Текст книги "Похождение в Святую Землю князя Радивила Сиротки. Приключения чешского дворянина Вратислава"

Автор книги: Николай Радзивилл

Соавторы: Вацлав Вратислав
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

Три дня стояли турки у Жолнака и не трогались с места по случаю печальной вести; тут наш посол стал через своего чауса просить пашу, как обещано было прежде, чтобы дали нам 50 гусаров, или стрельцов турецких, проводить нас до Будина. На это паша пришел в страшный гнев и пригрозил, что велит всех нас посечь саблями. За это ли, говорил он, отпустят нас на волю, что отцы наши и братья таким неслыханным образом поступили в Гатване с милыми ближними их турками? Когда бы еще побили они один мужской пол, нечему бы тут дивиться, потому что на войне и быть нельзя иначе, но поступать так жестоко с невинными женами и с малыми детьми – это дело зверское, варварское и нигде не слыханное; и когда бы не утолил он султанского гнева и не уговорил бы начальных воевод, все мы давно были бы растерзаны в куски. По этой причине молчал бы лучше посол и не приставал бы к нему, чтобы не случилось и с ним самим худа.

Когда английский посол передал нам эту печальную весть и объявил, что жизнь наша в опасности, мы пришли в великий страх и смущение. Советовал он нам только молить сокрушенным сердцем Господа Бога, даровавшего нам исход из тяжкого заточения, чтобы до конца благоволил быть нам Богом милости, укротил бы турецкий гнев и дал бы вернуться благополучно в милое наше отечество. Предвидя, что, как только снимутся с места, при первой же свалке где-нибудь могут напасть на нас и изрубить нас, он усердно о нас заботился, нанял нам четыре деревенские повозки до Будина, дал на дорогу 100 дукатов, приставил к нам своего толмача и янычара из своей стражи и посоветовал, благословясь именем Божиим и предав себя в помощь Божию, как только султан двинется на Ягер, повернуть в другую сторону к Будину, так как у нас есть лист со свидетельством и бумагой к будинскому паше.

Первую же ночь приходилось нам проезжать самыми опасными дорогами, где день и ночь рыскали турки, татары и наши гусары: всякий день приводили в лагерь захваченных наших гайдуков и раненых гусар и привозили множество голов христианских; поэтому мы должны были дать своему янычару клятву, что если нападут на нас христиане, то ему не сделают никакого худа, а он со своей стороны уверил нас, что если нападут турки, то нас пропустят без помехи, так как есть при нас пропускной лист от турецкого султана; только если татары встретятся, то не ручается за татар, и тогда может случиться, что и его самого вместе с нами изрубят, потому что татары на турок не смотрят и рубят их, где попадутся хотя десять или двадцать человек, если только видят, что они сильнее турок, и ограбят дочиста, не уважая никакого закона. По этой причине взяли мы с собой проводника; простившись с послом английской королевы и поблагодарив его за великие благодеяния, как только султан тронулся от Жолнака в поход на Ягер, и мы, во имя Божие, с великим страхом повернули на дорогу к Будину.

Едучи дорогой с великим страхом в душе, мы беспрестанно оглядывались назад, не гонятся ли за нами, и всякую минуту ждали, что вот наедут и убьют нас; а ехали мы все по самым опасным местам, где рыскали турки, татары и христианские наездники, а другой дороги, говорил нам проводник, не было. И устроил же так премилосердый Господь, что весь тот день с раннего утра до сумерек мы не встретили ни единого человека; только в сумерки, доехав до одной большой венгерской деревни, увидели мы за виноградником до ста человек татарских наездников и в великом страхе спешили к деревне, которая была вся кругом окопана рвом. Стали мы просить жителей, чтобы спасли нас от татар и пустили к себе в деревню – они и не отказали нам. Бедные крестьяне, положив мостки через ров, приняли нас приветливо и сказывали, какое притеснение должны терпеть от татар, которых в той деревне расположилось до пятисот; советовали нам идти поскорее в церковную ограду и там где-нибудь укрыться, чтобы татары нас не приметили. Последовав тому совету, пошли мы к священнику и просили отворить нам церковь; добрый человек вынес нам сыру и хлеба и пустил нас в церковь, где мы прежде всего стали с сокрушенным сердцем молить Бога о милости и о спасении от татар; не зная, на что решиться, мы уже надеялись на одного янычара и думали, не поможет ли нам наш турецкий лист. Но и янычар боялся этих татар не менее, нежели мы: он весь побледнел и сказал нам, чтобы мы ни под каким видом не заговаривали с ним по-турецки.

