Текст книги "Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул"
Автор книги: Николай Познанский
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)
110
болѣе мелкія группы. Ветуховъ также занялся сравнительнымъ изученіемъ не только славянскихъ, но и германскихъ заговоровъ. Однако къ одинаковому результату съ западнымъ ученымъ не пришелъ. Почему? Мнѣ кажется, потому, что затерялся въ томъ громадномъ матеріалѣ, который взялся разрабатывать. Въ то время какъ Эберманъ занялся методическимъ изученіемъ маленькаго спеціальнаго уголка, Ветуховъ прямо углубился въ дебри всѣхъ врачебныхъ заговоровъ (даже и не только врачебныхъ). И, конечно, заблудился.
Въ качествѣ иллюстраціи того, что такое международный мотивъ, я приведу классическій второй мерзебургскій заговоръ отъ свиха. Однако, въ моихъ глазахъ, мерзебургскимъ мотивомъ является не вся эпическая часть памятника, какъ для Эбермана, а только одна часть его, именно:
bên zi bêna, bluot zi bluoda1
[Закрыть]).
и только. Почему я считаю только эти слова основнымъ мотивомъ, объяснится при изслѣдованіи происхожденія мотива въ IV главѣ. Формула эта бываетъ и распространеннѣе:
Bein zu bein, blut zu blut
[Закрыть],
Ader zu ader, fleisch zu fleisch2
[Закрыть]).
Англійскій варіантъ:
bone to bone, sinew to sinew blood to blood, flesh to flesh
[Закрыть]…3
[Закрыть]).
Шведскій:
ben till ben, led till led
[Закрыть]…4
[Закрыть])
Датскій:
Jesus lagde Marv i Marv
[Закрыть],
111
Румынскій:
ľos à ľos, la moëlle à la moëlle
[Закрыть]…1
[Закрыть])
Чешскій:
Русскій:
Латышскій:
Еще примѣръ. Въ заговорахъ на сонъ грядущій по всей Европѣ распространенъ слѣдующій мотивъ, который можно назвать – „Святые на стражѣ“.
Лица, стоящія такъ на стражѣ, въ различныхъ варіантахъ мѣняются.
Польскій:
Французскій: Quand je me couche, je me couche au nom du bon Jésus
[Закрыть]. Quatre-z-anges sont dans n’te lit, deux à nout téte, deux à nouté piés, la Sainte Croix pr’e ľmitan“…7
[Закрыть]).
112
Англійскій:
Matthew, Mark, Luke and John
[Закрыть],
У нѣмцевъ число ангеловъ доходить до 14.
Abends wenn ich schlafen gehn
[Закрыть],
На основаніи такихъ-то вотъ общихъ мотивовъ и должно строить научную классификацію. Пока только одна она можетъ дать надежный подборъ матеріала для изученія заговора. Но она требуетъ и болѣе осторожнаго къ себѣ отношенія, чѣмъ другія классификаціи.
III
Магическая сила слова
Познакомившись съ тѣмъ, что такое заговоръ, разсмотрѣвши его типичныя формы, попытаемся теперь прослѣдить, какими же путями развивался этотъ оригинальный видъ народнаго творчества, откуда взялась та могучая сила, какую народъ приписываетъ слову. Какой путь изслѣдованія для этого выбрать? Откуда и куда двигаться? Кажется, болѣе удобнымъ будетъ путь обратный тому, какой заговоръ, вѣроятно, прошелъ въ своемъ развитіи: начать съ тѣхъ формъ, въ какихъ сила слова выступаетъ во всей своей полнотѣ, съ тѣхъ случаевъ, когда для достиженія желаннаго результата ничего болѣe не надобно, кромѣ произнесенія магической формулы. Слово здѣсь своею силой ни съ чѣмъ не дѣлится: ни съ дѣйствіемъ, что приходится наблюдать въ другихъ случаяхъ, ни съ пѣніемъ, ни съ музыкой и вообще съ ритмомъ, что также бываетъ. Начавши съ этого вида и постепенно переходя отъ него къ формамъ, въ какихъ уже можно усмотрѣть наличность и другихъ элементовъ, берущихъ на себя часть магической силы, посмотримъ, не дойдемъ ли мы до такихъ ступеней, гдѣ слово, продолжая участвовать въ чарахъ, уже не играетъ той роли, какую на высшей ступени, а исполняетъ ту же самую функцію, что и въ нашей обыденной жизни. Ярче всего, конечно, вѣра въ силу слова выражается въ абракадабрахъ. Дѣйствительно, что можетъ быть удивительнѣе: произнесъ одно таинственное слово и – застрахованъ отъ всякихъ бѣдъ и напастей. Но, къ сожалѣнію, для рѣшенія нашей задачи абракадабры ничего не даютъ. Эти блуждающія у различныхъ народовъ таинственныя слова принадлежатъ глубокой древности. Смыслъ ихъ давно утерянъ. Почему они обладали магической силой въ глазахъ ихъ творцовъ, врядъ ли удастся когда-либо открыть и придется ограничиваться только гипотезами. Лучше, оставивши непонятныя абракадабры, искать отвѣта на свой вопросъ въ формулахъ ясныхъ, еще не утратившихъ своего первоначальнаго смысла. Вотъ передъ нами одинъ изъ поэтическихъ образчиковъ заговорной литературы.
