молдавия. Я и не предполагал, что скоро снова с ней встречусь…

Наш паровоз мчал нас на север. Остались позади Могилев-Подольский, Жмеринка, Винница, Казатин, Фастов, Киев, Нежин, Конотоп, Шостка, Навля, Брянск, Рославль. В Смоленске стали разгружаться. Куда и зачем прибыла армия, стало ясно.

На всем этом длинном пути перед глазами развертывалась потрясающая воображение картина разрушений, ужасающая нищета нашего народа. И дети… Их голодный, просящий взгляд. На станциях и полустанках им отдавали последнее из скудного офицерского и солдатского пайка. Ну, думалось тогда, дойдем до рейха и воздадим сполна за все, что сделала адская гитлеровская машина с нашим народом, его детьми, очагами, селами и городами!

Армейская контрразведка разместилась в деревне Смоляки Смольнинского района Смоленской области. Необходимые меры, обеспечивающие безопасность Военного совета, штабов, были приняты. Работы было мало. Корпуса и бригады ждали технику и людское пополнение. Я попросил Фролова, начальника отдела СМЕРШ, разрешить мне съездить на автомашине в Москву, дней на пять. Он не возражал, но сказал, чтобы я непосредственно обратился с этой просьбой к начальнику Управления контрразведки СМЕРШ 2-го Белорусского фронта, в состав которого вошла наша армия.

Разрешение я получил. Сел в автомобиль и покатил в свою Москву. Приехал. Стоит белокаменная без изменений. Как будто бы я и не уходил из нее. Хотя, конечно, народу заметно прибавилось. Былого напряжения прифронтового города как не бывало. Но на лицах, в фигурах людских все та же горькая озабоченность, непроходящая усталость. Зашел к своим бывшим коллегам-следователям на Лубянку, в СМЕРШ. Все живы, здоровы. Ознакомили меня с новым и установками, которые необходимо иметь в виду на оперативно-следственной работе в армии.

Особо рекомендовалось следить за передислокацией вражеских разведцентров и школ, делать упор на разоблачение агентуры, оставленной на «залегание» (на работу по мере надобности: через год, два, десять лет). Большой интерес вызвал подробный рассказ о том, что в феврале 1944 года Гитлер в связи с переменами в тайной войне на советско-германском фронте издал директиву о централизации всех фашистских секретных служб в Главном управлении имперской безопасности (РСХА), подчиненном министру внутренних дел Гиммлеру.

Начальником РСХА был в то время обергруппенфюрер СС Кальтенбруннер. Таким образом, некогда всесильный абвер фактически прекратил свое существование. В системе вермахта осталось лишь третье абверовское управление (контрразведка), да и то под непосредственным руководством РСХА. Чуть позже адмирала Канариса за участие в заговоре против Гитлера в числе других казнят.

Сослуживцы из центрального аппарата СМЕРШ рассказали и о структуре фронтовых разведывательных команд и групп вместо «абверкоманд» и «абвергрупп». Функция этих подразделений РСХА по существу не изменилась.

Новые руководители вражеской разведки надеялись – и это мы ощущали в наших фронтовых буднях – переломить противоборство со СМЕРШ в свою пользу. Но это, как покажет дальнейшее, им не удалось. Не помогло и создание специальных диверсионных формирований СС во главе с оберштурмбаннфюрером СС Скорцени, организатором похищения Муссолини из заключения.

Начальник Главного управления контрразведки СМЕРШ заместитель министра обороны Союза ССР, генерал-полковник В.С. Абакумов мог испытывать чувство глубокого удовлетворения от того, что возглавляемая им когорта военных контрразведчиков, обретая опыт в боях, опираясь на поддержку генералов, офицеров, солдат – на весь советский народ, сумела одержать верх в противоборстве с разведывательными и контрразведывательными органами гитлеровской Германии.

