Текст книги "Рассказы о животных"
Автор книги: Николай Хайтов
Соавторы: Борис Крумов,Пелин Велков,Славчо Донков,Георгий Райчев,Елин Пелин,Кирилл Апостолов,Григор Угаров,Илия Волен,Добри Жотев,Йордан Йовков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)
Этот вшенок – измученный страхом маленький, страшный и тощий дикий кабан. Как говорил Сервантес, приношу свои извинения читателю, но это животное зовут именно так. Когда он выходил в сумерки кормиться, то был постоянно начеку, держался самой кромки нив, узкими полосками засеянных для диких животных вдоль леса, или же с чрезвычайной осторожностью прокрадывался на картофельное поле, стараясь не отходить далеко от низких густых кустов, со всех сторон окружавших большие темные деревья, погруженные в глубокое молчание. Маленький скиталец таился в их темной полосе, чуть высовывая наружу влажную морду, а если выходил на открытое место, то не дальше, чем на шаг. Он держался поближе к темной полосе леса, чтобы при малейшей опасности мгновенно юркнуть в кусты. В темноте он слышал, как стада кабанов топчут кукурузу, они двигались шумно, будто ничего не боялись и ничего не остерегались. Но так только казалось. Множество чутких ушей и ноздрей в стаде ловило каждый посторонний шум, каждый необычный запах, которые ставили под угрозу ночную кормежку. Матери охраняли малышей, молодые самцы несли караул и охраняли как матерей, так и приплод, и потому у стада было больше шансов уцелеть. Маленький скиталец вынужден был сам думать обо всем, сам изучал в звездные летние ночи каждую звериную тропу: лисица ли прокралась по ней, косуля ли прошла, еж пробежал или заяц, или медленно проползла холодная лягушка: он сам искал места для водопоя, находил болотистые участки с прохладной грязью. И если ему случалось пораньше выйти из укрытия и пораньше явиться на болото, он останавливался на расстоянии, потому что слышал в темноте, как пыхтят, барахтаясь, в черной воде и тине другие кабаны. Он останавливался, не смея подойти поближе, – знал что его обидят и прогонят. Он обходил это место стороной, прислушивался к тому, как грузно ворочаются в тине самцы, как повизгивают малыши, которых кто-то неуклюже придавил в тине, как потом они все разом выходят на сухое место и начинают шумно чесать бока о деревья. Вшенок все прислушивался, одиночество обострило его слух и обоняние, он постепенно превращался в точную машину по обработке звуков, запахов, таинственных шумов и странного трепетанья, наполнявшего ночи. В нем, как в подвижной чувствительной точке встречались и пересекались все линии лесного житья-бытья. Он привык передвигаться крадучись, будто серый лесной дух. В лесу было много лесных духов, они сновали туда и сюда, совершенно бесшумные и совершенно бесплотные. Сначала они пугали его, но потом он к ним привык, потому что и сам превратился в такого же бродячего духа, и вечно сновал туда и сюда в ночной темноте.
Летними ночами он поддавался непреодолимому искушению и подолгу шел против ветра. Так он несколько раз заходил в незнакомые места, днем прятался в чаще, в какой-нибудь впадине, защищенной от ветра, и там, забившись в самое низкое место, слушал, как высоко над его головой, на плато, раздается перезвон металла и что-то злобно свистит в траве, кто-то вдруг вскрикивает или начинает надсадно кашлять. Это косари косили траву, клепали и точили стальные косы, во время косьбы слышался их глухой, надсадный кашель. Наверху ржали кони, блеяли овцы, звеня колокольцами, враждебный собачий лай долетал с высоты, будто камни катились вниз, к его логову. Летний ветер медленно кружил, меняя направление, это позволяло горбуну изучать окрестные звуки. Так он читал, перечитывал и заучивал наизусть первые простенькие тексты в огромной книге природы и, думаю, уже почти одолел первую страницу. Однажды найдя на взгорке дикую землянику, он с чавканьем принялся жевать сладкие душистые алые ягоды, по его губам, рылу и бороде стекал алый сок. Я говорю «по бороде», но это, конечно, несколько условно, потому что если посмотреть на горбуна спереди, то увидишь пологую морду с подвижным и влажным рылом, а под нижней челюстью торчит сноп черной щетины, ее-то я и позволил себе назвать бородой. Лоб его резко уходил назад, черепная коробка была невелика и полна мрака. Два плотно прилегающих к голове и по краям превращенных его собратьями в бахрому уха завершают его скромный портрет.
