Текст книги "Утешение"

Автор книги: Николай Гаврилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Они чувствовали себя маленькими и одинокими посреди огромной армии, в горах Чечни. Каждый из них сейчас задавал себе простой и логичный вопрос: почему он здесь? Почему по распределению согласился поехать сюда, почему изначально не откосил на медкомиссии, не нашел у себя больную печенку или селезенку, не уговорил родителей дать взятку начальству, не отстал по пути от поезда? Зачем он здесь, в этом краю?

Учебка с ее уставной муштрой вспоминалась как далекий рай.

Неизвестно, как у рыжего сержантика, а у невысокого рядового в съезжающей на глаза шапке, кроме страха и растерянности, в душе еще жило ощущение какой-то смутной гордости, сопричастности большим событиям, в центре которых он оказался. Ему даже не верилось: он – и здесь! Они находились в Чечне, в зоне боевых действий, вся страна по вечерам собиралась у телевизора, смотреть, что здесь происходит, а он все видит своими глазами. И впоследствии дома уже можно было небрежно бросить: «Чечня? Я там был». Все вокруг казалось нереальностью, долгим и последовательным сном, и в этой нереальности его разбирало жгучее любопытство, что же с ним будет дальше и каково это – быть на войне?

Возле штаба собралась группа офицеров, очевидно, вызванных на совещание. Все с автоматами. Рыжий сержант и рядовой жадно прислушивались к их разговорам. Заросшие щетиной офицеры курили, иногда дружно смеялись, но больше слышалось возмущенных голосов.

Обрывками доносилось:

– …Ну как выполнять? Штатки не по боевому расписанию. У меня в разведроте всего три БМП и около тридцати бойцов! То есть по факту не рота, а взвод. А задачи нарезают, как роте…

– Да у нас то же самое. В мотострелковых батальонах по 250 солдат, а должно быть минимум 400. Командиров взводов нет, горячее питание раз в сутки. Грязь, холод. Солдаты спят на ходу. Меня самого скоро вши из палатки вытащат…

– …А вчера, представляете, какой-то дед-чечен прямо на позиции приперся. Приносит две трехлитровые банки соленых огурцов. Мол, кушайте, ребята. Так старшина, полудурок, эти банки разбил. Говорит: вдруг отрава какая-нибудь..

– …У бойцов мотивации никакой! Бардак полный. Подразделения сводные, офицеров не хватает…

– Дали бы зарплату. Три месяца не платят…

– А слышали, что вчера самаровцы отмочили?..

И снова громкий дружный хохот.

Через десяток минут офицеры толпой пошли в шатер. Вскоре оттуда вышел веселый капитан, держа в руке канцелярскую папку с документами.

– Пополнение, ко мне, – приказал он сержанту и рядовому.

Они немного отошли от штаба. Капитан с минуту разглядывал их, затем полез в карман бушлата, достал оттуда измятую нанку дешевых сигарет «Прима», прикурил и уже без обычного ерничества, коротко спросил:

– Кто откуда?

– Я из Пскова, – ответил рыжий сержант.

– Я из Томска, – пояснил худенький.

– О, сибиряк… Сибиряков здесь много. Быстро земляков найдешь. Они и заступятся, и зачморить не дадут. Да и я не дам. Запомните, у всех бардак, а у меня в роте – армия! А почему вы так долго к нам добирались?

– С учебки нас привезли в Майкоп, товарищ капитан, – с готовностью ответил рыжий. – А там казармы почти пустые. Говорят, основной состав бригады уже в Чечне. Отправили нас поездом в Моздок – догонять. А в Моздоке нас в комендатуре задержали. Мы там полы мыли, всякую работу по хозяйству делали…

– Понятно. Дармовая рабсила, – усмехнулся капитан. Окурок сигареты щелчком полетел в сторону, мелькнул красной искрой и исчез в грязи дороги. – Ну а на танках вы у себя в учебке ездили?

– Ездили, конечно, товарищ капитан. На танкодроме, – уверенно ответил сержант. Пока говорил только он; худой, с шапкой на глазах сибиряк стоял молча.

– А в составе колонны?

