Текст книги "Горизонты и лабиринты моей жизни"

Автор книги: Николай Месяцев

Согласие на переход на дипломатическую работу я дал, хотя уходить из Общества, когда его деятельность была на подъеме, чему было отдано немало души и сердца, было жалко. Рассказал я о состоявшейся в Центральном комитете партии беседе Н.Н. Семенову. Он вскипел, сказал, что не потерпит, чтобы за его спиной решалась моя судьба, добьется оставления меня на прежнем месте в качестве его первого заместителя, иначе он и сам уйдет с поста председателя. Я просил своего тезку этого не делать. Пускай все идет своим чередом. Я найду себе хорошую замену.

15 января 1962 года после моих встреч с послом в КНР Степаном Васильевичем Червоненко состоялось решение ЦК КПСС об утверждении меня советником-посланником посольства СССР в Пекине – вторым лицом после посла в нашем диппредставительстве в великой стране, также идущей по социалистическому пути. Развитие братских отношений между СССР и КНР имело и будет иметь непреходящее историческое значение для судеб нашей страны и всего мирового сообщества.

Полагаю, что так думало подавляющее большинство нашего народа.

Мой дорогой Николай Николаевич собрал пленум правления Общества. На него съехались товарищи со всех мест, поблагодарили меня за работу, а я их за чувство локтя во всех наших совместных начинаниях; избрали вместо меня моего друга – Василия Никифоровича Зайчикова; я был уверен, что он не даст завянуть цветам, посаженным на ниве общества «Знание».

Общение с научной интеллигенцией дало мне немало. И в первую очередь я увидел, что в этом слое нашего народа (я имею в виду крупных ученых), хотя и очень тонком слое, живет и клокочет свободная демократическая мысль. За чаепитиями у академика Семенова или на иных встречах шли разговоры не только о научных темах, но и о проблемах, которые волновали советских людей или были предметом обсуждения в высших сферах руководства, что почти в равной степени относилось к вопросам как внутренней, так и внешней политики.

Масштаб мышления был свой, как правило, «макрокосмический» – свое отечество и весь остальной мир. Они делили его таким образом, как мне казалось, условно. Будучи диалектиками, они видели тесную общественную взаимосвязь, органическое взаимовлияние двух миров – социализма и капитализма. И были страстными патриотами своего отечества. И Семенов, и Капица, и Зельдович, и Попков, и другие остро переживали и резко говорили о создании совнархозов, повсеместном насаждении кукурузы и других шараханьях Хрущева. В их отношении к нему была какая-то ироническая снисходительность: «Сдал человек, что с него взять… А страну жалко, обидно за державу…»

Повседневные собеседования с учеными в большей своей части касались проблем внедрения достижений научно-технической революции в экономику. Они зорко следили за развитием фундаментальных наук за рубежом и, дабы не отстать, создавали свои уникальные научные центры со своими научными школами.

Капица, Семенов, Харитон, Зельдович, Попков, Патон и другие были обеспокоены одним – необходимостью постановки экономики страны на современную научно-техническую базу. «Наука должна стать производительной силой», – не уставал повторять Николай Николаевич Семенов.

Разговаривали ученые мужи науки без оглядки на кого-либо, без тени страха и рисовки. Им нечего было бояться – освободить их от науки было нельзя. Ни у кого такой силы не было.

Было очевидно, что именно в этом слое отечественной интеллигенции руководители страны должны черпать мудрость, быть истинными сотоварищами в их рядах. Было ясно, что партия коммунистов призвана быть в тесном союзе с этим слоем. Это было важно еще и потому, что почти у всех из вышеназванных ученых были свои научные школы, свои ученики, свои последователи, что являло собой вполне естественную связь и преемственность поколений, подобно тому, как сами учителя-академики несли эстафету отечественной научной мысли – передовой, демократической.

Мне импонировало товарищество, которое царило в их среде и которое с их помощью переносилось нами на деятельность общества «Знание». В стенах Общества я лишний раз убедился в том, что любая общественная организация зачахнет, выродится в бюрократический организм, если в ней не будет постоянного развития демократизма. И не только общественная организация, но и любая государственная структура власти. Воистину без демократизма не может быть социализма!

Работая долгие годы в комсомоле, в обществе «Знание», избираясь в состав партийных комитетов, я пришел к еще одному выводу. Во всех без исключения общественных, да и государственных организациях должна постоянно происходить ротация (смена) кадров, их обновление, омоложение при непременном соблюдении принципа преемственности в работе всего лучшего, благоприобретенного предшественниками опыта.