Между тем татары разложили костры по деревне, жарили целых волов и баранов, обрезывали полуобжаренное мясо и ели, точно псы. Вскоре, когда мы вышли из церкви и стали кормить своих коней, увидели нас татары, и тотчас бросилось их к нам до двухсот человек, обступили нас и стали допрашивать, кто мы такие и откуда? Тут мы, вместе с янычаром, низко поклонившись им по-турецки, объяснили, что едем по султанскому повелению в Будин и показывали бумагу от султана. Но они сердито ответили, что невозможное дело пропустить нас, послали за своим гетманом, и одному милосердому Богу известно, что хотели учинить с нами. Нельзя было ждать нам от них никакого добра; мы так и думали, что всех нас либо возьмут в плен, либо зарежут, и так с отчаянием в душе молили мы Господа, чтобы Он был нам защитником и спасителем. Все это случилось уже на заходе солнца.

Дивное дело и великая сила Божия! Весь тот день был с утра совсем ясный, светило такое красное солнышко, не видать было ни тучки, ни маленького облачка. И что же? Премилосердый Бог никогда не оставляет уповающих на него: устроил Господь, что вдруг поднялся превеликий вихрь и вслед за тем такой страшный ливень, что как будто хляби разверзлись и облака ниспали на землю. Всю деревню и все рвы залило водой, залило и угасило все разложенные по деревне огни, и татары все побежали к своим коням. А мы, по совету несчастных крестьян, в самый ливень бросились скорее запрягать своих коней в повозки и тотчас выехали из деревни, взявши с собой крестьянина вывести нас на другую дорогу, мимо той, по которой мы прежде хотели ехать, так как по всем окольным деревням стояли татары. Лил проливной дождь без перерыва до полуночи, и мы, едучи под дождем, должны были беспрестанно вытаскивать из грязи повозки и коней и пособлять им; по дороге видели великое множество сожженных и опустелых деревень, слышали крик, стоны и рыдание несчастных жителей и мычание скотины, захваченной в добычу. Подвигаясь мало-помалу вперед, сколько давал Бог силы нам и лошадкам нашим, приехали мы часа за три до рассвета на луговину, дали коням сена и сами немного отдохнули; но едва успели чуть-чуть поесть наши кони, опять поехали дальше. Проводники наши заблудились ночью под дождем, отвели нас далеко от дороги и не могли опознаться, где мы находимся; и так пытались они убежать от нас. Но янычар, догадавшись, что хотят бежать, не пускал их от себя и, привязав обоих ремнем за шею, заставил идти впереди себя и указывать дорогу, грозя, что снесет им головы, если не выведут нас на прямую дорогу. В страхе искали они дороги, ощупывая землю руками, но все отводили нас еще дальше от дороги в другую сторону. Перед самым рассветом проводники привели нас в великий страх, объявив нам, что никак не могут опознаться, где мы находимся, но слышат где-то конский топот и речь людскую и потому боятся, как бы мы не попались в руки татарам, так как повсюду вокруг татары, и нам говорили: «Приложите-де ухо к земле и послушайте – земля дрожит, точно где-то люди едут». Мы со страхом прилегли к земле и точно, услышали: земля дрожит и как будто конский топот и шум людской; остановясь на том месте, держали мы совет, что нам делать. Когда совсем рассвело, увидели мы в чистом поле будто малый лесок и, не умея распознать, что такое, думали, что наверное татары, а иные уверяли, что видят, как там знамя по ветру колышется. Не видя себе ниоткуда помощи, мы было уже решились распрячь возы и разбежаться в разные стороны, какое кому будет счастье. Но один из наших возчиков пополз на четвереньках к тому месту, хотя разглядеть хорошенько, что там такое; подвинувшись поближе, он подлинно уверился, что это просто лесок, и закричал нам, чтобы мы не боялись. Наш любезный янычар, воображая, что они увидели христиан, хотел было ускакать от нас, но наши, ухватившись за коня, не пустили его бежать; мы же, как будто вдруг проснувшись, спешили подойти ближе к леску, дивясь друг на друга, какого страху тот лесок нагнал на нас. Совсем уже было светло, когда мы подошли, но, обойдя лесок, увидели прямо против себя до 30 турецких гусар с копьями и знаменами: они скакали прямо на нас с поднятыми копьями и, окружив нас, с криком «Аллах! Аллах!» приставили нам к груди копья. Мы крепко испугались, но наш янычар, как только услышал крик, приободрился и стал по-турецки здороваться с ними. На вопросы их, кто мы такие, откуда и куда едем, янычар дал им ответ, и так они, приударив лошадей, опять с криком ускакали. Турки эти были из отряда боснийского паши и высланы разведать, где находится султан и когда выступит к Ягеру. Тут только проводники наши распознали, где мы, и вывели нас на прямую дорогу к Пешту.

