Текст книги "Эшафот для любви (СИ)"
Автор книги: Николай Сухомозский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
Он явно опешил. Мялся, не зная, что сказать. Я снова спросила:
– Или ты после школы намерен учиться на психиатра и уже набиваешь руку?
Наконец, он поднял глаза, буквально утопив меня в их небесной голубизне.
– Не могу никому отказать, если обращается с просьбой.
И с обескураживающей простотой добавил:
– Даже если она – дурацкая!
Как только молодые люди могут быть такими недогадливыми?!
23 февраля 1977 года.
На перерыве в школе девчонки обсуждали достоинства и недостатки ребят из
класса. Многие сошлись во мнении, что лидерство здесь прочно удерживают братья
Вилкау. Когда очередь высказаться по «злободневному вопросу» дошла до меня, я от
ответа, правда, не очень изящно, но уклонилась. Заявив, что лица противоположного пола
ни малейшего интереса пока не вызывают. Мол, голова забита исключительно учебой.
Никто этому, конечно, не поверил. Однако настаивать не стали. Так что моя тайна – сache ta vie!1 – осталась нераскрытой.
6 марта 1977 года.
Вот так неожиданность! Мне в любви – этого еще не хватало! – признался Долк –
брат-близнец Клода. Я не стала скрывать, что люблю другого. И что чувства эти –
серьезны. Короче, ответила desavouer.2 Предложила оставаться хорошими товарищами, чему, похоже, он нисколько не обрадовался. Странно, отчего ребята не умеют (или не
хотят?) просто дружить с девчонками?
На прощанье Долк заявил: мол, ты никому другому не достанешься. А сопернику, как только узнает, кто он, – не сдобровать.
1 Сàche ta vie (фр.) – скрывай свою жизнь.
2 Desavouer (фр.) – отказ.
137
15 марта 1977 года.
Похоже, впервые за долгие годы Клод обратил на меня внимание не как на
одноклассницу – одну из многих. Случилось это сегодня. Он вновь появился с «заказным»
визитом – принес billets-doux1 от весьма настойчивого cicisbeo2 из параллельного класса.
Все было, как не единожды раз до этого. Но когда уходил и я протянула руку, он не
выпускал ее дольше, чем обычно. И лицо… Оно у него внезапно изменилось. Будто
непроизвольно напряглось. А пальцы… нет, я не ошиблась, едва заметно дрогнули. И по
ним словно прошел ток. Едва различимый разряд, который я явственно ощутила своей
ладонью.
19 марта 1977 года.
Странная штука – любовь. Взять Клода и Долка – их ведь трудно, настолько
похожи, отличить друг от друга. Биологические копии. Однако обмануть легко только
зрение и два полушария в черепной коробке. А то, что в душе?
Как мы совершаем выбор?!
Клода, боясь признаться в этом, я люблю. А второго – точную копию! – и в медный
грош не ставлю. Если точнее, он мне крайне антипатичен. Почему? Объяснить не в силах.
С этим вопросом нужно апеллировать к тому самому Нечто, которое,
предположительно, и делает нас людьми.
2 апреля 1977 года.
За прошедшие две недели Клод был у нас с тетей не менее десяти, нет, точно
десять, раз. Причем с любовными посланиями от других – только трижды. Остальные –
исключительно по собственной инициативе. И под явно надуманными предлогами. О, как
бы хотелось узнать, в самом ли деле у него появились нежные чувства ко мне? Или я всего
лишь выдаю желаемое за действительное?!
10 апреля 1977 года.
В школе состоялся традиционный бал, посвященный встрече малого сезона
дождей. Обычно он проходит 31 марта, но в этом году руководство к привычному сроку с
подготовкой не успело. Директриса не вовремя слегла в больницу.
Сплетничали, что болезнь – результат ее тщательно скрываемого, но чрезвычайно
бурного романа с инспектором из отдела образования. Будто бы она застала его в
обществе старшеклассницы соседней школы. И он, вместо того, дабы, на худой конец, предпринять попытку оправдаться, не удосужился остановить ученицу, назвавшую
директрису «старой облезлой каргой».
Не знаю, есть ли в этих пересудах хоть доля правды, но лично я в них не верю.