Иногда ему попадалась на пути запоздалая телега, кони молчаливо тащили воз, поскрипывала сбруя, колеса тяжело гремели коваными ободьями, из-под них вылетали искры, и еще долго потом одинокий бродяга чувствовал на своем влажном рыле тяжелый липучий запах незнакомого животного. Тот же тяжелый запах прилипал к его влажной морде, когда его внезапно настигало стадо овец, а вслед за овцами двигался кто-то двуногий и смешной, торчащий вверх, в самое небо. И когда женщины с песнями ворошили сено на скошенных лугах, он снова чуял тяжелый тревожный запах человека. Если ему случалось выйти к какому-нибудь хутору, полному собак, петухов и крикливых гусей, он приходил в ужас от шума и спешил как можно скорее удрать подальше. Сначала все они пугали его, но со временем он привык к петушиным крикам и собачьему лаю. Собаки боялись отбегать далеко от дома, они держались поближе к хозяевам, но иногда поднимали такой злобный лай, что хозяева с криками выскакивали из домов, а бывало кто-нибудь из них стрелял в воздух, вдребезги разнося стеклянную тьму. Тогда ему не оставалось ничего другого, как бежать, бежать и бежать…
Затрудняюсь сказать, какие расстояния он пробегал. Ночи он проводил в движении и бдении, этот вечный скиталец, маленький смешной одиночка, еще при рождении упавший за борт, и все же уцелевший, и мне кажется, что еще немало песку должно было вытечь тонкой струйкой в песочных часах маленького тощего поросенка. Однажды ночью он кружил возле небольшого картофельного поля, не решаясь покинуть спасительные лесные заросли, с поля волнами долетал вкусный запах картофеля, однако неподалеку, на фоне звездного неба, виднелся странный силуэт человекоподобного существа. Оно не дышало, не испускало тяжелого запаха, но стоя неподвижно среди поля наводило страх, потому что напоминало косарей в лугах, чабанов возле стад, возниц в телегах и просто пеших людей, пускающих струйки табачного дыма на горных тропах и склонах. Он знал, где растет дикая слива, и по ночам ходил к ней есть упавшие на землю плоды, но под ней уже давно ничего не было, и ему пришлось перебраться поближе к картофельному полю. Он приходил сюда уже во второй раз, но существо, торчавшее среди поля, настораживало его. Бедный зверь не знал, что перед ним всего-навсего безобидное пугало, поставленное хозяином среди поля в наивной надежде, что оно убережет картошку от набегов диких свиней. Стоя в укрытии темной полосы леса и обратившись в слух, он услышал, что с другой стороны поля кто-то тяжелый идет через лес, ломая на пути сучья. Этот кто-то вышел из чащи, раздвинув лес надвое, и не останавливаясь и громко фыркая, начал перепахивать картофельное поле.
Это был огромный кабан.
