Текст книги "Рассказы о животных"
Автор книги: Николай Хайтов
Соавторы: Борис Крумов,Пелин Велков,Славчо Донков,Георгий Райчев,Елин Пелин,Кирилл Апостолов,Григор Угаров,Илия Волен,Добри Жотев,Йордан Йовков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)
Но что это? До его слуха донесся какой-то далекий гул – не гул, а раскатистый грохот, который громким эхом оглашал вольные просторы. Карачакал тревожно поднял голову и прислушался. По спине пробежала дрожь. А гул все нарастал, он доносился откуда-то из-за холма. И Карачакал поволок свою цепь туда. Добрел до самой вершины и ошеломленно уставился вперед. С севера через поле прямо к нему мчалось огромное чернее чудовище. Оно извивалось, как змея, сверкая двумя светящимися полосами и оглашая окрестность неистовым грохотом.
Карачакал не стал дольше ждать: нагнув голову до самой земли, он побежал вниз. Он спускался с пологого холма, не обращая внимания на боль, причиняемую цепью, которая впивалась в ноги, раня их жестоко, до крови. Он видел только чудовище, которое с громом, гулом и завыванием неслось прямо на него. Он одолел еще двадцать шагов, еще десять, пять… Вот он взобрался на насыпь, втянул цепь между рельсов и наклонил голову, приготовившись к смертному бою. Всего один шаг отделял его от чудовища. Раздался резкий свист и оглушительное шипенье. Перед глазами Карачакала возникло что-то черное, огромное, оно подхватило его и закружило, как вихрь; небо и земля завертелись перед глазами, он понял, что пробил его последний час.
Перевод В. Смирновой.
СТРАШИМИР КРИНЧЕВ
ЧЕРНЫЙ АИСТ
Аист Косру, поглощенный тяготившей его горестной мыслью, рассеянно слушал царивший вокруг птичий гомон. Пролетая над селом, он не увидел с высоты своего родного гнезда! Куда девался выбеленный известкой дом с высоким балконом, у которого росло раскидистое, потемневшее от времени тутовое дерево? Невыразимая боль ледяным комом легла на сердце старого аиста, притушила блеск его живых темных глаз.
Рядом с ним мирно отдыхала его подруга, белоснежная Бану, неразлучная в бедах и радостях; стараясь утешить мужа, она время от времени ласково поглаживала его своим красным клювом. Оба ждали часа, когда можно будет подлететь поближе к селу и взглянуть на то место, где они провели столько безмятежных дней.
Аистам, опустившимся на Белое поле из небесной синевы, не было числа. Они прилетели из тех краев, откуда по весне дуют теплые ветры, согревая промерзшую землю и вызывая таяние снегов. Безмолвно покачиваясь на своих голенастых красных ногах, они покрывали весь луг, словно пышные белые цветы. Казалось, тысячи этих удивительных птиц собрались сюда для совершения какого-то таинственного религиозного обряда.
Самый старый, всеми уважаемый аист, мудрый Сеавей, гордо уселся на гнилой пень и, бросая по сторонам быстрые, как стрелы молний, взгляды, защелкал своим мощным клювом так властно, что все поле враз смолкло. Дикие утки, бекасы и цапли, которые стайками слетали с болота и галдели вдали, тоже пристыженно умолкли и с любопытством приготовились слушать рассказы своих старых знакомцев о чужедальних странах.
Речь всемогущего Сеавея как всегда была краткой и отличалась глубиной и мудростью. Он славил подвиг своих собратьев, что, обгоняя облака, в знойные дни и безлунные ночи, в бурю и дождь совершили перелет через дальние моря и широкие равнины, окруженные снежными горами.
Безмолвно слушавшие его аисты в ответ восторженно защелкали клювами. Этот своеобразный гимн дружно грянул над притихшим полем – казалось, благоуханный весенний воздух огласил треск бесчисленных кастаньет лихих плясуний или же в такт печатному шагу тысячи солдат загремели барабаны. Это была торжествующая, величавая песнь, которой гордые птицы славили вечную красоту земли и победу своих могучих крыльев.