Тайная война на фронтах Великой Отечественной войны и в их тылах продолжалась. В один из последних вечеров перед отъездом на фронт посидел я с друзьями в ресторане «Астория» на ул. Горького (ныне Тверская), где я и оставил почти все, что было в кошельке (действовали так называемые коммерческие цены, но более умеренные, чем сейчас в подобных заведениях).

В отделе кадров Главного управления мне сказали, что Фролов, начальник армейской контрразведки, вызван Абакумовым в Москву для объяснений по поводу отправленных им с фронта двух грузовых автомашин с различным барахлом. Мне показали эти два трехтонных студебекера. Задержали их на контрольно-пропускном пункте Минского шоссе при въезде в город (который проходил и я) в соответствии с приказом Сталина, категорически запрещающим всем, в том числе и генералитету, заниматься барахольством. Справедливость и своевременность этого приказа была очевидной. Что может солдат, на плечах которого лежит основная тяжесть войны, засунуть в свою заплечную торбу? Генерал, другого звания командир обязан показывать собственный пример бескорыстия, а не набивать шмотками свою боевую суму. Наши войска входили в другие страны и приказом Верховного призывались к честности и порядочности по отношению к населению этих государств.

Я бродил по Москве днем и вечером. Однажды на Большом Каменном мосту случайно увидел медленно идущую навстречу мне по другой стороне моста Ксану Ш., которая училась в институте на курс младше меня и которую я пылко любил. Она тоже мне симпатизировала. Нередко мы прогуливались с ней по Кремлевской набережной, и через Большой Каменный мост я провожал ее в Замоскворечье. Но судьба распорядилась по-своему. Еще перед войной она вышла замуж за сына маршала.

Когда я увидел Ксану, силы оставили меня. Она почти не изменилась: светло-русые, с золотистым отливом волосы спускались до плеч, голубые глаза, а над ними вразлет брови, небольшой вздернутый носик и полные, красиво очерченные губы.

Шла она своей легкой походкой, в голубом в талию платье и не ведала, что я, когда-то ее, как говорил, «раб», а сейчас гвардии капитан, приехавший всего-навсего на пять дней с фронта на побывку в Москву, стою, не могу двинуться с места и любуюсь ею. Так я и не подошел к своей былой любви. Почему? Не знаю. Не подошел. А золотые купола кремлевских соборов, сверкая солнечными бликами, словно смеялись над моей «гвардейской» трусостью.

Прошло три дня моего пребывания в Москве. Их оказалось вполне достаточно на все – на встречу с Москвой, с товарищами, на размышления о прошлом и настоящем. Потянуло к своим, в армию. На следующее утро я сел в автомашину и поспешил в деревню Смоляки Смольнинского района Смоленской области.

Ехал-ехал по пустынному Минскому шоссе и где-то за Вязьмой вижу: мчится навстречу легковая машина – похоже полковника Фролова. Я остановился, показал шоферу встречной машины знак «стоп». Действительно, в машине на цигейковом покрывале, в шелковой сорочке возлежал Фролов. Его барские замашки мне были известны. Я поздоровался и попросил его выйти из автомобиля. Спросил, знает ли он, по какому поводу его вызвали в Москву. Он ответил отрицательно. Я рассказал ему все, что мне было сообщено в отделе кадров Главного управления контрразведки СМЕРШ. Посидели мы на обочине дороги. Помолчали.

«Думаю, – сказал Фролов, – что в армию я больше не вернусь».

Он действительно к нам не вернулся. Слышал я, что его понизили в звании и должности. И правильно.

По приезде в Смоляки устроил я для своих армейских друзей пир. Выпили, закусили, закурили «Казбек», выслушали они мой доклад о новостях из Москвы и разошлись, каждый со своими думами и печалями. Меня радовало, что из фронтового товарищества выросла крепкая фронтовая дружба, и особенно с Иваном Николаевичем Сидоровым, начальником Первого отделения, и Георгием Александровичем Ермолиным, начальником Третьего отделения.