„На великъ день я родился, тыномъ желѣзнымъ оградился и пошелъ я къ своей родимой матушкѣ. Загнѣвилась моя родимая матушка, ломала мои кости, щипала мое тѣло, топтала меня въ ногахъ, пила мою кровь. Солнце ясное, звѣзды свѣтлыя, небо чистое, море тихое, поля желтыя – всѣ вы стоите тихо и смирно; такъ была бы тиха и смирна моя родная матушка по вся дни, по вся часы, въ нощи и полунощи… Какъ студенецъ льетъ по вся дни воду, такъ бы текло сердце родимой матушки ко мнѣ своему родному сыну…“1
[Закрыть]).
Параллелизмъ, проникающій отъ начала до конца весь заговоръ, даетъ ключъ къ психологическому пониманію зарожденія подобнаго заговора. Свѣже сохранившійся лиризмъ сближаетъ его скорѣе съ пѣсней, чѣмъ съ большинствомъ сухихъ заговорныхъ формулъ. Въ воображеніи такъ и рисуется образъ тихаго парня, забитаго суровой матерью. Онъ не протестуетъ, не ропщетъ, а удаляется къ студеному ключу, въ поля желтыя. Надъ нимъ небо чисте, солнце ясное. Окружающая тишина и спокойствіе вызываютъ съ новой силой воспоминаніе о только что пережитой бурной сценѣ съ матерью, еще болѣе обостряютъ пережитую горечь. Въ наболѣвшей душѣ является естественная жажда синтеза, примиренія двухъ противоположностей. И вотъ вырывается чистая импровизація, искреннее горячее пожеланіе, чтобы матушка была такъ тиха, смирна, какъ это небо чистое, солнце ясное. Предъ нами не то заговоръ, не то пѣсня, не то молитва. Если бы послѣ этого въ жизни парня ничего не перемѣнилось, то импровизація, можетъ быть, забылась бы такъ же естественно, какъ и возникла, или же отлилась бы въ лирическую пѣсню. Но если случилось, что матушка вдругъ притихла на нѣкоторое время? У человѣка, живущаго въ атмосферѣ заговоровъ, знающаго не одного колдуна, много слышавшаго о разныхъ заповѣдныхъ словахъ, естественно явится тенденція приписать происшедшую перемѣну вліянію своихъ словъ. И это тѣмъ болѣе возможно, что небо чистое, солнце ясное, звѣзды свѣтлыя, ключъ студеный, въ общеніе съ которыми какъ бы вступилъ парень, въ его глазахъ представляются далеко не тѣмъ, чѣмъ въ нашихъ. Онъ въ нихъ видитъ какую-то сознательную жизнь. Онъ часто къ нимъ прибѣгаетъ въ своихъ бѣдахъ. Масса коротенькихъ формулъ-просьбъ, съ которыми простой человѣкъ обращается къ вѣтру, къ звѣздамъ, мѣсяцу, землѣ, дереву, водѣ, разсѣянныхъ по сборникамъ заговоровъ, показываютъ, какъ близко все это простому человѣку, показываютъ, что человѣкъ чувствуетъ свою зависимость отъ нихъ. Онъ боится оскорбить воду. Вѣтру приноситъ жертву1
[Закрыть]). Съ просьбой къ свѣтиламъ небеснымъ прибѣгаетъ человѣкъ, когда желаетъ пріобрѣсти чью-нибудь любовь. Такъ въ Германіи дѣвушка, къ которой милый равнодушенъ, говоритъ предъ молодымъ мѣсяцемъ: „;Grüss dich Gott, lieber Abendstern; ich seh dich heut u. allzeit gern
[Закрыть] scheint der Mond übers Eck meinem Herzallerliebsten aufs Bett; lass ihm nicht Rast, lass ihm nicht Ruh, dass er zu mir kommen mu(muss);“ или: „ei du, mein lieber Abendstern, ich seh u. s. w. – schein hin, schein her, schein über neun Eck; schein über meins Herzliebsten sein Bett, dass er nicht rastet, nicht ruht, bis er an mich denken thut“2
