Текст книги "Утешение"

Автор книги: Николай Гаврилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

– Когда меня нашли, первым делом осмотрели ствол автомата. «Ага, – говорят, – нагар. В наших стрелял». Потом бить начали, – рассказывал он. Из 131-й бригады в Ачхой-Мартане они никого не встречали.

После разговора с мальчишками Ольга несколько дней ходила как оглушенная. Она ничего не понимала. Можно было предположить, что Тагиев блефовал, завысив для значимости цифру на обмен. Можно было предположить, что он договорился с каким-нибудь другим командиром взять у него остальных пленных. Или посредник просто использовал имя незначительного полевого командира, а за обменом стоял кто-то другой, более серьезный? С ума можно сойти от таких мыслей…

Но все равно, при любых версиях, оставался вопрос, откуда они знали данные Алексея?

Имя Тагиева назвал посредник. Ольга хорошо запомнила сидящего в караульной комнате мужчину в потертой кожаной куртке. Не такой он, похоже, случайный человек, каким хотел представить себя на базе в Ханкале. Ольга знала о нем лишь то, что он назвался водителем молокозавода. В контрразведке наверняка должны сохраниться его данные. И четверых пленных, которых он привел в штаб, хорошо бы расспросить. Только для этого надо вернуться в Грозный.

Одна из загадок войны, которых у нее множество… В поисках своих сыновей в Чечню приезжали десятки матерей, еще многие сотни оставались ждать дома, прося помощи в поисках у журналистов, знакомых, знакомых их знакомых, Комитета солдатских матерей.

И всегда одно и то же.

Кто-то их где-то видел, слышал о них, замечал мельком в разных местах… Описывали приметы, узнавали по фотографиям. Иногда действительно происходила просто мистика, человека описывали до мелочей, но там, где указывали, его никогда не было. Но чаще желаемое выдавали за действительное, и возникающие надежды не давали матерям смириться со своим горем – они продолжали искать и год, и два, и три, следуя за призраками.

Алеша больше не снился. Снилась Настя, их квартира, какие-то обрывки прошлой жизни. Война приснилась только один раз, после штурма: она видела себя в черно-белом сне возле каких-то пятиэтажек, в душе по нарастающей поднималось волнение. Она знала, что вот-вот, сейчас произойдет что-то ужасное. А потом на небе показались летящие в ее сторону снаряды, их было много, сотни черных точек, они приближались, и когда она, присев на колени на асфальте, сжалась и с силой зажмурила глаза, снаряды вдруг превратились в черных птиц и закружили над ней.

Это снился накопленный, постоянно живущий внутри страх, он мог являться в самых разных образах и картинках. И еще постоянное ожидание чего-то непоправимого. Это ожидание всегда было с ней, боролось в душе с маленькой верой в чудо.

Она жила в Бамуте чужой для всех, безропотно работая у Зелимхана по хозяйству. Единственным местом, где ей было хорошо и спокойно, оставался сарай, где жили двое пленных мальчишек. Она приходила к ним каждый день.

Вначале они стеснялись ее – незнакомую взрослую женщину. Но Ольга повела себя правильно: не охала, не сентиментальничала, и вскоре мальчишки раскрылись перед ней такими, какими были на самом деле, каким бывает человек только в самом раннем детстве, когда еще не начинает играть роли, нужные окружающим.

Она приходила к ним ранним утром, приносила лепешки, черемшу. По дороге в сарай рвала молодой подорожник, успевший взойти по обочинам, переминала его, прикладывала на тряпочке к загноившимся щекам Сергея, заставляя его оставлять повязку на ночь.

