Текст книги "Утешение"

Автор книги: Николай Гаврилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

ЧАСТЬ II
УТЕШЕНИЕ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
БЕССТРАШИЕ

22.02.1995　

Ростовская областная клиническая больница занимала территорию на западной окраине города. Окна нейрохирургического отделения выходили на дачные застройки: на сады, на голые деревья и блестящие оцинкованные крыши добротных домов из красного кирпича. Ночью сады одевались в туман, а днем часто светило солнце; и в погожий день, когда на подоконниках палат играли солнечные зайчики, казалось, что зима ушла окончательно.

В один из таких погожих дней таксист-армянин привез к воротам больницы моложавого мужчину в джинсах и в добротной кожаной дубленке с коричневыми меховыми отворотами. На голове рыжая енотовая шапка. В руках сумка. Армянин заприметил его на выходе из аэропорта и за поездку к больнице заломил несусветную цену. Расплатившись с таксистом, мужчина пошел к корпусу нейрохирургии.

После заметенного снегами Томска здесь стоял прекрасный весенний день. Голова прела под тяжелой шапкой. В регистратуре ему назвали номер палаты. Сдав верхнюю одежду в гардероб, мужчина оглядел себя в зеркало и уверенно пошел по коридору отделения к посту медсестры. Там он узнал, где находится лечащий врач, и через минуту постучался в ординаторскую.

– Добрый день, – заходя в помещение, поздоровался он с молодым врачом. – Я приехал к Новиковой Ольге Владимировне. Лежит в шестой палате. Прежде чем ее увидеть, хотел поговорить с вами о ее состоянии.

– А, Новикова. Огнестрел? Та, что в Чечне сына искала? А вы, простите, кто ей будете? – поднялся ему навстречу врач.

– Муж. – Мужчина на мгновение замялся и добавил: – Бывший.

– Понятно… – протянул врач с какой-то странной интонацией. В медицине опытность обычно ассоциируется с возрастом, врач же казался слишком молодым, но что-то в его словах и жестах говорило о том, что дело свое он знает. – Ну что я могу сказать? – пожал он плечами. – Если бы пуля прошла миллиметром ниже, ее бы здесь не было. А так – касательное ранение мягких тканей черепа. Но рана обширная. Привезли ее к нам из госпиталя, там и оперировали. Почему оперировали? – спросил врач, хотя мужчина не произнес ни слова. – Потому что от удара образовалось внутреннее кровоизлияние. Благодаря грамотной операции удалось блокировать набухание мозга. Можно сказать, ее спасли. Осталась внутренняя гематома, но она должна рассосаться. Сейчас состояние стабильное. Острый период прошел.

– Отлично, – искренне, от сердца произнес мужчина.

– Отлично? Ну… Она, конечно, не знает, но вам, как родственнику, пусть и бывшему, скажу. Ранения в голову, даже касательные, как правило, имеют тяжелые последствия. Часто – спустя годы. По сути, у нее сильнейшая контузия. Так… ладно. Что касается второго ранения, здесь все более-менее ясно. Было сепсис – в рану попали фрагменты ткани пальто и шерсть от кофты, но воспаление удалось быстро снять. Рана заживает. Руку, как ключица срастется, надо будет разрабатывать, чтобы функционировала нормально. Вот вроде и все. Список лекарств и витаминов я вам напишу.

Живые черные глаза врача внимательно рассматривали лицо мужчины, взгляд словно спрашивал: «Как ты ее одну отпустил-то?» Хотя Сергею, скорее всего, это показалось. Поблагодарив врача, он направился в шестую палату.

Ольга лежала на ближней к окну кровати. Шторы в палате оставались открыты, в окно светило солнце, в ее углу горели блики. Голова плотно забинтована, лицо заострилось, ярко очертились скулы, под глазами чернели круги. Левая рука зафиксирована бандажом в согнутом положении. Белок одного глаза кроваво-красный от лопнувших сосудов. Неузнаваемость образа довершал застиранный больничный халат в мелкий синий цветочек. Рядом с кроватью стояла тумбочка, на ней – нищенски одинокая чашка, иконка Божией Матери и больше ничего, кроме солнечных зайчиков.

