Текст книги "Утешение"

Автор книги: Николай Гаврилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
РЕШИМОСТЬ

20.01.1995　

Если кто-нибудь скажет, что жизнь и смерть на войне зависят от профессионализма, – не верьте. На войне на девяносто процентов все зависит от случая. Можно остаться без единой царапины, когда всех рядом убьют; можно снять бушлат, надеть красную рубаху, пройтись на виду у противника – и снайперы отвлекутся в этот момент. А можно окапываться по учебнику, ползать ужом, знать назубок все правила тактики – и поймать пулю от случайного выстрела.

Война не выбирает, кто достоин жить, а кто нет. Кто молод, наивен и румян, а кто поживший, седой и в грехах. Войне все равно. Она слепа. Можно искать дорогого тебе человека по всем тропкам войны, вечно гоняясь за миражами по замкнутому кругу, и всегда на чуть-чуть опаздывать, проходить мимо, а можно, по шепоту молитвы, случайно оказаться в единственно нужном месте, в единственно нужное время.

Для Ольги этим местом судьба определила Ханкалу.

Ханкала – поселок на восточной окраине Грозного: бывшая советская воинская часть с жилым городком, железнодорожной станцией и учебным аэродромом. Там располагался один из передовых пунктов управления группировкой. Слава случайно оказался в Ханкале в самый судьбоносный для Ольги момент.

– Контрразведка меня кое о чем попросила. Без рапортов, по-личному. Знаю там одного еще с Приднестровья. Приехал к ним доложиться. А там чеченец сидит, – рассказывал Слава, помогая Ольге выбраться из бронетранспортера. – Сам он пустышка, посредник, пришел от одного полевого командира. Два дня назад наши случайно тормознули машину, в ней – родственники того командира. Забрали их. Чехи попросили обмен. В подтверждение своих полномочий посредник привез на базу четырех наших пленных. И еще список из семнадцати фамилий. В списке твой сын. Хотят обменять на этих двоих родственников. И самое главное, контрразведчики при мне этот список смотрели! Информация из их кабинета не уходит. Не оказался бы я там в нужный момент… Сейчас постараемся все узнать. Ты жди пока на улице. На вот, подержи… В штаб с заряженным оружием нельзя…

Ольга приняла в руки два тяжелых металлических магазина от автомата, соединенных синей изолентой. Майор пошел в штаб, а она осталась во дворе. Темнело. Рядом с помещением штаба белела огромная гора присыпанных снегом колотых дров. Горел прожектор на стоящем в темном дворе БТР. Перекликались часовые. Подмораживало. От дыхания шел пар.

«Леша жив, – мысленно повторяла Ольга. – Пусть в плену, но не в палатках полевого морга, не где-нибудь на пустыре, припорошенный снежком. Только смерть лишает надежды быть рядом, во всяком случае в этом мире, все остальное неважно и преодолимо, лишь бы жив».

Ей хотелось обнять пришедшего сюда чеченца.

Дверь штаба отворилась, она выдохнула, шагнула вперед, но на ступеньки вышел какой-то незнакомый офицер. Остановившись на ступеньках, он достал сигарету, чиркнул спичкой, осветив в полумраке нижнюю часть лица. Прошло еще несколько томительных минут. Ольга неподвижно постояла у кучи дров, смотря на дверь штаба, а затем засунула магазины с патронами в карман и решительно поднялась по ступенькам.

За дверью дохнуло теплом. В натопленной комнатке дежурного находились какие-то военные; там же, на топчане, прислонившись к стене и прикрыв глаза, сидел небритый чеченец средних лет, одетый в потертую кожаную куртку. «Это посредник», – догадалась Ольга.

Никем не останавливаемая, она пошла по коридору.

– Слушай, майор, на какой хрен ты ее привез?..

– Так она же мать…

– И что, что мать?.. – услышала она голоса за одной из дверей и, ни секунды не колеблясь, вошла в помещение. В комнате сразу замолчали.

Ярко горела лампочка без плафона. Посреди комнаты стоял заваленный какими-то бумагами стол, рядом топчан с лежащим на нем автоматом, на полу электрическая плитка, банка с кипятильником, на газете крупы, чай. На подоконнике несколько пачек патронов. В углу железный сейф. Возле стола стояли Слава и какой-то мужчина в камуфляже без погон. Ольге он показался необыкновенно похожим на актера Тихонова. Породистый нос, гладко выбритый подбородок, умные, много знающие глаза.

– Меня просили подождать, но я не могу. Сил нет, – просто сказала Ольга.