Вскоре армия снялась с места, маршем прошла на Ярцево и оттуда вступила в тяжелые бои по прорыву Центрального фронта немецко-фашистских войск. Удар наших войск был настолько силен, а скорость продвижения вперед, на запад, столь высока, что москвичам пришлось часто устремлять свои взоры в вечернее небо и, глядя на разноцветные салюты, радоваться и гордиться победами наших войск.

1 июля 1944 года была форсирована Березина и взят Борисов. 3 июля овладели столицей Белоруссии – Минском. Наша армия с боями вошла в город с северо-востока. В тылу были оставлены вражеские войска, численностью около ста тысяч человек.

Минск лежал в руинах. На месте жилых кварталов остались пустыри, покрытые обломками, битым кирпичом, проросшими сорняками. На людей было тяжело смотреть: истощенные, измученные, с невыразимой словами скорбью в глазах. Белоруссия была партизанской республикой, сохранившая во многих местах в течение всех лет немецко-фашистской оккупации советскую власть. Белорусские партизаны внесли огромный вклад в победу над врагом. Я никогда не забуду двух руководителей партизанского, комсомольского подполья и боевых отрядов – К.П. Мазурова, впоследствии первого заместителя председателя Совета Министров Союза ССР в правительстве А.Н. Косыгина, и П.М. Машерова, первого секретаря ЦК Компартии Белоруссии. 5 июля было освобождено Молодечно, а 13 июля – столица Литвы Вильнюс.

Армейская контрразведка работала с большим напряжением. Против нас по-прежнему действовали известные нам разведывательные и контрразведывательные органы противника, стратегия и тактика которых нам были в основном ясны. Разоблаченная вражеская агентура позволяла накапливать данные о передислокации немецких разведцентров и разведшкол. Продолжали готовить и засылать к нам агентуру полтавская и борисовская разведшколы. С нашим вступлением в Прибалтику прибавилась работа по обезвреживанию националистических бандитских формирований.

Вспоминаются два дела, которые пришлось расследовать на территории Литвы. Оба они лишний раз подтверждали испытываемое нами чувство, что большинство литовцев были рады освобождению от немецко-фашистских захватчиков и благодарны за эту историческую акцию советской армии. Сейчас стоит вспомнить и о том, что в Вооруженных силах СССР сражались и национальные войсковые формирования – литовские, латышские, эстонские, армянские и другие. Все это правда.

Правда и то, что в Литве, как и в других союзных республиках, временно оккупированных врагом, была небольшая группа изменников Родины, коллаборационистов, верно служивших немецко-фашистскому режиму.

Летом 1944 года нами была арестована группа лиц в составе пяти человек, литовцев по национальности, служивших в войсковой охране немецкого концентрационного лагеря, где содержались коммунисты и другие антифашисты – русские, украинцы, литовцы, евреи, поляки…

Следствие, как и во всяком групповом деле, представляло немало сложностей, тем более что речь шла об участии арестованных в зверствах, избиениях и расправах над содержащимися в концлагере. Необходимо было собрать показания свидетелей, вещественные доказательства, провести экспертизы, тщательный анализ и сопоставление показаний каждого из арестованных. Последовательно, шаг за шагом исследуя эпизоды, связанные с расстрелами и иного рода жестокостями, раскрывая противоречия в показаниях арестованных, относящиеся к одному и тому же эпизоду, следователь устанавливал общую картину события. Так, арестованный, поняв, что следователь знает даже такие детали, что арестованный П. выпивал стакан водки перед расстрелом одного человека, а арестованный А. пил водку только после окончания расстрела всей партии заключенных, осознавал, что следствие идет вглубь, имея даже такие косвенные данные.

Немало дали обыски обвиняемых. Когда у одного из них было найдено восемь обручальных колец, у другого несколько ниток жемчуга, а жена одного из двух обвиняемых показала на допросе, что эти вещи были принесены из лагеря и назвала точную дату, которая по имевшимся в деле документам совпадала с днем очередного массового расстрела, то, разумеется, и это косвенное доказательство имело большое значение.