Наконец стук клювов замер как по команде, и на поле опять воцарилась тишина. Аисты небольшими стайками начали разлетаться в разные стороны. Большинство птиц потянулось на север, а оставшиеся на Белом поле, – среди них был и Сеавей – разбрелись по болоту, сопровождаемые любопытными бекасами и неугомонными цаплями, которым не терпелось выведать у прибывших издалека гостей все новости. Но аисты были утомлены, км хотелось есть, они озабоченно пробирались между высоких камней, осторожно ступая по болотной траве, в которой прятались перепуганные лягушки.
Между тем Косру и его верная спутница Бану спешили долететь до села. Да, они не ошиблись: огонь уничтожил дом Мартина Кувалды, а вместе с домом сгорело и их гнездо! От просторного двора, заросшего бузиной и крапивой, веяло запустением. Только черный лохматый пес Шаро лениво дремал на солнце, да младший сын Мартина острым камешком копал канавку у порога сгоревшего дома. Завидев птиц, Шаро приподнялся на передних лапах, спросонья потянулся, а потом вскочил и радостно завилял хвостом. Мальчик выпрямился, лицо его озарила счастливая улыбка, двор огласился ликующими возгласами:
– Аисты! Аисты!
Косру и Бану уселись на черепичную крышу соседнего строения и с тоской глядели на соломенную кровлю нового, приземистого домишки. Они уже собрались было лететь прочь от этого печального места, как вдруг откуда ни возьмись явился воробей Зизи и что-то зачирикал так быстро, что сперва они ничего не поняли. Зизи родился на вершине дерева над их гнездом, и аисты считали его своим. Немного успокоившись, Зизи стал чирикать более внятно, и аисты узнали о том, как загорелся дом Мартина Кувалды, как ветер раздувал пламя, и вскоре и дом, и гнездо превратились в груды пепла. Конечно же, не все в рассказе воробья было правдой: ну кто бы мог поверить, что такая маленькая несмышленая птичка как Зизи могла поднять в воздух аистиное гнездо, а он твердил, что это было так! Мало того, болтун оклеветал старую сердитую сову Муву, которая уже с трудом ловила мышей и жуков, заявив, что это она из зависти к Косру и Бану ночью подожгла дом Мартина Кувалды…
Но Косру и Бану были птицы мудрые, они не поверили сплетням легкомысленного воробья и занялись поисками места для нового гнезда.
На это ушло не так много времени. До наступления вечера они облюбовали вековой дуб на окраине села, простиравший свои ветви высоко в небо, и принялись собирать в поле и на деревенских усадьбах сухие ветки, чтобы свить гнездо на самой макушке дуба. Не прошло и восьми дней, как умные аисты сладили себе новый дом, прочнее и краше прежнего: они сплели его из прутьев лозы и сухого хвороста, заботливо обмазав глиной, за которой Бану с утра до позднего вечера летала на дальнее болото. Такому гнезду не страшен ни огонь, ни ветер, – казалось, оно выросло на дубе.
Аисты зажили в нем счастливо, а еще радостней стала их жизнь, когда однажды утром Бану громко защелкала клювом и из-под ее широких белых крыльев высунули головки на серо-белых шейках, три крошечных аистенка. Точно праздничный колокольный звон, понеслась нед селом песня, возвещая о рождении новой жизни.
Скоро вернулся с охоты Косру, он принес еще теплый комочек – пойманного зайчонка. Редкая удача! Он передал добычу Бану, приласкал новорожденных, а потом уселся на край гнезда и, вытянув вверх шею, звонко, торжественно защелкал клювом, как бы призывая птиц в это раннее утро разделить их ликование.
И вдруг Косру оборвал мелодию – он вгляделся в аистят и, весь дрожа от волнения и страха, воскликнул:
– Пусть иссохнут все реки и болота, если мои глаза обманывают меня! Ты вывела черного аиста.
Опьяненная счастьем материнства, Бану жмурила глаза на солнце, не слыша и не видя ничего вокруг. Мало ли какие глупости болтает порой Косру! Да и кому может прийти в голову, что такое возможно на белом свете! С тех пор, как Бану себя помнит, ее окружали белые аисты. Откуда же взяться черному аистенку? На совести у нее нет никаких грехов!