Ведь нашей бессменной руководительнице, наверное, уже под сорок, если не больше. О
какой любви в таком возрасте можно говорить?!
Что же касается самой вечеринки, то прошла она блестяще. Я, без преувеличения, faire fureur.3 К тому же, Клод впервые (ему, видите ли, принципиально не нравится
«дрыгать ногами») пригласил на танец. Это был чарльстон.
Как трогательно и бережно держал меня за руку, насколько чудно смотрелся в
смокинге! После бала мы вместе отправились домой. И прохаживались уже не единожды, и разговоры вели обычные – и все-таки что-то было по-другому. Каждое произнесенное
слово жило несколькими жизнями, приобретая множество оттенков. Звучало одно, а
подразумевалось иное.
И что самое главное: мы оба, кажется, друг друга, как никогда, прекрасно
понимали.
1 Billets-doux (фр.) – письмо; в данном контексте – любовная записка.
2 Cicisbeo (ит.) – поклонник.
3 Faire fureur (фр.) – иметь большой успех.
138
18 апреля 1977 года.
Все больше убеждаюсь, что Клод меня любит. Просто ему не хватает смелости в
своем чувстве признаться. Как и мне – ему. Всегда ли подобное innocence1 украшает
человека?
27 апреля 1977 года.
Я должна была сегодня, по крайней мере, трижды умереть. Со стыда. Однако
осталась жива. И, к тому же, наконец, по-настоящему счастлива! Но обо всем по порядку.
Всем классом отправились в театр на дневной спектакль гастролирующей в
провинции труппы из Мбужи-Майи. Когда возвращались назад, мы с Клодом, не
сговариваясь, вышли немного раньше – чтобы пройтись пешком. Тем более, погода с утра
стояла чудесная. Ласковое дневное светило, яркая зелень. Еле подвижный ветер, казалось, играл неземную мелодию на струнах солнечных лучей.
Мы говорили безумолчно, стараясь тут же заполнить малейшую паузу. Словно
боялись вопрошающей тишины. Эоловы руки мягко трепали наши волосы, дразняще
крутили по земле крошечные пыльные смерчи. Легко и беззаботно перескакивая из темы
на тему, мы не могли, что вполне естественно в таком возрасте, не задеть опасного, как
минное поле, предмета – любви.
Говорили в общем. Вспоминали известных литературных персонажей, не обошли
вниманием курьезный случай с директрисой собственной школы. Клод вел себя, как
pauvre honteux.2 Я, вздохнув поглубже, сказала об этом. Он неожиданно на не очень
любимом им (между собой мы чаще всего общались на суахили или киконго)
французском прошептал вдруг севшим голосом:
– Олда, ты – la plus belle fille femme!3
И быстрым шагом ушел вперед. Безусловно, было лестно услышать такие слова от
человека, которого любишь. Уже одно это обеспечило бы месяц сердечных переживаний.
Однако я шестым чувством понимала: еще далеко не все сегодня нами сказано. И нарочно
не спешила, хотя тетя, наверняка, могла уже проявлять беспокойство. Постепенно догнала
попутчика. Клод, держа в руке несколько соцветий драцены, несмело протянул их мне.
– Спасибо! – сказала я.
И мы, как ни в чем ни бывало, продолжили витиевато вязать уже не столько
теоретический, сколько личный узор любовных треволнений. Пока Клод вдруг не
выпалил:
– А ты кого-нибудь любишь?
– Да! – ответила я. И почувствовала, что, кажется, весьма некстати краснею.
– Спорим, я знаю кого?!
– Ты думаешь?
– Убежден!
О том, что я люблю именно его, а не кого-то из многочисленных поклонников, не
было известно ни одной живой душе. И потому я со спокойной совестью возразила:
– Сомневаюсь, хвастунишка!
У Клода от возбуждения заблестели глаза:
– Заключим пари?
– Давай! – ответила без раздумий, будучи на сто процентов уверенной, что
прозвучит не «настоящая» фамилия.
– Договорились!
– А на что поспорим? – полюбопытствовала.
– На поцелуй! – сказал Клод, и у меня отчего-то сладко заныло в груди.
1 Innocence (фр.) – целомудрие.
2 Pauvre honteux (фр.) – стыдливый бедняк.
3 La plus belle fille femme (фр.) – очаровательная девушка.
139
– Идет! Оглашай!