Когда совсем настал день, услышали мы сильную стрельбу в Будине, что нас очень удивило на таком дальнем расстоянии. По дороге и на этот раз никого не встретили; только около полудня видели мы впереди себя по долине великое множество всадников: ехали навстречу нам, и когда мы подошли ближе, оказалась конница около десяти тысяч человек отличного войска – это боснийский паша шел на помощь к султану под Ягер. У всех были длинные копья, а на копьях знамена разного цвета. Завидевши нас, они выслали вперед с сотню людей, и целый отряд наехал на нас с поднятыми копьями. Наш янычар, распознав, что это турки, сошел с коня, поздоровался с ними и объяснил, кто мы такие и куда ведет нас; потом наш толмач поехал с ним к паше, представил наши бумаги и объявил, что султан со всем войском выступил к Ягеру, потом вернулся к нам. Когда прошел мимо нас паша с войском, мы продолжали путь до Пешта и в 23 часа доехали до города; здесь наш янычар предъявил наши бумаги кадию и просил дать нам приют. Тут, хотя мы уже и были в безопасности от татар, но все еще боялись, как бы турки не послали в погоню за нами с приказом посадить нас опять в тюрьму.

Наутро, когда вернулся домой паша, предъявили мы лист от султана с приказанием проводить нас до ближней христианской крепости и отпустить пятерых наших товарищей, сидевших в будинской тюрьме с самой смерти нашего посла. Паша, прочитав лист, не только освободил тотчас же наших товарищей, но и нас велел накормить и напоить вдоволь и приказал своим людям провезти нас на лодке против течения к крепости Товашову. Тем больше было нам от этого радости, что мы все до последнего часа боялись, пропустят ли нас беспрепятственно по Дунаю! У нас не выходила из ума ярость и угроза турецкая по случаю взятия крепости Гатвана – каждый час того и ждали, что пришлют приказ остановить нас и заключить нас в тюрьму; но милосердый Господь помиловал, спас нас от этого.

На другой день поутру послали мы крестьян с повозками и со своей рухлядью вперед нас, в Товашов, чтобы они объявили там христианскому воинству об освобождении нашем и о приезде; мы надеялись, что им, бедным, там заплатят за провоз; вместо того несчастные люди попались в руки татарам и все были побиты. А мы сели в лодку, и нас повезли вверх по Дунаю, а янычар наш с драгоманом ехали верхом по берегу. Дотянувшись до Товашова, увидели на бастионах множество немецких солдат и уверены были, что крестьяне дали уже знать в крепости о нашем приезде; но вышло не по-нашему: об нас ничего не знали. За несколько дней перед тем турки, переодевшись в женское платье, подплыли под самую крепость, захватили двух рыбаков и одну женщину, связали и увезли в Будин. И теперь товашовцы думали, что опять идут турки на воровской промысел и под видом невольников ищут способа, как бы изловить еще христиан; видя притом еще, что едет янычар с драгоманом на том берегу Дуная, положили они не допускать нас до крепости ближе пушечного выстрела. А мы, видя так уже близко от себя крепость, себя не помнили от радости и стали обниматься и целоваться между собой. Тут как раз наши пустили из пушек два выстрела: один в нашу ладью, другой в янычара, но нас только водой окатило, потому что прицел был не совсем верен. Гребцы наши, видя, что дело небезопасное, хотели пустить нас вниз по течению, но мы воспротивились, не дали им бросить весла и, вздев на копье шапку, изо всех сил стали кричать, что мы христиане. Увидев то, гетман Розенган, немец родом, бросился к стрельцу и остановил его, а то в другой раз прострелил бы он нашу лодку и мы пошли бы ко дну: потом сам он сказывал, что в другой раз прицелился вернее и непременно попал бы в нас.