К несчастью, на этот раз Косру оказался прав. Когда он повторил свое страшное заклинание еще раз, Баку чуть отодвинулась и взглянула на птенцов. И впрямь, один аистенок все же был черным, хотя в его оперении кое-где и попадались белые пятнышки. Лапы аистенка, как и лапы его братьев, были красноватого цвета и грудку покрывал серо-белый пушок, во всем же остальном он был не похож на них. Диво дивное, да и только!
Косру и Бану грустно перебирали в памяти старые предания, слышанные ими от отцов и дедов, но ни в одном из них не упоминалось о черных аистах. Склонив головы, молчаливые и озабоченные, они долго стояли над гнездом, старались разгадать, что предвещает рождение черного птенца. Но вскоре рассудительные птицы постарались забыть о своем горе. Разве мало невзгод посылала им судьба? Аисты переносили их с твердостью. Так стоит ли отравлять свою радость из-за пустяка? Тридцать раз совершило свой путь по небу солнце, тридцать раз загорались ночью звезды, пока птенцы вылупились из яиц, и Бану все это время, согревая гнездо теплом своего тела, с нетерпением ждала своего счастливого часа. И кто может сказать наперед, что сулит добро, а что – зло? Не напрасно аисты путешествуют в дальние страны, что лежат за горами и морями. Они повидали и узнали многое такое, что другим птицам и не снилось, потому-то и не ведают они страха и отчаяния. Вот и теперь Косру и Бану, расправившись со своей тревогой, точно с ядовитым насекомым, зажили в радости и довольстве.
Косру целый день не знал покоя. Вытянув вперед шею, он раз за разом летел к болоту и, опустившись на кочки, бесшумно пробирался сквозь заросли камыша или гордо вышагивал по мелководью в поисках пиявок, мелкой рыбешки и водяных червей. И только поздно вечером он наконец умостился в гнезде, прильнув головой к птенцам, сбившимся в кучку на мягкой постели из травы и перьев.
Повеял свежий вечерний ветер, и листья старого дуба зашумели как далекий морской прибой. Смолкло воробьиное чириканье, стихли и погрузились в дрему поля. В деревенских домах вспыхивали и гасли огоньки; время от времени раздавался отрывистый собачий лай и глухо замирал в ночи. Где-то у околицы заржала лошадь, в ответ послышалось сердитое рычание разбуженной собаки. Мимо дуба пронеслась стайка летучих мышей и сгинула во мраке. Все звонче стрекотали кузнечики, слышнее стало журчанье ближнего ручья, где-то далеко зловеще заухал филин. Теплая майская ночь обняла землю, как мать, ласково прижимающая к груди дитя; торжественное ликование исполнило воздух, и земля, казалось, поплыла ввысь в невидимой колыбели, сотканной из звездных лучей.
Бану давно уснула, спали и новорожденные аистята – это был их первый сон под теплым звездным небом. Только Косру, радость которого еще не улеглась, то сонно клевал носом, то, поднимая усталые веки, устремлял взгляд темных глаз в ночное небо. В них, как сполохи далеких зарниц, загорались, пронзая тихий мрак, смутные воспоминания давно минувших дней. В памяти Косру оживала необозримая песчаная пустыня, над которой пролетали стаи аистов, сохранившиеся под сенью пальм оазисы, многоводные реки и озера. И там и здесь мир был несказанно прекрасен, в бездонной вышине кротко мерцали звезды, полночный ветерок чуть слышно нашептывал сокровенные тайны вечно юной земли. В полузабытьи поглядывая на мерцающие звезды, Косру самодовольно верил, что это он их зажег, что они светят ему одному, счастливцу…
Потянулись день за днем, один радостнее и лучше другого. Птенцы росли и крепли. Бану с утра до ночи учила их всему, что обязаны знать молодые аисты, чтобы быть достойными славного рода. Черный аистенок первым научился выговаривать свое странное имя Кебар, и вскоре воробьи, никогда еще не видевшие черного аиста, затрещали на всю долину:
– Кебар! Черный Кебар!
