Текст книги "Утешение"

Автор книги: Николай Гаврилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПУТЬ

09.01.1995

Зимой в Москве подтаявший от реагентов снег и грязь на входах в метро. Потоки людей в этой слякоти. На эскалаторах и в вагонах метро лица у всех замкнутые и невыспавшиеся. Все куда-то спешат. Парни, мужчины, старухи с какими-то узлами, девушки в пуховиках, со взбитыми по моде волосами, с неестественно яркими наведенными румянами на щеках.

Возле выхода из метро стояли распространители с заклеенными в целлофан объявлениями в руках. Что-то говорили. Шныряли вокруг какие-то бритоголовые типы в кожаных куртках; из киосков доносилась музыка – то обрывки шансона, то кавказские мотивы, совершенно неуместные здесь, среди слякоти, зимы и круговерти русских лиц.

Казанский вокзал с красными стенами и сводами, с башней со шпилем, стилизованной под башню Кремля, находился у станции метро «Комсомольская». В некоторых помещениях вокзала шла реконструкция. Там стояли леса, сверху сыпалась счищаемая побелка. По всему вокзалу стоял резкий запах краски. В зале ожидания присесть оказалось невозможным, огромное помещение гудело от людских голосов, все места были заняты. На подоконниках, на чемоданах у стен – везде сидели люди, проходы были заставлены набитыми баулами.

Матушка-Россия торговала.

До поезда оставалось еще два часа. Ольга, пройдясь по вокзалу, вернулась на улицу. Она устала от дороги: двое суток до Москвы прошли в набитом плацкартном вагоне, среди торчащих с верхних полок ног. До Моздока тоже предстояло ехать в плацкартном вагоне, причем на боковой полке. Хотелось есть, но на ресторан или кафе тратиться было нельзя, она считала каждую копейку. Подошла к ближайшему киоску, купила пластиковый стаканчик кофе и беляш. Стоя за столиком, выставленным на мокрый тротуар, запивая глотком кофе клейкое, пропитанное маслом тесто, она, морщась, ела этот беляш, а вокруг нее потоками двигались люди.

Солдатик в шапке с кокардой, с вещмешком на плече, невысокий и худенький, чем-то похожий на Алешу, подошел к киоску, купил себе хот-дог и стал за столиком рядом с ней. Одна рука его была в гипсе. Солдатик мог ехать откуда угодно, но Ольга почему-то решила, что он возвращается из Чечни. Пока солдат жадно поедал вокзальную булку с синеватой сосиской, она во все глаза смотрела на него: для нее он являлся представителем неведомого мира, в который она отправлялась.

– Простите. А вы не из Чечни едете? – не выдержала Ольга, когда солдатик доел последний кусок пирожка и с сожалением бросил взгляд на витрину ларька, где за стеклом пестрели разноцветными упаковками шоколадные «Сникерсы» и «Марсы».

– Не… – Солдатик принялся копаться по всем карманам. – Я из Можайска. Часть там стоит. В отпуск еду.

– А с рукой что? – немного разочарованно спросила Ольга.

– Да так… Упал неудачно.

Денег у него больше не было. Одной рукой он вытащил из кармана какую-то мелочь, посмотрел на нее, вздохнул, засунул обратно и вновь бросил тоскливый взгляд на витрину киоска.

– Давайте я вас угощу, – быстро предложила Ольга. Она купила солдатику еще пару беляшей, несколько шоколадных батончиков, большую бутылку лимонада. Разложила все это перед ним на столе, улыбнулась, кивнула головой и, не оглядываясь, пошла к перронам, словно спеша уйти от слов смущенной благодарности солдатика. Солидарность матерей. Может, и ее сына кто-нибудь накормит.

На душе было хорошо.

Поезд на Моздок отправлялся от восьмой платформы. Состав только что подали с запасных путей, на крышах вагонов белел снег. Возле каждого вагона стояли молоденькие, розовощекие от холода проводницы в синей униформе. Кучками толпился народ. Много военных с вещмешками.

