Текст книги "Утешение"

Автор книги: Николай Гаврилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Общее горе на самом деле объединяет только на первых порах. Потом каждый остается с ним наедине. Чуть позже, когда Валентина Николаевна пыталась уснуть на полке, пристроив у изголовья сумку вместо подушки, Ольга вышла в соседний незанятый отсек. Фонарь на путях бил прямо в окно, холодный свет в купе походил на лунный. Завтра она едет в Чечню. В штаб. Чемодан оставит Валентине Николаевне, чтобы ехать налегке, равно через пару дней возвращаться на этот вокзал. После слов того подполковника о том, что сын может быть в госпитале, воображение постоянно рисовало ей картину: военный лазарет времен Великой Отечественной войны – койки, солдаты с замотанными бинтами лицами и культями, а на одной из коек Алеша, рядом капельница, губы сухие, и медсестра протирает его лицо тампоном, приговаривая: «Потерпи, солдатик, потерпи».

Ольга гнала эту картинку, встающую перед глазами, но она все равно возвращалась. Может, он без памяти? А может, при нем документов не нашли?

Гораздо лучше было представлять другую картину: он прячется в каком-нибудь доме, и жители-чеченцы кормят его и говорят: «Пока на улицу не выходи, там боевики, выйдешь, когда придут русские солдаты». А еще виделось, что он в плену, сидит в подвале вместе с другими бойцами, с сыном Валентины Николаевны.

Ольга боялась признаться себе в этом, но эти картинки, даже про госпиталь, были желанными. В любом качестве – лишь бы жив. Сама того еще не осознавая, она принимала в сердце истину войны: раненый, контуженный, без ноги – это оплачется и переживется, все, что не смерть, – есть жизнь.

– Сын мой, – в мыслях прошептала она электрическому фонарю, ярким пятном светящему в окно. А спустя паузу, тому же свету: – Настенька моя…

У любви не один образ. Как в известной притче: у матери спросили, кого из детей она больше любит. И мать ответила: младшего, пока не вырастет; заболевшего, пока не выздоровеет, и вышедшего из дома, пока не вернется. Алеша не вернулся. Ей предстояло отправляться за ним на войну. Откуда можно возвратиться и живой, и целой, но никогда прежней.

* * *　

В Грозный-Северный? Нет. – Водитель красных «Жигулей», небритый осетин в вязаной шапочке отрицательно покачал головой. – Я, конечно, могу взять твои деньги, до первого блокпоста довезти, а дальше как знаешь, только останешься одна на дороге. Нет, не проси больше. Не поеду.

С утра присыпало снежком. Днем снег превратится в мелкий моросящий дождь, капающий по лужам, но пока привокзальная площадь побелела. По снежку Ольга прошла вдоль припаркованных машин, но таксисты в один голос отказывались ехать в Чечню.

Никто не поедет, я уже пробовала. И военные подвезти отказываются. Не хотят ответственность на себя брать, – произнес за спиной чей-то голос. Обернувшись, Ольга увидела стоящую рядом девушку в куртке защитного цвета, джинсах и кроссовках. Она была совсем молоденькая, щеки розовые от холода, под ногами стоял длинный баул; на груди, на ремешке, зачехленный фотоаппарат. Голова у девушки оставалась непокрытой, на растрепанные волосы налипли снежинки.

– Наталья Белецкая. Газета «Экспресс-новости», – общительно представилась девушка. – Ночью приехала, с шести утра в комендатуре. Аккредитацию не дают… Через Назрань надо ехать. Там с постами проще, а боевики на свою территорию свободно журналистов пропускают… А вы не знаете, где здесь можно гостиницу найти?

Тут внимание Ольги привлек старенький автобус пазик. Он подъехал на привокзальную площадь, дверцы открылись, и возле него мгновенно образовалась небольшая группа женщин с объемными сумками. Кавказского вида женщины разных возрастов, головы покрыты платками. Ольга и вчера видела, как к этому месту подъезжают разные автобусы, но не обращала на них внимания. Сейчас ей в глаза бросился номерной знак автобуса, он остался еще советским, небольшим и черным, с буквами «ЧИ» под цифрами. Автобус отличался от остальных не только номером. Чем-то еще – неосознанным, не отмеченным в сознании.