Ей было хорошо с мальчишками. Она могла часами смотреть на них: как они молчат, как улыбаются, хмурятся или даже переругиваются между собой. Она знала о них все: как они попали в плен, кто их родители, что они любили и во что верили в прошлой жизни. У Сергея с коростой на лице в Ростове осталась девушка, он мог говорить о ней часами. Их разлучили на самом пике влюбленности, когда еще не пришел период ревности, обид и сложных разговоров, они оставались идеалами друг для друга. Любой разговор с ним заканчивался его Леной. Родительская любовь воспринималась им как данность, отношения с Леной были важнее, солнце всходило и заходило для него только с ней. А вот для Миши – невысокого сероглазого паренька из Гусь-Хрустального – главной была мама. Он не говорил о ней много – только «мама самая лучшая», и все. Больше всего на свете всем ребятам мечталось подать весточку домой, что они живы, и для Ольги это тоже оставалось мечтой – она не предупредила своих, что поехала сюда, и дома, конечно, от беспокойства теперь сходили с ума.

– Я к вам в Ачхой-Мартан еще в январе должна была приехать, – как-то призналась она. – Вернее, к сыну.

Сказала и чуть не заплакала. Мгновенно представилось, что Алеша мог быть сейчас здесь, в этом полутемном сарае вместе с мальчишками. Сидел бы сейчас с ними на соломе, худой, улыбающийся, в черном танкистском комбинезоне, и она бы была самой счастливой матерью на свете. Наверное, ее лицо изменилось, потому что сидящий рядом Миша тут же тронул женщину за плечо и негромко произнес:

– Теть Оль. Да найдется ваш сын! – и добавил: – Мы же нашлись.

* * *

Спустя три недели в осажденном Бамуте Ольгу вызвали к коменданту. Пришли трое, обвешанные оружием, заросшие бородами, пахнущие дымом костров и прелой листвой – в горах ее весной много. Сказали: «Поговорить». Зелимхан помрачнел. Пока шли, один из них весело говорил Ольге:

– Мы здесь много русских убили. Теперь плачешь по ним, да?

Настроение у боевиков было приподнятым, они весело улыбались, но посматривали на небо – не летят ли самолеты? Небо было чистым, летным, пахло весной, свежей зеленью.

Ольга шла, спотыкаясь по дороге. Произошло то, чего боялся Зелимхан. Вызов к коменданту ничего хорошего не сулил. Она видела здесь одного человека, не чеченца по национальности, по каким-то своим причинам он добровольно примкнул к боевикам, но с чеченской молодежью ужиться трудно. Хотел дезертировать, его поймали, изнасиловали, и теперь он жил рядом с собачьей будкой, выполняя для боевиков обязанности прачки. С ней могло произойти то же самое. Незаметно сжимала в руке иконку Богородицы.

Во дворе непривлекательного кирпичного дома, где сейчас находился комендант, было полно вооруженных людей. Большая часть защитников Бамута состояла из молодежи окрестных горных сел, практически не говоривших по-русски, дерзких и своенравных, пестро одетых в американские камуфляжи и панамы. Когда Ольга зашла в ворота, во дворе сразу замолчали. Десятки глаз сошлись на ней: на ее лице, спине. Было такое ощущение, что она курица-гриль, которую пронесли мимо хищников.

«Вести себя достойно и с уважением, – мелькнула в сознании установка. – Господи, только как это суметь? Они видят твой страх…»

Непредсказуемый и страшный в своей власти комендант крепости Бамут сидел за столом чистой, просто обставленной комнаты. Крепкий мужчина лет сорока с крупными чертами лица, с аккуратной бородой. На голове чуть сдвинутый набок черный берет с кокардой. Камуфляж как с иголочки. Один из приведших Ольгу боевиков подтолкнул ее на середину комнаты, а сам вышел, закрыв за собой дверь. Несколько минут стояла тишина. Комендант ее разглядывал.

Ольга стояла, опустив взгляд, сжимая спрятанную в руке иконку.

– Вот захотел на тебя посмотреть. Говорят, давно здесь живешь, – усмехнувшись, наконец произнес комендант.

Ольга молчала.

– А ты смелая женщина. Мужа нет, да? Сына ищешь? Давай, расскажи о себе. Откуда, где работала, в какой части сын служил?