– Сережа… – шевельнулась Ольга. Остальные женщины в палате повернулись взглянуть на посетителя.

Совершенно не зная, как себя надо вести у постели тяжелораненого, когда-то самого близкого человека, Сергей поздоровался с остальными женщинами, подошел к Ольге, хотел поцеловать ее в щеку, чуть наклонился, но почему-то не закончил движения и остался стоять возле кровати. Соседки по палате смотрели на него с нескрываемым любопытством.

– Вот, прилетел. – Сергей не смог поймать нужного тона, поэтому его голос звучал как-то неестественно. – Дома, как твое письмо получили, чуть с ума не сошли. Хорошо, что мне позвонили. Я заехал к Насте и твоей маме перед вылетом. Вот письмо от них. На пяти листах. – Он полез в сумку, доставая пакет с апельсинами и шоколадом, а следом толстый конверт. – Как ты себя чувствуешь?

– Лучше. Только половину волос обстригли. Сережа, как хорошо, что ты приехал… – попыталась улыбнуться Ольга.

На ее щеках проступил слабый румянец. Впавшие глаза стали влажными.

Сергей сел на кровать рядом с ней. Зачем-то поправил одеяло. Он смотрел на Ольгу, узнавая и не узнавая ее, – так, как смотрят на человека, которого знаешь до самых мелочей и который вдруг открывается тебе с совершенно неожиданной, недоступной для понимания стороны.

В это время в коридоре началось движение, из кухни запахло борщом, женщины в палате, загремев ложками и чашками, доставая их из тумбочек, по одной потянулись к выходу. Сергею стало чуть проще.

– Оля… – начал он. – Ты настоящая мать. Но ты могла погибнуть… Почему не позвонила мне, что едешь в Чечню? Всегда можно попробовать решить вопрос как-то по-другому.

– Не надо, Сережа… – почти шепотом попросила Ольга.

Ей тоже было не по себе, но не потому, что она стеснялась его, а просто происходящее для нее казалось каким-то наваждением. Ростов, чистые простыни, бесконечно далекие от нее своими проблемами женщины – соседки по палате, смотревшие на нее как на какую-то героиню. Солнце в окне. Теперь вот бывший муж, запросто зашедший в дверь. Она еще была в Чечне, где снег и дождь, и подвал Славы, и обугленные мальчишки в палатке морга, где по ней стреляют на мокрой дороге.

– Ты знаешь, Леша жив, – прошептала Ольга.

– Да, конечно. Ты же писала. – Бывший муж успокаивающе поднял руку. – Оля, мы сейчас думаем о тебе. Перед выпиской я прилечу снова и заберу тебя домой. Дома восстановишься. Твои там все глаза выплакали.

– Сережа, Леша жив. Он всего в тридцати километрах от Грозного, – не слушая его, прошептала Ольга. – Надо…

– Оля, уже все решается, – с уверенностью перебил ее Сергей. – У меня в Томске есть знакомый в силовых структурах. Он за две тысячи долларов пообещал договориться с нашей чеченской диаспорой. Ты же знаешь, как чеченцы между собой связаны. Им стоит только позвонить домой, как нашего Лешу привезут прямо в квартиру. Оля, ты сделала невозможное, ты узнала, где наш сын. А остальное завершит мой знакомый. Ты, главное, выздоравливай, считай, что Леша уже дома…

Сергей сидел рядом с ней – ухоженный, пахнущий дорогой туалетной водой, зацелованный перед отъездом молодой женой с лисьим взглядом. Он был неплохим человеком – пытался хлопотать, что-то решать. Как только он вошел в дверь, она подумала, что он прилетел, чтобы направиться за сыном. А он привез очередной самообман.