Это, как мне кажется, диктует сама человеческая натура, психология руководителя. Любой общественный механизм и некоторые структуры государственного механизма требуют в силу своей объективной природы, чтобы основным методом руководства было убеждение, а не администрирование. Однако человек, долго «сидящий» в руководящем общественном кресле, устает (да-да, устает) все время убеждать, убеждать, убеждать… И постепенно, подчас незаметно для самого себя, он переходит на командно-административный язык – манеру, стиль руководства, а следом за ним идут по этой дорожке другие, находящиеся ближе к нему, подчиненные ему по работе сотрудники аппарата, который начинает не только осуществлять политику выборного органа своей организации, но и навязывать ему свою волю, свой интерес. Аппарат становится силой.

Разве в нашей коммунистической партии не было разрыва между народом и вождями, между простыми членами партии и аппаратом?! Разве аппарат ЦК партии не приобрел силу почти не уступающую властным функциям местного выборного органа? И так почти повсюду – сверху донизу. Не так ли? К сожалению, это имело место и привело помимо другого к печально известным последствиям и для партии, и для других общественных и государственных структур. Почему? Потому что в правящей партии не был развит демократический контроль за руководящими кадрами, за аппаратом. Это во-первых; во-вторых, потому, что сами руководящие кадры устают трудиться по демократическим принципам, а расстаться с руководящим креслом у них нет сил. И партия им в этом не помогала. Демократический контроль отсутствует или его почти нет, вот и начинает брать верх и расцветать командный метод, бюрократический стиль, вера во всесилие бумаги, отрыв от нужд живого человека, чванство и зазнайство, вера в свою непогрешимость и незаменимость.

Честно говоря, я уходил со своего поста первого заместителя Всесоюзного общества «Знание», покидал Николая Николаевича Семенова, которого я искренне полюбил, уходил от других товарищей – своих сверстников, пришедших в Общество благодаря моей «агитации и пропаганде», потому, что за время работы в общественных организациях я стал уставать убеждать, начал чувствовать, что нередко срываюсь на обычный приказ: «Вынь да положь». А это уже было во вред большому благородному общественному делу…

Незадолго до моего отъезда со всем семейством в Пекин собрались у меня дома друзья-товарищи на прощальный ужин. Николай Николаевич Семенов был единогласно избран тамадой и покорил всех нас своим остроумием и весельем. Он так лихо и с таким упоением отплясывал кадриль, что присутствующие дамы наперебой предлагали ему свою руку. Посидели, попели о русском раздолье, о нашей Волге, вспомнили войну, подняли бокалы за светлую память не вернувшихся с ее полей, пожелали друг другу здоровья и радости и разошлись…

Зимняя Москва спала крепким сном. Проспект Мира уводил взор вверх, к центру города, туда, где жили почти все мои гости. И вниз, под гору, откуда начиналась дорога в древние Владимир и Суздаль.

Я был убежден: и все-таки путь демократизма с присущими ему методами деятельности правильный.

Глава X
ПЕКИН. ВСТРЕЧНЫЕ ВЕТРЫ

Покидая Москву, я был обязан помнить, что я русский, советский, с берегов Волги, от московских кремлевских стен, от белых соборов Владимира и Суздаля, от Покрова на Нерли. Помнить! Неизменно. Так думалось мне в морозную ночь на московском проспекте, с горящими через два на третий фонарями и темными окнами домов – мне, уезжающему в Китай с приходом уже скоро наступающего нового дня.

…В течение семи суток виделись из окон поезда, идущего на восток, города и села, реки, горы, степи. Снег, снег. Все запорошено, занесено. Накрыто белым саваном. Чисто. Светло. И этот светлый лик родной земли остался в памяти. Нет, не светящиеся в ночи города и поселки, не заводы, выбрасывающие в небесную зимнюю голубизну черный дым, а светлый лик моей Отчизны врезался в память. Эту чистую душевную приподнятость я стремился передать своим детям – Саше и Алеше, жене Алле, рассказывая о проносящихся мимо знакомых и незнакомых, виденных ранее и только теперь, впервые, местах необъятной Родины.