Но никто не слушал чириканья воробьев, давно известных своей болтливостью и глупостью. Молодые аисты вскоре научились понимать язык бекасов и цапель, которые очень мешают охотиться на болотах, и даже крики филинов и сов – самых ненавистных врагов каждого аиста.
С каким нетерпением вглядывались они в озаренное солнцем ясное небо, раскинувшееся высоко над ними, с каким невыразимым трепетом распускали крылья, готовые лететь к таинственному, манящему болоту, откуда добрый неутомимый Косру изо дня в день приносил им вкусную добычу. Перед восхищенным взглядом аистят зеленел вдали болотный камыш, похожий на высокую густую траву, а птицы, пролетающие над ними в солнечной выси, напоминали порхающих бабочек. За болотом тянулись широкие луга, а за ними далеко-далеко синели горы, на вершинах которых зоркий глаз мог разглядеть островки снега.
Бану рассказывала аистятам, что за этими горами простирается безбрежное синее море, а еще дальше лежит благословенная земля вечной весны и вечной молодости. Бану говорила о ней с восторгом, а птенцы жадно внимали каждому ее слову, тень сомнения не омрачала наивной веры их чистых душ. Аисты заставляли Бану рассказывать все новые и новые сказки; упиваясь их волшебством, горя желанием познать таинственные чары земли, они выпрастывали неокрепшие крылья, и в глазах светилась неутомимая жажда приключений… Увлекательные рассказы Бану следовали один за другим, аистятам слышался загадочный шум пенных волн, им казалось, что они видят море – далекое и синее, как небо с бегущими по нему черными тучами.
Летний день неприметно подходил к концу, огненный диск солнца опускался за край земли, пурпур закатных облаков таял, и вскоре все вокруг тонуло в вечернем сумраке. Здесь и там в темнеющем небе, как светлячки, вспыхивали первые звезды. Птенцы, вытянув шейки из гнезда, точно любопытные дети с веранды высокого дома, еще нетерпеливее упрашивали мать рассказать новую сказку о далеких солнечных странах. Бану не заставляла себя долго уговаривать и тихим голосом начинала:
– Жили-были…
Бану помнила столько сказок, сколько звезд светилось на небе. Она рассказывала о неразумных аистах, которые решились без вожака лететь через море, но в одну грозовую ночь сбились с пути и потонули в морской пучине, о страшных крокодилах, что день-деньской нежатся на солнце на берегах Нила и надоедают аистам своими расспросами о дальних странах, тут же забывая все, что услышат. Рассказывала Бану и о руинах египетских храмов, где водятся филины и змеи, а порой находят приют старые больные аисты, у которых нету сил перелететь через море. Но больше всего аистята любили слушать рассказы о маленьком ибисе, священной птице жарких стран, и о лотосе, который днем раскрывает прозрачные белые чашечки своих цветков навстречу солнечным лучам, а на ночь прячет их под воду, чтобы уберечь от злых духов пустыни, чье прикосновение для лотоса губительно.
В начале третьего новолуния молодые аисты научились летать. Они поднимались так высоко, что родное гнездо на вершине старого дуба было еле видно, и радостно парили в воздухе, купаясь в лучах солнца. Они уже ничего не боялись и сами добывали себе пищу, летали, сколько хотели и куда хотели. А что еще нужно аисту?
И только Кебар был печален. Бану не позволяла ему летать далеко от гнезда, чтобы он не попался на глаза Сеавею или какому-нибудь другому аисту. Она была суеверной, ее не покидала мысль, что черный птенец принесет им несчастье. И потому, когда двое подросших аистят по целым дням охотились на болоте, Кебар сидел один в гнезде, глядя издалека на тучные луга и предаваясь невеселым думам о своей безрадостной доле. Ему не давала покоя горькая мысль, что с ним поступают несправедливо. Он был уверен, что ни в чем не уступает остальным аистам, не верил в истинность того, что о нем говорили другие, и, пожалуй, был прав: перья на его груди и шее были белые, а крылья и хвост – черные, но он-то здесь ни при чем. Стоило ли из-за этого лишать его стольких радостей?