Все еще в страхе подвигались мы ближе к крепости, крича изо всех сил по-немецки и по-венгерски, чтобы дать знать о себе, кто мы такие. Тут выехали навстречу нам две лодки с двумя пушками и, обогнув нас так, чтобы мы не могли утечь, заперли нам ход по Дунаю, потом подплыли прямо на нас со взведенными курками и стали спрашивать, что мы за люди? Недолго было нам ответить им о себе; тогда, привязав наши лодки к своим, подтянули нас к крепости. Все мы, выйдя на берег, тотчас пали на землю, со слезами воздавая хвалу Богу за освобождение наше из тяжкого заточения. Комендант в крепости приветливо нас встретил и велел накормить и напоить вдоволь; мы заявили ему, что на том берегу остались провожатые наши, янычар с драгоманом, и просили тоже привезти их, так как у них есть грамоты для передачи коменданту. Их привезли и дали им приют в местечке, где и мы провели ту ночь.

Наутро сели мы в лодку и поехали к Острехову; всюду по берегу Дуная лежали мертвые тела убитых воинов и множество раненых; иные, едва живы, простирали к нам руки и упрашивали ради Бога захватить их и довезти до Острехова; мы взяли троих, из коих двое умерли в пути, а третьего мы привезли в крепость. Ночью вышли мы поблизости Острехова на берег, где нашли караул швабского полка; объявив, кто мы и откуда едем, должны были дожидаться на том месте несколько часов, пока пришел караульный с солдатами и с факелами, принял нас и проводил в крепость. Поутру Максимилиан, эрцгерцог австрийский, потребовал нас к себе в замок и стал нас расспрашивать о всяких делах, особливо о султане, правда ли, что сам он своей персоной идет под Ягер; верно было, что он ничего о том не знает, и мы немало дивились, что христиане не добывают себе никаких известий. Мы все как есть рассказали ему и дали правдивые вести о всей мощи и силе турецкой, чему его милость много дивился и тяжко опечалился о том, что введен был в заблуждение ложными известиями. Тотчас же велел трубить сбор и хотел немедленно выступить к Ягеру. И пошли было наши, да не дошли и не могли удержать Ягер, а принуждены были оставить туркам такую знаменитую крепость.

Тут в Острехове виделся я с двоюродным своим братом, со счастливым Вратиславом; видел и Альбрехта Вратислава, который под Гатваном ранен был в колено, потом умер от раны и погребен в Острехове. Просили мы его милость эрцгерцога, чтобы велел довезти нас до Вены: мы не в силах уже были идти, очень ослабели, и ноги у нас отекли. Пожаловал нас его милость и велел довезти до Вены.

В Вене были мы представлены его милости эрцгерцогу Матвею и, поцеловав ему руку, рассказывали все по истинной правде о султанском походе и о военной его силе; затем просили себе пособия, чтобы доехать нам до Праги, и выпросили. Дал он нам денег на дорогу и, кроме того, велел еще отвезти нас в Прагу к брату своему, к его милости цесарю Рудольфу Второму.

Когда прибыли мы в Прагу и свиделись со своими ближними – о, какая тут была радость, и описать невозможно! Сведав об нас, его милость цесарь изволил нас милостиво потребовать к себе и допустил к руке. Доложив ему обо всем, сколько мы должны были в службе его выстрадать за все христианство, униженно просили его быть нам милостивым королем и государем и явить некую милость в награду за все терпение. Его милость, приветливо взглянув на нас, промолвил по-немецки: «Wir wollen thuen» (т. е. благоволим исполнить) – и затем изволил отойти от нас. И назначено было от него отпустить немалую сумму и разделить между нами, только мы ее не видали и Бог ведает, куда пошла она. Иноземцам некоторым дано, кому сто, кому полтораста талеров, в пособие на дорогу домой; а нам, чехам, сколько мы ни просили, сколько ни ходили, ничего не досталось, только сказано нам: «Если-де хотите вступить в службу при дворе цесарском, то получите место вперед перед другими». Только мы рассудили предать свою участь Богу и захотели лучше, хоть без денег, вернуться домой к родным своим, друзьям и ближним; эти люди, разумеется, приняли нас с великой радостью от всего своего сердца. И так из нас каждый должен радоваться, и сердцем и устами до смерти благодарить должен Бога, Вышнего Помощника и Утешителя в бедах и несчастьях. Он Единый, когда вся надежда наша пропала, и сгинула всякая помощь, и всем людям, туркам и христианам, невозможно казалось, по рассудку человеческому, чтобы освободились мы из такого тяжкого, невыносимого заточения и вернулись на родину, – Он нас освободил Своей всемогущей силой. Тому, Единому в Троице славимому живому Богу, да будет честь и слава и хваление во веки веков. Аминь.