– Да. Один раз.

– Один раз… – поморщился капитан. – Плохо это. Ладно, вы оба направляетесь в третью танковую роту, то есть ко мне. Дембелей у нас задержали на месяц – командование не рискнуло менять механиков-водителей на марше. Дотянули до последних дней года, только сейчас меняем их на пополнение из учебок… Вещмешки на плечи, за мной в расположение роты шагом марш!

И они пошли от палаток и кунгов по склону по разбитой танками дороге. Капитан шел чуть сбоку, жестом показывая направление.

– Вы приехали в самый непростой момент, – продолжал он на ходу. – Завтра наша рота в составе батальона колонной выдвигается в Грозный. Ваша задача – принять каждому свой танк и проверить все узлы на предмет исправности. Если завтра кто-нибудь из вас нарушит движение колонны – сломается, заглохнет или наедет на кого по пути, – лично голову оторву. Ясно?! – Тон капитана стал жестким, он не шутил. – Считайте, что завтра – самый главный день в вашей жизни. Что вы только ради этого дня и родились на свет. Если вы меня подведете, лучше повесьтесь на ближайшем дереве, сразу вам говорю…

Бывшие курсанты шли молча, озираясь то на капитана, то на дым костров по сторонам. Прошли позиции самоходок. Сапоги утопали в жидкой грязи.

* * *

Приказ вводить в город Грозный войска 31 декабря поступил из штаба командования Объединенной группировки войск.

Оперативно-тактический план для наведения конституционного порядка на территории Чеченской республики в штабе представлялся следующим образом. Выдвинуть войска в город Грозный. Взять под контроль дворец Дудаева, здания правительства, железнодорожный вокзал и другие важные объекты. Для этой цели создать сводные штурмовые группы. Группам выдвинуться каждая в свой район и блокировать его с выставлением блокпостов по окрестным улицам.

Вот и все. Об исполнении донести.

Активное сопротивление чеченских сепаратистов командованию представлялось маловероятным. Поэтому запрещалось стрелять по гражданским объектам. Запрещалось занимать жилые дома или частные постройки, причиняя им какой-либо ущерб. Действия в случае сопротивления боевиков вообще не отрабатывались. Пехота и десант не спешивались, все должны были передвигаться в бронетехнике в составе колонн, даже разведка. По замыслу командования, дудаевцы, увидев огромное количество техники на своих улицах, поймут решимость российской армии и сдадутся. Тем более что до этого момента никакого серьезного сопротивления армия не встречала.

Кроме того, внезапность. Новогодняя ночь.

– Порядок сдачи террористов в плен таков, – доносил до своих подчиненных комбат 3-го танкового батальона в набитой офицерами штабной палатке. – Террористы должны выходить в зону прямой видимости с высоко поднятыми руками, держа автомат над головой. После чего их организованно передавать внутренним войскам или комендатуре, которые пойдут за нами. Всем все ясно?

В шатре тускло светилась лампочка, запитанная от стучавшего за брезентовой стенкой генератора. На столе лежали карты еще советского Грозного, со старыми названиями улиц, которые уже переименовали. Плавал пластами дым от чадящей буржуйки.

– Офицерам в ротах проверить наличие боеприпаса и топлива, определить порядок следования машин, – продолжал усатый майор. – С нами мотострелки и приданный десант. Первоочередная задача – выйти на демонстративные действия в район реки Нефтянки и совхоза «Родина». Последующая задача будет уточнена по пути. Командирам разобраться с картами, наладить взаимосвязь, получить у радистов сетку позывных. Командиров рот жду завтра в 5.00 с докладом о готовности!

После было построение рот. Офицеры нервничали. Говорили приблизительно то же самое, что и комбат, только добавляя в свою речь угрозы, если кто-нибудь их подведет.

Не успела 3-я рота разойтись, как в капонирах, выбрасывая вверх струю дыма, взревели двигатели. К работающим танкам тут же заспешили «духи» из пехоты, рассаживаясь, как галчата, на моторные решетки, жадно ища телом тепла, желая только одного – сделаться незаметными, невидимыми, чтобы старослужащие не согнали их с нагревающегося металла и пинками не отправили куда-нибудь в поисках сигареты или куска хлеба, которые они должны были найти, родить, сотворить из холодного чеченского воздуха, иначе в роту им лучше не возвращаться.