Однажды июньским вечером родители и братья долго не возвращались в гнездо. Напрасно Кебар вглядывался вдаль, туда, где простиралось болото, аисты как в воду канули. Кебар не боялся темноты, он был уверен, что никто не посмеет напасть на него в гнезде, но его страшила неизвестность. Полная луна неслась за черными облаками, как испуганная диковинная птица, робко мигали далекие алмазные звезды. Небо, казалось, подступило к земле, но Кебару и в голову не приходило, что он мог бы взмыть туда и свить себе гнездо еще выше, чем его родное гнездо. В глазах черного аиста, неподвижно устремленных вдаль, светилась тревога.
Вдруг какой-то шум поблизости заставил его вздрогнуть. Он повернул голову и, подойдя к краю гнезда, посмотрел вниз. На густую ветку дуба опустилась неведомая темная птица, уставившись на Кебара огромными, горящими желтым огнем глазами. Потом она перелетела поближе и, увидев, что аист совсем один, уселась на край гнезда. Тут Кебар догадался, что это и есть сова Мува, хотя ему никогда не случалось ее видеть. Та самая, которая, по словам Бану, подожгла дом Мартина Кувалды, а вместе с ним сгорело и их старое гнездо. Молодой аист смотрел, как Мува терзает летучую мышь, которую она принесла в когтях. Покончив с мышью, сова почистила свой крючковатый клюв о стенку гнезда и притворно ласковым голосом спросила, почему Кебар сидит дома один. Тот не нашелся, что ей ответить, и жалобно простонал:
– Ах, я самый несчастный аист на свете!
Словно в подтверждение его слов Мува закивала головой. Ее желтые глаза зловеще сверкнули, как пламя во мраке пещеры, и Кебар мог бы испугаться, если бы он не был уверен в своей силе. Мува выслушала все, что поведал ей молодой аист, глубокомысленно помолчала и, уверенная, что ее благословенными устами глаголет сама мудрость, медленно и торжественно повела речь:
– Ты сетуешь, что всеми презираем и жестоко наказан судьбой. Но ты обманываешься, о Кебар! Лучше думай, что ты счастливый избранник судьбы! И родители, и братья приносят тебе вкусную пищу с болота. Какое же это наказание? Скорее достойны сожаления те, кто по собственной глупости стали твоими рабами. Я знаю все тайны ночи, и для меня нет ничего прекраснее неизвестности, которая пугает тебя, жалкий трус. Я, например, отправляясь на охоту, каждый раз опасаюсь, что утром ворочусь в свое дупло голодной. А ты – ты всегда сыт. О чем же ты сокрушаешься, глупый! Ведь ты не заслуживаешь такой доли, а те, кому ты завидуешь, несчастнее тебя.
Ветер глухо шумел в густой листве дуба, что стоял как страж у околицы села, звезды безмолвно купались в серебристом свете луны, село давно погрузилось в глубокий летний сон, по временам нарушаемый лаем всполошившейся собаки или ранним криком петуха. А сова Мува, которую знали и побаивались все в округе, тихо нашептывала любознательному Кебару слова, исполненные житейской премудрости. Он слушал, затаив дыхание, уверенный, что нет на свете птицы умнее Мувы. А потом спросил у нее, правда ли то, что Бану рассказывает им о дальних жарких странах.
– Нигде на земле нет вечной весны, – глубокомысленно ответила сова, – как не может быть вечного дня и вечной ночи. Если бы это была правда, разве аисты спешили бы по весне в наши края? Там, куда они улетают на зиму еще до того как с деревьев начинают опадать листья, течет широкая мутная река. Весной из ее воды выскакивают летучие рыбы, в пасти которых пышет пламя. Ужас охватывает аистов, и они летят день и ночь, пока не достигнут нашей земли. Клянусь именем священного филина Кебела, что нет в подлунном мире большей правды, чем эта!