И ему было не объяснить, что не надо никаких ложных надежд, нужно только одно – выйти из больницы, сесть на поезд до Моздока, дальше пересечь линию фронта, добраться в Ачхой-Мартан и найти там сына. В поисках счастья не бывает посредников. Сказано: «Ищите – и найдете, стучите – и отворят вам», но стучите, а не просите других, чтобы за вас постучались. Выдоят мужа его знакомый и чеченцы из диаспоры. Утонет он в обещаниях: «Завтра, через месяц, надо доплатить, все оказалось сложнее…» Вспомнилась русская женщина в пятиэтажке у вокзала, не бросившая парализованного отца. Не дала себя уговорить ни страху, ни войне, ни сестре. Ей не надо было ничего рассказывать про верность.

– Оля, ты поскорее выздоравливай и возвращайся домой, – тихо говорил Сергей. – А за остальное не переживай. Мой знакомый так прижмет местных чеченцев, что Леша еще раньше тебя в Томске будет…

Ольга прикрыла глаза. Раньше огнем горела только рана, но последние пару недель, стоило ей понервничать, как в голове, начиная откуда-то с висков, появлялась сверлящая боль – крутилась кольцами, отдавая в глазах пятнами с огненными ободками.

– Весной пахнет. Сока очень хочется. Березового, – улыбнулась она сухими губами.

* * *　

Слава как-то сказал, что война похожа на женщину с черными, как ночь, глазами. Эта женщина коварна, лжива и жестока, и кого она полюбит, того не отпустит от себя никогда. И единственное, что в ней хорошего, – это то, что она учит ценить каждое мгновение жизни. И раскрывает сущность людей, которые рядом.

«Любимая доченька, – писала мама среди прочего торопливым почерком, – ты пишешь, что для освобождения Алеши, возможно, придется платить выкуп. По телевизору говорили, что 3 февраля прошла встреча командования с командирами боевиков, что они договорились собрать убитых, обменяться пленными. Еще говорили, что есть такая организация „Комитет солдатских матерей“, что они тоже занимаются возвращением пленных. Может, Алешу обменяют. А если нет – соберем выкуп. Знай, что ты не одна. Если надо – продадим мой дом, за него дадут больше, чем за твою квартиру. А я останусь жить с вами. Как-нибудь разместимся. Главное, чтобы Алешу спасти. Только пусть этим специалисты занимаются. А тебя ждем домой».

Долгие годы мама держала Ольгу на расстоянии. Наверное, со своим сложным характером она не смогла смириться, что у дочки появилось свое мнение. Они спорили по любому поводу, мама часто была резка и категорична, словно желала, чтобы между ними оставалась стена. Она жаловалась на одиночество, но, по плодам, его и хотела. Ей было проще критиковать со стороны. На любые озвученные проблемы с внуками первым делом отвечала: «У них есть отец, а если ему все равно, то где были твои глаза, когда решила от него рожать». После этого помогала, но поджав губы, всем своим видом показывая, что остается при своем мнении.

А теперь Ольга ее не узнавала. Ради внука и ради счастья дочери она оказалась готова продать свой дом, лишиться независимости, которой так дорожила: внести свою часть жертвы – настоящей, невосстановимой, не с барского плеча. Сейчас ее поступки показывали, что под слоем накопившихся пустых надуманных обид всегда пряталась любовь к дочери, и вторгшаяся в их жизнь война вытащила эту любовь на свет, словно сдула золу с непогасших углей.

После тихого часа вновь пришел Сергей, принес несколько коробок с березовым соком, целый пакет йогуртов и красных гранатов. Сел на кровать рядом с ней, взял за похудевшую руку и вложил в ладонь купюры – пятьсот долларов, огромные для нее деньги. После этого руку долго не отпускал. Ольга не догадывалась, что она превратилась в его глазах в героиню. Он продолжал что-то рассказывать о невероятных возможностях своего знакомого и о том, что тоже слышал о прошедших переговорах по обмену пленными. А Ольга думала, что и мама, и Сергей, и еще миллионы людей, сидящих у телевизора, наивно продолжают верить, что мы своих не бросаем.

Чуть позже она познакомится с одной женщиной из Воронежа. Поиски сына приведут эту женщину в отдаленное село в горах. К тому времени за отказ принять ислам сыну уже отрежут голову. Вдвоем с таким же несчастным отцом, тоже приехавшим за своим убитым сыном, они попросят отдать им тела детей.