– Пятьдесят третье место, – сказала Ольге проводница, проверив паспорт и билет. Вагон оказался старым, давно отслужившим свой срок. Обшарпанные перегородки, поднятые полки, только что протертый мокрый пол. Пассажиры занимали вагон, закидывали баулы наверх. Среди русских слов слышалась кавказская речь.

Ольге досталась боковая полка. Рядом, в купе напротив, на нижних полках расположились две женщины. Одна, грузная, кавказской внешности, с золотыми кольцами на пальцах, с кучей сумок, усевшись на место, тут же высунулась в проход и крикнула на весь вагон:

– Мариам! Куыд у?^{3}

Женский голос в другом конце что-то ответил. Было понятно, что они так будут перекликаться всю дорогу.

Второй женщине было лет пятьдесят, но смотрелась она старше. Пучок некрашеных, с сединой, волос, заколотых дешевым гребешком, очки в роговой оправе. Сняв старенькую шубку из искусственного меха, она положила ее у изголовья полки. Ольге подумалось, что эта женщина, наверное, работает в школе: такая тихая добрая провинциальная учительница, не повышающая голос на учеников. Первым делом она достала из сумки книгу. Пока, женщина задвигала свой багаж под полку, Ольга непроизвольно успела заметить в одной из ее сумок банки с вареньем. Отстраненно подумала: зачем: везти варенье на юг?

Через пару минут вагоны с лязгом дернулись. Медленно поплыли за окном пути, перроны, мосты, развязки, дома – зимняя серая Москва.

Подперев ладонью щеку, Ольга смотрела в окно. Ей хотелось вспомнить о сыне что-нибудь трогательное – его первые шаги, первые слова, а вместо этого в памяти почему-то всплывали бессонные ночи, когда он маленьким болел, когда его рвало каждые полчаса, а глаза в свете ночника блестели от температуры, Она протирала мокрым платком его ручки, шею, колени, клала платок на голову и рассказывала сказку, без смысла, начала и конца, про одного мужественного мальчика, которого очень любила мама.

Стучали колеса. Вагон гудел голосами. Мимо Ольги в тамбур на перекур постоянно ходили военные. Солдаты где-то нашли водку, их голоса в конце вагона зазвучали громче. Тянуло запахом сигарет. Внимание Ольги привлек один солдатик: он встал возле незанятых боковых полок соседнего купе и долго смотрел в окно. Среднего роста, с белым подшитым воротничком, со стриженой площадкой на голове.

Обыкновенный мальчишка, уже не советский и еще не русский – в глубинном понимании этого слова, – так, «россиянин» со средней полосы. Он не видел, что на него смотрят, и поэтому позволил себе на минутку стать самим собой. Его лицо словно постарело, возле губ обозначились полные безнадежности морщинки, а глаза смотрели в окно с такой тоской, что казалось, он прощается в эту минуту со всеми, с кем дружил, кого любил и с кем еще не встретился и не успел полюбить. Минута прошла, он словно встряхнулся и, оторвав взгляд от окна, продолжил путь в тамбур, уже с видом бесшабашного парня, которому наплевать на все, что с ним случится.

«Они же дети. Куда таких можно отправлять?» – глядя на него, подумала Ольга.

На одном из полустанков она увидела в окне стоящий на путях военный эшелон. Мелькали за мокрым стеклом платформы с бронетехникой под зелеными маскировочными сетями. Россия – огромная страна, и армия в ней огромная, эшелон мог ехать в какую угодно сторону, но Ольга не сомневалась, что военная техника направляется туда же, куда и она.

* * *

Утром Ольга сложила постель и выдвинула столик. Вагон просыпался, ежеминутно хлопали двери тамбура, возле туалета скопилась очередь. Поезд, грохоча на стрелках, шел на юг на полной скорости. За ночь они пересекли климатическую зону, снег совершенно исчез, за окном простиралась донская степь: мелькали глубокие балки и косогоры, покрытые желтой прошлогодней травой.