[Закрыть]). Такимъ образомъ, пожеланіе, произнесенное парнемъ передъ звѣздами, у ручья, пріобрѣтаетъ характеръ просьбы. Что же удивительнаго, если оно исполнилось? А разъ оно однажды оказалось дѣйствительнымъ, къ нему можно прибѣгнуть и въ другомъ подобномъ случаѣ. Его надо запомнить, сохранить. И вотъ импровизація вступаетъ въ кругъ заговоровъ. Вращаясь среди нихъ, она не можетъ не подвергнуться ихъ вліянію. Заговорный шаблонный стиль долженъ съ теченіемъ времени отразиться и на ней. Стереотипныя, блуждающія по всѣмъ заговорамъ формулы приростутъ и къ ней. Въ данномъ случаѣ мы присутствуемъ уже при наличности такой переработки: напр., огражденіе тыномъ желѣзнымъ – безспорно, посторонній наростъ. Происхожденіе этой формулы я попытаюсь выяснить въ другомъ мѣстѣ. Она принадлежитъ къ семейству блуждающихъ формулъ, оторвавшихся отъ своего первоначальнаго цѣлаго и теперь встрѣчающихся въ самыхъ разнообразныхъ заговорахъ. Таковымъ представляется процессъ зарожденія заговора въ данномъ случаѣ. Но онъ, очевидно, опять таки возможенъ только при условіи, если будетъ на лицо предварительная вѣра въ магическую силу слова. Вѣдь, если бы ея не было, творецъ заговора не могъ бы объяснить спокойствіе матушки вліяніемъ своихъ словъ. Для этого онъ уже раньше долженъ вѣрить, что слово вообще способно оказывать подобное вліяніе. Для поясненія психологіи, переживаемой творцами магическихъ формулъ, приведу литературный примѣръ. У Жоржъ Занда въ романѣ La petite Fadette есть интересное мѣсто. Дѣвочка, дочь знахарки и ея наслѣдница въ этомъ искусствѣ, обладаетъ знаніемъ молитвы, могущей избавить отъ смерти опасно больного человѣка. Она сама сочинила ее, нѣсколько разъ примѣняла и искренно вѣритъ въ ея силу. Вотъ какъ она врачуетъ больного Сильвине.
„Когда малютка заговаривала такимъ образомъ лихорадку Сильвине, она молилась Богу, произнося тѣ же слова, съ какими обращалась къ нему, заговаривая лихорадку брата: – Добрый Боже, сдѣлай такъ, чтобы мое здоровье перешло изъ моего тѣла въ это страдающее тѣло, и, какъ милый Іисусъ Христосъ отдалъ свою жизнь, чтобы искупить души людей, такъ ты возьми, если хочешь, мою жизнь и передай ее этому больному. Я охотно отдамъ ее тебѣ, только исцѣли его“1
[Закрыть]).
Здѣсь, какъ и въ предыдущемъ случаѣ, послѣдовавшее за произнесеніемъ формулы явленіе стало въ связь съ ней, какъ слѣдствіе съ причиной. Но здѣсь уже налицо и другіе элементы. Тутъ – представленіе о могучемъ Божествѣ, и самая формула имѣетъ характеръ чистой.молитвы
[Закрыть] Отличается отъ нея только тѣмъ, что сопровождается увѣренностью въ непремѣнномъ исполненіи желанія, выраженнаго именно этими словами. Формальныя границы между заговоромъ и молитвою здѣсь совершенно исчезаютъ, и разграниченіе приходится искать въ психологіи произносящаго формулу. Такихъ заговоровъ-молитвъ очень много. Церковная молитва часто обращается въ заговоръ. И чѣмъ чаще практикуется въ этомъ смыслѣ, тѣмъ все болѣе и болѣе теряетъ свой первоначальный характеръ. Представленіе о волѣ Божества будетъ отходить постепенно на задній планъ, пока совершенно не исчезнетъ. А вся сила сосредоточится въ одной формуле. Молитва дѣвочки при своемъ зарожденіи – молитва. Но стоитъ ей только повториться нѣсколько разъ – и она уже приблизится къ заговору. А если перейдетъ отъ своей изобрѣтательницы къ другому лицу, то передъ нами будетъ уже чистый заговоръ, потому что это лицо восприметъ ее, какъ формулу съ установившейся магической репутаціей.