Посредником в переговорах выступит ОБСЕ – Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе. Европейцы приедут в село на двух белых джипах. Пока будут говорить на камеру, боевики останутся вежливыми и отзывчивыми, но как только камеру выключат, родителей начнут бить. Женщину едва успеют оттащить десантники, охраняющие группу ОБСЕ. А того отца убьют.

Чтобы выкупить тело своего сына, женщине придется продать квартиру, мебель, все вещи. В могиле рядом с обезглавленным телом она найдет крестик, который он так и не снял. А потом, похоронив дома останки, женщина вернется за его головой, закопанной отдельно.

Правда на этой войне была страшнее любого вымысла. Ольга хорошо запомнит эту женщину. Хрупкая такая, с химической завивкой, глаза затравленные. Что она пережила, знала только она. Она не героиня нашего времени. И школу, где ее сын учился, его именем не назовут.

А жаль.

Ольга знала, что от властей не стоит ждать никакой помощи. Сергей сидел рядом на кровати, уставший от перелета и эмоций, что-то рассказывал о своем бизнесе и в сотый раз повторял, что после выписки заберет ее домой. Ольга ничего не отвечала. Молчала, слушала, улыбалась. Он так и не понял, что ту Ольгу, которую он знал: милую блондинку, с которой он прожил несколько лет, которая любила уют и пугалась самых банальных сложностей, убили тогда на мокром шоссе по дороге на Ачхой-Мартан.

И что осталась другая Ольга – со стальной душой, желающая любой ценой отобрать у войны своего сына.

25.03.1995

После приезда мужа прошло больше месяца. Бинты на голове Ольги исчезли, пока не отросшие волосы прикрывала косынка. Бандаж с руки тоже исчез. Она посвежела, похорошела. Каждое утро начиналось с приема лекарств, затем врачебный обход и процедуры. На ключице появился костяной нарост, рана затянулась, превратившись в багровый шелушащийся шрам. Рука, правда, пока поднималась только до уровня груди. Иногда дико болела голова, приходилось чуть ли не горстями принимать обезболивающее. После тихого часа Ольга часто выходила в больничный дворик, сидела в одиночестве на лавочке, наслаждаясь запахами весны, солнышком и видом набухших почек на деревьях.

Писала письма маме и Насте и, мысленно, сыну.

Однажды, когда она пришла с прогулки, дверь палаты отворилась и в проеме показалась светловолосая голова. В палату вошла девушка в вязаном, с горлом свитере, джинсах и растоптанных кроссовках. На плече сумка с фотоаппаратом.

Девушка мазнула взглядом по лежащим и сидящим на кроватях женщинам и остановилась на Ольге.

– Ой, – ее губы округлились. – Здрасте! А я вас знаю. Помните, мы с вами разговаривали в Моздоке. Я Наташа. Белецкая.

В памяти мелькнула картинка: серое утро, снег, привокзальная площадь и девушка-корреспондентка, тараторившая без умолку.

– Да, я вас помню, – улыбнулась Ольга. – Здравствуйте, Наташа. Какими судьбами?

– А я к вам, – обрадованно заявила корреспондентка. – Проездом в Ростове, заехала в госпиталь, раненых поснимать, а мне кто-то из врачей рассказал о раненой матери, которая сына искала. Я справки навела – и сюда. Интервью взять. А это, оказывается, вы. Ой, вы так хорошо выглядите, а я думала, там какая-нибудь мамаша несчастная

Все это Наташа выговорила без единой паузы, одновременно подходя к кровати Ольги, доставая из сумки и положив на тумбочку большое блестящее яблоко, очевидно, подаренное ей в госпитале кем-то из раненых.