Не успела Мува вымолвить эти слова, как к гнезду подлетела стайка маленьких птичек, которые, завидев зловещую сову, принялись дразнить ее своими пискливыми голосками. Птички бесстрашно кружились над головой совы, но стоило ей пошевелиться, как они бросались врассыпную и спешили укрыться в густой листве. Мува, которой было прекрасно известно, как смертельно ненавидят ее воробьи, синички и другие мелкие пташки, только улыбалась.
– К чему этот ненужный шум? – злобно прошипела она. – Крылья есть у многих тварей, и не нами заведено, что большие и сильные поедают слабых. Разве я виновата, что мне часто приходится охотиться на воробьев и синиц? Так почему же эти вздорные птицы готовы ощипать меня до последнего перышка и разорвать на куски? Филины и совы – самые мудрые птицы на свете. Чем же мы заслужили такое презрение? Если кто и достоин ненависти, так это вы, аисты, – птицы подлые, мстительные, кровожадные…
Тут Кебар вытянул шею, поджал одну ногу и, стоя на другой, приготовился ей возразить, но Мува не имела намерения прерывать свою речь.
– Погоди! Выслушай меня, и тебе многое станет ясно. Ты живешь на белом свете без году неделя, и ума у тебя с ноготок. А я видела, как большие сильные аисты убивают малых и слабых, когда готовятся лететь за синие горы, туда, где земля сливается с небом. И если ты стар или болен, пощады от них не жди. Говорю тебе, я это видела своими глазами…
Мува начала рассказывать об аистах всякие страшные истории. Бедный Кебар слушал ее рассказы с замирающим сердцем. Он, пожалуй, и не поверил бы им, но ведь это говорил не кто-нибудь, а мудрая Мува. Но больше всего Кебара поразило то, что его жизнь тоже была в опасности, – по словам совы, перед отлетом в теплые страны аисты расправляются с отличающимися от них собратьями.
– Если бы это было не так, мать не запрещала бы тебе летать на болото, – авторитетно заявила Мува и в еще более мрачных красках обрисовала Кебару «го будущее. Бедный Кебар задрожал от страха. Чего только не наплела ему сова! Она сказала, что воробей Зизи глупый обманщик – дескать, ей и в голову не приходило поджигать аистиное гнездо. Как же, мало у нее своих забот! Чтобы доказать молодому аисту свое расположение, она научила его множеству уловок и хитростей и сказала, чтобы он почаще обращался к ней за советом, если хочет, чтобы жизнь его была легка и беззаботна.
Так говорила теплой летней ночью сова Мува, сидя в гнезде аистов, что приютилось на развесистом дубу под далеким загадочным небом, где, ныряя в облаках, плыла полная круглая луна. И долго еще звенели в ушах Кебара эти новые, будоражащие речи, каких он не слышал никогда.
Сова давно улетела, бесшумно растаяв во тьме, объявшей деревенские дворы – отправилась, пока не озарился восток, ловить мышей и птичек, заснувших на деревьях и под стрехами домов, а Кебар, печальный и растревоженный, все стоял в гнезде, устремив беспокойный взгляд на равнину. Вскоре вдали показались небольшие точки, которые все росли, становясь похожими на ночных бабочек, – они летели к дубу. Другие такие же черные точки поднялись над болотом и понеслись в разные стороны. Прошло несколько мгновений, и Кебар узнал в приближающихся птицах своих родителей. Он тут же уселся в гнезде и притворился спящим, как научила его Мува, причем сделал это так ловко, что никому бы и в голову не пришло послушать, как неистово колотится у нею в груди сердце. Когда же аисты наконец с шумом опустились в гнездо, Кебар, подслушав их разговоры, понял, что на болоте у них была драка с цаплями, потому они и припозднились. Баку сказала, что одна злющая, завистливая цапля – все они, цапли, такие! – свалилась полумертвой в камыши, мол, так ей и надо. Аисты еще долго галдели, упоминая о своих израненных, окровавленных врагах, а Кебар втихомолку раздумывал над речами Мувы, и в душе его все больше росло сомнение в том, что аисты – самые мудрые, самые удивительные птицы на свете.