– Что оглашать?
– Фамилию парня, которого я, по-твоему, люблю.
– Так не интересно! – возразил Клод.
– А как интересно?
– Сыграем в филологическую рулетку.
– Это что еще такое?
– Ты скажешь, какую букву по счету я должен назвать, и я ее объявлю. Если этого
тебе покажется мало, назову по первому требованию любую другую. Ну, как, согласна?
Не могу объяснить почему, но мне игра вдруг показалась опасной. И все же
предложение не отклонила:
– Согласна!
– Называй!
– Пятую.
– «А» – ответил Клод.
Пятая буква его собственной фамилии, действительно, была «а». Но, во-первых, о
моей любви к нему никто, включая его самого, не мог даже подозревать. Во-вторых, у
ухажера Фудиаго пятая буква – тоже «а». К тому же, если без ложной скромности, в
школе моих воздыхателей с пятой «а» в фамилии наберется больше, чем пальцев на двух
руках.
– Хорошо, называй следующую! – бодро, не исключено, чересчур, произнесла я.
– Какую?
– Третью!
Самозваный крупье помедлил, будто раздумывая, и изрек:
– Эта буква – «Л».
Я, несмотря на то, что на термометре было, как минимум, 280 тепла, буквально
похолодела. Игра, похоже, становилось чрезвычайно рискованной. Неужели я ошиблась, и
Клод каким-то образом почувствовал мое к нему отношение?! «Не может быть», –
успокаивала, как могла, себя. В таком случае, возможно ли «двойное» совпадение?
Лихорадочно перебирала в голове фамилии поклонников, но от волнения то и дело
сбивалась, путала буквы и целые слоги. Как дальше поступить – продолжить опасную
«угадайку» или под благовидным предлогом отказаться?
– Жду следующую букву! – судя по голосу, Клод тоже был напряжен, как струна. И
я бросилась в омут:
– Последняя.
– «У»! – Мне показалось, что я постепенно превращаюсь в волчок, со всей дури
вращаемый земной осью. Закружилась голова, померкло сознание. Ведь на эту самую «у», кроме его с братом фамилии, больше не заканчивалась ни одна в школе!
Что случилось дальше, помню плохо, хотя и прошло уже если не полсуток, то
добрый десяток часов. Со стороны, если в этот момент нас кто-то видел, наверняка
подумал, что парень с девушкой окончательно сбрендили. Мы одновременно смеялись и
плакали. Обнимались. Вытирали друг другу слезы. Хватались за руки, долго их не
разжимая. Неумело целовались. И уносились, уносились в неведомые выси.
Да что там говорить, я лечу и сейчас!
8 мая 1977 года.
Прошедшая декада – самая счастливая в моей жизни. Мы безумно любим друг
друга, знаем это и ни от кого не скрываем. Хотя у руководства школы особого восторга
наши чувства не вызывают. И пусть!
20 мая 1977 года.
Каждый день проходит под знаком неземной Любви!
140
1 июня 1977 года.
После школы мы поженимся. Кажется, в Стране Восходящего Солнца существует
обычай дарить молодоженам на свадьбу ажурную морскую губку, в которой сидят два
рачка. В эту своеобразную «корзиночку» членистоногие заползают в раннем детстве.
Растут и, не имея возможности из-за «взрослых» размеров выбраться сквозь узкое
отверстие обратно, остаются в ловушке навсегда. Оригинальный подарок – символ
преданности и верности – поэтично называют «корзинкой Венеры». Как бы я мечтала
попасть именно в такую – вместе с Клодом! И еще. Если у нас родится девочка, мы
назовем ее Венерой.
11 июня 1977 года.
Безумный водоворот затягивает все глубже. Я тону!
24 июня 1977 года.
Сегодня ко мне подошел Долк и сказал, глядя куда-то в сторону:
– Ты не забыла предупреждения: кроме меня, не достанешься никому?
Ах, разве существует сила, способная разлучить нас с Клодом?!!
15 июля 1977 года.
Все, как в розовом тумане.
30 июля 1977 года.
Клод уезжает поступать в колледж. Я, поскольку финансы не позволяют
продолжить образование, выхожу на работу. Стерилизаторшей инструментов в
парикмахерскую. С Клодом увидимся только через месяц. Как я это переживу?!