Советско-китайскую границу пересекли вечером, когда темнело, а утром уже были в Пекине. На вокзале под звуки песни «Москва – Пекин», традиционно исполнявшейся по прибытии поезда из Москвы, нас встретил посол Степан Васильевич Червоненко, и мы поехали в посольство. По дороге мои дети спрашивали Степана Васильевича, когда же начнется город? Посол, посмеиваясь, рассказывал им о своеобразии постройки старых китайских городов – хушунами (кварталами), сплошными стенами домов, окна которых выходят во двор и потому создается впечатление однообразия. Конечно, в центре города все по-другому.

Пекин (Бэйцзин) – один из древнейших городов Китая. Первые упоминания о населенном пункте в районе современного Пекина относятся ко второму тысячелетию до нашей эры. В первом тысячелетии до нашей эры Пекин упоминается как город Цзи. За долгую историю своего существования город имел много названий. Свое нынешнее название получил в 1421 году, но в 1928 году гоминдановцы переименовали его в Бэйпин. В январе 1949 года город был освобожден от гоминдановцев и снова получил свое старое название – Пекин. 1 октября 1949 года на площади Тяньаньмынь в Пекине была торжественно провозглашена Китайская Народная Республика, а Пекин объявлен столицей.

В Китайской Народной Республике мне довелось быть трижды: в различных местах великой страны, по разным поводам, всякий раз при иных обстоятельствах, обусловленных состоянием советско-китайских отношений как партийных, так и межгосударственных. Но всякий раз я ехал туда с единственной целью – способствовать в меру возможного, пусть даже самого малого, развитию и укреплению дружбы между советским и китайским народами. Может быть, это и звучит ныне слишком декларативно, но это так. Я снова хочу сказать о том, что в поведении моих сверстников, юность которых, формирование миропонимания были связаны как с героическими, так и с трагическими страницами отечественной истории, мне не доводилось замечать проявлений ни великодержавности, ни национализма. Они по своему духу и действиям были и остались приверженцами интернационального мышления.

…Наверное, с босоногого детства в сердце моем, на его донышке, залегла какая-то жалость к угнетенным китайским труженикам, задавленным феодалами-милитаристами, иностранным капиталом. В конце 20-х годов в наших поволжских краях, на цементных заводах Вольска часто появлялись китайские семьи. Поражали их изможденные лица, ветхая одежонка. Нет-нет да и дрогнет сердце у рабочего-цементника, сжалится он и пустит к себе на ночлег скитальцев. В благодарность они выполняли различные поделки, ремонтировали все, что попросят.

Внешний вид китайских эмигрантов вызывал сострадание. Нередко наши рабочие выделяли им из своего скромного гардероба одежду, обувь, делились продуктами. Однако китайцы, бедствуя, сохраняли чувство собственного достоинства, они подчас отказывались от предлагаемой помощи. Многонациональное население Поволжья со своими радостями и бедами осталось в моей памяти. И, когда жители немецких «колонок» оказывали китайским семьям помощь продуктами, мы воспринимали это как вполне естественное проявление общечеловеческой доброты.

Позже, в школьные и студенческие годы, мои знания о Китае расширились и углубились. Но чувство, запавшее в сердце в детстве, продолжало жить. Я до сих пор помню, как в одном стихотворении описывалась судьба китайского крестьянина Ли Чана:

 
…Потом на полях. Надсмотрщик зол,
Что ни день, больно бьет Ли Чана.
С тех пор, как Ли Чан на поля пришел,
Не спина у него, а рана.
 

Отголоски праведной борьбы китайского народа за свое национальное и социальное освобождение постепенно вырастали в убеждение правоты политики нашего государства по отношению к Китаю, ее интернациональной основы.

Разгром немецко-фашистских оккупантов в ходе Великой Отечественной войны на полях Европы для нас, солдат, означал и близость победы над японским милитаризмом, а вместе с ней и возникновение нового, свободного, народного Китая. Так думали, этого хотели, об этом мечтали. Мы восприняли победу китайской революции как новое подтверждение справедливости своего жизненного предначертания, а потому и силы. Силы не оружия, а силы веры в торжество справедливости, социализма.

Никогда я не думал и не загадывал побывать в Китае, на полях, где «без надсмотрщика трудится Ли Чан». Но судьба распорядилась по-своему.