Он распарывал землю мощным рылом, крупные клубни хрустели в его огромной пасти, зверь шумно чавкал, половинки картофелин со стуком падали на землю, а те, что оставались в пасти, он громко глотал. Малыш, напрягшись всеми своими жилами и мускулами, сделал несколько шагов вперед, копыта его ступили на мягкую землю картофельного поля. В лунном свете казалось, что пучки покрывавшей его спинку щетины встали дыбом, и от этого он выглядел еще безобразнее. Кабан продвигался вперед будто не замечая его, пахал картофельное поле, а когда подошел к нему, остановился и поднял морду. Рыло у него было мокрое, оно шевелилось, двигалось, по бокам его торчали огромные белые клыки. Маленький скиталец сжался всем телом, сгорбился и вытянул вперед свое рыльце. Нельзя сказать, чтобы кабан обошелся с ним ласково, он толкнул его рылом, правда, легонько, отчего малыш покатился на землю и снова встал на ноги, с боязливым ожиданием глядя на гиганта. Тот не проявил ни радушия, ни вражды к белой вороне, случайно попавшейся ему на пути, два три раза обнюхал малыша, будто затем, чтобы запомнить его запах, повернулся и снова принялся перепахивать поле своим страшным рылом, а поросенок шагнул следом, нагнулся, попробовал один клубень, второй… и так, клубень за клубнем, пошел по пятам за грузным и темным чудовищем, непрерывно шевеля своими рваными ушами, просеивая ночные шумы, а наскоро прожевав клубень, останавливался, чтобы проверить влажной мордой ночные запахи. Ночь полна ловушек, а одиночество приучило его к бдительности.
И вдруг маленький звереныш вздрогнул, почуяв в воздухе враждебный запах человека, услышал и то, как хрустнул прутик, тоненький, не толще соломинки, но этого было достаточно, чтобы он подбежал к старому кабану, скользнул всем своим телом вдоль его жесткого бока и встал ему поперек дороги в тревожной позе, значение которой понятно только его собрату. Кабан гневно фыркнул и мигом обратился в бегство всей своей громоздкой темной массой. Будто не живое существо, а торпеда летела к лесу. В следующую минуту с другого конца поля раздался грохот, длинная вспышка пламени взлетела в воздух, волоча за собой огненный хвост.
Лес загремел, эхо выстрела покатилось по низинам и долго еще порхали в воздухе сухие листья и качались в темноте ветки, отмечая путь кабана и маленького лесного скитальца. С той ночи они были неразлучны. Кабан оказался старым одиноким самцом, на его шкуре виднелись шрамы от огнестрельного оружия и от кабаньих клыков, а тело было грузным и мощным. На груди и на хребте у него выросла настоящая броня. Весь он был полон силы и жизни, рядом с ним тощий горбатый поросенок казался крохотным карликом. Его присутствие не раздражало старого кабана. Больше того, он даже начал вести себя покровительственно. Если они поздно приходили на звериную ниву или на болото и заставали там стадо кабанов, самец разгонял их, позволяя маленькому скитальцу остаться, и даже разрешал ему совать рыло себе в пасть, в то время как сам он валялся в грязи, а то поддевал малыша клыками и осторожно переворачивал в тине, не оставив на кем ни единой царапины.
Этот самец спустился с гор сюда, в низину, потому что в тот год уродилось мало желудей, и дикие свиньи поодиночке или стадами начали передвигаться к подножиям в поисках картофельных полей, еще не убранной кукурузы или звериных нив – клочков земли, отторгнутых у леса и засеянных человеком для оказания робкой помощи лесным животным и в то же время служивших приманкой крупной дичи. Одинокий самец был очень силен, никому не уступал дороги и ни перед кем не сворачивал, однако он был уже стар, плохо слышал и плохо видел. Судьба свела его с маленьким горбуном, малыш был слаб и тощ, но умел выделять и читать все запахи леса, обладал великолепным слухом и острым обонянием и мне даже кажется, что мог иногда ловить далекие вибрации Вселенной, если она действительно излучает какие-то вибрации. У старика был огромный опыт и огромная сила, но его органы чувств перестали служить ему как раньше, и потому он пригрел маленького скитальца, допустил его к себе, чтобы тот отчасти восполнял ему утраченный слух, обоняние и зрение. Странным бывает иногда симбиоз в природе. Дикий буйвол терпит, чтобы на него садились птицы, которые избавляют его от паразитов. Крокодил впускает в свою открытую пасть крошечную птичку, чтобы та склевывала остатки пищи, застрявшие в его зубах. Но ни одно старое животное не делает молодое животное своим поводырем. Мне кажется, что исключение составляют только дикие свиньи. Когда охотники встречают старого глухого кабана-одиночку в сопровождении маленького, хилого, ужасно тощего поросенка, они дают малышу прозвище вшенок. Охотники знают, что такой вшенок – обычно изгой, отторгнутый стадом, поскитавшись в одиночестве несколько месяцев, он в конце концов пристраивается к какому-нибудь старику, чтобы быть его глазами и ушами в лесу, полном опасностей. Во Франции охотники называют такого малыша юнгой, а у нас на Балканах бедолагу называют вшенком, хотя никто не может точно сказать, водятся у него вши или нет. Да и необязательно животному иметь вшей, чтобы его прозвали вшенком.