Такъ мы пришли къ молитвообразному виду заговоровъ. Въ данномъ случаѣ молитва-заговоръ обращается къ христіанскому Богу. Но это не обязательная черта для молитвообразныхъ заговоровъ. Мы видѣли, что съ просьбою обращаются не только къ Богу, но также къ месяцу, ветру, воде, дереву и т. п. Существенною чертою здѣсь является не представленіе о всемогущемъ божествѣ, а вообще вѣра въ то, что существо, къ которому обращается просьба, можетъ исполнить ее и обязательно исполнитъ, если формула будетъ произнесена. Божество для человѣка является тогда, когда онъ сознаетъ свое ничтожество предъ окружающими его таинственными духами и въ безсиліи преклонится предъ ними. Съ этихъ поръ человѣкъ умилостивляетъ ихъ, молится имъ. Но онъ только съ большимъ трудомъ можетъ отвыкнуть отъ того панибратскаго обращенія съ ними, къ какому привыкъ еще въ эпоху дорелигіозную, когда разсматривалъ ихъ, какъ простыхъ своихъ сожителей
118
на землѣ. Въ минуту подавленнаго состоянія духа онъ ублажаетъ свое божество; но вотъ божество не угодило – и отношенія совершенно мѣняются. Только что смиренно молившійся начинаетъ выказывать свою волю надъ тѣмъ, кому молился. Такое соединеніе религиозной психики съ дорелигіозной въ тѣхъ или иныхъ формахъ переживаетъ все человѣчество, и только сравнительно немногимъ удается черезъ него перешагнуть. Яркой иллюстраціей служитъ религіозное состояніе древнихъ римлянъ и грековъ. Они поклонялись божествамъ, молили, чтили ихъ; но они же и связывали ихъ своими священными формулами и обрядами. Молитва у древнихъ была „оружіемъ, которое человѣкъ употреблялъ противъ непостоянства своихъ боговъ“, говорить Фюстель де Куланжъ1
[Закрыть]). „За такой-то молитвой, составленной изъ такихъ-то словъ, послѣдовалъ результатъ, о которомъ просили; значитъ, носомнѣнно, она была услышена богомъ, оказала вліяніе на него, была могущественна и болѣе могущественна, чѣмъ онъ, потому что онъ не могъ ей противиться“2
[Закрыть]). „Но нельзя было въ ней измѣнить ни одного слова, ни особенно ритма, которымъ она должна была пѣться, потому что тогда молитва потеряла бы свою силу, и боги остались бы свободными“3
[Закрыть]). Тотъ же самый видъ религіознаго состоянія отразили и заговоры-молитвы. Разъ извѣстная молитва прочитана, то результатъ уже обезпеченъ. Такое религіозное состояніе можно назвать „миѳологическимъ двоевѣріемъ“. Названіе двоевѣрія получило религіозное состояніе, при которомъ христіанскія представленія мирно уживаются рядомъ съ языческими. Аналогичное явленіе мы видимъ и здѣсь. Народы, создавшіе стройныя миѳологическія религіозныя системы, сохранили и смѣшали въ своихъ религіозныхъ представленіяхъ пережитки эпохи дорелигіозной, когда еще боговъ не было, а были мелкіе духи, обладавшіе не большею силой, чѣмъ самъ человѣкъ. Существованіе молитвъ-заговоровъ у христіанскихъ народовъ нисколько не говоритъ о томъ, чтобы лица, употребляющія
119
ихъ, считали Бога за существо не всемогущее, которое можно ограничить въ чемъ-нибудь и принудить. Нѣтъ, здѣсь только простое сосуществованіе двухъ противорѣчащихъ другъ-другу идей. Это одинъ изъ примѣровъ тѣхъ противорѣчій, какими кишитъ вся человѣческая природа. Болѣе позднія и высокія религіозныя представленія мирно уживаются съ остатками болѣе ранняго состоянія. На этой-то почвѣ „миѳологическаго двоевѣрія“ и возникаетъ та форма заговора, какую я назвалъ молитвообразной. Это одна изъ позднѣйшихъ ступеней заговора. Она также предполагаетъ уже существующей вѣру въ магическую силу слова. Но здѣсь можно найти соприкосновеніе и съ другимъ элементомъ, сопровождающимъ слово и также имѣющимъ магическую силу. Большое сходство заговоровъ-молитвъ съ молитвами древнихъ даетъ право искать въ послѣднихъ отвѣта на интересующій насъ вопросъ. Запомнимъ пока свидѣтельство Фюстель де Куланжа о томъ, что особенно надо заботиться о соблюденіи ритма, какимъ должны пѣться священныя формулы. Здѣсь мы наблюдаемъ, значитъ, уже присутствіе новыхъ элементовъ, носителей магической силы, которые въ данномъ случаѣ неразрывно связаны со словомъ. Съ этими элементами намъ въ послѣдствіи придется имѣть дѣло, а пока я ихъ оставлю и обращу вниманіе на другое обстоятельство. Въ молитвѣ древнихъ одной священной формулы было недостаточно: она сопровождалась еще обрядами, строго опредѣленными до мельчайшихъ подробностей и неизмѣнными. Если, напримѣръ, при жертвенной молитвѣ упускался хоть одинъ изъ безчисленныхъ обрядовъ, то и жертва теряла всякое значеніе1
[Закрыть]).