Контрразведчик открыл было рот, но, посмотрев на ее искривленные в вымученной улыбке губы, промолчал и перевел многозначительный взгляд на Славу. Что-то происходило. Еще десять минут назад оживленный и радостный, Слава старался не смотреть на Ольгу. В ярком свете лампочки сейчас хорошо было видно, как грязен его бушлат с меховым воротником, что на шапке темные пятна от солярки, а на подбородке щетина и руки темные от въевшейся грязи. На штанах на колене дырка. И вроде ростом ниже стал. На фоне ухоженного контрразведчика он смотрелся бомжом.

– Вот сам ей и объяснишь. Но без деталей, – веско произнес хозяин кабинета, обращаясь к Славе, говоря о матери в третьем лице, словно ее здесь не было. – Пусть список посмотрит. Может с посредником поговорить. Но это все, что я могу для тебя сделать. Теперь ты мой должник, майор…

В следующую минуту Ольга читала поданный ей список. Шариковой ручкой на школьном тетрадном листке были написаны фамилии и звания семнадцати человек. Офицеры и солдаты, один прапорщик. Седьмым в списке стояло имя рядового Алексея Новикова. Листок дрожал в руках. Ольга ничего не понимала. Леша жив. Но почему тогда так недоволен хозяин кабинета, а у Славы такой злой взгляд?

– Не будут их менять, – выдохнул Слава, когда они вышли в коридор. – Похоже, начальство решило себе звездочки срубить. Уже доложили наверх, что поймали двух известных боевиков, родственников полевого командира Руслана Тагиева. Скорее всего, они уже в Москве. А те семнадцать человек никому не интересны. Не будет обмена.

Когда-то в детстве Ольга читала сказку, в которой люди решили найти дом солнца. Построили лодку и поплыли на запад. Плыли и плыли, а солнце проходило по небу и исчезало в закате на бескрайнем морском горизонте. У нее появилось ощущение, что она сейчас в этой лодке и будет вечно плыть по волнам, видя цель, но не приближаясь к ней ни на шаг.

– Но Леша-то жив, – очнулась она. – Есть место, где их держат. Можно же что-то сделать. Обменять не получилось, так каким-то другим способом… Спецназ какой-нибудь. Переговоры. По телевизору же показывают, как летчиков или моряков из разных стран освобождают. Можно же что-то предпринять…

– Никто ничего не будет делать. Прости, мать, – тихо произнес Слава.

Он стоял возле нее в коридоре: командир разведроты, майор в грязном бушлате, случайный попутчик – человек, которому не все равно. Неизвестно, почему он помогал Ольге: может, она ему нравилась, может, в его глазах она оставалась воплощением всех солдатских матерей на этой позорной войне, а может, он был просто хорошим человеком и не мог иначе. Казалось, что он просит прощения за всех командиров огромной армии, со штабами и танковыми дивизиями, оказавшейся не в силах помочь одной женщине.

– Мне надо поговорить с посредником, – твердо сказала Ольга, и они пошли в дежурную комнату.

Скорее всего ждущий на лавке в дежурке чеченец еще не понимал, что обмена не будет. Командование не спешило с ответом. Он с удивлением посмотрел на возникшую перед ним светловолосую женщину без платка, в сопровождении явно не штабного офицера, перевел взгляд на карман ее пальто, откуда выглядывали автоматные рожки, ничего не понял и на всякий случай с готовностью ответил, что пленные в данный момент находятся в селе Ачхой-Мартан.

– Там, – махнул он рукой куда-то на юго-запад, где рядом с покрытыми зимними туманами горами находится нужное село.

– И как они… Здоровы? – дрогнувшим голосом спросила Ольга.

– Конечно. – Посредник никак не мог просчитать в уме, кто эта женщина со странными расширенными глазами. – Здоровы все. Кушают много мяса. Спят хорошо. Они как в гостях.

– А что?.. – Ольга, набравшись сил, хотела спросить, что с ними будет, когда придет отказ. Но стоящий рядом Слава, поняв продолжение вопроса, предостерегающе сжал ее локоть.

– Все хорошо у них, – немного встревожился посредник. – Проверить хотите, да? А чё проверять? Вы меня отпускаете, говорите «согласны», и через день пленных прямо в Грозный привозят. Место и время обговорим. Только мне вначале надо их увидеть. Если не увижу – ничего не будет. Я простой человек, водителем на молокозаводе работал, меня хорошие люди попросили, я к вам и приехал. Четырех пленных просто так вам отдал, это же не мои пленные, откуда они у меня? Чего тянете, сто раз переспрашиваете?