В начале 50-х годов по приглашению Центрального комитета ВЛКСМ в Москву прибыла китайская молодежная делегация. Возглавлял ее товарищ Ху Яобан, теперь уже ушедший в мир иной, но оставивший о себе добрую память. В то время он был первым секретарем ЦК комсомола, а спустя более четверти века, в 80-х годах, пройдя большую школу партийной и государственной работы, испытав преследования во время «культурной революции», стал Генеральным секретарем Центрального комитета компартии Китая.

Встречи и беседы с членами делегации представляли для всех нас несомненный интерес. У многих китайских товарищей был уже немалый опыт работы с молодежью в военных условиях. Ху Яобан, например, в рядах китайского комсомола состоял с 15 лет, избирался секретарем волостной ячейки и секретарем в уезде Люян провинции Хунань. Во время Великого похода китайской Красной армии трудился в армейском комсомоле. Ху Яобан всегда был приветлив, любил шутку, острое словцо, обладал живым умом и способностью быстро схватывать суть явления, проецировать его на китайскую действительность. Словом, он произвел тогда на нас впечатление надежного товарища, с которым можно было, не оглядываясь, как мы говорили, «идти в разведку».

У комсомола 30—40-х годов за плечами был неповторимый опыт, сложившиеся традиции. Мы верили, что этот опыт небезразличен для китайских товарищей. И не ошиблись. Видимо, не могла не сказаться и уникальная история взаимодействия революций в России и Китае.

Посланцев из Пекина, казалось, интересовало все и прежде всего функционирование комсомола во всех его звеньях, от первичных организаций до ЦК, во всех взаимосвязях с партийными, общественными организациями и их органами. Особое внимание, как мне помнится, они уделяли проблемам участия комсомольских организаций в восстановлении народного хозяйства после Великой Отечественной войны, системе образования общества, идеологии, вопросам социальной защищенности юношей и девушек, преломлению их интересов в будничной практике комсомольских организаций.

Наверное, некоторым читателям покажется, что я делаю акценты именно на таких аспектах деятельности ВЛКСМ в те годы, которые ныне «не в моде», подвергаются критике как «отжившие», «устаревшие» и якобы явившиеся объективными в ряду других причинами развала ВЛКСМ. Конечно, было бы наивно думать, что общественный организм статичен в своей деятельности, живет по раз и навсегда заведенному порядку. Конечно нет. Подобный подход равносилен смерти любого общественного организма, особенно молодежного, каким был комсомол. Но вместе с тем в опыте, в традициях ВЛКСМ есть непреходящие ценности и прежде всего в его связях с жизнью, с практикой нашего многонационального народа. Без практических дел любая общественная организация, да и любой государственный орган превратится из работающего в болтающий. И внимательный читатель это знает по сегодняшнему опыту государственной и общественной жизни.

Время придет, и молодая поросль будет с таким же прилежанием и вниманием относиться к прошлому опыту ВЛКСМ, как это делали в свое время китайские товарищи, трансформируя его применительно к своим специфическим условиям и задачам. В изучении нашего опыта задавал тон своим товарищам Ху Яобан. Маленького роста, сухонький, с живыми глазами и большими ушами (что, как говорят в народе, признак незаурядного ума), он, как мне казалось, стремился к познанию от частного к общему тех принципов, которые должны лежать в основе функционирования многомиллионной общественной, самостоятельной организации в стране, населенной многочисленными нациями и народностями, избравшей путь социалистического развития.

Для нас, советских комсомольцев, общение с делегацией китайского Коммунистического союза молодежи во всех отношениях было не только интересным, но и полезным. Нас радовало, что побратим Ленинского комсомола Коммунистический союз молодежи Китая растет и крепнет, а воздействие обоих наших союзов на международное юношеское движение усиливается. Мы с большим вниманием слушали рассказы о достигнутых успехах, о сложностях и трудностях в строительстве нового мира. Нам был понятен, как никому другому, пафос созидания нового Китая, которым была охвачена китайская молодежь. Советский народ в неимоверно короткие сроки в основном восстановил разрушенное немецко-фашистскими агрессорами народное хозяйство…

Приходят новые «герои нашего времени», которые пытаются переписать историю под себя, под свои подчас корыстные, властолюбивые интересы. Естественно, правда жизни рано или поздно возьмет свое, и эта плесень будет снята. Однако, думаю, что нашему народу стоило бы поучиться в оценке собственной истории у китайского народа, который на своем пути не избежал трагического, чуждого идеям социализма, но который свято оберегает социальные и нравственные ценности, приобретенные в новейшее время на своем историческом пути.