– За путями стоит вагончик, можете там переночевать, – не глядя на корреспондентку, бросила Ольга и, больше не слушая ее, быстро пошла к пазику. Женщины грузили в автобус сумки.

– Скажите, а куда автобус идет? – спросила их Ольга.

Обернулись двое: одна постарше, вторая молодая и, как Ольге показалось, невероятно красивая, в зеленом платке, с черными, как ночь, глазами. Молодая промолчала. В ее взгляде Ольга увидела превосходство, презрение, а еще, похоже, ненависть. Вторая сухо ответила:

– В Грозный.

– Как в Грозный? – растерялась Ольга. – А блокпосты? Документы, наверное, какие-нибудь надо?

Разглядывая Ольгу, молодая что-то негромко сказала по-чеченски, и остальные женщины засмеялись.

– Какие документы? Тебе в Грозный надо? Садись, – усмехнулась более старшая и полезла в автобус. От неверия в такую удачу Ольга неподвижно встала возле входа, затем опомнилась, засуетилась и, волнуясь, заглянула в кабину водителя:

– A вы скоро отправляетесь? Мне всего две минутки надо. Подождите, пожалуйста…

– Быстрее, да, – не глядя на нее, коротко произнес чеченец-водитель. Ольга успела заметить у него четки, накрученные на руку.

«Господи, помоги…» – мелькнуло отрывочно в голове. В следую вдую секунду Ольга уже бежала по площади в сторону небольшого привокзального рынка, где под покрытыми снегом навесами торговали вещами. В сознании билась мысль: надо предельно походить на местную. «Господи, помоги…» – повторялось в голове. Не торгуясь, не выбирая, она купила первый попавшийся платок и на обратном бегу надела его, скинув капюшон. Заскочила в автобус, купила у водителя билет, прошла вглубь салона и, пытаясь отдышаться, села на свободное место.

В следующий момент двери закрылись, и автобус, наезжая шинами на тонкий слой снега, медленно тронулся в путь.

Поплыли в окне магазинчики, акации в снегу, затем добротные частные дома из красного кирпича. Женщины в салоне оживленно переговаривались на чеченском, иногда вставляя в речь отдельные русские слова. Водитель время от времени вступал в их разговор.

«Господи, неужели все так просто… Лишь бы блокпосты пройти, лишь бы пройти. Буду говорить, что к сестре еду. В случае чего адрес той бабушки покажу», – смятенно думала Ольга. Все произошло слишком стремительно, она еще не успела до конца осознать, что едет в Чечню. Ей казалось, что ее обязательно высадят.

Вскоре дорога, разбитая гусеницами бесконечных колонн тяжелой техники, превратилась в сплошное месиво грязи. Навстречу им попалось три военных «КамАЗа» с зашнурованными тентами на бортах.

– Всё грабят и грабят, – специально для Ольги по-русски сказала одна из чеченок. – Холодильники, ковры, мебель. Потом на рынке в Моздоке продают. Когда уже награбятся, шакалы?

Ольга промолчала, глядя в окно. За стеклом окна простиралась поросшая ковылем степь с наметенными полосами снега в низинах. Примерно через полтора часа автобус, сбавляя ход, медленно подъехал к красно-белому шлагбауму, перегородившему дорогу. Двери открылись, и в салон с автоматом на руку зашел военный, одетый в бронежилет.

«Всё…» – подумала Ольга.

– Мужчинам приготовить документы, – произнес военный, проходя по салону, поглядывая на сумки. Чеченки-торговки даже не шевельнулись.

– Мужчин нет, – сухо ответила одна из них.

– Вижу. Мужья воюют, да? – усмехнулся военный.

На этом проверка и закончилась. Никто не проверял ни прописку, ни паспорта. Ольга вжалась в сиденье в ожидании следующего контрольно-пропускного пункта.

Иногда проезжали населенные пункты. В одном из сел, проезжая по центральной улице, Ольга увидела мечеть. На площади на корточках сидело несколько бородатых мужчин, провожая их автобус взглядами. Затем пошли дома частного сектора, и уже кое-где можно было видеть разрушения. Затем показались пятиэтажные дома – серые, мрачные, с мусором возле подъездов. Что-то горело, в автобусе явственно чувствовался запах гари. Проехали разбитую в хлам заправку, потом длинный девятиэтажный дом, в стенах которого чернело несколько огромных дыр. И везде пустые улицы.