О том, что им завтра предстоит выдвигаться в Грозный, солдатики, наверное, даже не думали. Совсем дети, они были слишком маленькие со своими проблемками в этом мире, где взрослые что-то не поделили, где все самостоятельные люди воспринимались ими как «дяденьки», и чеченцы тоже были «дяденьками». Завтра или послезавтра эти мальчишки так и будут их просить: «Дяденьки, пожалуйста, не убивайте меня, у меня дома мама». Их бы пожалеть, да некому.

Сейчас они грелись на моторных решетках и были почти счастливы.

Но погреться довелось недолго. В 18.00 командир 3-й роты приказал вывести машины из капониров и выстроить танки в колонну. Капитан хотел проверить навыки вождения у новеньких и заодно потренировать экипажи на слаженность. Прибывший сегодня худенький лопоухий механик из Томска оказался в командирской машине.

Танк не успел прогреться, внутри все заледенело, на броне нарос лед толщиной с сантиметр. Среди стылого железа от дыхания шел пар, но механик мгновенно стал мокрым от пота. Сейчас все ушло на второй план: дом, мама, чужая Чечня, дембеля; главным стало не опозориться перед капитаном, провести танк не хуже остальных, не заглохнуть в самый неподходящий момент и не свалиться куда-нибудь в канаву. Голове стало жарко под шлемофоном.

По мере повышения температуры в кабине начал таять лед, сверху закапало, как при дожде. – Так… Левее. Не дергай. Ровнее… Держи дистанцию. Не сбавляй ход, позади тебя тоже танк едет. Держи 30 метров. Не дергай, тебе говорю! – звучал в шлемофоне голос капитана с командирского места. Попутно он проверял связь с другими машинами, в динамиках постоянно звучало: – Броня-512, Броня-512, ответь Прибою…

Но там что-то не получалось. Лишь через долгий промежуток времени в динамиках зашумело, и бескрайне далекий глухой голос ответил, как с другого конца земли:

– Броня-512 на связи…

Танки поездили по кругу минут тридцать. Затем прозвучала команда остановиться и загонять машины обратно в капониры. Для худенького механика это стало новым испытанием. По спине тек пот. Руководил заездом в капонир сам капитан, он вылез из танка и показывал руками – левее, правее, а после скрестил руки – «стоп».

– Ладно. Пойдет, – сказал он, когда бывший курсант, заглушив двигатель, вылез из люка. – Только давай учись, я тебе все время подсказывать не смогу. Ночью проверь турбину. Да, и еще… Тебе по штату автомат положен укороченный и пистолет, как и всему экипажу. Сразу говорю – не выдадут. Дают один автомат на танк, и тот с прикладом. Но надеюсь, он не понадобится.

И уже отходя в свою палатку, обернулся и спросил:

– Как хоть тебя зовут, сибиряк?

– Алексей. Алексей Новиков, – ответил бывший курсант и впервые за весь этот долгий, насыщенный событиями день улыбнулся.

Ночь Алексей провел в танке. Он не успел даже толком разглядеть своих новых сослуживцев. Не успел ни с кем познакомиться. Слишком стремительно все развивалось. Главным для него стало не опозориться завтра. Несколько раз он заводил двигатель, проверял, насколько хватало знаний, как работают все узлы на холостом ходу.

Ночь была важной – военной. На склоне шло постоянное движение. В свете танковых прожекторов грузили боекомплект. Ушла в темноту разведка. От волнения за предстоящий марш спать не хотелось. Наводчик-оператор из старослужащих в танке не показывался, ушёл куда-то к своим. Алексей был один. Тускло горела лампочка аварийного освещения. Подумалось, что мама и сестренка обомлеют, когда узнают, что он в Чечне. Он так и не написал домой, не зная, какой у него окончательный обратный адрес. Теперь номер части есть. Надо написать. Представилось, как сестренка станет взволнованно рассказывать в школе: «Мой брат на войне». А мама испугается, будет плакать, пить валерьянку, звонить отцу, не спать по ночам… Но он ее успокоит в письме, что с ним все хорошо…

Под утро накатила дремота, вокруг было тихо, и в танке стояла тишина, ресницы слипались, на мгновение он проваливался в какую-то яму без пространства и времени, и перед глазами появлялись размытые лица мамы и сестры, затушеванные дымкой картинки из детства.