Итакъ, древнія священныя формулы, обладая тою же магической силой, какую имѣютъ современные заговоры-молитвы, однако нуждались для дѣйствительности своей силы кое въ чемъ постороннемъ слову. Въ нераздѣльномъ могуществѣ слова появляется брешь. Ему приходится дѣлиться своею властью. Прежде всего займемся разсмотрѣніемъ того, какую роль играло при словѣ дѣйствіе. Начать
120
надо съ него, во-первыхъ, потому, что оно самый серіозный соперникъ слова, а во-вторыхъ, потому, что современное состояніе заговора представляетъ болѣе данныхъ для выясненія роли именно этого элемента въ чарованіи на ряду со словомъ, чѣмъ другихъ. Интересно было бы прослѣдить, какъ устанавливалась,взаимная связь между молитвою и обрядомъ
[Закрыть] наблюдаемая въ такой яркой формѣ у древнихъ. Навѣрно бы при этомъ оказались интересныя параллели съ отношеніемъ тѣхъ же элементовъ въ заговорѣ. Укажу только на упоминавшуюся уже работу Фрэзера. Въ ней авторъ пытается установить происхожденіе нѣкоторыхъ древнихъ религіозныхъ культовъ изъ агрикультурныхъ обрядовъ, а эти послѣдніе въ свою очередь объясняетъ, какъ чары для обезпеченія дождя и урожая. Онъ говоритъ, что всѣ эти весеннія и купальскія празднества – „магическія чары, имѣющія цѣлью произвести результатъ, который онѣ драматически изображаютъ“1
[Закрыть]). Свою теорію авторъ подтверждаетъ массою фактовъ. Подчеркиваю отмѣченную имъ черту драматическаго изображенія. Съ нею мы еще встрѣтимся въ заговорахъ. Насколько велика роль дѣйствія при заговорахъ, видно уже при самомъ бѣгломъ обзорѣ заговорной литературы. Слѣдуетъ различать двѣ формы соединенія слова и дѣйствія. Одна, такъ сказать, неорганическая. Въ этомъ случаѣ ни изъ текста заговора не видно, почему онъ сопровождается опредѣленнымъ дѣйствіемъ, ни изъ дѣйствія не видно, почему при немъ эти именно слова, а не другія. Вторая форма связи – органическая. Здѣсь дѣйствіе и слово представляютъ какъ бы два параллельныхъ ряда, два способа выраженія одной и той же мысли. Послѣдняя форма и дала поводъ къ опредѣленію заговора, данному Потебней. Придерживаясь плана перехода отъ видовъ заговора, гдѣ слово болѣе свободно отъ примѣси другихъ элементовъ, къ видамъ, въ какихъ самостоятельность его постепенно исчезаетъ, слѣдовало бы теперь разсмотрѣть заговоры съ эпическимъ элементомъ. Хотя громадное большинство ихъ утратило параллельное дѣйствіе, но все-таки
121
слѣды его часто видны еще въ эпилеской части. Однако лучше будетъ пока оставить эти заговоры въ сторонѣ, такъ какъ вопросъ о томъ, дѣйствительно ли они сохранили указаніе на утерянное дѣйствіе, является пока спорнымъ. Поэтому я обойду эпическіе заговоры, а перейду прямо къ параллелистическимъ формуламъ безъ эпической части. Эти заговоры, съ одной стороны, стоятъ въ самой тѣсной связи съ эпическими заговорами, а съ другой, часто сохраняютъ при себѣ дѣйствіе или же, если утрачиваютъ, то слѣды прежняго существованія его безспорны. Послѣ же того, какъ будетъ установлено, что присутствіе дѣйствія при заговорѣ было нѣкогда необходимымъ условіемъ, вернусь къ эпическимъ формуламъ и постараюсь показать, что и въ нихъ часто сохраняются слѣды забытаго дѣйствія. Потебня, поясняя психологію возникновенія заговора, приводитъ такой примѣръ. Когда хочешь заговорить матокъ, чтобы сидѣли, „найди приколень що коня припинають, и вийми ёго из землі и мов так: „як тоє бидло було припъяте, немогло пійти від того міста нігде, так би мои матки немогли вийти від пасіки, від мене Р. Б.“1
[Закрыть]). Здѣсь дѣйствіе и слово выражаютъ одну мысль. Потебня думаетъ, что дѣйствіе предназначено только выразить мысль болѣе ярко. По его толкованію, въ сущности дѣло опять сводится къ тому же Wunsch, о которомъ говорилъ Крушевскій. Сила заговора – въ выраженіи желанія. Дѣйствіе играетъ только служебную роль, представляя изъ себя какъ бы только болѣе яркую иллюстрацію этого желанія. Врядъ ли это такъ. Сопоставляя этотъ примѣръ съ рядомъ другихъ, ему подобныхъ, можно замѣтить, что дѣйствію придавалось большее значеніе, чѣмъ простая иллюстрація мысли. Между дѣйствіемъ и предметомъ, на который направляются чары, усматривается какая-то связь. Связь между двумя явленіями. И если въ одномъ произвести какую-нибудь перемѣну, то соотвѣтственная перемѣна послѣдуетъ и въ другомъ. Въ примѣрѣ Потебни это не такъ ясно видно. Дѣйствіе здѣсь какъ бы заслоняется словомъ. Поищемъ другихъ примѣровъ, гдѣ бы оно опредѣленнѣе
122
выступало въ своей роли. У Романова заговоръ отъ „во́гнику“ читается такъ: „Огнища, огнища, возьми свое во́гнища. Якъ етому огню згорѣць и потухнуць, ничого ня быць, такъ и етой боли у раба божа кабъ ня було, – и обсохнуць и обсыпатца“. Казаць, обводзючи кружка вогника первымъ угарочкомъ зъ лучины“1
[Закрыть]). Здѣсь яснѣе видно, что между двумя явленіями усматривается какая-то связь, и при совершеніи одного ждутъ совершенія и другого. Лучина погоритъ, потухнетъ и осыплется. Такъ же и во́гникъ: погоритъ, потухнетъ и осыплется. Таковъ же смыслъ и другого обряда, наблюдающагося при лѣченіи „огника“. Больного ребенка подводятъ къ топящейся печкѣ и хлопкомъ, сначала зажженнымъ, потомъ потушеннымъ въ сажѣ, мажутъ больное мѣсто2
[Закрыть]).