Вшенок пользовался покровительством старого кабана и всюду ходил вместе с ним. Его уже никто не обижал, правда, и ласки он не видел, старик не умел быть ласковым, но зато не обижал малыша и не наносил ему ран. Изредка кабан вступал в единоборство с каким-нибудь молодым самцом. В таких случаях вшенок отходил в сторону и издали наблюдал за поединком. Лес трещал, ломались сухие деревья, сцепившиеся самцы тяжело дышали, казалось, смерч крутится по лесу, все сметая на пути. Если старик побеждал, он долго не уходил с поля битвы, и вшенок смотрел на него из-за низких кустов, не решаясь подойти поближе. Он ждал, когда старик тронется в путь и тогда отправлялся следом, держась на почтительном расстоянии. Старик никогда не оборачивался, он был уверен, что вшенок идет по пятам, неотступно следует за ним по кривым и бесконечным звериным тропам. Только однажды вшенок попал в критическую ситуацию, и полученный урок прочно засел в его темной черепной коробке. Мы уже сказали, что поросенок еще только начал изучать книгу природы и приближался к концу первой страницы. К выученным ранее простым текстам он прибавил еще один простой текст. Однажды ночью, когда земля уже начинала замерзать и добывать пищу становилось все труднее, старик привел своего товарища на старую вырубку. Там стояли огромные пни, потемневшие от времени, они были разбросаны по всей вырубке, страшно торчали в ночи, будто земля скалилась, показывая гнилые зубы. Кабан уперся в один такой пень, поддел его клыками поглубже, под самые корни, вывернул с треском из земли и принялся крошить корни клыками, выискивая жирные личинки жуков. Эти личинки – большое лакомство для диких свиней, но не каждой из них под силу вывернуть из земли гнилой пень. Вшенок подошел поближе, спустился в открывшуюся яму и стал рыться в сыпучей земле, искать вкусные личинки. Когда старик увидел, что вшенок роется в земле и ест его лакомство, он так фыркнул, что над ямой поднялась пыль, и одним ударом отшвырнул малыша на вывернутый пень, корни которого торчали во все стороны. Темноту разорвал визг, малышу показалось, будто у него переломаны все кости, визг застрял в горле, вшенок плюхнулся на землю, а когда через некоторое время поднялся, задние ноги плохо слушались и он еще долго шатался при ходьбе. Изо рта текло что-то солено-сладкое и липкое. С тех пор, когда старик приходил на вырубку корчевать пни, вшенок держался на почтительном расстоянии, ходил вокруг и нес караул, пока кабан выворачивал пни или рылся в яме, собирая вкусных личинок.
Так они жили вместе, вместе провели всю осень, земля постепенно остывала, твердела, уже было трудно выкапывать из нее корешки, мелкие лужи покрылись льдом, потом промерзли до самого дна, и сколько кабаны ни крошили лед, они не могли найти ни капли воды, чтобы напиться. Высоко в горах лег снег, все больше зверей спускалось на равнину в поисках пищи, вместе с ними появились охотники с учеными злыми собаками, они начали ходить за дичью и устраивать засады на тропах и у звериных нив. Гремели выстрелы, которые повторяло горное эхо, день ото дня в лесу становилось все тревожнее, если охотники хитрили, то звери тоже хитрили, по ночам они проходили огромные расстояния, чтобы обойти ловушки и засады, меняли места лежки, но не могли спастись от преследования человека, потому что человек был повсюду. Как мы упомянули в самом начале нашего повествования, судьба свела вместе самого уважаемого человека и вшенка, поместив их по разные стороны одной монеты, и начала небрежно подбрасывать ее в воздух, играя в орла-или-решку.