Не поднимая взгляда, Ольга сдержанно и коротко ответила на его вопросы, понимая, что это предисловие, а дальше прозвучит: «Кухаркой у нас будешь. Иди к бойцам…»

– Сын танкист? И много он правоверных мусульман убил? – Темные непроницаемые глаза коменданта смотрели на Ольгу в упор, мимика на лице отсутствовала. – Мы танкистов в плен не берем. И летчиков тоже. И контрактников. Если простой срочник – иди, бери лопату, копай окопы, мы не звери… Нет здесь твоего сына. Зря ты сюда пришла.

В стекло окна билась муха. Ожила на солнце. Муха отлетала, жужжала по комнате и снова со стуком билась об стекло. Ей хотелось пробить эту невидимую преграду. Но у нее не получалась, и она ползала по стеклу, не понимая, что ее держит.

– Отпустите меня с пленными, – вдруг тихо попросила Ольга. И хоть знала, что молить нельзя, не удержалась и добавила: – Пожалуйста…

– Ого! Ну и запросы у тебя… – Комендант широко улыбнулся, обнажив белые зубы, кожа под глазами собралась в веселые морщинки. – Как же я вас отпущу? Оборона. Артиллерию на цели наведут. Ну, ты даешь…

– С вертолетов и так всё видят. И гражданские из села уходят – тоже могут рассказать. Да и что мы здесь знаем? – еле слышно выговорила Ольга, а сама себе мысленно шепнула: «Не спорь». Нельзя было переходить в разговоре невидимую черту, после которой спокойствие коменданта исчезнет, а глаза нальются бешенством. Пока он развлекался разговором с ней, но досаждать ему не стоило.

– Они знают, как вывозят раненых. И как к нам поступает боезапас, – уже серьезно ответил комендант.

На самом деле пленные этого, конечно, не знали. И он это понимал. Зато знало все село. В горах в Ингушетию много тропок. Комендант на минуту снова насупился, но затем, словно решив вернуться к хорошему настроению, снова улыбнулся, покрывшись лучиками морщин.

– А ты мне нравишься. Настоящая мать. Мне бойцы говорят: «Отдай ее нам. Наглая. Мы воспитаем». А я им: она сильная. У меня в лесу еще двадцать пленных, их взяли уже в боях за Бамут, линию обороны строят. И ни к одному мать не пришла. Гражданские отсюда бегут, а ты пришла… Слушай, а может, и вправду тебя отпустить?

– Отпустите. Только с пленными. Они же дети. Их сюда послали… – сбивчиво, торопливо, забыв об установке на достоинство, с мольбой попросила Ольга, до побелевших костяшек сжав иконку Богородицы.

Она чувствовала, комендант играет с ней. Он заранее знает, что с ней делать, а сейчас просто забавляется ситуацией. Вытягивает из нее слова мольбы, дает надежду, а потом резко ее прихлопнет.

– Отпустите нас, – упавшим голосом повторила Ольга.

И тут произошло удивительное. Комендант развел руками, словно оказался не в силах противостоять ее уговорам, и, улыбаясь, произнес:

– Ладно. Подумаю. Но, если решу, отдам только матерям. Тех двоих, к которым ты ходишь. И обязательно чтобы пресса была. Иностранная. Сумеешь это организовать?

Только тут до Ольги дошло, зачем ее сюда позвали. Комендант решил освободить пленных. Мирные уходили, село ожидала длительная осада, для Чечни и всего западного мира Бамут превращался в символ стойкости и сопротивления. Село и так уже прозвали чеченской Брестской крепостью. Невзирая на ужасы и зверства российских войск, маленькая горстка защитников Бамута проявляет акт милосердия, выпуская пленных солдатиков к мамам под камеры мировых агентств. Коменданту был нужен положительный пиар. Ему требовалось создание трогательного образа защитников для европейского зрителя. Отсюда и финансирование, и победа в информационной войне. Он желал посмотреть, сможет ли Ольга решить этот вопрос.