В купе напротив собрался народ. К грузной женщине с разных концов вагона пришло еще трое женщин кавказского типа. Как Ольга впоследствии поняла, все они были торговки, ездящие в Москву за товаром. Совершенно не церемонясь, женщины разложили на столе еду, переговариваясь на своем языке. Похожую на учительницу русскую соседку они, казалось, вообще не замечали, женщине пришлось отодвинуться на самый краешек полки, чтобы им не мешать. Торговки уселись в этом купе надолго, у одной из них, толстой, чернобровой, в руках было вязанье и спицы.

– Простите, можно я пока у вас посижу – тихо попросила женщина у Ольги, видя, что у нее за столиком есть свободное место.

Ольга кивнула головой.

– Спасибо. А вы кофе брали у проводницы? Простите, что спрашиваю, очень мало ездила на поездах. Вернее, никогда не ездила. Только на пригородных. – Похожая на учительницу женщина явно смущалась в непривычной обстановке.

Она улыбалась виноватой улыбкой, выцветшие глаза за толстыми стеклами очков казались немного увеличенными. Сходив к проводнице, она принесла стакан чая в серебристом подстаканнике и, бесконечно извиняясь перед замолчавшими торговками, полезла под полку, доставая из сумки бумажный пакет с бутербродами.

– Угощайтесь, пожалуйста, – она развернула бумагу и подвинула бутерброды поближе к Ольге. – Еще раз простите. Меня зовут Валентина Николаевна. А вы не из Осетии?

Так они познакомились. Валентина Николаевна действительно оказалась учительницей русского языка и литературы из городка Великие Луки. Начиная с ней разговор, Ольга еще не знала, что судьба взяла две ниточки их жизней и связала в один узелок.

– Я в Моздок еду. – Валентина Николаевна говорила тихо, насколько это было возможно при стуке колес и громких голосах соседей. – А дальше в Чеченскую республику. Только пока не знаю, как туда добраться. Может, вы знаете? У меня сын в Грозном пропал.

Глаза Ольги расширились. Она думала, она одна такая. Следом за армией всегда идут матери, но кого это не касается, тот об этом не думает.

– Ой. И у меня, – быстро произнесла она. И тут же суеверно добавила: – Я точно не знаю. Может, просто писать возможности нет…

Они проговорили несколько часов. Больше не существовало шума поезда и голосов из соседних купе, ходящих туда-сюда ио проходу людей. Они были одни в этом вагоне. Говорили и не могли наговориться, понимая друг друга, как никто другой.

Валентина Николаевна везла с собой целый фотоальбом с фотографиями. И детский рисунок на альбомном листе. На рисунке море – волнистыми линиями, в море тщательно закрашенный бугорок острова, на нем пальма и человечек внизу. А к острову плывет корабль с дымом из трубы. В небе желтый круг солнца.

– С детства хотел стать моряком, – с затаенной нежностью произнесла Валентина Николаевна. Она выглядела растроганной. Время очистило ее сердце от привязанностей к людям, с кем она встречалась на жизненном пути, оставив там только сына. Ольга вглядывалась в его фотографию. В голубом берете, в тельняшке под парадным кителем. Воздушно-десантные войска. Выглядел он старше Леши и какой-то… более мужественный, что ли… Твердый взгляд. В лице неуловимая схожесть с чертами матери.

– Муж умер, когда Саше было тринадцать. С тех пор мы вдвоем, – вздыхая, рассказывала Валентина Николаевна. – Он хороший мальчик, помощник, спортом увлекался: во дворе – мы в своем доме живем – турник сделал, в секции разные ходил. Ребята на районе его уважали. Все время о море мечтал, в мореходку хотел поступить. Откуда это у него в наших Великих Луках – непонятно. Потом армия. Где-то в начале декабря их полк отправили в Чечню. Я волновалась, но он писал, что все хорошо. Саша всегда так пишет, чтобы меня не расстраивать. Последнее письмо пришло двадцать вторым декабря. И всё. Тишина. А на Новый год у меня вдруг сердце как схватит… И перед глазами его лицо. А затем сон приснился… Будто он стоит в огороде и зовет меня – тихо, чуть слышно: «Мама…» Я понимаю, что-то случилось, бегу к нему, а ноги как чугунные. Кричу: «Саша!» Плачу во сне. А он уходит, не оборачиваясь…

– Валентина Николаевна, милая, не надо сейчас, – мягко произнесла Ольга, положив ладонь на ее руку.