В секундном сне он увидел город Грозный: улицы, почему-то с зелеными от листвы деревьями, солнечные зайчики в стеклах витрин и синие почтовые ящики на стенах домов. Он отправит письмо оттуда. Гражданская почта быстрее и надежней армейской. На этой хорошей мысли город Грозный исчез, а сон наполнил неизвестно откуда взявшийся стук. Стирая остатки сна, Алексей дернулся, заморгал и вернулся в реальность.

Стучали прикладом автомата по люку танка.

– Эй, водила, проснись! – кричали у танка. – Заправка приехала. Вылезай заправляться.

Светало. Темное чужое небо постепенно светлело. Возле каждого танка и БМП суетились люди. Еще до рассвета вернулась разведка. Доложили командованию: путь до Грозного свободен. После заправки к танку подошел наводчик. Вроде от него пахло перегаром. Солдаты не верили, что они завтра войдут в город, слишком много их раньше обманывали, они думали, что займут новые позиции в районе Нефтянки и встанут там встречать Новый год. Вскоре по батальону объявили тревогу. Капитан приказал собраться на построение. Он был оживлен и весел. Он еще не знал, что такое война. Никто в бригаде не знал.

В Грозном, по сведениям командования, находилось около 10 тысяч активных боевиков, не считая ополчения, и поэтому было понятно, что генералы тоже не знали, что такое война. Иначе не послали бы в чужой город войска в два раза меньше по численности, чем у противника. Главным вопросом у офицеров оставалось, как поудобнее расквартироваться в Грозном. Выстраиваясь на последний инструктаж, ни офицеры, ни солдаты еще не знали, что их сегодня ждет.

– Последние вводные, – громко, чтобы все слышали, сказал капитан построенной роте. – Проходим совхоз «Родина». Дальше по улице Маяковского, берем под контроль железнодорожный вокзал с выставлением блокпостов от улиц Субботникова до Поповича. Командирам взводов изучить по пути карту. Я на головной машине, за нашими танками – разведка, машина управления и 1-й батальон мотопехоты на БМП и БТР. Параллельно с нами идут самаровцы. Кто собьет движение колонны – пеняйте на себя! До самого дембеля выгребать будет. Все, братцы! Новый год будем встречать уже в Грозном, с шампанским. По машинам!

Люки на всякий случай не закрывали, подвязав жгутами. Знающие люди говорили, что так меньше вреда от кумулятивных снарядов, которые при попадании создают внутри избыточное давление. Капитан, забравшись на свое командирское место, смотрел на часы. Завелись. Затем Алексей услышал в наушниках его веселый голос:

– Леша, сибиряк, как ты там? Давай потихоньку выезжай из капонира. Курс на нефтяную вышку. Там формируют колонну. Не ссы, молодой, все будет хорошо. Ну, поехали!

И они поехали…

ГЛАВА ВТОРАЯ
ТРЕВОГА

03.01.1995

Томский городской военный комиссариат располагался в двухэтажном здании по улице Эуштинской, недалеко от набережной и замерзшей реки. Очищенная от снега дорожка проходила по алее, среди белых от изморози деревьев. С крыши здания свисали метровые сосульки, на окнах первого этажа виднелись решетки.

Оббив с сапог снег, Ольга вошла внутрь, спросила у дежурного за стеклом, где находится нужный ей кабинет, и, поднявшись на второй этаж, зашла в небольшую приемную. На стенах приемной пестрели плакаты, чуть дальше находилась дверь в кабинет с табличкой «Заместитель военного комиссара», а за секретарским столом сидела красивая, крашенная под блондинку девушка в военной форме – в зеленой рубашке с погонами и узкой короткой юбке.