Страх отпустил, они поняли друг друга. Дальше разговор шел коротко и по делу.

– Как корреспонденты и матери сюда попадут? – быстро спросила Ольга.

– Это не твое дело. Пусть приезжают в Ингушетию.

– Мне надо в Назрань.

– Зачем?

– Позвонить.

– Двадцатый век на дворе. – Улыбка коменданта стала шире. – Дадим спутниковый телефон. Но только иностранные корреспонденты, из серьезных агентств. Российских не надо. Расстреляем их здесь, сразу говорю.

Зонтик антенны спутниковой связи развернули во дворе. Крайне волнуясь, Ольга понажимала на трубке кнопки, соответствующие номеру на визитке Натальи Белецкой. Самое удивительное, что Наташа оказалась в Москве. На вопрос Ольги, как ей связаться с Белецкой, чей-то голос в редакции прокричал: «Наташа, тебя…»

Журналистка поняла Ольгу буквально с нескольких слов.

– Ясно, – перебила она объясняющую женщину. – В Назрани сейчас «Си-эн-эн» и французы. Контакт у нас с ними есть. За сюжет из Бамута они еще и заплатят. От вас – гарантии безопасности и контактное лицо от принимающей стороны. Звоните мамашкам!

Ольга поблагодарила Бога за случайную встречу с Наташей. Выдохнула и достала бумажку с номерами, данными ей ребятами. Повинуясь нажатию кнопок, усиленный антенной сигнал поднялся из двора чеченского села в голубое небо, вышел во мрак космоса и на высоте тридцать тысяч километров, отразившись от антенн спутника, вернулся на землю, зазвенев звонком домашнего телефона в барачном доме на окраине Гусь-Хрустального, в квартире с обитой драной клеенкой дверью без цифр.

– Але, – после многих гудков ответил в трубку мужской голос.

– Здравствуйте. Я от Миши звоню, – торопливо и громко, хотя слышимость была отличная, выговорила Ольга. – Он живой! Сейчас в плену. Вам надо срочно приехать в Назрань.

– Какой Миша? Чё хочешь? – ответила трубка. В динамике слышались голоса, звон посуды и сиплый женский смех. Представлялась квартира, откуда говорил голос, – жирные пятна на стенах, пустые бутылки в углу, всегда полно гостей, и самая лучшая, по словам Миши, пьяная мать. Через какое-то время она наконец подошла к телефону.

– Ваш сын жив. Он в плену. Вам надо приехать его забрать, – пыталась достучаться до ее сознания Ольга. Но ее не понимали.

– Мишка в армии… Какая Назрань? Чё те надо? – А потом: – Пошла ты… – И короткие гудки.

Вторая и третья попытки принесли тот же результат. Ее не хотели слушать и вешали трубку. А с матерью Сергея все получилось. «Ваш сын жив», – сказала Ольга и услышала, как женщина у телефона набрала в грудь воздуха. Она была готова выезжать немедленно.

– Куда ей? – Ольга подняла глаза на коменданта, слушающего ее разговоры по наушнику.

– Пусть в Назрани в гостинице зарегистрируется и там ждет. За ней придут, – негромко ответил он. А когда Ольга закончила звонки, посмотрел на нее и добавил: – Одной матери не будет, да? Сучки собачьи детей плодят, и дети такие же. А еще миром владеть хотите… Когда журналисты приедут, тому Мише матерью будешь. Отдам его тебе. Радуйся на камеру, как будто сына нашла…

* * *　

Ясные солнечные дни закончились, небо затянули низкие тучи. Пошел затяжной дождь.

Горы покрылись пеленой тумана, самолеты не летали, лишь одинокая самоходка изредка бахала «беспокоящим» огнем по окрестностям села. На дороге пузырились лужи. В один из таких серых, наполненных шорохом падающих капель дней в селе появились иностранные корреспонденты и невысокая испуганная женщина лет пятидесяти, с сумкой с едой, с широко открытыми серо-голубыми глазами.