Если хочешь вывести моромъ скотину, то долженъ кудель пряжи прясть наоборотъ и говорить: „jak się to wrzeciono kręci, niechaj się bydło i owce wykręcą z domu N.
[Закрыть]“3
[Закрыть]).
Ячмень лѣчатъ такъ. Бросаютъ въ печь зерна ячменя и говорятъ: „Якъ сей ячминь сгорае, такъ нароженому, молитвеному, хрещеному N ячминець изъ глазъ исхожае“4
[Закрыть]).
Чтобы ленъ росъ высокъ, въ пашню весной втыкаютъ кленовыя вѣтки, приговаривая: jak dziarewo klon, daj nam, Boże, lon“
[Закрыть]5
[Закрыть])!
Чтобы поселить раздоръ между мужемъ и женой, надо взять сучекъ двойняжку, разломить его надвое, одну часть сжечь, а другую закопать въ землю съ приговоромъ: „Какъ двумъ этимъ часточкамъ не сростись и не сойтись, такъ же рабѣ божіей (им. р.) съ рабомъ божимь (им. р.) не сходиться и не встрѣчаться навѣчно“6
[Закрыть]).
Въ 1676 г. разбиралось дѣло о колдовствѣ по жалобѣ попа. Аринка „украла у попадьи кокошникъ да подубрусникъ и тотъ кокошникъ и подубрусникъ съ наговоромъ
123
свекровь ея велѣла положить подъ столбъ и говорить: „каковъ де тяжекъ столбъ, такъ де бы и поподьѣ было тяжело“1
[Закрыть]).
Отъ зоба. Ударяютъ по зобу камнемъ и бросаютъ его въ воду, говоря: „Gott gebe, dass der Kropf verschwinde, wie dieser Stein verschwindet
[Закрыть]“2
[Закрыть]).
Во всѣхъ вышеприведенныхъ примѣрахъ дѣйствіе какъ бы изображаетъ собой тотъ результатъ, какой долженъ за нимъ послѣдовать. Этимъ ярко подчеркивается его значеніе. Если дѣйствіе и не играетъ здѣсь болѣе важной роли, чѣмъ слово, то во всякомъ случаѣ вполнѣ равноцѣнно съ нимъ. Примѣръ Потебни даетъ поводъ къ ошибкѣ въ опредѣленіи значенія дѣйствія потому, что онъ представляетъ нѣсколько иной видъ дѣйствія, сопровождающаго слово. Въ приведенныхъ случаяхъ дѣйствіе изображало ожидаемый результатъ. У Потебни этого нѣтъ. Въ его примѣрѣ дѣйствіе ничего не изображаетъ. Тутъ дѣло не въ имитаціи желаннаго, а – въ существующемъ уже на лицо (для сознанія заговаривающаго) качествѣ предмета, фигурирующаго при заговорѣ. Извѣстный предметъ обладаетъ даннымъ свойствомъ. То же свойство желательно и въ другомъ предметѣ. И вотъ стараются это свойство передать, перевести съ одного предмета на другой. Въ прикольнѣ человѣкъ усмотрѣлъ способность удерживать около себя лошадей. Ему желательно, чтобы и пасѣка точно такъ же удерживала пчелъ. И вотъ является попытка передать свойство прикольня пасѣкѣ. Какъ же оно передается? Въ примѣрѣ Потебни никакого дѣйствія, передающаго свойство, нѣтъ. Свойство передается однимъ только словомъ, a дѣйствіе не играетъ почти никакой роли: человѣкъ только беретъ въ руки приколень. На томъ дѣйствіе и останавливается. Поэтому-то и пришлось его объяснять, какъ только болѣе яркое выраженіе желаннаго образа. Дѣло въ томъ, что примѣръ взятъ неудачный. Неудаченъ онъ потому, что представляетъ собою дѣйствіе уже въ процессѣ отмиранія. Первоначально знахарь
124
не ограничивался тѣмъ, что находилъприколень
[Закрыть] и бралъ его въ руки. Нѣтъ, онъ, навѣрное, дѣлалъ больше: несъ выдернутый изъ земли приколень на пчельникъ и тамъ вбивалъ его. А словъ при этомъ онъ, быть можетъ, никакихъ и не произносилъ. Утверждаю я это на основаніи аналогіи съ другимъ пріемомъ удерживать пчелъ, очень сходнымъ съ разбираемымъ. Знахари совѣтуютъ, „когда ударятъ къ утрени на Великъ день, быть на колокольнѣ и, послѣ перваго удара, отломить кусокъ мѣди отъ колокола. Этотъ кусокъ мѣди приносятъ на пасѣку и кладутъ въ сердовой улей“1