Не надо быть мудрецом, чтобы понять, что достаточно уничтожить самобытность и индивидуальность нашего народа, оболгать его историю, перевернуть с ног на голову ценности, посеять в нем равнодушие к собственной судьбе, постоянно впрыскивать ему чуждые, растлевающие духовные наркотики – и от народа ничего не останется.

Шумят и гомонят от радости некоторые из старо-новых ортодоксов «демократии» оттого, что страна наша становится якобы частью «цивилизованного» мира. Ведь на углу Тверской производятся сандвичи от Макдоналдса, открыты сотни казино, продают наших девчат в публичные дома Запада, бесчинствуют мафия и рэкет. Существует массовая безработица, нищета, и, судя по всему, мы уже присоединяемся к так называемому цивилизованному миру. Но ведь все это есть не что иное, как бесспорное проникновение совершенно чуждого нашему духу. Разве подобное обезьянничание есть путь выхода на столбовую дорогу цивилизации?!

Да и что считать столбовой дорогой? Это в конечном счете главный вопрос. Контуры сооружения «нового» общества, которые вырисовываются сейчас, с грабительской приватизацией всего нажитого за долгие десятилетия трудом народа, с мэрами, префектами, наместниками, посаженными говорунами на шею народа и тому подобным, по своей сущности, духу и форме мало чем похожи на Россию. Вспомним Федора Тютчева, который в 1867 году писал:

 
Напрасный труд – нет, их не вразумишь,
Чем либеральнее, тем он пошлее,
Цивилизация для них фетиш,
Но недоступна им ее идея.
Как перед ней ни гнитесь, господа,
Вам не снискать признанья от Европы:
В ее глазах вы будете всегда
Не слуги просвещенья, а холопы.
 

Провозглашая Европу нашим домом, в котором нас хотят расположить, радетели этой идеи – односторонни. Они как бы оставляют открытым вопрос об остальном мире и прежде всего об Азии, о нашем непосредственном великом соседе – Китайской Народной Республике. После долгой размолвки пока не во всем совпадают представления о проблемах современного мира. Но одно несомненно – Китай, китайский народ стоял ближе к Стране Советов, русскому советскому народу по своему мировоззрению, по своей идеологии. Самой природой, историей нам предопределено жить в согласии и идти вместе.

Однако вернемся к теме нашего повествования, хотя отвлечения от нее как раз и навеяны воспоминаниями о прошлом.

Вскоре после отъезда делегации во главе с Ху Яобаном из Москвы в ЦК ВЛКСМ пришло приглашение ЦК комсомола Китая направить делегацию советской молодежи в КНР для обмена опытом работы и участия во всекитайском слете молодых передовиков труда. Приглашение, естественно, было принято. По договоренности с китайскими товарищами было решено сформировать такую делегацию, члены которой могли бы прямо на рабочем месте показать китайским коллегам свои производственные успехи. В делегации были представлены различные основные для того времени специальности: сталевар из Магнитогорска и токарь-скоростник из Ленинграда, шахтер из Донбасса и буровой мастер из Азербайджана, прядильщица из Ташкента – всего 20–25 человек (к сожалению, в памяти стерлись фамилии моих товарищей). Возглавлял делегацию секретарь ЦК комсомола В. Залужный. Срок нашей командировки был продолжительным – около месяца. И весь этот период пребывания в Китайской Народной Республике, несмотря на большую нагрузку, стал для нас настоящим праздником.

Повсюду нас принимали радушно. В некоторых городах Северного, Центрального и Южного Китая на встречи приходили десятки тысяч молодых людей. Нередко мы с трудом, долго продвигались по «живому» коридору. Улыбки, рукопожатия, объятия, приветствия выражали чувства взаимного уважения, тягу молодости двух великих народов – советского и китайского – друг к другу. Они свидетельствовали о широте и глубине человеческих чувств.