Губы девушки были ярко-красными от помады.

– Мне на прием. По личному вопросу, по записи, – волнуясь, сказала Ольга. Девица мельком взглянула на нее, посмотрела в журнал и, не спрашивая фамилии, кивнула на дверь. За дверью слышался глухой неразборчивый голос.

Кабинет заместителя комиссара оказался гораздо просторней и светлее приемной. В незакрытые шторами окна било солнце. Над массивным столом в рамке висела фотография Ельцина. Сам заместитель комиссара разговаривал по телефону. Увидев в дверях Ольгу, он указал рукой на стул, стоящий возле стены, а сам продолжил разговор, одновременно листая какие-то бумаги, прижимая трубку плечом.

– Да нет, – говорил он в трубку. – Какие длинные удилища? Короткие. Ты что, на зимней рыбалке никогда не был? Да, мормышки, прикормку… Потом? Потом банька у Иваныча – Он хохотнул. – Ну сам понимаешь!..

Пока полковник разговаривал, Ольга рассматривала его, оставаясь стоять посреди кабинета. Невысокий, коренастый, плотный, лет сорока пяти, с залысинами. Гладко выбрит. Глаза щурятся, как у сытого кота. Такой… любитель жизни, судя по секретарше. Орет, наверное, на подчиненных и бюрократ, если не видит личной заинтересованности…

– Слушаю вас, – положив трубку, наконец обратился к ней полковник.

Вчера Ольга целый день мысленно готовилась к этому разговору, желая сразу и четко изложить в военкомате суть дела. А придя в кабинет, растерялась. Она расстегнула верхнюю пуговицу пальто, зачем-то сняла перчатки и, комкая их в руке, сбивчиво произнесла:

– Нет писем от сына. Последнее пришло за десятое декабря, а сегодня третье. Почти месяц. Что-то случилось. Он мне раньше каждую неделю писал, его перевели, и вот…

– Где ваш сын служит? – перебил ее полковник.

– Призван в учебную танковую часть в Новосибирске. А потом по распределению его направили в Адыгею, в город Майкоп. И с тех пор от него ни строчки. Адрес новой части не прислал. Даже открытки с Новым годом не было, – торопливо выговорила Ольга. Она хотела добавить, что ее сын абсолютно домашний мальчик, что он за это время обязательно написал бы домой уже несколько писем, он же понимает – дома волнуются. И что она, мама, совершенно не знает, что ей делать, к кому обращаться, поэтому и пришла сегодня в этот кабинет.

Но полковник не собирался вникать. Тем более что в этот момент снова зазвонил телефон.

– А чего вы от военкомата хотите? – пожал он плечами, выразительно поглядывая на трубку. – Это вообще не мой вопрос. Пишите в канцелярию учебной части, узнайте адрес его нового места службы и напишите командованию. Он не сообщал, куда его конкретно отправляют?

– В 131-ю мотострелковую бригаду. В город Майкоп, – с готовностью ответила Ольга.

– Ну вот. Можете даже телеграмму туда послать. Вашему сыну там быстро объяснят, что домой писать надо регулярно. – Полковник потянул руку к звонящему телефону, давая понять, что разговор закончен, и вдруг, замерев на мгновение, переспросил: – Куда-куда? В Майкопскую бригаду?

– Да, – ответила Ольга. – Сын писал, что туда.

Что-то произошло. Что-то изменилось в лице военкома. Оно словно затвердело. Перед Ольгой сидел уже не вечно занятый бюрократ с дорогими часами на руке, выглядывающими из-под рукава кителя, а настоящий военный. Он медленно приподнял трубку, сбросив звонок, и внимательно, словно впервые, посмотрел на Ольгу. В его глазах было что-то, что заставило Ольгу замереть.

Сердцу стало нехорошо, по затылку прошел холодок.

– Ты вот что, мать… – через долгую паузу произнес полковник, не замечая, что говорит с незнакомой женщиной на «ты». – Посиди-ка пока в приемной. Сделаю пару звонков. Давай запишу… Имя и фамилия сына, год рождения и когда переведен. Может, что-то и узнаю.