– А я уже в третий раз туда еду, – совершенно не беспокоясь, что ее слышат остальные, присев на кровать, продолжала она. – Только со стороны Назрани. Федералы меня не пускают, езжу на неподконтрольную им территорию. За хороший снимок в редакции платят доллар. А если совсем эксклюзив, сразу многие издательства покупают. У меня там уже друзья есть! Поначалу тяжело было, но я ж такая – меня в дверь, я в окно… Чечены, ну, которые боевики, говорят: «Слушай, Наташа, давай мы тебе сами заплатим, только не езди сюда больше…» Басаева снимала, других полевых командиров – они любят пиар, только вида не подают. А простой народ думает, что если я сниму правду, как их бомбят, тогда и стрелять перестанут. Только кому эта правда нужна? Снимки давай погорячей, а истории свои оставь при себе… Когда там нахожусь, ругаю себя последними словами: что тебе, дуре, дома не сиделось, а как приеду в эту Москву долбаную, сразу назад хочется. Почему это так? Синдром войны, да?

Она взяла с тумбочки принесенное ей же яблоко и с треском откусила.

– Замуж хочу, – жуя, призналась она Ольге. – Только не берет никто. Хочу на квартиру себе заработать. А я там тоже мамашек встречала. И пленных… Ой, что это я про себя да про себя. Вы рассказывайте. Давайте я вас сниму и пару слов в газету напишу.

– Наташа, хотите, я вам кофе сделаю? Сама его, к сожалению, не пью, врачи запрещают. Кипятильник есть, шоколадка… – словно не расслышав вопрос об интервью, предложила Ольга. – А где вы пленных видели?

– Да везде. В Ведено, в Шали. – Наташа за две минуты успела обсмотреть всех в палате и даже взглянуть на книгу, лежащую на подушке Ольги, – посмотреть, что она читает.

– А в Ачхой-Мартане?

– Не, там не была. Знаю, что там рядом село Бамут, а бамутцев даже чечены считают отмороженными. Слышала, вроде штурм Бамута начался. Вы же новости знаете? Федералы Аргун штурмуют.

Как и многие журналисты, Наташа не говорила «наши», называя воюющих соотечественников «федералами», словно желая откреститься от российской армии. Так было проще. Не иметь моральной сопричастности с воюющей стороной. Особенно на неподконтрольных территориях, где за слово «наши» ее могли разорвать на части после первой же бомбардировки. Ольга ее понимала. Но сама своих так называть не могла. Было в этом что-то важное.

– Так ваш сын в Ачхой-Мартане? – наконец дошло до Наташи. – Это точно известно? И когда вы туда собираетесь?

Ольга посмотрела на нее и улыбнулась. Достала из тумбочки шоколад. Ей нравилась Наташа, она понимала, что под маской простоты и наивности спрятано многое. И мама, и Сергей и мысли не допускали, что она после выписки может вернуться в Чечню, а Наташа даже не сомневалась, что она именно так и поступит.

– Наташа, а люди там как к вам относились? – осторожно спросила Ольга, желая понять модель поведения среди чеченцев. Но Наташу брать в пример не стоило.

– Там законы гостеприимства… – охотно делилась девушка. – В Ведено, в первом доме, куда меня поселили, ложишься спать – утром вся одежда выстиранная, поглаженная, кроссовки вымыты и сухие. Еда самая лучшая. Всегда в центре внимания. В общем, три дня чувствовала себя королевой. А на четвертый, только проснулась, хозяйка ставит передо мной ведро воды, тряпку и говорит: «Три дня ты гостья, теперь член семьи. Помой полы и приходи помогать мне готовить». Я, конечно, сразу вспомнила, что меня в другой дом приглашали. Так и жила… А в остальном… – Тут Наташа на миг сняла с себя маску простушки, и тень того, скрытого, пробежала по лицу. – В остальном по-разному было…

Миг прошел, и перед Ольгой вновь сидела говорливая девушка, посланная редакцией в зону боевых действий по принципу «кого не жалко».

– Главное, голову не мыть. И вообще не мыться, – тараторила она. – Как только голову помою, обязательно обстрел начнется. Прямо мистика…

К теме интервью больше не возвращались. Наташа выпила кофе, съела шоколадку, посмотрела на часы и заторопилась. Но перед уходом она показала, что умеет быть серьезной.