– Да… Да… Простите… Давление у меня поднялось, скорую вызвала. Ну а дальше все как у вас. По военкоматам, а там – военная тайна. Еще три дня ждала, внутри криком кричала. А потом поехала. Он один у меня. Без него мне не жить.

Ольга слушала Валентину с противоречивыми чувствами. С одной стороны, она безгранично сопереживала этой несчастной женщине. С другой – ей было легче, что она теперь не одна; что они вдвоем, что есть наконец рядом человек, который понимает ее абсолютно. И еще темной змейкой мелькнула мысль, что ее случай вполне мог быть следствием армейской неразберихи, но когда подобная ситуация уже не одна, надежда на неразбериху становилась призрачной. Дальше Ольга старалась не думать.

Между тем поезд подъезжал к предгорьям Кавказа. Много маленьких станций, пирамидальные тополя без листвы и никаких признаков войны. Когда за окном стемнело, на станции Минеральные Воды к Ольге на пустующее до этого место подсел военный – среднего роста светловолосый майор. Валентине Николаевне пришлось вернуться на свою полку. Пока она собрала со стола фотографии и рисунок, офицер успел взглянуть на них. Присаживаясь напротив Ольги, понимающе улыбнулся и спросил:

– К сыновьям на побывку?

За день Ольга устала от разговоров, поэтому ответила что-то невнятное. До Моздока оставалось ехать совсем немного, в вагоне уже началась суета сборов.

– А я перекладными сюда добираюсь. Уже третий поезд, – не унимался майор. Он не старался завести дорожную беседу с симпатичной женщиной, ему просто хотелось выговориться. – Два рапорта написал о переводе в Чечню. Первый развернули, второй вот утвердили. В Моздоке, в комендатуре получу распределение – и вперед…

Ольга внимательно посмотрела на него. Серые, с веселым прищуром глаза; стриженные под машинку светлые волосы, над верхней губой белый шрам. На первый взгляд худощавый, но под формой можно было угадать хорошо развитые мышцы. Лет тридцать пять. На безымянном пальце правой руки обручальное кольцо.

– Вы так хотите в Чечню? – осторожно спросила она.

– У меня это будет уже третья война. – От ее вопроса офицер немного утратил свою веселость, став более серьезным. – Раньше Приднестровье и Таджикистан. Без войны мне в армии делать нечего. Просто на войне все настоящее. А здесь бутафорское. Не понимаете? Ну, Бог даст, и не поймете.

– А жена?

– Жена… – Майор перевел взгляд куда-то в сторону, и Ольга поняла, что спросила его об очень больном. – Жена дома. Грозилась на развод подать. Ну это все так, чепуха, дела житейские…

Для Ольги на тот момент он остался совершенно непонятен. Его оживление, даже радость из-за того, что он едет в зону боевых действий, не вмещались в ее систему ценностей. Но он являлся боевым офицером, а значит, мог дать нужный совет. И она рассказала ему, куда и зачем они едут с Валентиной Николаевной. Выражение лица офицера стало схожим с лицом полковника из военкомата.

– Да… – неопределенно протянул он, но в его глазах читалось, что он знает и понимает гораздо больше, чем может сказать. – Может, действительно что-то напутали, в неразберихе такое часто бывает… Не думаю, что вас пропустят в Чечню. Там кругом блокпосты. Первым делом вам надо в Моздок, в комендатуру. Они могут связаться с командирами частей ваших сыновей. Узнаете у командира части, что случилось, и если сыновья и вправду пропали без вести, надо точно выяснить, где, когда и при каких обстоятельствах. И обязательно постарайтесь перепроверить полученную информацию. На войне много лгут.

Валентина Николаевна прислушивалась через проход к их разговору. Но майор больше не стал ничего разъяснять. Только добавил:

– Не слушайте начальство, сами ищите очевидцев, но и их перепроверяйте. И еще… Верьте в чудеса. На войне они сплошь и рядом.