Томимый мрачными предчувствиями и тревожными мыслями, теснившимися в его голове, Кебар забылся коротким, неспокойным сном. Проснувшись на рассвете, он защелкал клювом, возвещая о наступлении дня, а потом до самого вечера предавался раздумьям и делал вид, будто ничего не знает о вчерашнем побоище на болоте.
С тех пор поумневший Кебар ни о чем другом не мог думать. Когда его братья с родителями отправлялись за добычей, черный аист летел в село. Он садился на крышу дома или на стог сена и с завистью глядел на уток и кур, копошащихся в заросших травой дворах; они кудахтали и крякали, переговариваясь между собой, и то и дело неуклюже убегали от гонявшегося за ними петуха.
Особенно нравился Кебару просторный, утопающий в зелени двор Мартина Кувалды, где некогда находилось гнездо его родителей. Здесь ему были доступны простые радости и развлечения, которых он был лишен, сидя в гнезде на высоком дубу. Он свободно и важно расхаживал по двору, словно родился и вырос среди домашних пернатых. А самым большим счастьем стала для него дружба с дворовым псом Шаро, который помнил еще его родителей и взял черного аиста под свою защиту.
Сова Мува, как и следовало ожидать, не оставляла Кебара в покое и частенько поучала его:
– Люди по глупости думают, что аисты приносят в дом счастье. Помни об этом и будь хозяином положения. Ну разве есть на белом свете аист счастливее тебя!
Однажды на исходе четвертого новолуния Бану взяла Кебара на болото. Пробираясь сквозь заросли камыша, он не хуже других молодых аистов выслеживал пугливых лягушек, ловил пиявок в стоячей воде. Но это занятие быстро ему наскучило. Бекасы и дикие утки приставали к новичку, и Кебару опостылела их вздорная болтовня. С того дня он летал на болото когда-никогда и предпочитал охотиться на полевых мышей и жуков в прибрежном кустарнике, забираясь в самые глухие места. Завидев издалека незнакомую птицу, Кебар убегал подальше и прятался в высоком кустарнике, из-за чего все пернатое население болота до смерти возненавидело его.
Зато его популярность среди обитателей двора Мартина Кувалды все росла. Кебар все чаще спускался на заборы и кровли деревенских домов, с удовольствием принимал от людей угощение. Все пернатое население деревни знало о его дружбе с Шаро, все завидовали общему любимцу – нарядному чернокрылому аисту.
Как-то раз младший сын Мартина Кувалды, восьмилетний мальчик, шутя подрезал Кебару краешки крыльев. С тех пор аист уже не мог долго летать, он быстро выбивался из сил и опускался на землю отдохнуть. Сова Мува, которой он пожаловался на свое горе, самодовольно взмахнула своим коротким хвостом и с важностью стала убеждать Кебара, что эта мелкая неприятность послана судьбой ему на пользу. Небо, говорила она, пусто, и умной птице там нечего делать, потому как все нужные и полезные вещи есть на земле. Сам филин Кебел, который перенял у людей многие премудрости, не раз повторял: чем выше летаешь, тем ниже падать. К чему понапрасну терзаться, если можно жить без забот в этом невыразимо прекрасном мире.
Но старые родители встретили Кебара с неприязнью, братья-погодки бросали на него гневные взгляды. Невыносимой стала жизнь черного аиста в отчем гнезде – его никто не любил, изо дня вдень на его бедную голову сыпались горькие укоры. Все сторонились его, словно на нем лежало клеймо смерти. Однажды ночью в полусне он услышал страшные слова: Бану сказала, что перед отлетом на юг его убьют вместе с больными и немощными стариками.
Незаметно пролетало лето, и однажды душным июльским днем на Белое поле отовсюду слетелись тысячи аистов, готовых отправиться в дальний путь. Те, кто ослабев от старости или болезни, не могли лететь со стаей, покорно ждали своей участи. Они были спокойны, хотя знали, что их принесут в жертву богу, которому поклоняются белые аисты. Старый мудрый Сеавей громко защелкал клювом, и на поле воцарилась гробовая тишина. Аисты бесстрастно уставились черными глянцевитыми глазами на обреченных, а когда Сеавей защелкал своим красным клювом во второй раз, все птицы, словно подхваченное вихрем кроваво-белое облако, набросились на беззащитные жертвы. Спустя несколько мгновений поле покрылось их бездыханными трупами, а ветер разносил окровавленные перья по колючему кустарнику и болотным камышам.