Несмотря на хитрые засады и облавы, вшенок продолжал нести службу возле старого глуховатого кабана, он был вечно начеку и спешил увести своего покровителя из леса до того, как охотники замкнут круг и капкан защелкнется. Это ему удавалось благодаря острому слуху и обонянию, и еще благодаря какому-то особому внутреннему чутью, которое он приобрел в то время, когда все его гнали от себя прочь и он был вынужден скитаться в одиночестве на лоне природы, полной страхов и таинств. Старик сам выбирал лежки для дневок, любил устраиваться в защищенных местах, на южных склонах, подальше от горных селений и дорог.
Однажды ночью они долго бродили в поисках корма, рассвет застал их в незнакомом месте, старик выбрал для лежки невысокий дубовый лесок, в нем густо разросся терновник, вперемежку с шиповником и ежевикой. Место было такое дикое, что казалось, будто здесь никогда не ступала ничья нога. Где-то очень далеко пели петухи – должно быть, в той стороне было село. Иногда откуда-то будто из-под земли доносился глухой стук. В нем не было ничего тревожного – это стучал молот по наковальне. Старик глубоко зарылся в сухую листву, повернувшись спиной к югу, и стал ждать, когда выглянет солнце.
Всего в метре от него лежал вшенок, тоже зарывшийся в листву. Его рваные уши торчали снаружи, ловя все звуки, проникающие в дубраву. Спокойствие струилось над леском, здесь не было даже нахальных соек. Постепенно солнце приятно согрело кабанам спины, и оба они погрузились в дрему… Вдруг вшенок дрогнул – ему послышался какой-то шум. Он напоминал шаги лисицы, но эти лапы ступали тяжелее и увереннее, они не крались и не осторожничали, как лисьи.
Он мгновенно вскочил, обернувшись в ту сторону, откуда слышались шаги. Старик, обласканный солнцем, продолжал дремать. Вшенок беспокойно засеменил вокруг него, но старый кабан не шевелился и продолжать лежать, пригревшись в мягкой дубовой листве. Ветерок принес в лес враждебный запах, велел за этим между деревьями показалась собака. Тем временем вшенку удалось расшевелить старика, тот неохотно поднялся на передние ноги. Хриплый злой лай огласил лес, собака бросилась к ним, старик не шевельнулся, он все так же сидел, упершись передними лапами в землю, устрашающе повернув к собаке острые клыки. Вшенок, дрожа всем телом, прижался к старику. Собака с лаем бегала вокруг, она все больше свирепела, круг становился все теснее, она выбирала, с какой стороны напасть на кабана. Это был молодой пес с сильными лапами, глаза его посинели от злобы, думаю, что в какой-то момент он просто обезумел, – по телу его пробежал спазм, оно свернулось в клубок, и в следующий миг этот клубок, ощерив пасть, бросился на кабана. Кабан был стар и глуховат, но очень опытен, он не в первый раз встречался с собакой. Пес был еще в воздухе, когда старик коротко взмахнул клыками, клыки ударили в грудную клетку и перерезали ребра, будто кто рассек собаку саблей. Ужасный вой понесся над лесом, собака перевернулась в воздухе и упала в мягкую листву. Листву обагрила кровь, собака скулила и хватала воздух острыми зубами, лапы ее дергались, рыли землю, тщетно пытаясь нащупать твердое место. В лесу запахло смертью.