Ее оставили в доме коменданта, а журналистов повели по селу.

«Думмм…» – тяжело била в тумане одинокая самоходка. Бледные журналисты в касках с надписью Press вздрагивали и приседали после каждого удара. Их водили по разрушенным домам, они снимали плачущих женщин в черных платках, останавливались у развалин и, качая головами, вздыхали, всем своим видом показывая сочувствие, фиксировали на камеру разбитые, сгоревшие дома, свежие могилы, собаку с оторванной лапой. Им казалось, что они заглянули в самое лицо войны, но на самом деле видели лишь края ее одежд.

Ольга ждала выхода вместе с мамой Сергея. Кто-то махнул им рукой: «Можно». Они вышли на крыльцо комендантского дома и увидели, как по улице к ним идут пленные в сопровождении одного из боевиков. Повинуясь указаниям, мальчишки шли медленно, давая возможность снимать их разными планами. Ольга с женщиной пошли им навстречу. На объектив камеры попадали капли дождя. «Думмм…» – стреляла по горам самоходка. Ольга должна была играть роль матери, но играть не пришлось, в какой-то момент она вдруг увидела в идущей навстречу фигуре Алешу. Невзирая на инструкцию, вторая мать сорвалась с места и побежала к своему сыну. Ольга тоже побежала. И ребята.

Ольга с размаху обняла Мишу, и он обнял ее. Для нее секунда воображаемой встречи с сыном прошла, а Миша как будто действительно встретился со своей мамой. Он плакал, пряча в ее плече мокрое от слез и дождя лицо. Она стала для него в тот момент настоящей матерью, ее идеалом. Камера оператора до мельчайших подробностей фиксировала каждую деталь: слезы мальчишки, его зажмуренные глаза, руки Ольги, прижимающей его к себе.

Крупным планом ее лицо, на лице боль и счастье: радость обретения; ожившие в мимике евангельские слова о сыне: «был мертв, и се – ожил, пропадал и нашелся…»

– Все хорошо, – почти беззвучно приговаривала Ольга, гладя парня по мокрым волосам.

Оператор, не отрываясь от камеры, поднял большой палец вверх.

– Зелимхан собрался вывозить семью в Ачхой. Можешь ехать с ним. – Комендант стоял с Ольгой на крыльце дома. – И пленного забирай, как обещал. Хотя зачем ему возвращаться, если он даже матери своей не нужен…

Час назад боевики увели журналистов в лес по только им известным тропкам. Мать и освобожденный Сергей ушли вместе с ними. Если все пойдет хорошо, через несколько часов они будут в Назрани. Журналисты уходили радостные – прекрасный материал! Все получилось.

– А остальные? У вас их еще около двадцати, – тихо произнесла Ольга, смотря, как Мишу уводят обратно в сарай.

– Они нужны. Забудь о них, – коротко ответил комендант. И после паузы добавил: – Сама в Бамут не возвращайся. Больше не отпущу.

Через три дня они покидали село. Зелимхан нагрузил вещами автомобиль и две повозки. Снова светило солнце. В голубом небе чертили круги ласточки, вокруг простирались поросшие густым лесом горы.

Бамут остался за поворотом дороги. Предгорное село, маленький кусочек ее жизни. Не человек выбирает служение – служение выбирает его. В Бамуте Ольга, сама того еще не понимая, нашла свое место на этой войне.

Она сидела в повозке рядом с Мишей и перебирала в памяти всех, кто ей помогал с того момента, как она достала из почтового ящика письмо от сына. Этих людей оказалось много, очень много. Мелькнуло в памяти лицо подруги Галины, близкие понимающие глаза военкома; лицо чечена в полумраке разбитой квартиры с фанерой на окнах, фигура другого чечена с рыжими волосами. Наташа, майор Слава с его спрятанной болью и наружной веселостью, с белым шрамом над губой; таксист-чеченец; Зелимхан, хмурящий сейчас густые брови. Власти не помогали ей, но людей, которые сами захотели помочь, оказалось много. На этом стоит и будет стоять мир.

