Текст книги "Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул"

Автор книги: Николай Познанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

I
Обзоръ изслѣдованій заговоровъ

Уже многіе ученые обращали вниманіе на заговорную литературу. Выводы, къ какимъ они приходили, можно найти въ двухъ послѣднихъ крупныхъ трудахъ по этому вопросу – Ветухова и Мансикка. Однако я считаю не лишнимъ и въ своей работѣ предложить подобный обзоръ по слѣдующимъ соображеніямъ. Болѣе подробный очеркъ (Мансикка) написанъ на нѣмецкомъ языкѣ. Кромѣ того оба они страдаютъ извѣстными недостатками. Очеркъ Ветухова не полонъ, представляетъ изъ себя рядъ механическихъ выписокъ изъ разсматриваемыхъ авторовъ и не выясняетъ надлежащимъ образомъ преемственности въ развитіи идей. Что же касается работы Мансикка, то онъ, избѣжавши этихъ недостатковъ, впалъ въ другую крайность: въ его работѣ иногда попадается черезчуръ уже свободное изложеніе, не всегда отвѣчающее истинѣ. Оба очерка включаютъ работы только русскихъ ученыхъ. А такъ какъ мнѣ во время своей работы пришлось до нѣкоторой степени познакомиться съ иностранной литературой, хотя, къ сожалѣнію, въ очень небольшомъ объемѣ, то я считаю не безынтереснымъ сопоставить эти данныя съ выводами нашихъ ученыхъ.

Первымъ изъ русскихъ изслѣдователей, обратившихъ вниманіе на заговоры, былъ И. Сахаровъ. Въ серединѣ тридцатыхъ годовъ прошлаго столѣтія онъ издалъ „Сказанія русскаго народа“. Одна изъ частей труда озаглавлена „Русское народное чернокнижіе“. Она распадается на 4 отдѣла: 1) кудесничество¹

[Закрыть]), 2) чародѣйство, 3) знахарство и 4) ворожба. Чѣмъ авторъ руководствовался при такой классификаціи – не извѣстно. Поясненія, какія онъ даетъ по поводу классификаціи, ничего не уясняютъ. Напр., о третьей группѣ онъ говоритъ: „Русское знахарство излагаетъ отъявленные обманы знахарей“¹

[Закрыть]). Сахаровъ убѣжденъ, что „тайныя сказанія русскаго народа (чернокнижіе) всегда существовали въ одной семейной жизни, и никогда не были мнѣніемъ общественнымъ“²

[Закрыть]). Насколько ошибочно было его убѣжденіе, показали позднѣйшія историческія разысканія. Да и самъ авторъ, дѣлая историческій очеркъ суевѣрія на Руси, сообшаетъ цѣлый рядъ фактовъ, доказывающихъ противное. „Русскій народъ никогда не создавалъ думъ для тайныхъ созданій“, говоритъ далѣе Сахаровъ: „онъ только перенесъ ихъ изъ всеобщаго міроваго Чернокнижія въ свою семейную жизнь“³

[Закрыть]). По его мнѣнію, все это созданіе древняго міра, который сосредоточивался на Востокѣ. А міръ новый ничего своего не создалъ. Индія – отчизна тайныхъ сказаній. „Избранные люди Египта и Персіи, посѣщая Индію, изучали тамъ тайныя сказанія, и возвращаясь на свою родину, высказывали ихъ своимъ сородичамъ. Греція подслушала всѣ эти сказанія и передала Риму и за нимъ грядущимъ поколѣніямъ“⁴

[Закрыть]). Въ доказательство этого Сахаровъ разсматриваетъ длинный рядъ всевозможныхъ мистагоговъ, сортилеговъ, керомантій, онихомантій и т. д. Всякая черта сходства ихъ съ русскими „сказаніями“ въ его глазахъ является доказательствомъ того, что эти-то „мантіи“ всѣхъ родовъ и были источниками русскихъ „сказаній“. „Люди бывалые изъ нашихъ предковъ въ чужихъ странахъ, и чужеземщина, приходившая на нашу родину, разсказывали въ семейныхъ бесѣдахъ о существованіи Чернокнижія въ чужихъ земляхъ. Эти разсказы, западая въ сердца простодушныя, переходили изъ рода въ родъ и клеймились суевѣріемъ нашихъ предковъ“⁵