Примечания от издателя

Янычары. Самым замечательным и совершенно самобытным явлением в турецкой политике было учреждение янычар. Его можно уподобить разве Иезуитскому ордену – для папства. Турецкая политика, такая же безусловная и непримиримая, как и политика Римского престола, создала себе столь же решительное и могучее орудие, устроив корпус людей, слепо и беззаветно преданных воле верховного повелителя, на жизнь и на смерть. Так все было придумано и устроено, чтоб эти люди, каждый порознь и все вместе, отрешены были от всяких семейственных и общественных связей и отношений, не имея ничего общего со страной и людьми. Нарочно набирали их именно из среды христианского населения, так как христиане, по основному началу ислама, не могут иметь ни со властью, ни с мусульманами никакого общения ни в правах, ни в бытовых отношениях. Христиане не могли иметь в Турции служебного значения ни в военном деле, ни в государственном управлении, но именно из среды местного христианского населения турецкое правительство умудрилось добывать себе способнейших и преданнейших деятелей. Все христианское население обложено было тяжким налогом крови, т. е. должно было отдавать султану, по общему правилу о военной добыче, ⅕ долю детей своих. Этим налогом правительство весьма дорожило и потому нисколько не благоприятствовало переходу местных жителей христиан в ислам, так как с переходом они уже не подлежали бы этому налогу. Напротив того, случалось, что бедняки из турок подсовывали своих детей христианам, чтобы они попали в число султанских невольников и вышли в люди. Детей от 7 до 15 лет отлучали от родителей, от веры и от родины безвозвратно и воспитывали в заведении, которое можно назвать по-нынешнему пажеским корпусом, на султанскую службу. В 1580 году считалось до 26 000 таких воспитанников, и содержание их стоило государству до 52 000 дукатов ежемесячно. Отборные молодые люди поступали отсюда в янычарское войско, остальные определялись на разные должности в серали и при удобных случаях достигали нередко первых мест в государстве или рассылались на службу по провинциям, где отличались грабежами и насилием. В XVI столетии начинается уже упадок янычарского войска, вследствие ослабления первоначальной дисциплины. Солиман позволил янычарам жениться, Селим допустил янычар записывать в войско детей своих, а при Амурате открылась и природным туркам возможность поступать в янычары. В XVII столетии прекратился уже самый обычай брать в янычары детей христианских, первоначальная идея учреждения пропала, и, вместе с упадком янычар, начинается и усиливается упадок оттоманской власти. Янычары сделались уже элементом мятежным в среде турецкого войска, так что сама Порта вынуждена была приступить к решительному их упразднению. Известно, что последние янычары были избиты и уничтожены в 20-х годах нынешнего столетия султаном Махмудом.

Турецкая монета. Аспер – так называлась в то время мелкая ходячая серебряная монета в Турции, ценой около 2 австрийских крейцеров. В аспре считалось 24 манкира – еще более мелкой, медной монеты. Около 60 аспров считалось в полном турецком дукате, или цехине, соответствовавшем 2 немецким гульденам. Впрочем, монетный курс колебался и подвергался иногда сильному понижению вследствие выпусков худой монеты.