27 августа 1977 года.
За прошедшие тридцать дней дважды являлся прямо на работу Долк (тетушки он,
по-моему, побаивается, поэтому домой не заходит). Интересовался, что слышно от брата и
не передумала ли я? Как обычно, отшутилась. Зачем обижать человека? Я – не из тех, кто
исповедует безжалостное «Je m’en fiche».1 Не затаила обиды даже после того, как Долк
бросил, по сути, угрозу: «Ты еще об этом пожалеешь!». Что с тебя возьмешь, tete creuse?2
13 сентября 1977 года.
Приезжал Клод. Безусловно, я хочу его видеть каждый день. Но ведь учеба – дело
нешуточное. Недавно мы пообещали друг другу, что никогда не расстанемся. И скрепили
свои слова клятвой, надрезав кожу на пальцах и смешав нашу кровь. Впрочем, я и так
своей жизни без него не мыслю.
А чтобы больше не жить в разлуке, договорились: Клод подыщет мне, как сам
утверждает, приличное место, и я перееду поближе. Скорее бы! Глупый, как он не
понимает, что я согласна на самую тяжелую работу, лишь бы быть рядом!
2 октября 1977 года.
Случилось то, что рано или поздно должно было случиться. Мы стали близки.
Боже, как я боялась этого момента! Как трусила! Но Клод был настолько предупредителен
и нежен, что особой боли я не почувствовала. Отныне комната в rez-de-chaussee3 тетиного
дома для меня – святилище. Я стану сюда приходить, лишь когда безудержно заскучаю по
ненаглядному.
1 1 Je m'en fiche (фр.) – мне наплевать.
2 Tete creuse (фр.) – пустая голова.
3 Rez-de-chaussee (фр.) – нижний этаж здания.
141
10 октября 1977 года.
Решено: к новому году мы поженимся. Тетя не возражает. Хотя приличия ради
немного поворчала – относительно моего слишком юного возраста. Наверное, книг
европейских авторов начиталась. Ведь во многих африканских племенах и в 12 лет замуж
выходить не рано.
23 октября 1977 года.
В мире происходит так много трагичного. Вот и сегодня по радио передали о ЧП в
Японии на автодроме «Фудзи», где продолжается последний этап чемпионата мира
«Формулы-1». Столкнулись два болида, в результате чего погибли и ранены зрители. А в
Амстердаме прямо у входа в отель «Амстел» с целью выкупа похитили известного
голландского бизнесмена Маупа Каранса.
Может, я кому-то покажусь странной, но мне порою на столь печальном фоне
немного стыдно за свое безбрежное счастье…
2 ноября 1977 года.
Радуга счастья – вдребезги! Осколки впиваются в сердце. Мечты втоптаны в грязь.
Жизнь теряет смысл. Как я посмотрю Клоду в глаза?! Почему это случилось именно со
мной? Разве я так уж виновата, Господи, перед тобой? Но, даже если «да», достойна ли я
столь дьявольски изощренного отмщения?
Хватит ли силы воли, выдержит ли разум, чтобы произошедшее описать? И нужно
ли теперь вообще вести дневник? Я ведь строила воздушные замки, рассчитывая, что, когда состаримся, будем с Клодом перечитывать записи. Но отныне будущего – нет.
Стенания напоминают высосанную из пальца дешевую мелодраму? Согласна! И,
тем не менее, свершившееся – чудовищный факт.
Позавчера на побывку вновь приехал Клод. У него побаливает горло – где-то,
несмотря на жару, простыл. Что не помешало нам провести чудный день и вечер. Никаких
плохих предчувствий у меня не было. Прощаясь, любимый предупредил: завтра его с утра
и допоздна в поселке не будет. Отправится в соседний городок по просьбе отца. Успеет
вернуться пораньше, даст знать. Если же не получится, встретимся через сутки. На том и
распрощались. Еще не зная, что навсегда. Что нормальное послезавтра для нас, в отличие
от остальных, не наступит.