Мы искренне верили в дружественные взаимоотношения наших стран, развивавшиеся после победы китайской революции в 1949 году и образования Китайской Народной Республики. Эту дружбу признавали руководители Китая и способствовали развитию братских отношений между нашими народами и государствами. Китайские товарищи с благодарностью говорили о той большой помощи, которую Советский Союз оказывал КНР. «Старший брат», как тогда нас называли в Китае, искренне радовался успехам своего соседа в строительстве новой жизни. Мы, конечно, видели, что наши китайские сверстники весьма скромно одеты, не всегда сыты, в домах их убогая утварь… Но уровень жизни китайского народа уже тогда был выше, чем до установления народной власти. Все это чувствовали, гордились первыми успехами. Мне понравилась атмосфера, царившая тогда в стране, обстановка всеобщей приподнятости, отрешения от мелкого, обыденного. Потому и встречи членов нашей делегации с китайскими юношами и девушками были отмечены какой-то внутренней взаимной одухотворенностью, порожденной величием исповедуемых нами общих идей и постепенным продвижением вперед по пути их осуществления в исторической перспективе, утрата которой, как мы были убеждены, могла привести к движению вспять. Пугал возможный возврат к эксплуатации человека человеком со всеми известными социально-политическими и нравственными последствиями.

Наша делегация работала с полной отдачей. В городе Анышань на металлургическом комбинате, сооруженном при содействии СССР, наш сталевар с Магнитки вместе с китайскими помощниками сварил первоклассную сталь за невиданно короткое время. На следующий день китайский сталевар, следуя методам и приемам нашего сталевара, перекрыл время его плавки, а затем и другие сталевары стали варить сталь таким же способом и за столь же короткое время. Экономический эффект был поразителен. Местные и центральные газеты подробно рассказывали об этом опыте. Опубликовали приветственную телеграмму Мао Цзэдуна в адрес нашего и китайских сталеваров. А на одном из перегонов железной дороги под Шанхаем наш машинист впервые в Китае провел тяжеловесный скоростной состав. За ним провели такие же поезда китайские машинисты. Токарь из Ленинграда успешно обучал коллег скоростной резке металла на заводах Мукдена.

…Повсюду делегаты советской молодежи делились своим профессиональным опытом с китайскими товарищами. Слово «дружба» воплощалось в дела: в сверхплановые тонны металла, угля, перевезенные грузы, выточенные детали, метры ткани. Советские юноши и девушки своими делами утверждали в сознании миллионов граждан КНР бескорыстие и благородство советско-китайской дружбы.

Сколько было восторженных рассказов о виденном и свершенном после того, как вся делегация снова собралась в Пекине! И на всекитайский слет мы – делегация – шли как свои. Нас знал, наверное, весь пролетарский Китай!

Здесь, за стенами древнего Императорского города, в зале Хуайжэньтан, на слете, я впервые увидел все руководство тогдашнего Китая во главе с Мао Цзэдуном: Чжоу Эньлая, Чжу Дэ, Дэн Сяопина, Пэн Дэхуая, Пэн Чжэня и других. Тогда, на слете, не думал я, что пройдет немногим более десяти лет и мне, уже в качестве советского дипломата, придется встречаться со многими из них в стенах Императорского города и вне его.

К великому сожалению, это было уже другое время, со своими, присущими только ему особенностями. Весна и лето с их теплыми отношениями между СССР и КНР сменились затяжными дождями и осенними туманами, сквозь которые подчас трудно было разглядеть причины их возникновения и кто за этим стоит. В этих условиях надо было ясно увидеть желаемое хорошее будущее этих отношений.

Вот в такую политическую погоду я приехал в Пекин. Это было мое второе посещение Китая, но уже с семьей, в качестве сотрудника посольства.

Посольство наше располагается на большой территории, почти в 16 гектаров, приобретенной еще Петром I у китайских императорских властей для русской Православной духовной миссии. Конечно, с тех пор она благоустраивалась, перепланировывалась, а ко времени нашего приезда представляла собой прекрасный парк, изрезанный каналами, по периметру которого стояли здания посольства, торгпредства, резиденция посла, клуб, гараж, мастерские по ремонту и пошиву обуви и одежды, бани, другие служебные постройки. Хозяйство посольства и торгпредства было немалым. Да и советская колония в Китае была превеликая. В годы наилучших отношений между СССР и КНР она достигала в целом по Китаю более 10 тысяч человек. На территории посольства были теннисные корты, спортивные площадки, бассейн, пруд. Словом, условия для работы были весьма удовлетворительные. Я с семейством разместился в левом крыле посольства над его святая святых – шифровальной службой. Квартира была удобная, хорошо меблированная. Питались мы, как и все сотрудники посольства и торгпредства, в столовой. Китайские повара готовили наши и местные блюда. За время работы в посольстве я так и не привык к специфичности вкусных, как уверяли знатоки, и разнообразных блюд китайской кухни, насчитывающей десятки веков. Ел свое: щи да кашу – пищу нашу.