[Закрыть]). Роль куска мѣди здѣсь совершенно аналогична съ ролью прикольня. Приколень около себя скотину держитъ – на звонъ колокола идутъ богомольцы; особенно много – на Великъ день. Что именно эта ассоціація играла здѣсь роль, видно изъ „пчелиныхъ словъ“. Вотъ это-то свойство привлекать къ себѣ, держать около себя и хотятъ передать пасѣкѣ. Только въ одномъ случаѣ дѣйствіе сохранилось цѣликомъ и не требуетъ поясненія, а въ другомъ наполовину позабылось и нуждается въ поясненіи. Получается какъ разъ обратное тому, что утверждалъ Потебня: не дѣйствіе служитъ поясненіемъ слова, а слово поясненіемъ дѣйствія. Наконецъ, мы имѣемъ и прямое указаніе на то, что вбиваніе колышка среди пасѣки дѣйствительно происходило. Въ томъ же сборникѣ, откуда беретъ примѣръ Потебня, читаемъ „науку коли ховати бджолы“. „Третёго дня по Покровѣ, и затыкати ихъ вовною, а втыкати на средопостную недѣлю у середу, а коли будетъ студно, то то̂лько̂ порушъ ульи назадъ, а на Святого Олексѣя человѣка Божія пооттикай добре и пробе̂й коломъ посредѣ пасѣки, и вложи тую вовну, и мувъ такъ: „Якъ тая вовна не можетъ выйти зъ моеи пасѣки… такъ бы мои бджолы“…2
[Закрыть]).
Для подобнаго обряда, вѣроятно, первоначально и требовался приколень. Дѣйствіе въ примѣрѣ Потебни отмерло въ самой существенной своей части: нѣтъ передачи. А передача – характерный признакъ для всѣхъ аналогичныхъ обрядовъ при заговорахъ. Слѣдующіе примѣры это подтвердятъ. Для того, чтобы „установить золотникъ“,
125
обводятъ вѣникомъ вокругъ живота больного, нажимая и приговаривая: „Крѣпко бярёзка на корни стоиць, такъ стань золотникъ на своимъ мѣсьци того кряпчѣй“1
[Закрыть]). Свойство дерева передается „золотнику“ черезъ прикосновеніе. Что простымъ соприкосновеніемъ можно передавать всевозможныя свойства одного предмета другому, мы это еще не разъ увидимъ. Болѣе того: не всегда даже требуется непосредственное соприкосновеніе. Чары, напр., произведенныя надъ рубахой, отзовутся на ея владѣльцѣ, хотя бы онъ ее даже и не видѣлъ послѣ того, какъ она подверглась чарамъ. Вспомнимъ процессъ о подубрусникѣ
[Закрыть]. Довольно и того, что вещь имѣетъ отношеніе къ человѣку, какъ его собственность. Это явленіе достаточно извѣстное, чтобы о немъ много говорить. Психологическія основы его не разъ уже выяснялись изслѣдователями. Посмотримъ другіе примѣры заговоровъ, передающихъ качества. Чтобы корова стояла спокойно, надо построгать съ хлѣвнаго столба стружекъ и положить ихъ въ ведро и напоить корову, приговаривая: „Как этот столп стоит, не шатнетси и не ворохнетси, с места не подаетси, так бы моя милая скотинка стояла, не шатнуласи и не ворохонуласи“2
[Закрыть]).
Въ сыту для пчелъ варятъ живыхъ муравьевъ и траву „лазоревые васильки“. Ставя подъ улей, приговариваютъ: „Какъ муравей въ кочкѣ силенъ, такъ бы моя пчела сильна была, и какъ сей цвѣтъ и трава прежде всякаго цвѣту и травы выходитъ, такъ бы моя пчела прежде всякой чужой пчелы на работу шла“3
[Закрыть]).