Ожидание в приемной затянулось на вечность. Секретарша, то перебирая какие-то бумаги, то рассматривая маникюр, время от времени бросала на сидящую на стуле Ольгу быстрые взгляды. Из-за закрытых дверей кабинета слышался неразборчивый голос полковника. Ольга комкала в руках перчатки. Через какое-то время в приемную зашла женщина в норковой шубе, с дорогой сумочкой, с тонко выщипанными бровями на матовом ухоженном лице. Ничего не спрашивая у секретарши, она сразу направилась к кабинету, намереваясь зайти внутрь, но как только постучалась, голос из-за двери рявкнул что-то вроде «занят», и дама, изобразив на лице возмущение, поспешно покинула приемную.

Зашел какой-то парень, постоял, помялся и тоже исчез.

Маленькая черная стрелка на часах на стене показывала вначале двенадцать, потом час и пошла по циферблату вниз. За это время полковник только раз показался из кабинета, приказал секретарше зайти, а Ольге коротко бросил: «Жду звонка». Ольга не сомневалась: что-то случилось.

Она шла сюда в надежде услышать, что виновата почта, что нерадивое командование не смогло правильно организовать доставку писем из части, что произошла какая-то путаница, и сейчас, после ее жалобы, посыплются приказы, все наладится, и письма от сына пойдут домой регулярно и в срок. Но, судя по лицу полковника, произошло что-то гораздо серьезней, чем сбой в работе почты. Сжавшись, она сидела на стуле. Очень хотелось выйти на улицу, вдохнуть морозного воздуха, но полковник мог позвать ее в любой момент.

Выросшая в семье атеистов, она не умела молиться, поэтому в мыслях непрекращающимся потоком шли слова: «Пусть все будет хорошо, пусть все будет хорошо…» Перед глазами стояло лицо сына, но не такого, как сейчас, а маленького, двухлетнего. Он сидел у нее на коленях, с пухлыми щечками, с блестящими от интереса глазами, и, познавая мир, спрашивал, указывая пальцем с предмета на предмет: «Это? Это?» – «Это цветы, это вазочка», – терпеливо объясняла молодая Ольга, и сын, полностью удовлетворяясь ответом, переводил палец на что-то другое.

– Зайдите, – пригласил ее в кабинет полковник, приоткрыв дверь.

Наверное, он был неплохим человеком, раз потратил несколько часов своего времени на незнакомую ему женщину, обычную посетительницу, которая стояла сейчас посреди кабинета с бледным лицом. Вернувшись за стол, полковник с минуту помолчал, затем неожиданно спросил, не глядя Ольге в глаза:

– Вы хоть телевизор смотрите?

Военком переходил то на «вы», то на «ты» совершенно произвольно, видно, повинуясь своему внутреннему настроению.

– Смотрю, – непонимающе ответила Ольга и зачем-то добавила: – С дочкой.

– Я в смысле новостей. – Полковник явно старался не встречаться с Ольгой глазами. Он взял в руки ручку, покрутил ее, кинул, полистал какие-то бумаги, затем сжал пальцами подбородок, крякнул и решительно продолжил: – По указу президента для наведения конституционного порядка в Чеченскую республику ввели войска. По сути – это полномасштабная военная операция… – Здесь он нашел в себе силы посмотреть на Ольгу и, уже не отводя глаз, произнес жестко и четко: – 131-я Майкопская бригада в новогоднюю ночь штурмовала город Грозный. Бригада оказалась в окружении. Буквально пару дней назад ее остатки мелкими частями вышли из города. У меня товарищ при высоких чинах служит в Северо-Кавказском округе. Он разузнал. Ваш сын, Алексей Новиков, в составе 3-й танковой роты участвовал в штурме Грозного… На данный момент он числится пропавшим без вести.

Воздух из кабинета словно высосали. Дышать стало нечем. Наверное, какие-то секунды выпали из памяти, потому что полковник вдруг оказался возле нее, со стаканом воды в руке, а она сама сидела на стуле возле стены.