– Пошли, – сказал Слава, не отпуская локоть Ольги. Посредник еще продолжал что-то горячо говорить, но они вышли из штаба на темную, освещенную только прожектором улицу.

В городе разгорались бои. Совсем недалеко дробью стучал пулемет. Где-то в другой стороне тяжело ухали разрывы. Там длинными очередями – значит, бой шел на короткой дистанции – били автоматы. В небе, как падающая звезда, сверкнула длинная искра, и раскатистое эхо удара прошло по всей Ханкале.

– Как ночь, так начинается, – вздохнул Слава. – Оля, мне к своим надо. Я… – Он хотел сказать, что и так на полдня пропал с ней, но не сказал. – Я тебя могу в гостевую палатку здесь устроить на ночь. Но там условия, сама понимаешь… Предлагаю со мной. Сейчас комендантский час, но мы проедем. На нашем направлении вроде пока тихо. Переночуешь у нас в подвале, там и поговорим… – Он мог добавить: «Только о чем говорить?», но тоже промолчал.

Когда шли к БТР, Ольга увидела, как выглядит ночной бой со стороны. В небо трассерами поднимались очереди крупнокалиберных пулеметов. Огоньки летели не последовательно, а кучками, похожими на огненно-красные рои. Неспешные и завораживающие издалека. Ярко, как люстры, висели в черном небе осветительные мины. Округа мерцала вспышками.

В подвале у Славы черный кофе в кружке, которого не хочется. Ничего не хочется. Бойцы откуда-то притащили в подвал два шикарных мягких кресла. Можно было бы забраться в кресло с ногами, укрыться чьим-нибудь бушлатом, прикрыть глаза и помечтать о том, как встретишь сына, как вернешься домой. Даже не верилось, что он где-то есть – этот дом. Сейчас казалось, что война идет везде, что не бывает тишины. Не затишья между боями, а просто тишины, продолжающейся изо дня в день, – тишины и личного пространства, квартиры, комнаты, чего угодно, где запрешь дверь, и никто тебя не побеспокоит. Тут везде были люди с их взглядами. А без людей страшно.

Можно бы помечтать, если б не действительность. Когда Слава, устроив ее, пошел на выход из подвала, она спросила, сколько посредника будут держать в неведении? Слава на секунду остановился, сморщил лоб и ответил, что, наверное, дня два. Так, на всякий случай. Может, еще завербовать попытаются.

Он убежал, а Ольга осталась в какой-то пустоте. В сознании только бездумно крутились слова «дня два», «два дня». Наверху стреляли, в соседнем помещений свободные от постов солдаты крутили радиоприемник, пытаясь слушать какую-то попсу, другие вповалку спали. Горели дрова в буржуйке с выведенной в окошко подвала трубой.

– Засели в двух пятиэтажках, что в конце улицы. – Вернувшись в подвал, пахнущий порохом Слава подошел к ведру с водой, зачерпнул и жадно выпил полную кружку. – Завтра с утра вертолеты вызовем, если не туман. Выжимаем их потихоньку из города. Месяц понадобился, чтобы ошибки генералов чуть-чуть исправить. Сейчас идем от дома к дому, как по учебнику.

– Знаешь… Один случай из головы не идет, – шевельнулась в кресле Ольга. – Давно о нем забыла, а сейчас почему-то вспомнила. Леше тогда лет пятнадцать было. Трудный возраст – скрытный стал, замкнутый. А я увидела в одном коммерческом магазине платье на Настю. Просто шикарное платье – мечта любой девочки. И так мне захотелось его дочке купить… Прямо представлялось, как она его надевает, как она в нем выглядит, сколько радости у нее будет. Стоило оно каких-то громадных денег – долларов пятьдесят, наверное. Начала я деньги собирать по копеечке и в шкатулку складывать. Как-то полезла, а половины денег нет. Я к Леше: «Брал?» «Нет», – говорит и смотрит на меня удивленным взглядом. Говорю: «Леша, сынок, признайся, кроме тебя некому». А он: «Мама, это не я». Что-то со мной стало… Накричала много обидного и все повторяла: «Лжец, лгун!» А он смотрит на меня, лицо в пятнах и молчит. И глаза такие – чуть ли не презрительные… В общем, деньги я через два дня нашла. Сама же пересчитывала и в суете в другое место сунула. Словно затмение какое-то нашло. Извинилась я, конечно, потом все забылось, а сейчас снова его взгляд вижу. Когда найду – скажу: «Сынок, прости меня, что усомнилась в тебе, что обидела…» И за то, что рос без отца; за то, что в армию отдала, тоже прощения попрошу…

Со Славой было просто. На войне он видел и самое высокое, что есть в человеке, и самое низкое тоже видел. Признайся ему в сокровенном проступке, а он махнет рукой и скажет: «Ну бывает… Да и неважно все это». На войне действительно многое из прошлого оказалось неважным. Но сейчас он молчал.