Вшенок кинулся бежать, но остановился, потому что сквозь собачий скулеж услышал тяжелые и быстрые шаги. Он вернулся назад. Старик сидел в том же положении, морда его была в крови, клыки в крови, даже глаза казались кровавыми. Он сидел неподвижно и смотрел, как корчится у него в ногах умирающая собака. Собачья смерть – страшная смерть! Страшный запах шел от собаки, но куда более страшный, тяжелый запах ударил вшенку в ноздри. Это был тяжелый, страшный запах человека. Он сводил его с ума. Горбун еще сильнее выгнул спину и как бешеный начал носиться вокруг старика, но тот не обращал на него внимания и сидел все так же неподвижно, будто не мог отвести глаз от лежавшей перед ним собаки. Еще пять или шесть собак выскочило из кустов, страшный лай зазвенел в дубовой рощице, листва страшно шелестела под лапами; вшенок не выдержал, он съежился еще сильнее, сама душа его съежилась, и уже не колеблясь и не выжидая, он бросился прочь от собак и от шума. За его спиной затрещали выстрелы, он услышал, как взревел старик, на него остервенело набросились собаки, давясь диким лаем, лай клокотал у них в глотках, будто они наглотались свиной щетины. Охотники кричали, ахали, раздался одинокий выстрел, рев кабана оборвался, внезапно смолкли и собаки, и тут вшенок понял, что весь лес гонится за ним по пятам, что отовсюду слетаются, преследуя его серые лесные духи. Единственное спасение – бежать. Бежать… бежать…
Много часов прошло после этой страшной сцены, вшенок забился в густые сосенки, ничто здесь не шевелилось, ни один звук не проникал ниоткуда в сумрачное убежище. Вскоре солнце пропало, поднялся ветер, легко скользнул по верхушкам сосен, качнул их, и маленький бродяга увидел, что в воздухе медленно кружатся белые мухи, беззвучно падая на землю и на него самого.
Это было как во сне.
До самого вечера он отсиживался в сосенках и вышел оттуда, когда уже стемнело. Белые мухи по-прежнему блуждали в воздухе и совершенно бесшумно падали на землю. Он шел куда глаза глядят, то взбирался на крутизну, то спускался в низину, и все ждал, что вот-вот выйдет в темноте на звериную тропу или увидит знакомый силуэт старика. Он не знал, что старик уже висит на крюке в одном из дворов хутора и что сейчас с него снимают шкуру при свете калильной лампы, а вокруг сидят собаки, смотрят, как свежуют старого кабана, поскуливают и облизываются. Миновала полночь. Весь дрожа, вшенок забрался в заросли ежевики, где была сухая листва, в этой листве он согрелся и уже сквозь сон услышал петушиные голоса. Он понял, что прибился к человеческому жилью, от которого хотел убежать подальше. Когда рассвело, вшенок растерялся – вокруг было белым-бело. Белые легкие мушки все так же бесшумно кружили в воздухе и бесшумно падали на землю, на кусты ежевики и на деревья. Чисто и светло было вокруг, белизна слепила и пугала его. Впервые в жизни он увидел снег, судьба была милостива ко всеми отвергнутому одиночке, после вчерашнего ужаса она укрыла землю белым покрывалом и замела страшные следы.
Весь день он пролежал в ежевике, из ноздрей его шел пар. К вечеру снег перестал идти, край неба прояснился, чистая и светлая синева показалась над лесом, где-то далеко по ней катилось красное солнце, тяжелое и холодное. Вшенок зашевелился, выбрался из кустов ежевики, ноги его погрузились в мягкий снег. Было приятно и очень тихо, впервые в жизни он не услышал собственных шагов. Вшенок осторожно пошел вперед, копнул снег мордой, к его рылу прилип белый комок. На снежном фоне горбун казался особенно тощим, плешивым и уродливым, посмотришь на него – и в самом деле скажешь, что это всего лишь клок черной сажи, вылетевший из трубы природы и случайно упавший в побеленный снегом лес. Снова оставшись в одиночестве, он не забывал держаться спасительной полоски леса, чтобы при малейшей опасности юркнуть в чащу. Он трусил вдоль опушки, оставляя на чистом снегу ровную строчку следов, смотрел, как деревья бесшумно стряхивают с себя белый груз, и вдруг услышал, что где-то ахнул выстрел, споткнулся, упал на чистый мягкий снег и причмокнул ртом, потому что во рту у него стало сладко, было похоже на красный сладкий сок диких ягод. Из его рта потекла кровь, снег вокруг покраснел, а белые снежинки снова принялись бесцельно танцевать в воздухе, совершенно бесшумно падая на землю и на вшенка. Я-то думал, что в его песочных часах еще много песку, но кто мог предполагать, что грянет выстрел, разобьет колбу часов и оборвет тонкую песочную струйку!