Посла Червоненко я до этого не знал, но был наслышан о нем от товарищей с Украины, где он успешно трудился в качестве секретаря ЦК КП Украины и откуда Н.С. Хрущев возил его с собой в Пекин во время очередного визита. Степан Васильевич своей добротой и интеллигентностью, умом и профессиональными знаниями оказал мне очень большую помощь в познании проблем советско-китайских отношений. Помог и коллектив посольства, среди которых было немало самостоятельно мыслящих и способных работников. Но были и такие, которые держали «нос по ветру», а отдельные из них, достигнув определенных служебных высот, собственной беспринципностью и угодливостью перед высшим начальством внесли в годы застоя свою лепту в осложнение отношений между СССР и КНР.

А спорных проблем в этих отношениях становилось все больше: обострились и давали себя знать разногласия в сферах межпартийной и межгосударственной практики, создавая напряженность. Это касалось обмена информацией, экономического, научно-технического сотрудничества, отношения к советским специалистам.

В апреле 1960 года в Пекине был опубликован сборник под названием «Да здравствует ленинизм!», в котором, по существу, разногласия в практической политике переносились и в область теории, и прежде всего разногласия по коренным проблемам международного развития, по главным вопросам стратегии и тактики революционного движения. Выход в свет этого сборника обозначил начало открытых идейных споров между Москвой и Пекином.

На моих глазах подрывались наведенные ранее мосты в советско-китайских отношениях. В 1961 году по настоянию Пекина товарооборот между двумя странами был установлен почти наполовину ниже фактического в предыдущем году; объем поставок комплектного оборудования в 1962 году уменьшился до 5 процентов. Отношение к нам, советским людям, официального Пекина было уже не то, что в мое первое посещение КНР, да и в народе стала ощущаться какая-то настороженность.

В этой ситуации наше посольство выдвигало перед Москвой одно предложение за другим, дабы остановить процесс ухудшения отношений с КНР, найти новые направления, которые бы вели к развитию добрых отношений. Москва, как правило, поддерживала эти предложения. Однако становилось очевидным, что любые конструктивные меры с советской стороны будут Пекином отклонены. Более того, стали возникать инциденты на советско-китайской границе.

На протяжении всего моего пребывания в Пекине передо мной, как и перед другими дипломатами, стоял один главный вопрос: почему и во имя чего рушатся добрые отношения между великими народами и странами, принадлежащими к одному и тому же общественному строю и типу государств?

Вряд ли в этих заметках я дам на него ответ, ибо он неоднозначен. Но, как мне представляется, ответ лежит в поведении главных носителей этих отношений, творцов «большой политики». Приведу пример.

Весной 1962 года, если не изменяет память, в апреле, начался массовый переход жителей Синьцзяна через советско-китайскую границу на территорию СССР. Шли они, как рассказывали очевидцы, целыми семьями – от мала до велика – со своим небогатым имуществом. Шли, уходя от национальных притеснений и возникших на этой почве трудностей жизни.

В связи с этим я (посол С.В. Червоненко находился в Москве) был вызван Премьером Госсовета КНР Чжоу Эньлаем. В переданной мне ноте правительство КНР возлагало вину за этот массовый переход на советскую сторону, квалифицировало как дело рук «советских ревизионистов» и требовало воспрепятствовать переходу, прекратить его. Естественно, я отвел все претензии и сказал, что именно китайская сторона должна убедить своих граждан не идти на этот крайний шаг. Предложил прислать наших представителей для разъяснительной работы среди беженцев, воспрепятствовать этому переходу, прекратить его и спросил премьера, как он мыслит осуществить это. «Не знаю как, – ответил он, – это ваша забота». «Но люди идут с вашей стороны, пересекают сначала вашу границу, почему же китайская сторона их не остановит?» – говорил я. «У нас нет на это сил», – утверждал Чжоу Эньлай. «Значит, вы предлагаете советской стороне использовать силу, – отвечал я. – Но вы же прекрасно понимаете, что советская сторона никогда не применит силу против детей, стариков, женщин, против мирного населения, это было бы чудовищно». «Остановить исход людей с китайской стороны должны советские власти!» – в этом духе продолжал Чжоу Эньлай. Заканчивая беседу, я сказал, что переданную мне премьером ноту правительства КНР я немедленно доведу до сведения правительства СССР.