– Простите, а где мы? – ничего не понимая, тихо обратилась Ольга к ближайшей соседке в пуховом платке. Вид за окном начал пугать.

– В Грозном, – ответила женщина. И, заметив ее растерянный взгляд, пожала плечами, мол, а ты куда ехала?

«Как в Грозном? – мысленно ахнула Ольга. – А блокпосты?..» Столько ей говорили, что проехать невозможно, а тут села в автобус, за какие-то копейки купила билет, и вот он – город. Ольга пока не понимала, что никого не пускали по обращению, чтобы не брать на себя ответственность, а так, сама – езжай, куда хочешь.

Она ничего не успела осознать, не успела начать бояться, как автобус остановился возле какого-то стихийного маленького рыночка в окружении совершенно нежилых на вид пятиэтажек. Двери открылись, и она вместе с остальными пассажирами вышла на улицу.

ГЛАВА ПЯТАЯ
ГРОЗНЫЙ

14.01.1995　

Ольга вышла из автобуса, одним шагом оказавшись в иной реальности.

Падал редкий снег. Прямо перед ней находился небольшой стихийный рынок. Взгляд с поразительной ясностью выхватывал картинки окружающего мира. Нерусские лица женщин-торговок пожилого возраста. Товар в раскрытых сумках: сигареты, банки консервов. На мокрой картонке прямо на земле – турецкие свитера. Какая-то бабушка, подстелив картонку, продавала старые потрепанные книги на русском языке. Пушкин, Чехов. Продавцов немного – человек семь. Покупателей нет.

Дальше шли мрачные пятиэтажки, разбитая котельная, гофрированный металлический зеленый забор в рваных дырках. Старенький «Москвич», в котором тесно сидели несколько мужчин. Собака в двух шагах: рыжая, худая, грязная.

За спиной закрылись двери автобуса, и пазик, шурша, отъехал. Боковым зрением она заметила, как уходят с сумками остальные пассажиры. Она осталась стоять одна. И все: и торговки, и мужчины в «Москвиче», и даже собака молча смотрели на нее.

Каким-то восьмым чувством Ольга поняла, что у этих людей лучше не спрашивать, как добраться до Северного, где стоят российские войска. Она торопливо полезла в сумочку, достала блокнот, где был записан адрес сестры бабушки-беженки, и, сделав несколько шагов по направлению к прилавкам, спросила у ближайшей женщины:

– Скажите, пожалуйста, как мне пройти на улицу 8 Марта, дом 16?

При этом она постаралась улыбнуться, но улыбка вышла жалкой. Женщина в платке смотрела на нее тем же взглядом, что и молодая у автобуса: холодным и удивленным. Русская женщина с сумочкой, в неумело повязанном платке смотрелась здесь предельно чужой.

– Туда, – коротко ответила торговка и, указав рукой направление, повернулась к своим.

Ольга поблагодарила и торопливо пошла в указанном направлении, чувствуя спиной взгляды. Ей хотелось уйти отсюда как можно быстрее.

– Эй, – донеслось позади. – Русская! Бомбить начнут, прячься в подъездах,

– Да, да… Спасибо, – не оборачиваясь, ответила Ольга, не вникая в смысл этих слов.

На одном из домов она прочитала надпись: «ул. Заветы Ильича». Долго шла по этой улице, на большом перекрестке свернула налево. Она понятия не имела, куда идти. В городе Грозном в это утро было тихо, как ни в одном городе мира. Улицы оставались совершенно пустыми – ни машин, ни прохожих. Единственные люди, которых она видела, остались на том небольшом рынке. По всем признакам она приближалась к центру, и чем дальше она продвигалась, тем больше понимала, что идет туда, куда идти не следует.

У нее было чувство, что она маленькой одинокой песчинкой на какой-то машине времени перенеслась в 1943 год и сейчас идет по заснеженному городу Сталинграду.