– Вы, как сына найдете, обязательно со мной свяжитесь, – сказала девушка Ольге. – Я буду без связи, но вы звоните в редакцию, они знают, как меня найти. Вот телефон. Звонить можно из Ингушетии, там есть почта. Обязательно свяжитесь. Знаете, если пресса освещает выкуп или обмен, это совсем другое дело. А я буду оставлять в редакции информацию о пленных, которых видела, мало ли, может, вашего сына уже куда-нибудь увезли. У меня хорошие отношения с Басаевым, с другими. Они смеются надо мной, но, если надо, помогут. Выздоравливайте. Удачи вам. Там увидимся.

– С Богом, – попрощалась с ней Ольга.

Через четыре дня Ольгу, по ее настоянию, выписали из больницы. Она должна была лежать еще месяц, но выписалась под расписку. Письмо домой не отправила. Как только вышла за территорию больничного комплекса, стала нетерпеливой. Купила дорожную сумку и некоторые вещи, купила новую, по погоде, куртку на тонкой подкладке чуть выше колен, повязала косынку «стрелочками» на чеченский манер и поехала в Моздок.

И по приезде, в тот же день, договорившись с военными, убыла в аэропорт Грозный-Северный.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ВОЗВРАЩЕНИЕ

31.03.1995

Климат в Чечне по-горному суров: зимой промозгло и холодно, летом жарко, но весной эти места открываются во всей своей красе. Оживает, одевается молодыми травами раскисшая степь, горы синеют на ясном горизонте. Солнце светит в окна разбитых домов, на ветвях выживших деревьев набухают почки, и воздух пахнет новой жизнью.

В эти дни российские войска штурмовали Аргун. Кровопролитные бои за Грозный закончились больше месяца назад, война перешла в горы. На фронтовых дорогах бесконечными вереницами шли колонны военной техники, вертолеты из Грозного-Северного уходили звеньями в горы, отстреливая огоньки тепловых ловушек. Гостиница аэропорта уже не смотрелась такой нежилой и выстуженной, как в январе; каждый день в гостиницу заезжали какие-то чины, известные военкоры и иногда политики.

Приезжали матери.

Их собралось более двух десятков. Матерям выделили комнаты с двухъярусными кроватями и прикомандировали к столовой. Там на завтрак, обед и ужин давали консервированную кильку в томатном соусе: суп из кильки, каша с килькой, килька с хлебом. Этой кильки Советский Союз заготовил немереное количество – в Каспийском море суда добывали ее насосами, просто прокачивая забортную воду в свете прожекторов.

По вечерам в комнатах матерей шли разговоры. Когда приходило время спать, карабкались на второй ярус и долго ворочались там под скрип пружин, мечтая о том, чтобы им приснился их ребенок – живой или мертвый – и указал во сне место, где он находится.

Совершенно неожиданно Ольга встретила в гостинице Валентину Николаевну, свою попутчицу, преподавательницу из города Великие Луки.

Валентина Николаевна приехала в Грозный, когда боевики покинули город. Она уже не казалась такой потерянной и замкнутой, как в Моздоке, наоборот, выглядела оживленной и деятельной. Глаза за очками блестели. За это время она присоединилась к Комитету солдатских матерей и даже ездила в составе делегации в Москву к какому-то высокопоставленному чиновнику. Чемодан Ольги она оставила в Моздоке, в камере хранения.

– Мы заставим их нас услышать, – после того как они сердечно обнялись, говорила она Ольге в коридоре гостиницы. – Здесь встречаем каждого генерала и задаем вопросы. Они будут вынуждены нам помочь!

Кое в чем власть действительно принимала участие. Один раз матерей вывезли в Ростов, где в морозильных камерах хранились неопознанные тела. Тел было очень много. В отдельном помещении матерей усадили возле экрана и включили видеокассету, по очереди показывая съемки останков. Если какая-то из мам говорила: «Похож…» – ее сопровождали в морозильник, где она осматривала тело. Кто-то нашел своего, остальные на вертолете вернулись в Грозный-Северный, и два дня в комнатах слышались всхлипывания и причитания.

В остальном никто не помогал. Наоборот, матери раздражали, и от них отмахивались, как от надоедливых мух.