Так вшенок ушел из своей вшивой жизни. Должно быть, судьба, рассеянно играя в орла-или-решку, по небрежности выронила монету. Слава богу, уважаемый человек, что мы с вами были по другую сторону монеты!
Перевод Т. Митевой.
АНАСТАС СТОЯНОВ
МЕДВЕДИЦА
Жители Старой Кутловицы решили устроить собственный зверинец.
С зайцами, косулями, кабанами все было просто – их доставали охотники. А вот как заполучить живого медведя? Где поймать, у кого купить? Весть о том, что кутловчанам нужен медведь, вскоре разнеслась по всей округе. В один прекрасный день в село явился цыган Манго и предложил купить старую медведицу, с которой он долгие годы забавлял крестьян на сельских площадях, добывая хлеб для целой оравы цыганят.
Ударили по рукам. Манго снял с медведицы цепь, и ее заперли в железную клетку. Зверинец был готов для посещений.
Каково было бедной медведице, что всю свою долгую жизнь ковыляла за кибиткой, спала под пологом цыганского шатра, чувствуя, как в теплый бок упираются острые расцарапанные детские коленки, слышала человеческую речь, сидеть взаперти? Очень скоро она затосковала по людям, по путям-дорогам.
Стоило кому-нибудь остановиться у ее клетки, как она начинала неуклюже пританцовывать, дружелюбно протягивая сквозь прутья решетки мохнатую лапу. Но кому придет в голову здороваться с косолапой! Зверь, он и есть зверь, неизвестно, чего от него можно ждать…
Посетители шли дальше, к другим, более казистым обитателям звериного поселка.
Однажды ранним утром – на дворе стояла поздняя осень – дядюшка Добри, который смотрел за животными, почистив медвежье жилье, случайно забыл запереть тяжелую железную дверь. Медведица только того и ждала: приоткрыла ее лапой и выбралась на аллею пожелтевшего осеннего сада. Проворно переваливаясь на кривых лапах, на ходу принюхиваясь к золотисто-коричневой палой листве, устилавшей тропу, она жадно вглядывалась в редкий кустарник: искала существо, с которым можно было бы скоротать остаток дней. И вдруг она увидела его: неподалеку разгребал палкой листья какой-то человек и, находя тронутые осенними заморозками поздние грибы, складывал их в ивовое лукошко.
Медведица подкралась к человеку сзади, поднялась на задние лапы и издала дружелюбный рев. Человек повернулся и обмер: медведь! А зверь протянул косматую лапу, намереваясь положить ее на плечо нового друга, но тот бросился наутек.
– Караул! Люди добрые, спасите!
Он бежал, петляя меж деревьями, а медведица проворно и весело ковыляла за ним, радуясь, что нашла с кем порезвиться на воле, вспомнить молодые годы…
– Спасите, люди добрые!
Медведица меж тем догнала человека, легонько подставила ему подножку, а когда тот кувыркнулся, наклонилась над ним всей своей косматой тушей: «Здорово!»
В эту минуту подоспел милиционер, стоявший на посту возле строящейся неподалеку плотины водохранилища. Недолго думая, выхватил пистолет, встал на одно колено, осторожно прицелился и спустил курок…
Медведица медленно выпрямилась, обернулась к присевшему на землю человеку с небольшим предметом в руке, который издал такой страшный грохот, глянула на него с удивлением и перевела глаза-на грудь – посмотреть, что ее так обожгло.
И тут все вдруг заходило ходуном, деревья закружились в бешеном хороводе, земля загудела. Старая медведица грохнулась на мягкую и чистую осеннюю листву.
Перевод М. Качауновой.
СОНЯ
В горной нашей хижине появился новый жилец – соня. Зверек устроил себе жилье под черепицей, в самом укромном месте чердака. На первый взгляд это довольно свирепое животное с крохотными, коварно поблескивающими глазками, длинными, острыми, как иголки, зубами, с пушистым хвостом и кривыми коготками на лапах. По величине соня чуть больше мыши и меньше белки. Увидев ее, мастер Филипп – дом тогда еще не был достроен – позвал меня на чердак.