Медленно, лениво догорали несколько частных домов по правой стороне улицы. Обугленные балки вяло дымились. На улице везде попадались ямы от снарядов, дорога была засыпана срезанными ветками. Со столбов свисали провода. Серые дрянные пятиэтажки по другой стороне не показывали никаких признаков жизни, там возле стен валялось разбитое стекло и куски оконных рам. В некоторых стенах зияли огромные дыры с языками налета черной копоти.

Внутренне сжавшись, Ольга шла неизвестно куда.

Картина вокруг была слишком дикой, чтобы ее осознать. Битый кирпич, а на нем детская коляска. Сгоревший скелет «Москвича» на обочине. Вырванное дерево кроной на проезжей части. Разорванный словно изнутри ларек. Чьи-то очки, дужкой зацепившиеся за свисающий провод. Впереди появился девятиэтажный дом с обваленными пролетами. В одной из квартир на первом этаже стена вырвана, там виднелся диван и что-то горело, по стене поднимался дымок. Напротив – еще один дом, от которого осталась одна фронтальная стена. Мертвая собака в луже.

И ни души вокруг. Редко падающий снег и полная тишина.

«Господи, куда я иду?» – мелькнула мысль. Картина вокруг не вмещалась в сознание, словно она попала внутрь чужого сна. Все произошло слишком быстро, чтобы можно было воспринимать действительность, – еще два часа назад она могла в привокзальном кафе купить чашку кофе, еще два часа назад лежащий в ее сумочке красный российский паспорт что-то значил. Но теперь она оказалась на территории войны.

За девятиэтажным домом показался перекресток. Уже совсем нехороший. Там стоял коричнево-черный сгоревший БТР без колес. На дороге буреломы из веток. Если бы Ольга прошла чуть дальше, она бы увидела неделю пролежавших на земле мертвых солдат с открытыми ртами – присыпанных снегом чьих-то сыновей. Но она остановилась, понимая, что дальше не двинется ни на шаг. Ей было страшно, как никогда в жизни.

Надо было возвращаться на рынок к чеченцам.

В этот момент за перекрестком послышался шум машины. Ее не было видно, но слышалось, что она промчалась где-то на полной скорости, визжа на поворотах. И в ту же секунду по перекрестку полетели бледно-красные огоньки. Ольга ничего не поняла, завороженно глядя на бледные разлетающиеся искры. В следующий момент она услышала отдаленный стук автоматной очереди. Били с поперечного переулка, не по ней, но в ее сторону, трассера^{4} разлетались очень близко. Тонко свистнуло над головой. Бледные огоньки летели друг за другом.

Затем загрохотало сразу в нескольких местах. Фыркнуло над самым ухом, и на стене дома появилось облачко выбитой бетонной крошки.

То, что это стреляют, Ольга поняла уже на бегу. Не помня себя, теряя платок, слетевший с головы, она со всех ног рвалась к ближайшему подъезду стоящей неподалеку девятиэтажки. Грохотало повсюду. Она забежала на ступеньки подъезда, схватилась за ручку металлической двери с обрывками каких-то объявлений. Но запертая на ключ дверь не открылась. Она рвала и рвала эту ручку со стеклянными глазами, в голове бессвязно проносилось: «Мамочка, мамочка…» 3ачем-то выскочила из-под козырька подъезда, посмотрела наверх и увидела сюрреалистическую картину. На полуосыпавшемся балконе, в практически нежилом доме, на третьем этаже стоял мужчина в банном халате, курил и совершенно спокойно смотрел на нее и на огоньки разгорающейся вокруг стрельбы.

Ахнуло так, что Ольга не помнила, как оказалась лежащей на животе возле запертого подъезда. Где-то дальше по перекрестку, поднялся белый столб дыма. Затем еще раз вспышка, треск и оглушительный разрыв, тугой волной разошедшийся по двору и окрестностям. Мужчина исчез с балкона. С зажмуренными до предела глазами, обхватив голову руками, Ольга лежала на грязном мокром асфальте, прижимаясь к нему всем телом, мечтая влезть под него в самую глубину земли. Автоматы замолчали, наступила тишина, как будто ничего и не было. Сколько она еще так лежала, Ольга не помнила. Но постепенно тишина взяла свое, и она осторожно подняла голову.

Спустя вечность, готовая в любую секунду снова вжаться в асфальт, медленно села.