– Слава. Мне надо в Ачхой-Мартан, – спустя паузу сказала Ольга.

– Да. Надо, – самым простым образом согласился майор.

– Я серьезно.

– И я серьезно. Конечно, тебе надо туда. Нам всем туда надо. Только вот контролируем мы лишь степные районы да кусок Грозного. И всё! Не пробраться нам в Ачхой-Мартан, Оля. Я уже голову сломал. Можно заложников из местных набрать, только не нужны они Руслану – ему родственники нужны. А родственников нет. Не проехать нам туда…

– Слава. Я не о нас говорю. Я одна поеду. – Слова выходили легко, но Ольга старалась не думать, что будет, когда она покинет подвал и пойдет в одиночку по военным дорогам.

– Курить хочется. В день по две пачки выкуриваю. – Слава достал из кармана бушлата сигареты, чиркнул зажигалкой и жадно затянулся. Потом, спустя паузу, спроси: – И что ты им предложишь? Выкуп? Квартиру продашь?

– Да, продам, – коротко и серьезно подтвердила Ольга.

– А как доберешься?

– Мне в первый день один чеченец помог. Вот только адреса его не помню. Просто выйду на дорогу и буду ловить попутку. Война войной, но машины же иногда ездят…

По подвалу ходили тени от огня в печи. В соседнем помещении солдаты поймали по радио какой-то рок. Загудели голоса, звук сделали на полную громкость. Какие они были еще дети… И какие безнадежно взрослые. Им предоставили возможность умирать, разрешили убивать, и война быстро превратила их в законченных циников, которые не верят никому и ничему: ни словам, ни состраданию, ни добру, потому что все это может иметь задний смысл. Начни им рассказывать что-нибудь пафосное – плюнут под ноги. Единственной безоговорочной добродетелью они признавали только самопожертвование, готовность умереть за ближнего. Все остальное в их глазах было половинчатым и ненастоящим.

И еще они уважали достоинство. Чечены его тоже уважали. Ольга помнила рассказ об офицере, которого окружили на одной из улиц Грозного и который, уже будучи дважды раненым, вел бой в одиночку против целого отряда. Перебегал, стрелял, кидал гранаты. «Всё, всё! – кричали ему боевики. – Хватит! Ты доказал, ты мужчина! Выведем тебя к своим с честью!» Он перестал стрелять, позволил им подойти, а когда подошли, взорвал себя вместе с ними последней гранатой.

Когда она попадет в Ачхой-Мартан, не надо валяться в ногах боевиков, умоляя отдать своего сына, надо постараться вести себя достойно, только это они и ценят.

– Ты решила? Отговаривать смысла нет? – спросил Слава.

– Да. Не надо отговаривать.

– Ладно. Понимаю… Утром подвезем до границы нашей зоны ответственности. Прости, не можем там тебе помочь. Знаешь, у тебя случай, когда обидела сына, из головы не выходит, а я потом, возможно, буду себя презирать за то, что тебя одну отпустил… Давай спи. – Слава поднялся на ноги, накинул на плечо автомат и, выходя из помещения, негромко добавил: – А знаешь, многие бы хотели, чтобы у них была такая мать…

* * *　

Накрапывал дождь. Вчерашний снег остался сереть только в канавах. На пустынной трассе на Ингушетию на выезде из Грозного показались одинокие «Жигули». Машина ехала не спеша, объезжая ямы на плохом асфальте. Ольга подняла руку. За час стояния под дождем рукава пальто промокли насквозь, капюшон тоже промок, капельки дождя стекали по ресницам и мокрым щекам.

Машина остановилась. Было видно, что в салоне только водитель, заднее сиденье заставлено какими-то коробками.

– Тебе куда? – приоткрыв дверь, спросил средних лет усатый чеченец в вязаной шапке с надписью Adidas.

– Мне в Ачхой-Мартан. Подвезете? – шагнула к машине Ольга.

– Садись.