Солнце еще не зашло, когда неожиданно (после его последней дурацкой угрозы мы
не общались, стараясь не замечать друг друга, но, естественно, как культурные люди, здоровались) явился Долк. Сообщил, что сегодня предпринял путешествие вместе с
братом. Сам только что вернулся. Клод же задержался. Однако сегодня обязательно
приедет. И просит меня выйти к полуночи в условленное место. Кстати, голос он утратил
совсем. Если пытается что-то сказать, то разобрать совершенно невозможно. Поэтому
Долк рекомендовал брату вообще не разговаривать. По крайнем мере, до тех пор, пока не
покажется отоларингологу.
Ах, да, уже уходя, курьер вспомнил: Клод в знак неизменной любви презентует мне
букет и коробку любимых конфет.
Три с небольшим часа, остающиеся до свидания, провела в «нашей» комнате.
Читала, жуя мармелад, и время от времени вдыхая аромат цветов, переданных любимым.
Голова кружилась от переполнявших чувств. Я буквально пьянела в предвкушении
встречи. А еще переживала о его здоровье. Еле дождалась, когда стрелки часов показали
без четверти двенадцать. И тихонько, дабы не слышала тетя, удрала. Тем самым, как
оказалось, перечеркнув прошлое. Чтобы никогда не иметь будущего.
Нет, больше писать не могу…
3 ноября 1977 года.
142
Пять утра. Неужели прошло так мало? А кажется, вечность. В результате
мучительных ночных раздумий я пришла к выводу: человеческая подлость, как и
Вселенная, безгранична. Но вернусь, однако, к трагедии всей моей жизни.
К условленному месту летела, словно на крыльях. Скажу честно: столь сильного
внутреннего подъема не испытывала никогда. Готова была горы свернуть, форсировать
любую преграду, достать с неба звезду. Лишь бы принадлежать Ему, ненаглядному!
Вот и заветные окуме.1 Переполненная, будто осенний улей медом, любовью,
бросаюсь в раскрытые навстречу объятия как никогда желанного. Мы не издаем ни звука.
Во-первых, у него болит горло. Во-вторых, к чему слова?! Лишь однажды, в промежутке
между нескончаемыми безрассудными объятиями, Клод, прохрипел что-то
маловразумительное и смущенно указал на горло. Я закрыла ему рот рукой:
– Молчи! Береги связки. Завтра отправишься к врачу.
– Угу! – просипел Клод.
И мы опять, словно спасательными кругами, обвили плечи друг друга, исступленно
пытаясь время от времени вдохнуть хотя бы по глотку спасительного кислорода.
Затем последовала – будь она проклята! – близость. Кажется, я едва не потеряла
сознание. А дальше… Дальше на меня обрушился ночной небосвод. Ибо я услышала
издевательский голос:
– Ну, что, не я ли говорил: еще, дорогуша, пожалеешь?!
Это был голос… Долка. Разъяренной фурией бросилась я на подонка. Но силы
были слишком неравны. А он, между тем, упиваясь собственной безнаказанностью, в
деталях рассказывал, как запланировал и осуществил величайшую из подлостей.
Оказывается, Долк подслушал накануне наш с Клодом разговор. И решил, что
ситуации для мести – вполне подходящая. Утром напросился к брату в помощники на
время поездки. Под тем благовидным предлогом, что вдвоем они справятся быстрее.
Клоду это было на руку – гарантированно успевал на свидание со мной. В городке они, поделив задания, разошлись. И Долк свое специально запорол. О чем, когда они ближе к
концу дня встретились, и заявил Клоду. Тот вспылил. В итоге братья вдрызг разругались.
Чего, собственно, Долк и добивался. Разыграв роль несправедливо обиженного, укатил
домой. Будучи уверен: не выполнить поручение отца Клод себе не позволит. А чтобы это
сделать, нужно не менее семи-восьми часов.
Иными словами, вернуться в поселок тот вряд ли сможет даже после полуночи.
Таким образом, руки у негодяя оказывались развязанными.
Накануне он у колдуна, с которым давно водил малопонятную дружбу, взял
растительные наркотические вещества. И одними напичкал конфеты, а другие – нанес на
цветы. Доставив их затем в дом тети под видом презента от Клода.
Плюс к этому, дабы избежать возможного разоблачения, мерзавец выдумал
историю о полной потере голоса братом. Понимая, что, даже одурманенная, я, если
заговорит, смогу его опознать. Бесчеловечная уловка твари в людском обличье!