– Ну что ты, мать, – говорил полковник, и его понимающие глаза были близко-близко. – Это же неплохая новость… Когда ты сказала, что сын в Майкопской бригаде служил, я думал, что придется тебе говорить, что его больше нет. Они там почти все полегли. А так – пропавший без вести! Ты мне верь, я в Афганистане воевал. Знаю, что это еще ничего не значит. Мог самовольно часть оставить, затеряться в тылах, или отсиживается где-нибудь в подвале. Там сейчас каша такая творится, никто ничего не знает, бойцы до сих пор выходят в самых разных местах. Мой товарищ так и сказал – на данный момент. А это значит, что мертвым его никто не видел. Ну что ты, мать… Ты попей водички, попей…

* * *

Настя вернулась домой от подруги, когда на улице уже стемнело. Дома тоже было темно. Свет во всех комнатах выключен. Пахло каким-то лекарством.

Мама была дома. Нажав на выключатель в прихожей, Настя увидела ее пуховое пальто на вешалке и стоящие возле шкафчика сапоги. Но в квартире было совершенно тихо. Слышалось, как на кухне мерно стучит вода из крана.

– Мам? – вопросительно крикнула Настя в темноту комнаты. Ответа не последовало. Она сняла варежки, быстро развязала шарф. Зеркало в прихожей отразило невысокую русоволосую девочку с косичками и карими глазами. – Мама? – громче повторила Настя, заглянув в мамину комнату. В свете из коридора было видно, что мама, отвернувшись к стене, неподвижно лежит на кровати. Она даже не переоделась, как пришла, оставаясь в белой кофте с горлом и юбке. Как будто мама смертельно устала, из последних сил добралась до своей комнаты и рухнула в кровать, не разбирая постели.

Настя испугалась.

– Не включай свет, – не поворачиваясь к дочери, каким-то деревянным голосом произнесла мама. – Иди на кухню. Сейчас встану.

Вскоре на кухне весело горели голубые огоньки конфорок, на тазу закипала вода в кастрюле. Настя сидела за столом и во все глаза смотрела на маму. Мама словно не видела дочь. Она открывала шкафчики, что-то нарезала, помешивала, но все ее движения казались механическими: она походила на лишенный эмоций манекен – оболочку мамы. Глаза заплаканные, припухшие, лицо застыло, как маска. По уголку губы размазана помада.

Самая уютная кухня на свете – с белыми шкафчиками, с цветами на подоконнике, с красивыми салфетками и скатертью на столе – словно наполнилась исходящим от мамы напряжением. В полном молчании она двигалась, как автомат, выполняя запрограммированные в ней движения, – поставила перед Настей тарелку с кашей, нарезанный хлеб, налила в чашку молока из холодильника. Испуганная Настя молчала. Тикали часы на стене.

– Мам, что-то случилось? – спустя несколько минут этой невыносимой тишины не выдержала дочь.

– Нет. Все хорошо, – ответила мать совершенно металлическим голосом, стоя у раковины, вытирая полотенцем давным-давно протертые тарелки.

Но затем вдруг ее губы задрожали, искривились, а глаза мгновенно стали мокрыми. Слезы полились, как вода, капая с подбородка. Все произошло в одну секунду, словно внутри нее что-то лопнуло и криком просилось наружу. Она зажала ладонью рот и, ничего не видя перед собой, бросилась в ванную. Настя вскочила из-за стола и побежала вслед за ней, но дверь ванной с размаха закрылась.

– Мама, мамочка! – кричала Настя, стуча в дверь. За дверью слышались глухие, зажатые ладонями рыдания и шум воды из крана.

Прошло неизвестно сколько времени, прежде чем кран в ванной выключился и мамин голос, заплаканный, но уже живой, произнес:

– Да не стучи ты… Сейчас выйду. Сколько времени? Включи телевизор.