И главное – мама…

Хотя с мамой сейчас станет сложно. Ольге казалось, что по мере затягивания поисков мама перестанет ее понимать.

– Теть Оль, – негромко спросил сидящий рядом Миша. – А вы когда моей маме звонили, она не сказала, почему не приедет?

– Нет. Просто сказала, что не может, – ответила Ольга.

– Наверное, денег на дорогу нет! – Миша смотрел куда-то в сторону, и на губах его появилась мечтательная улыбка. – Дорого сюда добраться. А так бы она нас уже встречала…

Ольга искоса взглянула на него и задержала взгляд. Черный от грязи воротник, шея тонкая, глаза блестят. Скоро солдатский парикмахер обстрижет его под ноль машинкой, затем допросы и отпуск домой, к маме, которая даже не знает, что он был в плену. А потом ему придется дослуживать в какой-нибудь части в глубине России.

– Теть Оль, спасибо вам, – после паузы произнес мальчишка. – Если бы не вы… Я дослужу и к вам приеду. – Он повернулся к ней и заговорил горячо и искренне: – Вместе с мамой. И Серега из Ростова тоже. Каждый год будем приезжать. Вы найдете своего сына, обязательно найдете. И у нас будет свой праздник. Каждый год!

Он сейчас искренне верил в то, что говорил. Что сложного – прыгнуть в поезд или самолет, купить цветы и приехать на денек к человеку, который тебя спас? Так думаешь, пока ты там и еще несколько месяцев после, а потом появляются слова «потом», «на следующий год», и даже открытки к празднику не пошлешь, растворившись в суете мира, который на войне ты считал игрушечным.

Ольга улыбалась, глядя на него. Ее утешение пока было в чужой радости. Медленно ехала повозка. Где-то в стороне Бамута уже далеко и совершенно безобидно застучал пулемет. Завтра президент России подпишет указ о прекращении огня по всей территории Чечни. Перемирие будет нарушено в этот же день обеими сторонами. Бамут падет только через год. Комендант с отрядом уйдут в горы и провоюют еще семь лет.

В гостинице Грозного-Северного за месяц ничего не изменилось. Те же матери, развешанное между кроватей белье. Только Валентина Николаевна снова сгорбленная, с потухшими глазами и резко бросающейся в глаза сединой.

– Знаете, Оля, а мне мой сын перестал сниться. Господи, как же я его недолюбила… – с тоской призналась она, когда вечером, помывшись и постиравшись, Ольга сидела с ней за чаем у открытого окна.

– Валентина Николаевна, надо искать, – ответила Ольга. Она сидела спокойная, даже строгая, мокрые не отросшие волосы были обмотаны полотенцем. Ей снова освободили кровать, на подушке лежали три прочитанных письма, посланных по старому адресу. Два письма от мамы и Насти, одно от подруги Галины. Мама умоляла ответить, подруга тоже. Ее ждали домой.

Надо им сегодня же написать, а что писать, кроме «люблю», неизвестно.

– Скажите, а вы там, в Бамуте, ребят наших пленных видели? Как к ним относятся? Говорят, самое страшное – это подростки в селах, по десять-четырнадцать лет. Издеваются толпой, – не выдержав, спросила одна из женщин, с кудряшками на лбу. Такие темы не поднимались матерями по умолчанию, но, очевидно, она недавно приехала и еще многого не понимала.

– Я не знаю, – ответила Ольга. – В Бамуте почти не было детей.

Сказала и тут же вспомнила чеченку в разорванном на спине платье, дым от горящего дома, неземные глаза мальчишки. И крик: «Уйди от наших детей! Не ищи здесь своего выродка. Убили его наши сыновья. И если бы у тебя было семеро детей, всех семерых бы убили…»