– Станция Моздок. Прибываем через двадцать минут. – По вагону прошла проводница, раздавая билеты. Во всех купе, доставая баулы и одеваясь, задвигались пассажиры. Электрический свет загорелся сильнее. Ольга взглянула на часы: стрелки показывали второй час ночи. Путешествие в несколько тысяч километров подходило к концу. Собираться ей было недолго, захотелось хоть на минутку побыть одной. Она надела пальто и вышла в тамбур.

В тамбуре никого не было. Она встала возле окна и прижалась лбом к мокрому стеклу, чувствуя нарастающее внутреннее волнение. За окном была тьма, изредка мелькали какие-то огоньки, свет семафоров.

Подумала, что за целый день, посвященный разговорам о сыне, она почти не вспоминала дочь. Как они там с мамой? Сейчас у них глухая ночь. В воображении поцеловала ее, поправила одеяло, сползшее с кровати. Пару минут она чувствовала только одно – глубокую нежность. Затем мысленно вернулась к сыну. Волнение поднималось – она приближалась к цели.

Выйдя на плохо освещенный перрон, Ольга и Валентина Николаевна растерянно встали, не зная, куда им идти. Солдаты строились прямо на перроне, остальные пассажиры, окруженные встречающими, с баулами двинулись на привокзальную площадь. Возле здания вокзала стоял военный патруль – три солдата и офицер. Все с автоматами.

Помог светловолосый майор. Он закинул на плечо свой туго набитый вещмешок, легко подхватил чемодан Ольги и кивком головы показал женщинам, чтобы они следовали за ним через пути. Подойдя к патрулю, майор показал им какие-то бумаги и несколько минут оживленно разговаривал с офицером, жестом показывая на ждущих неподалеку Ольгу и Валентину Николаевну. Затем вернулся к матерям.

– Все устроено, – с довольным видом произнес он. – В городе на ночлег вы нигде не попадете. Очень много военных и беженцев. Говорят, живут в палатках. Кроме того, комендантский час. Солдаты сбегают постоянно… Но где-то здесь на путях есть вагон. Выделили под ночлег приезжающим. Только с утра надо будет зарегистрироваться у коменданта…

И они пошли по путям искать вагон. Кое-где горели прожектора, светили сквозь рваные тучи редкие звезды. Слова, которые так легко произнес майор, – «беженцы», «комендантский час» – звучали словно из какого-нибудь сорок второго года. Спотыкаясь в темноте, они нашли темный вагон, одиноко стоящий на запасном пути.

– Здесь я вас оставлю, – произнес майор, когда они подошли к откинутым ступеням. – Сам в комендатуре до утра перекантуюсь. Меня Славой зовут. Может, когда-нибудь увидимся…

Он порылся во внутреннем кармане бушлата, что-то достал оттуда и протянул Ольге. Это была небольшая иконка, закатанная в пластик. В темноте Ольга не различила изображение.

– У меня еще есть, – просто сказал майор. – Священник один перед поездкой дал. Берите. Это правильно, что вы сюда приехали. Не надейтесь на власти. Даст Бог, найдете своих сыновей…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
НЕИЗВЕСТНОСТЬ

12.01.1995　

В затянутом зимнем небе показались две точки. Вскоре послышался рокот винтов. Два вертолета Ми-8 подлетали к аэродрому Моздока, выполняя плановый полет из аэропорта Грозный-Северный. Вертолетчики в кабинах запрашивали добро на посадку у диспетчера. На борту одного из них, на откидных алюминиевых скамейках сидело около десятка человек. Штабные офицеры, какой-то одетый в дорогую дубленку непростой гражданский и двое из самого Грозного – подполковник и рядовой, сидящие рядом друг с другом.

У подполковника бинтами и пластырем заклеено ухо, у рядового перевязана рука: оба в грязнейшем камуфляже, небритые, пахнущие потом, дымом, кровью, чем-то еще.

Одному лет сорок, второму нет и двадцати, но на лицах совершенно одинаковое выражение ошеломления и запредельной усталости. И подполковник, и рядовой время от времени бросали на штабных тяжелые многозначительные взгляды. Но больше они смотрели на рифленый пол, покрашенный серой краской, где лежали четыре завернутые в серебристую фольгу тела.