Думала только об одном, что надо прямо сейчас выпить весь пузырек валокордина, иначе сердце остановится, но лекарства остались в чемодане в Моздоке.

Она сидела на асфальте, посреди войны, в разрушенном черно-белом городе и почему-то думала о маме, которую звала несколько минут назад. Вспомнилось, как мама когда-то одевала ее в школу: коричневое платье, белый передник и банты. Нелепое, неуместное в данной ситуации воспоминание абстрагировало ее от внешнего мира. Медленно, словно во сне, продолжая сидеть, она начала отряхивать пальто от мокрой грязи и тут услышала или почувствовала какое-то движение рядом. В одну секунду вновь вернулась в реальность.

Возле нее собирались собаки. У них, очевидно, выработался рефлекс: раз стреляли – значит, есть еда. Их было пять или шесть – большие, одна вроде кавказской овчарки. Собаки постоянно перемещались, приближались, заходя ей за спину, тихо скаля зубы, создавая круг. Они привыкли есть человечину. Первой должна была наброситься самая крупная.

– Господи… – вслух прошептала Ольга. Наверное, тогда у нее появилось несколько лишних седых волос.

Дверь подъезда загремела, открылась, и в проеме показался тот самый мужчина с балкона, в махровом синем халате поверх свитера.

– Яхийта!^{5} – крикнул он на собак, замахнувшись рукой. Затем сказал что-то Ольге. Увидев, что она не понимает, добавил по-русски: – Иди сюда. Быстро.

Ольга, всхлипнув, бросилась к нему.

– Зачем одна ходишь, женщина. Война здесь, – ворчал он, заводя ее в подъезд. – Зачем плачешь? Это от страха. Не плачь. Иди за мной…

* * *　

Лестница в подъезде местами обвалена. За дверью в квартире на третьем этаже темно, окна забиты фанерой. Светится лишь пропитанный керосином фитилек ткани в консервной банке. Там, где балкон, на полу наметено снегом. Квартира перекошена, в кухне пол провис вниз, в нижнюю квартиру. Холодно, наверное, холоднее, чем на улице, а может, у Ольги от пережитого начался лихорадочный озноб. Ее трясло.

– Кушать хочешь? – спросил в полумраке мужчина. – Не бойся, ты гость. Сейчас приготовлю. Икру кабачковую будешь? Вот у меня ее сколько – видишь ящики в комнате? Со склада достал, склад разбили. На всю зиму хватит. Только плохая она, старая – ее пережаривать надо. Сковородка есть. Печку в подъезде из кирпичей сделал, лист железный положил. Дрова есть, спички есть – всё есть! Сейчас приготовим, пока не стреляют. Я один живу. Еще в нашем доме сосед есть, Муса, он в другом подъезде живет. Жену его убили. И рядом в пятиэтажке еще две семьи живут. Дальше по улице бабушка русская живет. Соседи есть, короче. Ты зачем здесь?

Вечером того запредельно долгого дня, когда икру запекли на сковородке и съели без хлеба, когда Ольга познакомилась с соседом Мусой, небритым худощавым любопытным мужчиной в испачканной побелкой болоньевой куртке; когда, закипятив черный от копоти чайник, они вернулись в квартиру, Ольга рассказала хозяину всю свою историю без утайки. С наступлением темноты начала стрелять артиллерия, по округе разносились гулкие звуки ударов, в фанерные щели вдалеке можно было увидеть зарево пожаров.

В Грозном продолжались тяжелейшие бои: армия штурмовала дворец Дудаева – политический символ, не более; а ее саму атаковали со всех сторон. В дыму, в гари лежал город. Небо отсвечивало красным цветом.

– Район Минутки накрывают. Сюда не стреляют, – вслушиваясь в тяжелые раскаты, сказал хозяин. – У нас вчера и сегодня тихо. Если что – беги в коридор и падай на пол. Там стены глухие, окон нет, поэтому осколки не достанут. Только если прямое попадание… Я все время в коридоре прячусь, в подвал не спускаюсь. Завалит там – кто найдет? Собаки грызть будут. Я такого насмотрелся… Так сын твой – танкист?

– Танкист, – произнесла Ольга. У нее было такое чувство, что она плывет в какой-то нереальности, слыша свои ответы со стороны.