Официальные обмены проходили крайне редко. Во-первых, боевиков не брали в плен живыми, а кого и брали, забирала и уже не отдавала ФСБ. Во-вторых, это никому не было нужно. Система бездействовала. Для освобождения своих пленных делали всё возможное только спецназ ГРУ, морская пехота и немного десант. Остальных словно не существовало. О них старались молчать. Военные называли их «забытым полком». По разным данным, забытых пленных на неподконтрольных территориях оставалось больше тысячи.

Если обмены и проходили, то только благодаря личностям. В 1995 году многие в Чечне знали имя Петра Косова, на тот момент советника президента Ингушетии. Как-то к нему в кабинет зашла одна из матерей и попросила помощь в спасении сына. Почему она пришла именно к нему, неизвестно, скорее всего, просто ходила от безысходности по самым разным кабинетам того региона.

Косов – человек верующий, принял ее горе как личное.

Он помог вызволить ее сына и еще многих сыновей из Шали – договаривался, хитрил, улаживал. Проблема заключалась и в том, что в каждом селении по пути в Ингушетию имелся свой командир и свой отряд, который мог запросто остановить автобус с вызволенными пленными, и в лучшем случае все начиналось сначала. Боевики приговорили Косова к расстрелу за то, что вывез больше, чем договаривались, убили офицера, который ему помогал, но он все равно продолжал ездить.

Когда Косов начинал дело своей совести, в штабах ему говорили, что это невозможно, он же отвечал, что с верой размером с горчичное зернышко возможно все. Так оно и вышло. То, что являлось невозможным для огромного государства, оказалось выполнимым для одного человека.

Только таких, как он, были единицы.

В каждом из генералов, которого матери окружали с фотографиями в руках, они хотели увидеть того человека, который разделит с ними их беду. Но слышали в ответ лишь туманное «разберемся» или политические обещания, которые исчезали в воздухе, как только выключалась камера. Была война – женщина, только не с черными, как говорил Слава, а с белыми невидящими глазами без зрачков, и каждая из матерей оставалась с ней один на один.

– Мы заставим их искать наших сыновей, – повторяла Валентина Николаевна, заводя Ольгу в комнату гостиницы.

Ольга ничего не ответила. Болела голова. Боль сдавливала виски, болели даже глаза. В больнице было гораздо лучше. Она очень устала, хотела тишины. В комнате, где ее поселили, находилось шесть женщин и двое мужчин-отцов. Они обжились здесь, некоторые женщины оставались в домашних халатах. На веревке между кроватями висели сохнущие после стирки вещи. Электрическая плита, чайник. Все в тапочках. Один из мужчин курил в форточку. Ольге выделили кровать на нижнем ярусе, застеленную синим казенным одеялом. Проживающие в комнате знали, что Ольга приехала в Грозный одной из первых; слышали от Валентины Николаевны, что она только что из больницы, на нее бросали любопытные взгляды, но с вопросами деликатно не приставали.

– Сколько я в этом Моздоке натерпелась… – присела рядом с ней на кровать Валентина Николаевна. – После вашего отъезда власти по городу развесили плакаты: «О судьбе военнослужащего можно узнать по адресу: улица Мира, дом шесть». Это Дом культуры в парке. Что там творилось, ужас. Матери съехались со всей России – кругом слезы, причитания. Вывесят списки погибших, кого опознали, а читать боишься. Три раза отойдешь, наплачешься, пока все фамилии прочтешь. Новый список вывесят – идешь, как на казнь… На площади цыгане греются у Вечного огня, мать какую-нибудь несчастную увидят и сразу к ней – погадать. Баптисты понаехали, бесплатно Евангелие раздают, стоят, поют… Натерпелась я там, вы не представляете. А о сыне ни слуху ни духу. А вы своего нашли?

– Знаю, где он. Я здесь на одну ночь. Завтра поеду к нему. В Ачхой-Мартан. – Ольга полезла в сумку за обезболивающим. Кто-то подал ей кружку воды, и она выпила сразу две таблетки.

– Дай Бог, дай Бог. У нас, если кто находит, – такая радость! Сразу надежда появляется. А я слышала, наши пленных не берут, стреляют на месте. Почему они так, неужели не понимают, что можно же обменять?