Двое из пакетов были нормальных размеров, третий половинкой, четвертый вообще больше походил на сверток. Штабные тоже иногда смотрели на пакеты.

Вертолеты зависли над аэродромом. Свистели винты. Во второй машине также везли людей и серебристые пакеты: из общего фона военных там выделялась иностранная корреспондентка с таким же ошеломленным, как у подполковника и рядового, лицом.

В кабинах через толстое оргстекло пилотам хорошо был виден раскинувшийся внизу город. Русло реки, крыши частных домов, голые зимние сады в пятнах недавно выпавшего снега. На окраинах города темнели каналы и лесной массив. Небольшой, до этого малоизвестный городок сейчас имел огромное значение, являясь входом в другую реальность. В город постоянно прибывали всё новые и новые войска. Моздок просто не мог вмещать такое количество приезжающих, все пути были забиты эшелонами: цистернами, платформами с техникой, а на одном из запасных путей стояли недавно пригнанные вагоны-рефрижераторы. Серебристые пакеты доставлялись именно туда.

Свистя турбинами, вертолеты опустились на площадку, разгоняя наметенный на бетон снег. Номера на темно-зеленых бортах были закрашены. Чеченцы великолепно понимали, что у врага – у каждого из врагов, если их конкретизировать, имеется имя, фамилия и домашний адрес.

Никто не встречал вертолеты, они прилетали и улетали каждые десять минут. Лишь когда пассажиры вышли за шлагбаум аэродрома, к подполковнику и рядовому, определив, что они только что из Грозного, подошли две женщины.

– Простите. А вы не из 131-й бригады? – спросила одна из них у подполковника.

Подполковник с заклеенным пластырем ухом посмотрел на стоящую перед ним женщину, совсем недавно ухоженную, а сейчас блеклую, без косметики, с припухшими глазами и беспомощным взглядом. Перевел взгляд на вторую мать, молча стоящую рядом.

– Нет, – ответил он. – А что вы хотите?

– Я ищу сына. – Женщина волновалась. – Он служит в 131-й бригаде, был направлен туда из учебки. Перестал писать. А в Грозный, где находится его часть, меня не пускают…

В нескольких словах Ольга рассказала подполковнику, как они с утра ходили в комендатуру, просили связаться с командованием частей их сыновей, но им отказали, сказав, что в Москве при правительстве организуется комиссия по пропавшим без вести и что им надо ехать в Москву. Как они потом ходили по улицам Моздока, пытаясь хоть что-то узнать у военных, но вся масса солдат и офицеров, наоборот, отправлялась в Чечню. Как кто-то посоветовал им идти на аэродром. Пока Ольга рассказывала, подполковник полез в карман бушлата, достал оттуда смятую пачку сигарет и щелкнул зажигалкой. Ольга заметила, что его пальцы дрожали.

– 131-ю вывели из Грозного, – ответил он после нескольких жадных затяжек. – Сейчас остатки бригады располагаются в районе аэропорта Северный. Командная цепочка почти полностью уничтожена. Связываться с ними бесполезно, никто ничего знать не будет.

– Что же делать? Как узнать? В Чечню ехать? – Ольге было легче, что за целый день нашелся единственный человек, который хоть что-то знал, и одновременно она ненавидела его за его слова.

– Вы себе не представляете, что там творится… – Подполковник бросил недокуренную сигарету на землю и растоптал окурок берцем. – Вам туда нельзя. Ваш сын мог погибнуть, мог попасть в плен, оказаться раненым в лазарете другого подразделения. Хотя… Я вас понимаю. Искать надо… Здесь вы его точно не найдете. В принципе, в Северный съездить можно, там относительно безопасно. Только вас не пропустят через блокпосты. Знаете что… Я возьму здесь кое-какие документы, позвоню родным – и ближайшим вертолетом назад. Могу взять вас с собой. Через день-два на вертолете вернетесь. Сразу говорю: когда прилетим, с территории аэропорта – ни ногой! Только в штаб 131-й бригады. Ну что, полетите? Тогда давайте через три часа на этом месте.