– Нас убивать приехал. От наших женщин сочувствия не жди. Ладно, утром поговорю с Мусой, у него знакомый есть с машиной. Довезем тебя до аэропорта. Может, и найдешь ты своего сына. Много их здесь лежит. Посылают их, а они идут, как телята… Три дня назад… или два… – не помню, наши ребята бронетранспортер в ловушку заманили, там, за перекрестком. Деревья свалили, чтобы не проехали. Подожгли из гранатометов. Потом добили, но не всех. Мы с Мусой пошли смотреть, а там раненый, офицер: из БТР выполз и возле забора лежит. Подошли, а у него ноги сгорели полностью. Как еще жил – не знаю. «Добейте», – просит. Очень сильно просил. Муса его добил. Из пистолета. У него пистолет есть и граната. Добил, а сам потом переживал, я видел…

Гремела округа раскатами, в паре километров кто-то умирал. Горел огонек в консервной банке, из провала пола и щелей в фанере дуло холодом, хозяин сидел на стуле напротив, почти невидимый в полумраке. Ольга полулежала на старом диване, накрытая пропахшим дымом и чем-то кислым овчинном тулупом. Слова чеченца круглыми шарами заплывали в сознание и там лопались разными цветами.

– А еще есть три русских, прячутся здесь, в гаражах. Солдаты. От своих сбежали, а наши их пока не нашли. Бабушка Оля их подкармливает, чем может. Так что и твой сын, может, где-то прячется. Ладно, отдыхай. Завтра поедешь к своим. Помни, если рядом прилетит, быстро в коридор, ползком от окон…

Ночью, под гул раскатов, Ольге приснился сон. Вернее, это был не сон, а видение. Ей казалось, что она вообще не спала. Она увидела себя возле подъезда своего дома в Томске, а возле нее, виляя хвостом, крутилась большая черная собака. Ольга гладила ее по шерсти, чесала за ухом и приговаривала: «Ну и что ты – кушала тетю, кушала дядю?» – и собака, повизгивая, смотрела на нее своими большими собачьими глазами. Затем в сон пришли бледные красноватые огоньки трассеров. Они летали, кружились и танцевали на улице.

А потом в темную комнату в Грозном пришел Алеша. Ему было лет пять. В руках он держал серого котенка. Ольга помнила его – когда-то Леша притащил этого котенка домой. У котенка было что-то с желудком – все, что съедалось, тут же выходило вон. У него слезились глаза, в уголках глаз собирался желтый налет, он еле стоял на дрожащих лапах и жалобно мяукал. Ольга лечила его каждый день. Раздавив таблетку тетрациклина, она ложечкой вливала раствор ему в пасть, промывала глаза настоем ромашки, но котенок все равно умер, и его похоронили во дворе в коробочке. Сейчас он сидел на руках у сына и молча смотрел на нее. И Алеша молчал.

Ольга бросилась к сыну, сшибая столик, прижав его к себе вместе с котенком. Плакала и не могла наплакаться… Потом плыла куда-то, в солнечный свет и смех детей.

Тем хуже было пробуждение. За окном близко ахнуло. С потолка посыпалась побелка, Ольга мгновенно села на диване, разом оказавшись в темной квартире без света и сына.

– Проснулась? – показался в полумраке силуэт хозяина. – Можешь умыться, там в ведре. Сейчас чуть прекратят стрелять, и поедем. Ночь хорошо прошла, тихо.

– Скажите, а почему вы не уезжаете? – спросила Ольга, вставая с дивана, медленно возвращаясь в реальность.

– А куда мне ехать? Здесь мой дом, моя земля, – ответил чеченец. – Да и… Чтобы уехать, деньги нужны, хотя бы на билет, а у меня и на хлеб нету, на пачку сигарет. Где их взять? Аллах милостив, как-нибудь проживу. Зря вы, русские, сюда пришли. Даже если всё с землей сровняете, камни вам будут в спину стрелять… Ладно, вроде тихо. Пойдем вниз, сейчас машина придет.