Было важно и то, что, отрицая собственное участие в расстрелах, обвиняемый А., например, дал показания об участии в этой акции обвиняемых В. и П; к тому же он сослался на подробности – проявленную П. во время расстрела жестокость в отношении детей.

Так постепенно дело двигалось вперед. Во время одного из допросов у следователя В. Журавлева обвиняемый П. (здоровенный молодой человек), получив разрешение выйти в туалет, пытался бежать. И лишь благодаря бдительности двух других следователей, проводивших допрос в соседних помещениях и увидевших беглеца, побег не удался. Они криками вызвали охрану и сами повыпрыгивали в окна, открыли огонь по ногам беглеца, который был вынужден сдаться.

Другой эпизод, связанный с этим делом, был более существенным. В ходе заседания Военного трибунала, начавшего слушание этого дела, двое обвиняемых отказались от своих показаний; вслед за этим другие отказались от участия в некоторых акциях, связанных с расстрелом узников немецких лагерей смерти. Военный трибунал вернул дело на доследование. В практике работы нашего следственного отделения это был единственный случай.

Дело было подвергнуто серьезному анализу. Ошибка состояла в недостаточно тщательно проведенных обысках в домах подследственных и прежде всего у тех двух, которые полностью отказались от показаний. Причина определенной недоработки состояла в быстром отрыве нашей армии от места совершения преступления (армия за это время продвинулась на Запад на 300 километров). Двое следователей вернулись назад, провели новые обыски, которые позволили собрать множество изобличающих арестованных вещественных доказательств. Они подкреплялись показаниями свидетелей, что именно эти вещи принадлежали расстрелянным узникам лагерей.

Перед началом судебного заседания кроме двух столов, на которых были размещены вещественные доказательства, было установлено еще два стола, закрытых скатертями. Когда начали допрос подозреваемых, скатерти были внезапно сняты, на столах были выставлены вещественные доказательства, которые ошеломили подсудимых, и они под их воздействием были вынуждены признать себя виновными – это были личные вещи расстрелянных людей из лагерей смерти.

Другое дело было связано с наличием в ряде регионов профашистской военной организации под названием Letuvas laisvis armia (LLA) – Литовская освободительная армия.

Вначале был задержан, но еще не арестован один человек – назовем его С., о котором стало известно, что у него хранится большое количество оружия.

Было решено провести обыск в его доме. Обыск длился около 10 часов. Собственно, в доме ничего существенного обнаружено не было. Перешли в огромный сарай. Здесь лежало несколько центнеров сена, которое пришлось перебросить с одной стороны на другую. Обнаружено ничего не было. Следователь во время переброски сена стоял у одного из двух окон и обратил внимание на то, что кирпичи, уложенные в виде подоконника, не были схвачены цементом, а лежали плотно прижатые друг к другу. Причем показалось подозрительным, что подоконник, на котором лежали кирпичи, был довольно широк. Следователь совершенно свободно снял один кирпич, за ним другой, и так до тех пор, пока не обнаружилось, что стена сарая двойная и кирпичи были сложены на специально подложенную в этих целях доску.

Сняв доску, следователь и бывшие при нем солдаты обнаружили целый склад оружия: множество автоматов, гранат, несколько ручных пулеметов, взрывные устройства, динамит и прочее.

После обыска хозяин был арестован. На допросах он показал, что являлся членом LLA наряду с другими жителями этого села. Оружие они получали от отступающих немецко-фашистских войск, имея задание: либо сразу встретить наступающие части Советской армии вооруженным нападением на нее с тыла, либо позднее, создав в лесах бандитские формирования, оттуда вести постоянную вооруженную борьбу против Советской власти в Литве. В процессе следствия не удалось вскрыть возможные преступные связи арестованных, так как следственное дело по указанию руководства Управления контрразведки СМЕРШ фронта было передано в его дальнейшее ведение.