Ровно через три часа Ольга стояла возле шлагбаума с чемоданом в руках. Валентина Николаевна осталась ждать ее возвращения в вагончике. Вместе с фотографией Алеши в чемодане лежала фотография и ее сына, в сумочке бумажка с номером части. Там же, в сумочке, иконка, подаренная попутчиком Славой. На иконке Владимирская Божия Матерь, такая же, как в храме в Томске. Прошел час, за ним другой. Вертолеты прилетали и взлетали, через шлагбаум проходили какие-то военные, а подполковника все не было. Ольга ждала его четыре часа, пока не начало темнеть.

А потом через весь город, с чемоданом вернулась в вагончик и впервые за время отъезда из Томска заплакала.

* * * 　

13 января, спустя пять дней после отъезда Ольги, в квартире Новиковых в городе Томске зазвонил телефон. Трубку взяла бабушка.

Мама, это я, – раздался в трубке неожиданно близкий голос Ольги. 　Оля, ты где? Что с Алешей? – растерялась мать.

Мама… Я в Моздоке. У меня все хорошо. Лешу еще не нашла. Это оказалось не так просто. – Голос Ольги электрическим импульсом шел по проводам, по закопанным кабелям, на тысячи километров до родной квартиры. – Знаю только, что он действительно в Грозном. Мама, хочу тебя попросить… Ты только не ругайся, ладно… В общем, мне надо больше времени. Сколько, не знаю. На работу я позвоню. Ты можешь с Настей еще побыть? Если скажешь «нет», завтра возьму обратный билет.

– Что, там и вправду так страшно, как по телевизору показывают? – помолчав, спросила мать.　Я не знаю… Да.　Оля… – Несмотря на то что слышимость была отличная, мать говорила громко, с силой прижимая трубку телефона к уху. – Доча… Ты за нас не волнуйся. Настя ходит в школу, у нас все хорошо. Деньги у меня есть, продуктов полно. На днях, пока Настя в школе, съезжу домой, пенсию получу и варенья привезу побольше. Блинчики вместе печем… Она досмотрена, ты за нас не переживай. Делай, что надо. Дома у тебя все в порядке. Говорим постоянно о тебе и Леше. Ты только никуда не лезь… Я пробуду столько, сколько нужно. Ты что, плачешь? Не плачь. Доча, мы тебя любим. Все, даю Настю…

– Мама, мамочка… Мы с бабушкой каждый вечер телевизор смотрим про эту Чечню, – взволнованная Настя перехватила трубку. – Как ужасно, что Леша там. Ты только осторожно там, ладно? Очень скучаю по тебе. Мамочка…

Через пять минут оплаченное время междугороднего разговора истекло. Трубка омертвела. Вытирая платком глаза, Ольга вышла из переговорной кабинки почтового отделения. Она пыталась сказать дочери и матери, как сильно она их любит, что они и Алеша для нее все, но слова – это только слова, они лишь обозначают чувства, но не передают их. Пять минут побыла дома и вернулась в Моздок: маленький городок, переполненный военными.

Возле почты ее ждала Валентина Николаевна.

* * *　

Поздним вечером женщины сидели в вагончике. Позже, весной, когда в Моздок начнется нашествие матерей, власти выделят им спортзал в техникуме, где поставят двухъярусные кровати. Но это будет потом. Ольга и Валентина Николаевна приехали слишком рано, никто им не помогал, поэтому они были вынуждены оставаться в этом вагончике, одиноко стоящем на запасных путях.

По прибытии женщины этого не заметили, но оказалось, что город был просто забит войсками. Здесь одновременно находилось несколько тысяч военнослужащих, ожидающих отправки в Чечню. Общежития и другие подобные здания превратились в воинские части. Там стояли часовые, по периметру была натянута колючая проволока. На предприятиях солдатам варили суп в огромных кастрюлях, выставляя их прямо на улице. Из казарм по ночам часто слышались пьяные выкрики.

Пили многие: солдаты шатались по городу пьяными, наказания никто не боялся, им было все равно, они отправлялись на убой, на непонятную, никому из них не нужную войну. Но были и другие, которые ехали осознанно, защищать свою страну, где угодно. На таких держалась армия.