Как он этой низкой мерзости радовался! Без конца допытываясь, с кем я отныне
буду? С ним или опозоренным Клодом?
Придя немного в себя после истерики, твердо заявила: у него лично надежд
нисколько не прибавилось.
– Но я ведь всем расскажу о произошедшем, – блаженствовал Долк. – Да еще
намекну: мол, трахнулись мы по обоюдному согласию. Захочет ли после этого братец
продолжать с тобой отношения?
– А меня это нисколько не интересует! – отрезала я.
– Отчего вдруг? Настолько уверена в собственной неотразимости или невероятной
силе его чувств?
– Ни то, ни другое.
1 Окуме – деревья с ценной древесиной.
143
– Тогда позволь поинтересоваться, что же?
– А то, что меня уже завтра здесь не будет! – неожиданно даже для себя самой
выпалила я. – И ни один из вас обесчещенную Олду больше никогда не увидит.
Повернувшись, бросилась прочь. Еще не зная, какие шаги предприму в ближайшие
сутки. Но спонтанная мысль о том, чтобы навсегда покинуть поселок, уже не оставляла.
Собственно, над своей последующей судьбой я эти несколько часов и размышляла.
Конечно, можно ничего не сказать Клоду. А если Долк распустит слухи, их
отрицать. Собственно, в этой ситуации будет его слово против моего слова. Учитывая
довольно прохладные отношения близнецов, скорее всего, Клод поверит мне. Но я сама
так не смогу. Жить с таким камнем на душе? Видеть вечно ухмыляющуюся рожу деверя?
Нет, увольте!
Признаться? Но каково в итоге придется Клоду? Подобного выбора не пожелаешь
и врагу: расстаться с любимой или влачить дни с обесчещенной супругой? Согласившись, по сути, на семейный мaison a parties.1 Могу ли я оставлять за ним право ТАКОГО
выбора? Нужен ли мне самой мariage de raison?2
Существует, правда, еще один вариант. Пожалуй, самый легкий. Без излишних
колебаний, покончить с собой. Но…
Разве это меньшая драма для Клода? А если, сочтя виновником случившегося себя, он, не приведи господи, решится на аналогичный шаг? Могу ли я взвалить на свои плечи
ТАКУЮ ответственность? Безусловно, ничего не стоит оставить посмертную записку.
Однако общие слова типа «в моей кончине прошу никого не винить» вряд ли успокоят
Клода. Червь сомнения все равно будет точить душу. Как долго? А если всю жизнь?
Настрочить правду? А кто даст гарантию, что любимый не убьет Долка? И в наказание
сядет в тюрьму. Кто от этого выгадает? Отнюдь не я, уйдя из жизни, и не Клод, проведя
значительную часть своих дней за решеткой и, тем самым, поставив крест на собственной
судьбе. Можно даже на кофейной гуще не гадать – в выигрыше останется Долк. Могу ли я
такое этой скотине позволить?! Нет, нет и еще раз – нет!!!
Нельзя сбрасывать со счетов и общественное мнение, значащее в нашей среде
чрезвычайно много. В любом случае оно осудит Клода.
Значит, выход, действительно, один – я должна исчезнуть. Мало ли что взбрело в
голову взбалмошной девчонке в неполных семнадцать.
А тетя? Она сделала мне столько добра. Заменила родителей. Вправе ли я
подвергнуть ее столь жестокому испытанию? Увы, иного разумного шага не остается. С
другой стороны, я, наверное, плохая, неблагодарная, племянница, если сердечный
избранник мне дороже милостивой тетушки.
Дома я оставлю записку. Ничего не объясняющую. Чисто прощальную. Напишу,
как люблю мою преданную родственницу. За все ее поблагодарю. И напишу:
обстоятельства вынуждают к отъезду, искать меня не нужно.
Однако самое трудное – Клод. Испариться, не увидев его, – бесчеловечно. А что
сказать?! Какие слова найти? Как себя не выдать? Смогу ли я хотя бы поднять на него
свои бесстыжие глаза? Где взять силы?! Пресвятая дева Мария, поддержи меня в моем
нелегком начинании!
3 ноября 1977 года.
Вот и все! Я взошла на персональную Голгофу. Объяснение с Клодом состоялось.