– Не знаю, Валентина Николаевна. Простите, что-то голова разболелась…

– Да, да, конечно, отдыхайте.

Ольга, не снимая косынки, прилегла на кровать и прикрыла глаза. Лампочка светила ярко, свет проникал сквозь опущенные веки розовым цветом. Женщины перешли на шепот, комнату наполнили звуки – шорохи, шуршание пакетов, стук кружек, скрип кроватей, глубокие вздохи. Где-то далеко в городе иногда звучали приглушенные автоматные очереди, но по сравнению с январем было тихо. Большая война откатилась на юг и запад.

Боль понемногу отступала. Завтра надо было ехать, закончить начатый в январе путь. В памяти она вернулась на переднее сиденье «Жигулей», перед закрытыми глазами появилась пустая дорога в серой пелене дождя. Мерно стучали дворники. Сколько она ночами вот так ехала, пока лежала в больнице. Она думала, что от волнения сегодня не заснет, но вскоре дорога начала расплываться.

Уже засыпая, Ольга вспомнила, как они с Настей встречали Новый год, как с экрана телевизора звонили куранты и немного гнусавый президентский голос обращался к стране: «Дорогие россияне…» Если бы ей, самой обычной женщине, в те дни повстречалась какая-нибудь черноглазая гадалка, умеющая читать линии судьбы, и предсказала, что тридцать первого марта она, с багровым шрамом на голове, будет лежать на солдатской кровати в разрушенном городе Грозном, в комнате, полной незнакомых людей, она бы только улыбнулась такой причудливой фантазии.

* * *　

Выздоравливающему человеку надо спать. Разгорался весенний солнечный день, но все спалось и не хотелось просыпаться. А потом в сон, как вспышка, ворвалась мысль: «Сегодня к Алеше», – и она резко села на кровати.

Сколько в больнице она ждала этого дня… В туалете Ольга умылась холодной водой, посмотрела на себя в зеркальце. Перевязала покрасивее косынку. Левая рука слушалась плохо, но сейчас это было неважно. А когда вернулась из туалета, к ней подошла девушка из соседней комнаты. Ей было, наверное, лет двадцать. Темные волосы, невысокая, с родинкой на щеке.

– Простите, – сказала она тихо. – Я слышала, вы уезжаете в Ачхой-Мартан. Возьмите меня с собой. А то одной страшно. Я мужа ищу. Он офицер из 81-го полка. Мы только перед Чечней расписались. Он в плену, но где – не знаю. Возьмите меня с собой, у меня есть ксерокопии его фотографий – раздам людям, может, кто видел?

Ольга в первый раз встречала здесь жену. Обычно приезжали родители, в основном матери: те, которые выносили, родили, учили ходить, произносить первые слова, разбирать цвета, держать ложку, завязывать шнурки на обуви и познавать, что хорошо, а что плохо на этом свете. Но жена – здесь? Наверное, она действительно любила своего мужа той самой любовью, о которой писал апостол Павел, которая сродни самоотречению.

– Он только что училище закончил. Лейтенант. Мы детей хотели. А он такой, самый лучший… – покраснев, сказала девушка.

Взять с собой этого ребенка в неизвестность означало принять на себя полную ответственность. Но Ольга не смогла отказать. Пока собирались, выслушала ее короткий рассказ.

Девушку звали Людмилой. Росла в неблагополучной семье: мама пила, дома постоянно скандалы, драки. Папы нет. Жила тихой мышкой, закончила школу, работала продавщицей в магазине на окраине Самары. А тут он, молодой лейтенант, со своей веселостью, любовью и заботой, вошедший в ее жизнь, как солнце. Потом командировка в Чечню. Мог бы отказаться – многие отказывались, а он поехал. Сам захотел. И всё… Обычная история – ни писем, ни звонков. В штабе 81-го полка сказали, что вроде видели его пленным на площади Минутка. И что она теперь может сделать? Да ничего, особенно увидев войну и ее масштабы. Но нельзя бросать человека в беде, тем более любимого человека.