Вокзал продолжал жить своей жизнью: прибывали поезда, комендатура кого-то ловила по путям. Но в вагончике было тихо, звуки извне сюда почти не проникали. Обычный плацкартный вагон без света и воды. Вода на вокзале в кране. Вечером можно было набрать с собой пластиковую бутылку, чтобы умыться утром. Невыносимо хотелось в душ, помыть голову.

Матрасов не было, отопления тоже, приходилось спать полностью одетыми на голых полках. Отцепленный вагончик назывался «вагоном для беженцев», ночевали в нем в основном жители из окрестных станиц, приезжающие в Ставрополье за пенсией и не успевающие добраться до дома до наступления темноты.

Бывали и беженцы, Ольга с утра познакомилась здесь с одной бабушкой, бросившей свою квартиру в Грозном и поехавшей скитаться по свету с двумя пакетами вещей, в одном из которых находилось скрученное ватное одеяло. «Страшно там, доченьки. Очень страшно. Не дай Бог вам это видеть», – односложно отвечала бабка на все расспросы женщин. Она хотела доехать до Курска, где у нее оставались какие-то родственники. У этой бабуши Ольга взяла адрес ее сестры, оставшейся в Грозном, записав на всякий случай название улицы и номер дома себе в блокнот.

Итак, был вечер. Вагон оставался погруженным в темноту, лишь светил в окно один из фонарей на путях. Ольга и Валентина Николаевна сидели на полках напротив друг друга, в свете из окна на столе виднелась прислоненная к стеклу иконка Владимирской Божией Матери. Ольга полюбила эту икону. Ей казалось, что Богородица каждую минуту находится рядом с ней, понимая ее, как никто другой. Еще на столе оставались неприбранные пустые пластиковые коробочки из-под вермишели быстрого приготовления и газета с крошками съеденного лаваша.

– Валентина Николаевна, – тихо сказала Ольга. – Мы здесь ничего не узнаем. Надо ехать дальше.

Валентина Николаевна ничего не ответила. Всего за сутки, проведенные в Моздоке, она сильно изменилась. На вид словно постарела еще больше. Как-то сгорбилась. Стала отмалчиваться, прятаться внутри себя. Взгляд из-под очков стал измученным и затравленным. Тихая учительница русского языка потерялась в непонимании, что ей делать дальше.

Как и Ольга, она раньше думала, что стоит только приехать на Кавказ, а дальше все сложится самым чудесным образом; что не пройдет и дня, как она узнает, что сын живой и невредимый. Но глядя на хаос и столпотворение вокруг, она растерялась.

– Валентина Николаевна, нам надо как-то пробираться в Грозный-Северный. Там штабы. Мы же хотели попасть туда. Здесь находиться смысла больше нет, – не обращая внимания на ее молчание, продолжила Ольга, понимая, что она черпает решимость от присутствия другой матери. – Давайте завтра возьмем такси до границы с Чечней. Может, как-нибудь упросим военных на блокпосте. Может, денег дадим, и они посадят нас на какой-нибудь грузовик, идущий в Северный. Я знаю, что страшно, мне самой страшно, но что делать-то? Никто за нас не поедет. Хоть что-то узнаем, а дальше как Бог даст.

Убеждая ее, Ольга убеждала себя.

– Давление у меня скачет, – шевельнулась в полумраке Валентина Николаевна. – Постоянно таблетки приходится пить. Знаете, Ольга… Я не поеду. Простите. Сил нет. Боюсь, что сына там не найду, а…

«А то, что там увижу, лишит меня остатков надежды», – мысленно закончила за нее Ольга. В неведении проще надеяться. Все правильно.

– А я останусь здесь, – тихо подытожила Валентина Николаевна. – Стану каждый день ходить на аэродром, возьму фотографию сына и буду стоять с ней на выходе. Ждать чуда. Я бы и вам так советовала, но это от слабости. Езжайте, Оля. Даруй Господь вам мужества. Я очень рада, что с вами познакомилась…