По телевизору они смотрели программу новостей. Ничего не понимающая Настя сидела на самом краешке дивана с прямой, как на уроке, спиной и расширенными глазами смотрела то на телевизор, то на маму. Мама по привычке забралась в широкое кресло в любимой позе, поддернув юбку, поджав под себя ноги в черных чулках. Она еще плакала, но тихо, вытирая платком слезы, шмыгая носом. По телевизору шла программа новостей. Показывали президента, встречи в Кремле, пышные похороны какого-то артиста. Затем мама снова напряглась, и Настя увидела на экране незнакомый серый город, в панораме местами покрытый то ли дымом, то ли густым туманом; возбужденные лица солдат, что-то говоривших в камеру оператора, и молоденькую, такую же возбужденную и радостную корреспондентку в джинсах и армейском бушлате, с растрепанными от ветра волосами, с микрофоном в руках на фоне проезжающих армейских грузовиков.

– Что делать? Куда писать, куда звонить? Ничего не знаю, – тихо сказала мама.

Сюжет сменился, вновь в кадре появилась далекая Москва и часы на Спасской башне. Мама с минуту еще неподвижно сидела в кресле, затем выключила телевизор и пошла в прихожую, где на столике находился телефон. Настя уже боялась у нее что-то спрашивать. Было слышно, как мама набирает номер, затем ее осипший от слез голос спросил: «Сергей?», и Настя поняла, что она звонила ее папе, своему бывшему мужу.

– Прости, что неожиданно, – доносился мамин голос. – Надо встретиться. Срочно. Нет, не деньги. Не телефонный разговор… Да, могу с самого утра, я взяла отгулы… Хорошо, давай у тебя на работе, в девять… Да… Пока.

Вскоре Настя отправилась в свою комнату. Обычно перед сном мама заходила к ней, сажала дочь на край расстеленной кровати и переплетала ей волосы. Деревянным гребешком расчесывала пряди, выпрямляла их, после заплетала в одну тяжелую косу, говоря при этом что-нибудь вроде: «Я тебе в рюкзак яблоко положила, съешь на перемене, в школе слушайся только учителей…» Свет в комнате мягкий, приглушенный торшером, руки у мамы ласковые, голос тихий, успокаивающий, и Настя начинала засыпать еще до того, как оказывалась под одеялом. Сегодня Настя думала, что мама к ней не зайдет, но она пришла.

Мама так и не переоделась. Лицо смотрелось несчастным, но не каменным, как вначале. А руки остались ласковыми. Стоя у Насти за спиной, она выбирала пряди, расчесывала их и поглаживала рукой.

– Доченька. – Голос мамы оставался глуховатым, больным. – Ты не обращай на меня внимания. Ничего не случилось. Просто очень устала. И голова болит. Поэтому и плакала. Все будет хорошо…

Она снова и снова проводила гребешком по волосам и повторяла: «Все будет хорошо», словно в этих словах таилась неведомая сила, какое-то древнее заклинание. Потом, когда Настя легла в постель, взяла ее руку в свою ладонь. У Насти на кровати с незапамятных времен оставалась мягкая игрушка – большой лохматый медвежонок, подаренный ей на какой-то из дней рождения. Медвежонок спал вместе с ней. Обычно мама не обращала на него внимания, а тут взяла и погладила медвежонка по голове.

– Я тебе ничего не приготовила на завтра. Ты, как проснешься, достанешь в холодильнике яйца и сделаешь себе омлетик, ладно? Спи побольше, пока каникулы. Высыпайся. И ни о чем плохом не думай. Все будет хорошо…

Настя не помнила, как заснула. Проснулась она внезапно, словно кто-то потряс ее за плечо. Плыла глубокая ночь, в окне через неплотно завешенную штору было видно, что весь город лежит во тьме. Горело только одно окно в доме напротив. Это окно всегда светилось по ночам. Когда-то Настя даже спросила у мамы, почему в той квартире не гасят свет. «Наверное, там живет очень одинокий человек», – ответила мама. Когда не получалось уснуть, Настя старалась представить себе этого человека. Желтый квадратик, непроизвольно притягивая к себе взгляд, светился в морозной тьме. Какое-то время Настя смотрела сквозь тюль на это окно, а затем ей послышалось, что из комнаты мамы доносятся приглушенные звуки плача. Встав с постели, она тихонько приоткрыла свою дверь и прислушалась. Но ей показалось. Мама спала.