В салоне было холодно, окна запотели. Равномерно стучали дворники. Проехали последние частные дома, впереди виднелась покрытая лужами дорога, дальше раскисшая степь и пелена дождя. «Мой сын жив, и я знаю, где он», – как мантру повторяла в уме Ольга. Эти слова она повторяла всю бессонную ночь в подвале и потом, когда ее вывозили на окраину города. Прощания со Славой не получилось, ему было явно не по себе. Он не верил, что они еще встретятся. Положил в руку деньги, собранные для нее всеми разведчиками. С минуту постоял, глядя в глаза, крепко обнял, уколов щетиной, и уехал на своем БТР с огромными колесами.

– Ты же не местная? Журналистка? К кому в Ачхой-Мартан едешь? бросая на нее быстрые взгляды и одновременно смотря на дорогу, засыпал вопросами водитель.

– Я сына ищу, – уже привычно ответила Ольга.

На войне все происходит быстро и неотвратимо. Дворники мерно смахивали капельки дождя с лобового стекла. Ольга хотела продолжить, но мир вокруг внезапно изменился. Рядом с машиной мелькнула какая-то искра, и в ту же секунду звякнуло, отлетая, боковое зеркало, вспоролась обшивка на крыше, ударило по капоту. Не сознанием – медленным и слабым, в подобные минуты, а чем-то древним, спрятанным, Ольга в одно мгновение осознала, что по машине стреляют. Она беспомощно повернулась к водителю, ища у него подсказки: что делать?

Брызнуло сразу в нескольких местах лобовое стекло, подпрыгнули стоящие позади коробки, в салоне тонко пропело. Водитель со всей силой нажал на тормоза, интуитивно находя ручку двери, и в следующий момент выкатился из машины. Только тогда до него донеслись отдаленные звуки автоматных очередей. Машина покатилась и съехала в канаву на обочине. Еще раз пропело, просвистело над головой, в машину два раза ударило. Посыпалось боковое стекло.

Запрыгали по дороге срезанные с кустарника ветки.

Обстрел длился не более десяти секунд. Водитель потом еще несколько минут лежал на обочине. К машине никто не подходил. Видно, просто обстреляли и ушли. Осторожно поднявшись, пригибаясь и замирая на каждом шагу, он приблизился к машине.

Женщина осталась в салоне, он видел ее силуэт. Открыл дверь с ее стороны, и она тут же безвольно вывалилась из машины. Он заглянул внутрь салона и увидел, что салон в крови. Голова женщины тоже была в крови. Дождь каплями разбавлял струйки крови. Лицо восково-белое, глаза закрыты, рот, наоборот, приоткрыт.

Водитель был хороший человек. И он знал, что делает. Первым делом он прощупал пульс на сонной артерии, затем перевернул податливую, как куклу, женщину на бок, засунул пальцы в рот, проверил, не запал ли язык. Увидел, что ранения по крайней мере два – в голову и в область ключицы, там даже на мокром пальто темнело пятно крови, на пальто осталась дырка с торчащим синтепоном. Затем попытался завести машину и, к своему удивлению, завел. Еще несколько минут понадобилось, чтобы выкинуть ящики с заднего сиденья.

Обхватив руками женщину с безвольно откинутой головой, он как можно аккуратнее перетащил ее на заднее сиденье салона. Сделал из какой-то тряпки тугой тампон, отогнул жирный от крови воротник пальто и засунул его под кофту. Затем, стараясь не трясти машину на ямах, повернул в город.

– Женщина ранена. Ваша, русская, – сказал он военным, остановив «Жигули» возле первого блокпоста. – В больницу ее надо. Сына она искала. Вот ее сумочка, там паспорт.

В аэропорту Грозный-Северный было развернуто сразу несколько полевых госпиталей.

Наиболее крупные Московский и Свердловский. Вывезенных медротами раненых в день поступало около ста человек. В одном из шатров госпиталя Московского военного округа, среди коек и капельниц, хирург, сняв с рук резиновые перчатки, продиктовал старшему санитару:

– Судя по паспорту, Новикова Ольга Владимировна. Пиши: сочетанное огнестрельное ранение головы, туловища. Касательное пулевое ранение левой части лобно-теменной доли. Обильное кровотечение. Сквозное пулевое ранение левого предплечья с разрывом дельтовидной мышцы и переломом ключицы. Со смещением. С ближайшим вертолетом ее в Моздок, дальше в Ростов, в нейрохирургию. Отправить вместе с остальными тяжелоранеными.

Хирург замолчал, прислушался к рокоту раскатов где-то в южной части Грозного, затем продолжил:

– Она без сознания, поэтому перепиши содержимое сумочки. Что там? Паспорт, фотография в рамке, зубная паста, зеркальце… Ну и дальше сам по порядку.