Чтобы не разреветься, была немногословной. Рассчитала верно: он совершенно
растерялся. Кроме междометий, почти ничего не мог произнести. Я же рубила фразы в
телеграфном стиле. Мне нужно срочно покинуть поселок. Куда уезжаю, еще сама не знаю
(это было правдой). Обязательно напишу. Лишь под самый конец не выдержала и из груди
1 Maison a parties (фр.) – публичный дом.
2 Mariage de raison (фр.) – брак по расчету.
144
против воли вырвались слова любви. Которая всю оставшуюся жизнь, убеждена, будет
терзать мою душу.
Сегодня же, спустя буквально несколько часов, исчезаю. Униженная,
оскорбленная. Лишенная права быть любимой и любить. И все же – не сломленная.
6 декабря 1977 года.
В течение месяца скиталась по самым дешевым меблирашкам небольших
населенных пунктов административной области Бандунду. Наконец, остановилась в N. Не
упоминать названия в дневнике решила не случайно. А вдруг записи каким-либо образом
попадут в чужие руки еще при моей жизни? После – будь что будет. Но пока жива, не
желаю, чтобы моя история получила огласку. Как говорится, мon verre n’est pas grand, mais je bois dans mon verre.1
Мне несказанно повезло – удалось найти работу. В библиотеке. Причем на
собеседовании получила наивысшую оценку. Сказалось то, что в школе всегда была
примерной ученицей. Да и в свободное время книг, причем не обязательно
художественных, не чуралась. Что по-научному называется самообразованием.
10 декабря 1977 года.
Страшное дело, но у меня в результате пережитого образовался некий провал в
памяти. Сегодня, к примеру, я вдруг отчетливо «услышала» слова ненавистного Долка:
– Беги, беги! Прямиком к врачу. Я ведь тебя вдобавок ко всему еще и венерическим
заболеванием наградил!
На галлюцинацию не похоже. Слишком отчетливо прозвучало. Полистала
специальную литературу. Нет, не парамнезия*. Типичная частичная амнезия,* как
следствие сильнейшего эмоционального переживания? Защитная реакция, выключающая
отдельные участки мозга, дабы от перенапряжения тот не «замкнул»? Значит ли сие, что
серое вещество отныне будет услужливо и регулярно демонстрировать мне «записи»
прошлого? Какой неприятный сюрприз еще уготован?
Что делать? Больна ли я? Если да, то чем? Каков инкубационный период недуга?
Какими окажутся дальнейшие симптомы? Насколько хворь опасна?
19 февраля 1978 года.
Сегодня у Клода – день рождения. На отложенные из заработной платы деньги
купила цветы. Поставив их в банку из-под пива, пожелала любимому… покоя на душе.
28 февраля 1978 года.
Худшие опасения подтвердились – я беременна. Как быть?! Вопрос нешуточный.
Существует, по крайней мере, несколько «но». Хотя главных – два. Первое – смогу ли я на
более чем скромный доход нормально содержать ребенка? Не говоря уже о том, чтобы
обеспечить ему достойное существование. Ведь savoir-vivre2 я никогда не отличалась. И
второе – чьего малыша ношу под сердцем? Любимого Клода? Или ненавистного Долка?!
Наконец, еще проблема. Болезнь, которой Долк меня пугал. Что, если это – правда?
Я ведь так и не осмелилась сходить к доктору. Главная причина? Если тот нарушит
клятву, а такое происходит сплошь и рядом, как минимум, останусь без работы. А, значит, даже минимальных средств.
Не лучше ли от плода избавиться?!
16 марта 1978 года.
1 Mon verre n'est pas grand, mais je bois dans mon verre (фр.) – мой стакан небольшой, но я пью из своего
стакана.
2 1 Savoir-vivre (фр.) – умение жить.
145
Прошедшие две недели ходила, как под наркозом. Полулегальный гинеколог
(посетить венеролога пока не решилась), найдя у меня какой-то скрытый сердечный
недуг, категорически запретил делать аборт. Таким образом, я обречена родить. Кого?
Нормального человечка или исчадие ада – копию Долка?
10 апреля 1978 года.
В этот день ровно год назад на школьном бале Клод впервые пригласил меня на
танец. Как недавно все это было и как … давно. 365 суток вместили неимоверную смесь
из счастья и страданий. Не знаю, чего на самом деле было больше. Но нынешняя жизнь
кажется мне сплошной нечеловеческой пыткой. Как долго выдержу эту муку?