Сигет. Осада крепости Сигета в 1566 году была последним делом султана Солимана. В ярости, что не удалось ему завоевать остров Мальту в 1565 году, он предпринял во что бы то ни стало отвоевать у императора Максимилиана всю Венгрию и дойти до Вены, от которой должен был со стыдом отступить в 1529 году. Несмотря на болезнь и дряхлость, он сам выступил в поход и осадил крепость Сигет, где засел храбрый воевода Црини; гарнизон, под предводительством его, явил чудеса храбрости, но не в силах был устоять против турецкой силы; напоследок сам знаменитый Црини, надев самый пышный свой костюм, бросился в самый пыл штурма с отборной дружиной и был убит; а гарнизон, по завету его, заперся в пороховой башне и взорвал ее в последнюю минуту, при чем погибло до 3000 турок; султан Солиман, не дождавшись конца штурма, умер под Сигетом, в лагере. Этот самый Мустафа был завоеватель Грузии и основатель крепости Карса.

Селим и Баязид. Речь идет не о Селиме II, предшественнике Амурата, при котором Вратислав приехал в Константинополь, но о Селиме I, внуке Магомета II Завоевателя. У отца его, Баязида, любимый сын был старший Ахмед, наследник престола; но младший, Селим, злобного и самовластного нрава, не хотел допустить этого и поднял бунт против отца своего. Он воспользовался неудовольствием янычар на миролюбивые наклонности Баязида, поднял янычарское войско и объявил себя султаном. Началась война, и вскоре Баязид вынужден был отречься от престола и удалился к себе на родину, но тотчас же был отравлен, по приказанию Селима (в 1512 году). Селим умер в 1520 году, на походе в Родос, от моровой язвы, в том самом местечке Чорли, где у него была битва с отцом, о которой упоминает Вратислав. Преемником его был знаменитый Солиман, завоеватель Белграда, Родоса и Кипра.

Константинополь. По современным известиям, ни в одной европейской столице не было столько общественных зданий, как в Константинополе. Трансильванец Вейс, описывавший Константинополь в конце XVI столетия, утверждает, что в нем тогда считалось 1485 больших и 4402 малых мечетей, 494 христианские церкви, 497 общественных колодцев, 99 госпиталей, 515 школ, 418 гостиниц, 360 башен в городской стене, 24 городских ворот и 875 бань.

Фамагуста. Относительно Мальты Вратислав, кажется, ошибся. При знаменитой осаде Мальты, бывшей при Солимане в 1565 году, Синан не мог присутствовать, так как был малолетним при Селиме, сыне Солимановом. Осада Фамагусты была в 1570 году, в экспедицию зверского Мустафы-паши на остров Кипр, где находится эта крепость. В ней засело 7000 человек венецианского гарнизона под начальством знаменитого героя Брагадино. Осада эта довела турок до неистовства: горсть защитников отразила шесть страшных приступов. Наконец крепость вынуждена была сдаться на капитуляцию, но зверь Мустафа не замедлил нарушить ее и подверг страшной, мучительной казни героя Брагадино (с него содрали кожу). Имя его осталось в истории как образец геройского мужества, а имя Мустафы – как образец турецкого вероломства.

Русская султанша. Эта русская султанша, по всей вероятности, знаменитая Роксолана, из русских невольниц, красивая и умная жена султана Солимана. С именем ее соединяется трагическое событие 1553 года. От Роксоланы был у Солимана второй его сын Селим, но не он считался наследником, а старший сын его от первой жены, Мустафа, любимый сын первой юности Солимановой, храбрый и великодушный юноша, до того любимый в народе, что все считали его особенным благословением Божиим султану и целому государству. Лицом он похож был на отца, и все войско, особливо янычарское, было ему предано. Это обстоятельство и послужило орудием гаремной интриги, которая погубила его. Роксолана ненавидела Мустафу и не могла свыкнуться с мыслью о том, что он, а не сын ее Селим наследник престола. Сговорившись с зятем своим, великим визирем Рустемом-пашой, задумала она погубить Мустафу. На султана имела она большое влияние своей красотой и веселым, вкрадчивым нравом, за что и дано было ей имя Хассеки Хуррен, что значит «веселая». Мало-помалу удалось ей возбудить отца против сына, искусным внушением таких подозрений, которым особенно доступны восточные деспоты. Она уверила его, что Мустафа рассчитывает на народную любовь к нему и на преданность янычар и задумывает обратить то и другое против отца, чтобы свергнуть его с престола. Ужасный конец этой истории состоял в том, что однажды, во время персидского похода, Мустафу потребовали к отцу, в его ставку. Несчастный юноша вошел, ничего не подозревая, но вместо отца увидел в ставке семерых немых, которым велено было удавить его. Он испугался, стал кричать, просить о помиловании, но из темного угла палатки смотрел грозный отец, и рабы не смели ослушаться. Мустафу похоронили в Бруссе; вслед за ним удавлен и похоронен в ту же могилу и малолетний сын его. Янычары пришли в ярость, когда услышали о смерти его, и взбунтовались; так что для усмирения мятежа пришлось пожертвовать визирем.