[Закрыть]). Вотъ къ какимъ выводамъ приходитъ Сахаровъ, стараяся раскрыть происхожденіе русскаго „чернокнижія“. Въ глазахъ его „всѣ кудесническіе заговоры есть совершенный вздоръ, созданный для обольщенія народа“¹

[Закрыть]). Въ заключеніе онъ обращаетъ вниманіе на то, какъ много поэзіи сохранилось въ заговорахъ и при томъ поэзіи чисто русской. Создавшаяся такимъ образомъ путаница представленій на счетъ происхожденія заговоровъ и выразилась въ слѣдующей неуклюжей фразѣ: „Мы также не смѣемъ допустить здѣсь сомнѣнія, что эта поэзія не была до послѣдней степени подражательною; но совсѣмъ тѣмъ въ ней есть и самобытное“²

[Закрыть]). Изслѣдованіе Сахарова не удовлетворяетъ самымъ элементарнымъ научнымъ требованіямъ и не представляетъ съ этой стороны никакой цѣнности. Цѣненъ только собранный имъ матеріалъ, и то съ оговорками. Да и самъ Сахаровъ, опубликовывая заговоры, кажется, имѣлъ въ виду главнымъ образомъ не научныя, а просвѣтительныя цѣли. Онъ опубликовываетъ ихъ „съ цѣлью разоблачить таинственныя ожиданія простого народа“. „Прилагая по возможности объясненія этимъ затѣйливымъ вымысламъ, мы увѣрены“, говоритъ авторъ: „что простодушные люди поймутъ свое ослѣпленіе… Съ этою цѣлію избраны здѣсь только тѣ, которыя болѣе всѣхъ памятны“³

[Закрыть]). Но выборъ матеріала обусловливался не только этимъ, а и другими соображеніями. „Такъ одного мы не могли вмѣстить здѣсь по внутренему нашему убѣжденію, какъ оскорбительнаго для современнаго просвѣщенія; другое представлялось противнымъ нашей жизни и нашимъ отношеніямъ“⁴

[Закрыть]). Не знаю, насколько справедлива высказанная, вслѣдъ за Пыпинымъ, Мансикка догадка, что въ этихъ словахъ скрывается намекъ на цензурный гнетъ⁵

[Закрыть]). Изъ всего характера труда видно, что авторъ поступилъ бы такъ же и безъ того. Онъ все свое вниманіе направляетъ на то,

12

чтобы раскрыть „отъявленные обманы знахарей“, и не пропускаетъ ни одного удобнаго случая побуждать помѣщиковъ и приходскихъ священниковъ истреблять это зло. Наконецъ, надо еще обратить вниманіе и на то, что къ матеріалу, сообщаемому, Сахаровымъ{Современную оценку книги Сахарова см.: Аникин В. П. Жизнь, взгляды и труды И. П. Сахарова // Сказания русского народа, собранные И. П. Сахаровым. М., 1989, с. 12–14.} надо относиться очень осторожно. Онъ безспорно подвергся искаженіямъ со стороны собирателя. Авторъ признается: „Во всѣхъ народныхъ сказаніяхъ мы часто сохраняли многія слова, подслушанныя въ сельскихъ разговорахъ, имѣющихъ (sic) совершенно другое значеніе въ современной нашей жизни“¹

[Закрыть]). А, слѣдовательно, часто и не сохраняли. Правда, на счеть кудесничества онъ говоритъ, что оно сообщается „безъ перемѣны понятій и словъ“²

[Закрыть]). – Такова первая работа въ нашей области. Первая не только у русскихъ, но, кажется, и въ Европѣ. Конечно, существовали изслѣдованія демонологовъ и даже на цѣлыя столѣтія раньше; но такъ широко поставилъ вопросъ, привлекши къ дