Текст книги "Утешение"

Автор книги: Николай Гаврилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

– Ты откуда? – спросила она при первой встрече, но Ванька стоял и молчал. Он всегда покорно и терпеливо стоял, когда с ним разговаривали, а когда заканчивали, поворачивался и уходил работать дальше…

Сейчас Ванька, собрав в руки охапку дров, направился к дальнему сараю, но путь ему преградила группа местных подростков по десять-двенадцать лет. Их было четверо – темноволосых, невысоких, Ваньке они доходили до груди. Для них он являлся игрушкой.

– Саца, саца^{12}, – закричали на разные голоса мальчишки, окружив Ваню. Они улыбались. Нехорошо улыбались.

– Хахла ма^{13}, – приказал один из них.

Ольге хотелось крикнуть на подростков, но ее слово здесь ничего не значило. Ваня остановился, прижимая дрова к груди, но приказание не исполнил.

– Давай. Калинка-малинка, уже с угрозой повторил старший. Резким движением он выбил из рук Вани дрова. Пиленые ветки посыпались на землю.

– Отстаньте от него, – поднялась с камня Ольга. Но подростки не обратили на нее никакого внимания.

– Танцуй! – Ваньку толкнули. – Давай! Калинка… Малинка… – захлопал в ладоши один из них.

Ваня возвышался над подростками безмолвным покорным медведем, но танцевать не стал. Шрамы на лице налились красным. Подростки жестоки, они не знают предела, и слабость для них – это сигнал к атаке. Неизвестно, чем бы все закончилось, но тут из дверей дома вышел хозяин Вани – старик с седой бородой, в каракулевой шапке, с посохом в руках. Он что-то гортанно крикнул на детей, и они послушно отошли сторону, а через минуту куда-то побежали, забыв о пленном.

– Давай я тебе помогу, – подошла к Ване Ольга, собрав и вложив ему в руки рассыпанные дрова.

Хозяин дома, где гостила Ольга, управлял своим хозяйством крепкой рукой. Если он и жалел Ольгу как мать, то не подавал вида. Суровый старик. Пергаментная кожа, длинная седая борода, твердый взгляд. По-русски говорил плохо. Но Ольга с его слов все-таки поняла, что идти дальше в горы нет смысла. Единственным пленным в этих местах оставался Ванька. О других старик никогда не слышал.

Мужчин в ауле почти не было. Те, что были, – молчаливые, в сапогах, с автоматами, контролировали малопроходимые тропы в Грузию. С ними Ольга даже не пыталась заговорить. Женщины в черных одеждах постоянно занимались работой – шили, драили, варили, находясь в этом бесконечном замкнутом движении до старости. Ольгу в ауле никто не задерживал, она могла свободно уйти назад, но решила остаться на несколько дней.

Причина – Ванька.

Надо было попытаться забрать его с собой, но как это сделать, Ольга пока не знала.

В тот памятный день она зашла в сарай, где жил пленный. Спустившись со двора на две ступеньки вниз, она окрикнула его, но парня в сарае не оказалось. Свет проникал в маленькое окошко под потолком, были видны балки с развешанной на них упряжью, вилы и лопаты, приставленные к каменной стене. В самом дальнем углу лежал набитый соломой матрас, возле него медный, неизвестно какого века кувшин, какие-то пожелтевшие листы бумаги, старый кожух. Еще сухая надломленная лепешка. Сама не зная зачем, Ольга подошла к матрасу, нагнулась, подняла один из смятых листков, развернула его и увидела в полумраке, что там какой-то рисунок. Подошла к окошку, поднеся рисунок к свету. Детская зарисовка карандашом. Волнистое море, остров, пальма из маленьких треугольников.

Рисунок показался знакомым.

С минуту она разглядывала его, и вдруг кровь отхлынула от лица. Метнулась к постели, схватила другие рисунки, разгладила их ладонью, поднесла к окну. Там тоже были море, и остров, и пальмы. И пароход с дымящей трубой.

Еще не веря в чудо, в следующую секунду она выскочила во двор, увидела подходящего Ваньку. Крикнула: «Саша!»

Позже Ольга готова была поклясться, что в глазах пленного что-то мелькнуло.

– Саша! – повторила она во вспышке какого-то озарения, не понимая, как она раньше не разглядела за шрамами врожденные знакомые черты. Повинуясь порыву, уже нисколько не сомневаясь, что это он, она бросилась к нему и крепко прижала к груди. – Сашенька, дорогой. Ты хотел моряком стать, помнишь… Тебя мама ищет, Валентина Николаевна… Господи, а ты здесь, живой… – быстро говорила она. Слышала, как бьется его сердце. Она прижалась к нему, а парень остался стоять неподвижно, опустив руки, как стоял, когда его заставляли танцевать. Он не понимал. Но это было уже неважно.

Вечером с хозяином дома состоялся разговор. Он сидел на лавке в комнате с побеленными стенами с низким потолком и молча смотрел на стоящую перед ним русскую женщину.

– Я знаю его. Это сын моей подруги. Его зовут Саша, фамилия Миляев. Он из Великих Лук, – говорила Ольга. – Его мама здесь, в Грозном. Я вас очень прошу, отпустите его со мной.

Первые слова вышли сдержанными, но внутри было полно света, ей хотелось плакать от радости. Саша оставался у себя в сарае, он так и не понял, что сегодня вновь обрел свое имя, дом и мать.

Старик неподвижно смотрел на Ольгу из-под седых бровей. Он ее понял. И отрицательно покачал головой.

– Нэт, – сказал он по-русски и что-то добавил на гортанном языке, разведя руками, показывая, какое большое у него хозяйство, мол, кто тогда работать будет?

– Я соберу выкуп, – горячо, уже не сдерживая себя, напрягаясь в желании быть понятой, заторопилась Ольга. – Сколько надо… Сейчас у меня нет, но я найду. Мы вместе с его матерью найдем, с другими матерями. Это же сын… Его мать сейчас в Грозном, я приведу ее. Она так ждала, она веру потеряла…

Она забыла, что старик плохо понимает по-русски. Горячо говорила что-то еще; ей казалось, что что-то очень важное, предельно убедительное, что после таких слов просто нельзя отказать. Вся тоска, все отчаяние, любовь и надежда, накопленные в сердце за эти долгие месяцы, выходили словами наружу, заполняя комнату с низким потолком. И одновременно она понимала, что у нее не будет сил вернуться за Валентиной Николаевной, оставив здесь Сашу. Слишком много было разочарований, слишком страшна и мгновенна в своих событиях война, как с Наташей, и она теперь будет бояться, что она уйдет, а за это время случится что-нибудь непоправимое. Господи, умножь веру…

– Нэт, – повторил старик, поднимаясь с лавки, опершись на посох.

– Я на колени встану… Я работать у вас буду, сколько скажете… – с мокрыми глазами, не замечая, что старик дал понять, что разговор окончен, не останавливалась Ольга. – Я умоляю…

Она не понимала, что говорит.

Старик несколько минут молча смотрел на нее. Она плакала, косынка сползла, обнажив кусочек розового шрама, дальше скрытого волосами, такого же, как у Ваньки-Саши. Молящая мать что-то еще говорила, какие-то незнакомые русские слова, ее губы шевелились, слезы текли по щекам, капали с подбородка, она машинально вытирала их рукой и говорила дальше. Ее переживания были настолько сильными, словно она нашла здесь собственного сына.

Но старик повернулся и вышел из комнаты.

Ночью Ольга снова плакала у себя комнатке, прижимая к щеке иконку Богородицы, как в детстве, наверное, прижималась к какому-нибудь плюшевому мишке. Если бы не пластик, иконка бы размокла. Плакала и молилась. За маленьким, похожим на бойницу окном мерцали звезды. Под утро небо стало фиолетовым, затем побелело, звезды гасли, пока не осталась гореть только одна – пастушья Венера. Темные очертания гор осветились розовым светом. Ольга заснула на рассвете нервным сном.

А утром ее разбудили и позвали во двор. Во дворе стоял хозяин и еще какой-то мужчина средних лет в сдвинутой на глаза каракулевой шапке, в длинной кожаной куртке, с автоматом через плечо. Чуть в стороне стоял Саша. Как только Ольга подошла к мужчинам, из дома выскочила одна из молчаливых, одетых в черное женщин и сунула ей в руки узелок с козьим сыром и лепешками. Женщина тут же исчезла.

– Иди с ним, – коротко сказал старик, добавил что-то по-чеченски и махнул рукой Саше, показывая, чтобы он следовал за ними. На негнущихся ногах, еще ничего не понимая, боясь верить, что свершилось то, о чем она молилась, Ольга вернулась в дом, забрала сумку и на выходе со двора взглядом попрощалась со стариком. Он остался молча стоять, опираясь на посох. Потом около двух часов они шли по тропам вниз. Ольга спотыкалась на мелких камнях и постоянно оглядывалась на идущего следом Сашу. Потом был внедорожник с двумя вооруженными чеченцами: в машине пыльно, растоптанные окурки на полу. По оползням и тропам, газуя и переваливаясь с бока на бок, доехали до дороги. Ольга по-прежнему не верила.

Трудно сказать, почему старик их отпустил. Есть на свете люди – много людей, которые отдают, не ожидая ничего получить взамен. Он жил в том ауле, как в вечности, и поступил, как положено в вечности. Мог потребовать выкуп, большой выкуп, они бы собрали, но он оказался выше этого. Даже слов благодарности ему было не нужно.

Внедорожник довез их до самого Грозного. Сидящие в нем вооруженные мужчины не боялись блокпостов. Что-то говорили в приспущенное окошко и ехали дальше. Остановились на рынке в Черноречье. Высадили их из машины и, ни слова не говоря, уехали назад.

Только здесь Ольга схватилась за сердце и присела прямо на бордюр.

Валентины Николаевны в гостинице не оказалось. Она уехала из Грозного. Не выдержала. В штабе Ольге легко дали позвонить ей домой. Военные с удивлением и любопытством посматривали на стоящего с ней рядом парня, покрытого шрамами ожогов, в гражданской рубашке.

– Валентина Николаевна, – сказала в трубку Ольга, когда услышала ее голос. – Валя! Саша нашелся. Он здесь, со мной. Приезжайте в Северный.

На другом конце трубки наступила мертвенная тишина. Ольга представляла себе, что чувствует мать. А вот сама в этот момент ничего не чувствовала. Подкатило опустошение, все эмоции растратились, и надо было время, чтобы вновь появилась возможность плакать и радоваться.

Валентина Николаевна летела до Ростова на самолете. Дорога до Грозного заняла у нее чуть больше суток. Постарела, сильно постарела, голова тряслась. Ее ждали каждую минуту этих суток. Женщины в комнате выглядели ошеломленными. Каждая из них при виде Саши представляла своего сына. В гостиницу словно влетела надежда. Саша смотрел на всех, напрягал лицо и что-то мычал. Его кормили не останавливаясь. А Ольга лежала на кровати полностью отрешенная, словно, приведя его сюда, она потеряла всякий интерес к дальнейшему. Лишь пару раз подходила к нему, смотрела в глаза и спрашивала:

– Ну что, моряк? Ждем маму?

При встрече плакали все. Собралось полгостиницы, не только матери, но и другие проживающие. Валентину Николаевну отпаивали корвалолом. После она каждому говорила: «Он меня узнал, вы видели?» Наверное, Саша ее действительно узнал: он мычал и тер себе голову. Через военных позвонили в часть, где служил Саша, надо было сделать хоть какую-то справку, чтобы увезти его домой. Приехал капитан-десантник, опознал его, обнимал Сашу и Валентину Николаевну. Капитан был растроган до глубины души, это было видно, и матери опять плакали. Лишь когда прошел час или два, Валентина Николаевна, сидя с сыном на кровати, держа его за руку, повернула к Ольге трясущуюся голову и сказала:

– Оля. Спасибо тебе!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ДЕТИ

Январь 1996

Скрипел снег. Двор дома был прикрыт белизной, только тропинки к сараям и воротам чернели от следов. Путь к яме оставался нетронуто белым. Чеченец в солдатском бушлате с меховым воротником отодвинул автомат за спину и наклонился к залепленному снегом решеточному люку, открывая замок. Ольга за его спиной заглянула в яму. Там находился человек.

Обычно на дно скидывали деревянный поддон или доски, иначе грязи будет по колено, но эта яма осталась такой, какой выкопали: на дне желтела вода. Сколько здесь мог продержаться человек в мокрой одежде зимой?

– Смотри, твой? – спросил боевик. С глубины ямы послышался сухой мучительный кашель.

– Отсюда не вижу. Поднимите его, – сухо попросила Ольга.

Просто удивительно, что чеченцы принимали ее за человека, готового заплатить большой выкуп. Она смотрелась как беженка: старая болоньевая куртка с чужого плеча, шерстяной старушечий платок, один сапог со сломанным и зашитым замком. За осень и зиму одежда совсем поизносилась. В руках полупустая клетчатая сумка, где хранились все ее пожитки и собранная военными аптечка. Но лицо строгое и уверенное.

Второй боевик сходил за лестницей, через пару минут парню помогли подняться наверх. В его сапогах хлюпала вода. Грязный до черноты, мокрый, словно пропитан жидкой глиной. Он стоял, пошатываясь, щурился на свету. Руки в свежих порезах.

– Твой? – повторил боевик.

– Да, мой. – Ольга шагнула к мальчишке и обняла его, чувствуя руками, что бушлат мокрый насквозь. – Что у тебя с руками? – спросила шепотом.

– Ножами тренировались, – на ухо шепнул пленный. Он пока не понимал, что происходит.

Парень попал в плен около полугода назад. Ольга узнала о нем в Аргуне. Местные подсказали, к кому обратиться. Раньше его держали в сарае, но он пытался бежать. Два дня назад его перевезли из Аргуна под Грозный и кинули в яму в этом селе. Ольга приехала следом за ним. Назвалась тетей. Она часто так делала в подобных ситуациях – называлась какой-нибудь родственницей, но не матерью: мать играть она не могла.

– Три тысячи долларов. Или пять автоматов. Или два РПГ с гранатами. Тимур сказал, что у тебя есть связи… – Чеченец в солдатском бушлате сплюнул на снег и полез в карман за сигаретами, хотя на руке его были обмотаны четки для молитвы. – Срок три дня. Потом голову отрежем. Надоел он. Дерзкий очень. Три дня, и все, сдохнет!

Парень пошатнулся от слабости, хотел сесть на землю, но второй боевик поймал его за воротник. Было понятно, что и этих трех дней в заполненной водой яме пленный не выдержит.

Еще один мальчишка. Скольких таких она уже видела… Всего в километре отсюда на заброшенной ферме с длинными коровниками располагалась мотострелковая рота. Но идти к ним было бессмысленно. Ольга заранее знала, что ей скажут командиры: «Без приказа в село не пойдем. Был бы он где-нибудь в поле, возможно, и съездили бы, а в село не сунемся. И не надо так на нас смотреть, словно вы тут ангел… На генералов так смотрите. У нас людей для выполнения своих задач не хватает…»

Все это она слышала не раз. И денег на выкуп не было. Не найти денег. Связаться с родными парня тоже не представлялось возможным, в бой документы не брали, а свой настоящий адрес парень боевикам не сказал. И ей, незнакомой женщине, тоже не скажет.

Не понимала Ольга этой войны. Ее никто не понимал. Российская армия занимала города, но во внутренней жизни края ничего не менялось. Русскому населению жилось еще хуже. Отбирали квартиры, люди пропадали, жаловаться было некому. «Пишите в установленном порядке заявление, передавайте его местным органам», – суконным голосом говорил какой-нибудь чин бесцветной заплаканной женщине в ответ на рассказ, что ее двенадцатилетнюю дочь вчера затащили в машину и увезли куда-то неизвестные лица.

Из 130 улиц в Грозном армия контролировала только 33. Зато по телевизору говорили, что конституционный порядок в Чечне восстановлен, разрозненные остатки боевиков добивают далеко в горах, на местах работает чеченская милиция и армию надо выводить, оставив республику под контролем сил МВД.

А на деле пленного в километре от блокпоста не забрать.

– Пошел обратно. – Боевик подтолкнул мальчишку к лестнице и повторил Ольге: – Три дня!

– Успокойся. Будут деньги, – ответила женщина и пошла по снежку со двора.

* * *

Если бы Ольгу спросили, кого она больше всего не любит в штабе управления армии, она бы не задумываясь назвала имя контрразведчика: того темноволосого самоуверенного мужчину, с которым познакомилась далекой весной 95-го, сразу после Бамута.

Еще в октябре, после того как она привезла в город сына Валентины Николаевны, Ольга зашла к нему в кабинет и попросила узнать о судьбе задержанных в январе 95-го родственников Тагиева, из-за которых и появился на свет тот злосчастный список.

Ольга до каждого слова помнила последовавший за этим разговор.

– Никаких данных о них в базах нет, – развалившись на стуле, поигрывая шариковой ручкой, заявил контрразведчик. – Скорее всего, их отпустили в Москве. Знаете, Ольга Владимировна… – Он отбросил ручку, встал и принялся прохаживаться по кабинету. – Я тут думал над вашей загадкой. Сопоставил с имеющимся опытом… И мое мнение, что никакого обмена тогда вообще не планировалось. Подумайте сами. – Он словно приглашал Ольгу поучаствовать в его рассуждениях. – Боевиков сюда обычно живыми не довозили. И вытащить их отсюда дело очень непростое. Злые же все… Гораздо проще – через Москву. Вероятно, тем, кто стоял за обменом, главным было узнать, живы ли еще эти задержанные. А как это сделать? Правильно, послать посредника с предложением хорошего обмена. Дать ему четырех солдатиков для солидности и еще список из семнадцати фамилий, как наживку. Понимаете мысль? Фамилии переписали с листов на углах и выдвинули требование – увидеть задержанных. А потом через Москву вытащили. Вот так оно, похоже, и было. А вы год потратили… И Тагиев этот ваш здесь совершенно ни при чем – не его уровень. Может, те задержанные и вправду его родственники, но беспокоился за них кто-то другой. Так что это ложный след, Ольга Владимировна. Долгий ложный след…

Он смотрел на Ольгу с искрой в глазах, оживленный и довольный, что разгадал для себя очередную головоломку. Даже улыбался. Истина важнее, чем жалость. Ольге хотелось крикнуть ему в лицо: «Я год шла, зная куда, я не сломалась только потому, что видела тот список». В глубине души она чувствовала, что в его словах есть правда, может, не вся, но ее часть. Но все равно нельзя так, с уверенным безапелляционным видом заявить: не за сыном ты шла – за миражом.

В тот день Ольга вышла из его кабинета как в тумане. Год она ходила по кругу, но ей было куда идти, перед глазами стояла фамилия сына на школьном листке. Нигде больше не слышали об Алексее, никто не узнавал его по фотографии. За весь год не нашлось больше ни одной зацепки ни о нем, ни о капитане Грозове, бывшем с ним в одном танке.

Лишь один раз тщедушный, постоянно моргающий чеченец в старенькой норковой шапке в селе Урус-Мартан вроде признал Лешу по снимку, указал место захоронения, но, когда раскопали, Ольга сразу поняла, что это не он: черный от земли человек был одет в морскую тельняшку, и волосы другие, и рост, и зубы. И закопан недавно. Позже морские пехотинцы прислали ей в гостиницу две огромные сумки с продуктами – отблагодарили за найденного бойца. Морская пехота трепетно относилась к своим. Это оказался единственный раз, когда у нее на час появился другой след. Кроме январского списка, больше никаких упоминаний об Алеше не нашлось. А уверенный в себе офицер, младше ее лет на десять, безапелляционно заявил, что ее единственная надежда – это иллюзия. Не любила его Ольга.

Но сегодня, добравшись до Ханкалы, направилась именно в его кабинет.

– Ольга Владимировна, вы ко мне? – поднял на нее глаза офицер, когда Ольга зашла в дверь. – Что-то срочное?

Его звали Евгением Павловичем. С ним только на «вы», и никак иначе. В кабинете было накурено, на столе стояла полная пепельница окурков. Рядом телефон и никогда не выключающаяся рация.

– Присаживайтесь, Ольга Владимировна, – предложил офицер, открывая форточку, впуская в комнату холодный зимний воздух. – Кофе хотите? Я лично хочу.

Он включил новенький импортный электрочайник, веселым пятном смотревшийся в казенном кабинете с голыми стенами и яркой неприятной лампочкой. Наступали сумерки, скоро должен был начаться комендантский час. Ольга присела на стоящий у стены стул, устало сняв с головы платок, обнажив отросшие после ранения волосы с серебряными нитями седины.

Ровным, без эмоций, тоном она рассказала о мальчишке, сидящем в яме в двадцати километрах от Грозного.

– Не знаю, чем и помочь, – помешивая ложкой растворимый кофе, произнес хозяин кабинета. – На обмен у нас никого нет, да и не дали бы. Какие еще варианты, кроме денег?

– Пять автоматов. Или два РПГ с зарядами, – таким же ровным тоном ответила Ольга. Прошло время, когда она горячилась в подобных ситуациях, стараясь принудить командиров к действию.

– Ну, ну… Понятно, – усмехнулся офицер. – Возьмите чашку. Осторожно, горячая… Ольга Владимировна, вы не по адресу. В этом кабинете подобные вопросы не обсуждаются. Оружие на обмен не дадим. Исключено. Могу предложить пойти официальным путем, написать заявление, обратиться к представителю правительства по пропавшим без вести. Вы лучше меня знаете, что надо делать. Подключить местную милицию, наконец…

Ольга молча в упор смотрела на офицера.

– Да понимаю я, понимаю… Глупости говорю, извините… Ольга Владимировна, но вы действительно обратились не по адресу. Мы подобными вопросами не занимаемся. – Контрразведчик отставил чашку с кофе в сторону. Подумал: «Сидит, смотрит…» Как и многие в штабе, он знал, что эта женщина месяцами бродила по Чечне, находила солдат, затем подключала по ситуации кого только можно – иностранные общественные организации, прессу, созванивалась с какими-то депутатами, договаривалась, давила и не отпускала, не успокаивалась, пока запущенные ею механизмы не приносили результат. А потом тихо отходила в сторону. Она ходила по кабинетам штаба, как совесть. Некоторые ее безмерно уважали, других она достала.

Контрразведчик думал, в наступившей паузе его пальцы отстучали по столу какой-то марш. Нахмурив лоб, он рассеянно перебрал лежащие перед ним бумаги, встал и прошелся по комнате. Ольга молчала. Офицер подошел к окну и какое-то время стоял спиной к ней, словно пытался что-то разглядеть в темноте за стеклом. Затем вздохнул и вернулся на место.

– Только ради вас, Ольга Владимировна, – произнес он и потянулся к трубке телефона. – Начальника разведки… Товарищ полковник, срочная информация. Надо съездить по адресу. Нет, лучше сегодня ночью… – Он зачем-то прикрыл ладонью мембрану и быстро написал на листе вопрос: «Сколько боевиков?»

– Видела троих, – шепнула Ольга. – В других домах не знаю.

Контрразведчик кивнул головой и продолжил:

– Только один дом… Взвода, я думаю, будет достаточно. Я понимаю, что они по четыре часа в сутки спят, но больно важный адрес, товарищ полковник…» Схроны с оружием, взрывчатка… Имеют отношение к Хаттабу. – Здесь он выразительно посмотрел на Ольгу. – Да, смежников предупредим… Командиру бригады рапорт напишу. Принял… Так точно… Павел Иванович, там еще пленный наш должен находиться, он располагает ценной информацией… Да… Как возьмут, сразу заберу к себе. План операции будет через час. Уже пишу… Ну вот, Ольга Владимировна, – повернулся к ней офицер, положив трубку. – Ночью съездят. Я, конечно, рискую, но это риск обычный, связанный с карьерой. А вы рискуете жизнью. Чечены быстро поймут, что и как, откуда там бойцы взялись. Пойдет по селам слух. Теперь вам на неподконтрольные территории пока лучше не показываться.

Ночь Ольга провела в кабинете контрразведчика. Около полуночи рация на сейфе зашумела, заморгала лампочкой. Офицер что-то буркнул в нее, сказал Ольге: «Разведка выдвинулась». Откинувшись на стуле, он прикрыл глаза, но подремать ему не удалось. Настойчиво зазвонил телефон. Контрразведчик коротко ответил в трубку, взъерошив рукой волосы, пытаясь себя взбодрить, полез в сейф за какими-то папками и вышел из кабинета.

Ольга осталась одна. Какое-то время она, прищурившись, смотрела на яркую лампочку, потом полезла в сумку и достала недавно полученное, несколько раз перечитанное письмо от дочери.

«Мамочка, родная, – старательно писала Настя на школьном листке в линеечку. – Уже год, как тебя нет. Мы с бабушкой живем хорошо. Каждый вечер смотрим по телевизору про Грозный – вдруг тебя там увидим. Очень скучаю по тебе. В школе все знают, что ты в Чечне, ищешь Лешу. Наша классная учительница Екатерина Дмитриевна всегда говорила, что ты настоящая героиня и лучшая мама, и другие учителя тоже так говорили. А сегодня учительница по английскому ругалась на меня за то, что я отвлекалась на уроке, и сказала, что надо вызвать родителей в школу, но у меня их нет.

Она при всех сказала, что ты в Чечне вышла замуж за военного и из-за этого не приезжаешь. Мне было очень обидно. Она тебя совсем не знает и не имеет права так говорить. Я сказала ей, что ты была ранена, а потом выбежала из класса. Мамочка, дорогая, я знаю, что ты без Алеши не можешь вернуться, но все равно, приезжай скорее…»

Ольга прочитала, усмехнувшись в том месте, где было сказано, что она вышла замуж. Подумалось, что дочь ее не узнает, – постарела она за этот год на десять лет. И тут же мысли перескочили на белый от снега двор и мальчишку в яме.

Домашний адрес он боевикам дал неправильный, не захотел, чтобы мать знала. Не захотел ставить ее перед выбором. Продавать квартиру, потом занимать, потом еще занимать, а потом услышать: «Ты медленно деньги собирала, опоздала на два дня, сама виновата, его больше нет». Не захотел, чтобы она всю оставшуюся жизнь скиталась по вокзалам и винила себя в его смерти. Его мать воспитала хорошего сына, сидя в яме, он жалел ее, а не себя. Может, сегодня ему повезет…

Прошел час. Затем другой.

Подкатывала дремота, начали слипаться глаза. Кабинет расплывался, и в сонной дымке начали появляться какие-то лица: знакомые и незнакомые. Сон уносил ее. Появился сгоревший, коричневый от ржавчины танк, его башня беззвучно двигалась, дуло искало цель. Потом появилось чье-то бородатое лицо; черные, как ночь, глаза. Горящий дом. Затем она увидела свои руки, мокрую глинистую яму, капельки дождя и чьи-то останки в истлевшей тельняшке.

Она доставала останки, они разваливались у нее в руках, она аккуратно складывала то, что доставала, на кромку ямы, но чего-то не хватало, чего-то важного, без чего парня не опознают, и она продолжала рыться руками в скользкой глине, но ей попадались лишь смятые деформированные пули. Пришла в сон Наташа, красивая – не такая, как в жизни. Только одета в ту же полинявшую майку, хотя вокруг осень и вот-вот пойдет снег. Наташа отвлекала ее разговорами: пустыми и отвлеченными, мешала копать…

– …Ольга Владимировна! Приехали – проник в сон чей-то голос, и Ольга, с трудом открыв мутные глаза, вернулась в кабинет с яркой лампочкой.

Перед ней стоял улыбающийся контрразведчик.

– Все получилось, – оживленно произнес он. – Двоих положили, один ушел, а одного живым взяли. Тот живой сейчас у начальника разведки. И говорит такие интересные вещи, что сверху уже телефон оборвали, пытаясь его к себе забрать. С парнем все в порядке. Врач его уже осмотрел, говорит, сильное воспаление легких, ноги отекли и кровоподтеки по всему телу. Били его сильно. Но жив. Сейчас в госпиталь повезли.

«Хороший человек. Не любила его раньше, а теперь вот – помог», – подумала Ольга, глядя на его улыбку. Галина обещала посылку выслать – надо ему какой-нибудь гостинец принести. А то задерганный весь, глаза красные от бессонницы… Что-то в нем есть схожее со Славой, что-то правильное, из детских книжек…

– Спасибо вам, Евгений Павлович! От всего сердца спасибо! – поблагодарила она, поднимаясь со стула. За окном уже светало, парня спасли, пора уходить.

А контрразведчик подумал, что эта женщина даже не осознаёт, что делает. Спроси ее: «Сколько человек ты вернула из плена?» – и она ответит: «Немногих», – имея в виду только тех, кого за руку привела в Грозный, и в этом не будет позы.

Она уходила с искренней мыслью, что парня сегодня освободил он – Евгений Павлович, за это и благодарила.

Давно хотелось зайти в церковь. Но все как-то не получалось. А после освобождения парня пошла.

Единственный православный храм в Грозном не закрывался даже зимой 95-го, когда весь город пылал и гремел. Люди пили воду из луж, жгли костры у подъездов и часами пробирались по развалинам к храму, чтобы повторить вместе слова Символа веры и причаститься Телу и Крови Христовым.

Храм горел, настоятель и старушки-прихожанки сумели спасти из огня антиминс и часть икон. Казаки и МЧС привозили гуманитарку: темнела возле церкви очередь, русские бабушки стояли вместе с чеченками-матерями и детьми, чтобы получить хлеб, воду, консервы и свечи. Настоятель храма, отец Анатолий Чистоусов, сам бывший армейский майор, оказался настоящим пастырем, сумевшим наладить гуманитарную помощь, сохранить приход и молитвенную жизнь.

По мере пополнения отрядов боевиков арабскими наемниками религиозной терпимости оставалось все меньше. Вначале боевики пришли за вторым священником – отцом Александром. Пришли ночью, домой, били несколько часов, потом облили бензином, хотели сжечь живьем, но он сумел вырваться, выпрыгнул из окна своей квартиры на втором этаже, спасся и уехал в Россию.

Настоятель какое-то время служил один.

В январе 96-го он поехал к боевикам в попытке вызволить из плена одного солдатика, за которого попросил Патриарх Алексий. Но его самого оставили в плену. Несколько недель пытали, а потом убили. Останки настоятеля нашли лишь спустя четыре года, опознав по фрагментам облачения.

Говорят, что незадолго до смерти он сказал своему соузнику – игумену Филиппу:

– Представляешь, если нас расстреляют, мы станем мучениками. Мучениками!

Вера – дар Божий сохранялась здесь, как в последние времена.

Было ветрено. По небу быстро двигались тяжелые тучи. Сам храм стоял пустым: внутри пыль, черные выгоревший стены, наметенный снег. После пожара литургию совершали в постройке рядом. На стенах темнели спасенные из огня иконы, горело несколько свечей. Кроме Ольги, там находился какой-то военный, опустив голову, он стоял в углу, держа шапку в руках. Еще седой пожилой мужчина тихо сидел на лавочке у стены.

Чем-то древним и родным веяло от икон. Хотелось постоять возле них в тишине. Весь этот год Ольга молилась перед иконкой Божией Матери, которая всегда была с ней. Вернее, не молилась – разговаривала. Лик Богородицы оставался то далеким, напечатанным на бумаге, не слышащим ее слов, то вдруг оживал, глаза меняли выражение. Засыпая в каком-нибудь ауле, Ольга подносила иконку к лицу, целовала ее, жаловалась ей на свою судьбу, просила охранять Настеньку и маму. Они были вместе – Ольга это чувствовала.

Только про Алешу Богородица молчала.

За последнее время сын приснился Ольге только однажды. Но там, во сне, ей казалось, что она видела эту картину уже много раз. Леше на вид было лет десять, он лежал у какой-то белой железной стены, покрытой густым инеем, и просил: «Мама, накрой меня, мне холодно…» Во сне происходило что-то еще, но при пробуждении Ольга этого не вспомнила, в памяти остались только его слова: «Мама, мне холодно». Других знаков не было.