Когда они выходили из квартиры, Ольга незаметно оставила на столике перед диваном двадцать долларов. Российских денег у нее почти не оставалось, пришлось положить доллары подруги, но она была рада, что сделала это. Он вернется домой, найдет их и купит себе много хлеба и сигарет, а может, даже билет на Моздок. И помянет ее добрым словом. Хорошо, когда есть что давать.

На улице их ждали синие «Жигули», где сидели водитель и заросший черной щетиной Муса, который добил обгоревшего офицера. Все хотели ей помочь. В начале войны многие помогали. Потом – нет. Когда петляли по скверным пустым улицам, Ольга увидела в окошке странную картину. Горел частный дом, а возле горящего, стреляющего искрами дома танцевал лезгинку голый по пояс босой чеченец. Вокруг никого не было. Он танцевал для себя.

– Видно, ночью в дом попали. Может, семья погибла. Теперь он пойдет воевать, – сказал сидящий на переднем сиденье Муса.

Картинки войны… Таких картинок было много на каждой улице, в каждом дворе. Ольга не видела, но в двух кварталах от нее находился дом престарелых, где проживали в основном русские старики. Сейчас там на кроватях, в коридорах лежали разлагающиеся мертвые. В подвалах прятались матери с детьми. Когда было тихо, черные от грязи, тенями они бродили со своими детьми в поисках еды и воды; из щепок оконных рам учились разжигать костер, лазили по развалинам разбитых аптек в поисках жаропонижающего для ребенка.

По соседним улицам ходила молодая женщина-чеченка с шестилетним чернявым сыном. В их дом было прямое попадание, ничего не осталось. От страха мальчик сошел с ума, перестав реагировать на окружающий мир. Муж сказал: «Ты мне родила больного» – и бросил их. Мать с ребенком скиталась по всем окрестным подвалам, жили в развалинах в снегу. Обычно мальчик вел себя тихо, но как только слышались выстрелы или поблизости ехали танки, начинал биться в истерике и вырывался от матери, царапая ей лицо и кусая до крови руки. Не в силах оставить больного сына, она выла в небо.

Раньше Ольга, как и многие, думала, что несет по жизни тяжелый крест, но на самом деле несла пустоту, бескрестие, а настоящего креста лучше и не знать.

Совсем недалеко, на улице 8 Марта, куда изначально шла Ольга, находился дом для слабовидящих. Штурмуя город, о слепых, конечно, никто не думал – не до них было. Когда разбежался персонал, брошенные слепые бродили по всей округе, трогая на ощупь развалины, ища людского милосердия, без которого им не жить, но погибали от перекрестного огня на улицах.

Не видела всего этого Ольга, и хорошо, что не видела. Ей хватило своего, иначе психика могла не выдержать.

Между тем «Жигули» подъехали к аэропорту Северный.

– Слушай, женщина, – обернулся к ней Муса. Мы близко не подъедем. Расстреляют машину. Высадим тебя поблизости, и иди к КПП. Они там стреляют во все, что движется, поэтому руки держи открытыми и кричи по-русски. Да поможет тебе Всевышний…

Спустя двадцать минут на позиции, держащей под контролем дорогу к аэропорту Грозный-Северный, наблюдатель заметил идущую прямо на них одинокую женщину. Женщина шла по дороге, держа руки чуть поднятыми.

– Михалыч, движение в нашу сторону. Баба какая-то идет, – сказал солдат, рассматривая женщину в прицел крупнокалиберного пулемета.

– Дай посмотрю. – Круглолицый, помятый прапорщик взял снайперскую винтовку и уткнулся в прицел. Оптика приблизила лицо женщины, она шла с непокрытой головой. Бледное лицо, плохо смытые разводы грязи на пальто.

– Из Грозного идет. Ну ее в баню, может, стрельнем на всякий случай? – спросил солдат.

– Погоди… Эй! – крикнул прапорщик, когда женщина подошла совсем близко. – Стоять на месте. Руки выше подними. Теперь медленно расстегни пальто. Повернись. Может, у тебя гранаты на поясе. Расстегни сумочку… Поставь ее на землю. Руки за голову. Ты русская? Куда идешь?

По степи дул ветер, мял ковыль на пустом пространстве перед аэродромом, поземкой кружил снег по асфальту.

– Я сына ищу, – крикнула в ответ женщина и сложила руки за головой.