– Полюбуйся-ка на мышонка, который захотел стать белочкой. Или наоборот, – сказал он.
Этого зверька из отряда грызунов ученые назвали соней за то, что он днем любит поспать, а зимой впадает в спячку. Ночами же соня не спит, а добывает себе корм охотой.
Сначала мы обрадовались квартиранту: теперь мы не одни в затерявшемся в лесу домике. Но очень скоро он начал досаждать нам. Тихий днем и незаметный ночью, зверек под утро возвращался в свое гнездо и принимался за работу – он с таким остервенением грыз деревянные балки, что будил нас ни свет ни заря, у нас возникло опасение что зверек намерен сгрызть всю крышу.
Однажды я не выдержал и решил прогнать соню. Взял длинный прут, взобрался на чердак и, когда глаза мои свыклись с предрассветным мраком, обнаружил зверька на одной из балок. Он уставился на меня немигающими бусинками глаз и время от времени подрагивал усиками, отчего его острые зубки обнажались, словно в улыбке. Хвост его, свисавший с балки, серебрился в свете проникшего в щель первого яркого луча солнца и слегка покачивался, точно ножны ятагана.
Я замахнулся на разбойника своим деревянным копьем, но он резво перепрыгнул на другую балку. Я бросился туда, но он, снова опередив меня, сделал перебежку и оказался у меня за спиной. Скоро я понял, что мне не выйти победителем из этой игры в прятки, и решил прекратить преследование. Слез с чердака весь в паутине и сказал домашним:
– Придется достать яд, другого выхода нет…
Зима в тот год выдалась ранняя, наступили холода, в горах выпал глубокий снег. Соня притих, заснул в своем гнезде, и мы позабыли о нем.
А с приходом весны как-то утром под крышей поднялась ужасная кутерьма: оттуда доносились шипенье, писк, фырканье. Я решил выйти проверить, в чем там дело. Но мама опередила меня. Она стояла, закинув вверх голову, и, приложив ладонь козырьком ко лбу, смотрела на крышу. У самого ее края суетились два взъерошенных воробушка. Они то и дело юркали под черепицу, и оттуда доносилось их гневное чириканье.
– Война, – сказала мама. – Вот ты не мог совладать о соней, а эти пернатые малявки, глядишь, выживут разбойника…
– Это невозможно! – подал снизу голос наш не вполне проснувшийся восьмиклассник. – Воробьи и их птенцы – первое лакомство для соней. А эти сами в рот лезут…
Война тянулась почти неделю. А потом все стихло. Незваный гость куда-то исчез, и уже никто не будил нас спозаранку. Воробьиная пара неутомимо носила былинки и щепочки – где-то под крышей птицы вили гнездо.
– Ну, что я говорила! – поддела бабушка внука. – Кто оказался сильнее?
Он ничего не ответил, только повел глазами на верхушку дерева, росшего недалеко от дома. Там, в новом гнезде, устроенном из мелких веточек и сухой травы, поселился наш соня, прогнанный с чердака храбрыми воробьями, – подальше от их чириканья и поближе к будущим птенцам.
Перемирие оказалось временным, обманчивым. Война явно вскоре возобновится с новой силой.
Перевод М. Качауновой.
ОХОТА НА КАБАНОВ
Оставив меня у самого надежного лаза, Тотю сказал:
– Гляди в оба, коли поднимем зверя, он непременно пробежит тут… Да береги жену, сам знаешь – с кабаном шутки плохи!
До сих пор мне не приходилось стрелять в кабана, я даже вблизи не видел этого зверя. Но чтобы не ронять авторитет бывалого охотника, храбро огляделся вокруг и повел жену к тощим дубочкам, так близко росшим друг к другу, что ветви их переплелись. Указал ей место, откуда может показаться кабан, и велел молчать. Сам же устроился неподалеку и зарядил ружье.