Отъ головной боли камень прикладываютъ къ головѣ и говорятъ: qu’elle soit dure comme la pierre
[Закрыть]4
[Закрыть])! Чтобы курица была несчѣй, хозяйка беретъ первое яйцо, снесенное молодкой, проводитъ имъ трижды вокругъ головы мужа и говоритъ: „Сколько у (им. хозяина) на головѣ волосъ, столько бы у рябушки (чернушки и пр.) зародышковъ, а у меня грошиковъ“5
[Закрыть]).
126
При головной боли рукой покойника обводятъ голову и говорятъ: „Какъ твоя рука замерла, такъ пусть замретъ моя голова“1
[Закрыть]). Съ подобными же словами употребляется кость падали при ломотѣ въ костяхъ2
[Закрыть]). – Чтобы погубить кого-нибудь со всѣмъ хозяйствомъ, надо въ углы дома и и хозяйственныхъ построекъ засунуть сухіе дубовые листья и говорить: „jak te liście uschły, tak z całym domom niech schnie (imię) gospodarz i dzieci jego
[Закрыть]“3
[Закрыть]).
Торговые люди, чтобы купцовъ привлечь, должны медомъ умываться, наговореннымъ такъ: „какъ пчелы ярыя роятца, да слетаютца, такъ бы къ торговымъ людямъ для ихъ товаровъ купцы сходились“5
[Закрыть]).
Испортить на смерть можно слѣдующимъ образомъ. Взять земли съ погоста и дать ее пить съ приговоромъ: „Какъ мертвый не встаетъ, такъ бы онъ (имя) не вставалъ: какъ у того мертваго тѣло пропало, такъ бы онъ (имя) пропалъ вовсе“6
[Закрыть]).
Приведенныхъ примѣровъ достаточно, чтобы показать, что въ параллелистическихъ заговорахъ роль дѣйствія была нисколько не меньше, a скорѣе больше, чѣмъ роль слова. Для болѣе полнаго выясненія взаимоотношенія слова и обряда, укажу теперь, что дѣйствіе, имѣющее магическую силу въ связи со словомъ, отнюдь не отъ слова заимствуетъ послѣднюю. Магическая сила обряда вполнѣ самостоятельна. Въ связи со словомъ мы наблюдали два
127
вида дѣйствія: изображающее и передающее. Попытаюсь показать, что оба они обладаютъ магической силой и независимо отъ слова. Переходя къ этому виду чаръ, мы цѣликомъ вступаемъ въ область симпатической магіи. Симпатическая магія широко распространена и практикуется у всѣхъ народовъ. Происхожденіе ея, вѣроятно, гораздо древнѣе заговоровъ. Чѣмъ первобытнѣе народъ, тѣмъ въ большемъ размѣрѣ онъ ее примѣняетъ. Область примѣненія ея очень широка. Къ симпатическимъ средствамъ прибѣгаютъ, когда желаютъ бороться съ болѣзнью, когда хотятъ подѣйствовать такъ или иначе на другого человѣка и даже на всю природу. Первобытный человѣкъ видитъ какую-то связь между разнообразными предметами и явленіями. Появленіе однихъ влечетъ за собою появленіе и другихъ, исчезновеніе – исчезновеніе. Въ симпатической магіи какъ бы отразился какой-то зародышъ представленія о неизмѣнныхъ законахъ природы1
[Закрыть]). Вотъ какъ Вутке опредѣляетъ представленіе о симпатическомъ вліяніи: „что происходитъ съ однимъ изъ двухъ лицъ или вещей, находящихся въ симпатическомъ отношеніи другъ къ другу, то же самое цѣликомъ или отчасти – и съ другимъ, или же, смотря по обстоятельствамъ, какъ разъ обратное“2
[Закрыть]). Разъ существуетъ такая связь, то естественно воспользоваться ею для самыхъ рязнообразныхъ цѣлей. Симпатическая связь чаще всего усматривается между явленіями, сходными въ какомъ-либо отношеніи. Сходство часто бываетъ такъ отдаленно, что можетъ ограничиваться простымъ созвучіемъ названій двухъ вещей. Постоянно симпатическая связь усматривается между вещью и тѣмъ, кому она принадлежитъ. Разъ симпатическая связь существуетъ между явленіями сходными, то мы a priori можемъ утверждать, что при симпатическомъ лѣченіи явится нѣчто подобное параллелизму въ заговорахъ. Такъ оно и есть. Еще Вутке отмѣтилъ это явленіе, говоря о параллелистическихъ формулахъ. „Чѣмъ является въ вещественной чарѣ симпатическое средство, тѣмъ въ идеальной сферѣ -