Синан-паша. Синан-паша умер 3 марта 1596 г. в Константинополе, после неудачного похода, потерпев в ноябре 1595 года сильное поражение на Дунае у Джурджева от Сигизмунда Батория. Это поражение и было, вероятно, поводом к опале, про которую рассказывает Вратислав. После Синана осталось громадное имущество из награбленных на походах сокровищ; между прочим 600 собольих шуб, 600 лисьих, 61 шеффель (мера) жемчугу, 600 000 дукатов золотом и серебра 3 миллиона аспров.

Жестокости под Гатваном. Через месяц по взятии Эрлау, 23 октября 1596 года, султанские войска под предводительством Ибрагима и Чикула-паши одержали решительную победу под Керестецом в Венгрии над христианским войском, бывшим под командой эрцгерцога Матфия и Сигизмунда Батория; при этом погибло до 50 000 христиан. Весь христианский мир содрогнулся от этого страшного поражения. Турки говорили, что сам Бог наслал христианам это бедствие в наказание за тиранское их зверство при взятии Гатвана. В ту пору, когда беспрерывная война велась в Венгрии и христианские войска состояли большей частью из разноплеменного сброда диких и необузданных людей, трудно решить, турки или христиане более достойны были упреков в варварстве; но несомненно, что турецкая армия отличалась в XVI столетии порядком и дисциплиной от беспорядочных христианских армий. Со стороны турок постоянно слышатся жалобы на христиан за варварский их способ ведения войны. Здесь стоит привести примечательное письмо великого визиря Ибрагима (который особенно наблюдал за дисциплиной в своем войске), писанное 10 сентября 1600 года к эрцгерцогу Матфию, после взятия крепости Каниши турками. «Слава великих христианских князей, избранник лучших людей в народе Мессии, шлифователь всяких дел в назарейском общежитии, ты, влекущий за собой шлейф великолепия и почета, обладающий знаками величия и славы, герцог Матфий! Да будет конец твой счастлив!.. Когда пришли мы к Канише, нашли у вас во множестве опустелые замки, а когда кончим здесь дела свои, намерение наше – идти на вашего полководца и равным образом разбить его. Выслушай меня, герцог Матфий, четырьмя Святыми Писаниями: Пятикнижием, Псалтырем, Евангелием и Кораном – заклинаю я тебя, скажи мне, в какой святой книге, в какой вере разрешается открыто сквернить и бесчестить друг у друга подданных, не щадя отцов и детей? Скажи, кто из нас нарушители договора, вы или мы? Богом, и Евангелием, и Святым Духом Господа Иисуса заклинаю тебя, пришли сюда верного человека, чтобы он взглянул на сожженные замки, предместья и мосты и убедился бы, какое терпят разорение и какому варварству подвергаются несчастные подданные… Всякая страна есть обрученная невеста своего властителя, и разве можем мы равнодушно видеть, как вы разоряете нашу страну во время похода?»

УПРАВЛЕНИЕ ОСМАНСКОЙ ПРОВИНЦИЕЙ

(провинциальная администрация)

ОРГАНИЗАЦИЯ ЦЕНТРАЛЬНОЙ ВЛАСТИ (Диван-и Хумаюн)

ОРГАНИЗАЦИЯ СУЛТАНСКОГО ДВОРЦА (XVII–XVIII вв.)

Tyrpa – императорская монограмма османских правителей, ставится в начале всех официальных документов: различных указов или писем-подлинников. Tyrpa состоит из имени правителя, его отчества и прозвища.

На рис. показаны тугры: султана Орхана Гази (1334), Мурада I (1366), султана Мехмеда II Фатиха (1446), султана Сулеймана I Кануни (1528), султана Абдулхамида II (1876), султана Мехмеда VI (1918)

(Рис. и схемы на с. 410–414 даны по книге «История Османского государства, общества и цивилизации». М., 2006)