1 июня 1978 года.
Как сотрудник библиотеки, к тому же любящий листать книги не только по долгу
службы, знаю: сегодня планета отмечает День защиты детей, учрежденный
Международной демократической федерацией женщин в 1949 году. Для меня же праздник
– тяжкое бремя. Ибо до сих пор так и не решила, как поступить. Жить или кануть в
небытие?
7 июня 1978 года.
Наконец отважилась. На столе лежит упаковка «Гептабар-битала». В руке – стакан
воды. Никакой записки оставлять не буду. Эта дневниковая запись – прощальное письмо
ко всем, живущим на Земле. Будьте счастливы!
16 февраля 1979 года.
…Семь месяцев не брала в руки авторучку. Что помню о том роковом дне?
Стало трудно дышать. Сердце затрепетало пойманной в силки птицей. Я будто
проваливалась в преисподнюю. Потом услышала обрывки слов:
– Посткоматозное состояние…
– Доза не смертельная…
– Кислород…
– Форсированный диурез…
– Дисфункция почек…
– Маннитол…
– Необходим гемодиализ...
Пришла в себя на больничной койке. В госпитале францисканцев*. Как мне позже
рассказали, отключившись под воздействием таблеток и уже падая, я столкнула наземь
настольную лампу. На звук бьющегося стекла в комнату зашла проходившая по коридору
горничная. Она и подняла шум…
19 февраля 1979 года (продолжение).
…Сбежавшиеся на крики люди вызвали врачей. Те, узнав, что я не имею
медицинской страховки, доставили меня к монахиням, где я и провела все это время.
Клариски1 меня выходили. Однажды нечаянно подслушала, как две из них судачили о
каких-то осложнениях, но, если откровенно, я их не чувствую. Наверное, как всегда, женщины преувеличивают.
6 мая 1979 года.
Сontretemps!2 Похоже, францисканцы не верят, что я – француженка. И моя
фамилия – Манон Леско. C‘est la fin de la pauvre Manon!1
1 Клариски – монахини-франсисканки.
2 Сontretemps (фр.) – неожиданное осложнение.
146
17 июля 1979 года.
Кажется, ночью я сошла с ума. Подошла к стене, чтобы включить освещение. Но, как ни шарила, не могла нащупать выключатель. Мелькнула мысль: это – начало безумия.
И как только так подумала, внутрикомнатная перегородка начала… медленно
заваливаться набок, превращаясь в пол. Вместе с нею, как в киношном замедленном
темпе, перемещалась и я. Ногти скользили по краске, я пыталась удержаться. Но ровным
счетом ничего из этого не получалось. И вот, вопреки желанию, я принимаю
горизонтальное положение. Однако не зря утверждают: беда в одиночку не приходит.
Неведомая опасность грозит уже со всех сторон. В отчаянии машу кулаками – отбиваюсь
от безжалостного врага. Пытаюсь понять: происходящее – бред или реальность? Я здорова
или больна? И какое мое «я» сражается с химерами, а какое – пытается логично
рассуждать?
30 июля 1979 года.
Я сделала фундаментальное открытие, способное перевернуть современную
физику, космологию и космогонию вместе взятые. Землетрясения – это схватки
беременной Земли. Свидетельствующие единственно о том, что она вскоре разрешится от
бремени. Еще одним естественным космическим спутником. А ежели будет двойня, то
грядущим поколениям людей выпадет редкая возможность любоваться еще большим
количеством Лун на небосводе.
22 августа 1979 года.
Невероятно, но факт: Я живу одновременно в двух измерениях. В привычном и за
гранью, где я – насекомое на собаке.
Вот и сегодня мы вместе с подругой-блохой путешествовали по своему хозяину. На
какое-то мгновенье кусочком мозга, остающимся в первом измерении, осознала, что
труднопроходимая чаща – всего лишь шерсть. Поняла и другое: сколько бы мы ни ползли
поперек туловища, края не достигнем, перебирай ногами хоть миллиард лет. Ведь
окружность края не имеет. Такая вот безграничная Вселенная!
Если же отправиться вдоль тела, то можно угодить прямиком в «черную дыру» –