Аисты же разбрелись по всему полю, как белоснежная пена, оставленная отхлынувшим морским прибоем, и застыли в ожидании. Сеавей принялся перелетать с места на место, ощупывая каждого аиста пронзительным взглядом. На самом краю поля, у большого камня, он увидел семью Косру и укоризненно покачал головой: среди убитых аистов не было молодого Кебара. Бану виновато отвела глаза – у нее не хватило смелости сказать, что ее чернокрылый птенец трусливо прячется в деревне. Но Сеавею было не до них, он направился дальше, чтобы своими глазами убедиться, готовы ли его собратья к отлету.
А Кебар в это время прятался в тихом дворе Мартина Кувалды. Он то и дело взлетал на крышу дома и вглядывался в небо над болотом, не летят ли аисты. Куры и гуси, которым не было дела до его забот, привычно копошились в мусоре. Один только Шаро дружелюбно помахивал хвостом и смотрел на Кебара с преданной любовью.
– Глянь-ка, Шаро, – крикнул маленький Петьо, обняв своего друга за лохматую, шею, – аисты улетают, а наш остается.
При этих словах Петьо, не сводивший с Кебара радостных удивленных глаз, бросил ему краюшку хлеба, что с утра валялась, забытая, у него в кармане. Но Кебар не глянул на хлеб, все его внимание было поглощено видом аистов, поднявшихся в небо с Белого поля. Две блестящие цепочки прорезали бездонную синеву, объятую полуденным маревом позднего лета, и протянулись в вышине, точно знак беды. Их клин, похожий на невиданную комету с длиннющим раздвоенным хвостом, заслонил полнеба. Вот стая уже долетела до окраины села, и с близкого расстояния были отчетливо видны вытянутые вперед тонкие шеи аистов, слышен глухой шум их крыльев. Птицы быстро таяли в безбрежном небесном просторе, а в сердце Кебара так же быстро росло отчаяние, на глаза набегали слезы. Охваченный недобрым предчувствием, аист взлетел на задымленную кирпичную трубу соседнего дома и долго смотрел вослед улетающей стае. Их вереницы, точно две скрестившиеся в небе фантастические стрелы, терялись вдали, крохотные силуэты птиц все уменьшались, делаясь похожими на бусинки ожерелья, брошенного в небесный простор чьей-то неведомой рукой в дар от земли.
Считанные минуты показались Кебару томительно долгими, длиннее всех прожитых им дней. Давно уже исчезла, растаяла в голубой солнечной дымке стая, а Кебар все стоял с потухшим взглядом на дымной трубе, охваченный новым, неведомым ему горьким чувством утраты. Он взглянул на дом Мартина Кувалды, где по-прежнему кудахтали, копаясь в пыли, куры, и острая боль сковала ему грудь ледяным холодом. И тогда Кебар, вспомнив уроки совы Мувы, попытался притвориться веселым. Он вскинул голову повыше, гордо расправил крылья, распушил хвост и хотел было радостно защелкать клювам, но тут же подумал, что, вероятно, выглядит со стороны ужасно жалким, и, устыдившись, притих.
Не найдя утешения в житейских премудростях Мувы, черный аист стал вспоминать все то, что когда-то – во сне или наяву? – слышал от доброй Бану в родном гнезде на вершине дуба. Долго-долго перебирал он в памяти ее живые рассказы, и постепенно ему стало казаться, будто некогда он видел это своими глазами, будто он и впрямь побывал в далеких жарких странах, пленяющих воображение своими тайнами и невиданной красой. А теперь он сидит одинешек в этом глухом селе и ждет. Чего он ждет? Ведь его родители, смелые аисты улетели и, может статься, уже не прилетят назад, а если прилетят, то не станут искать его, отверженного.
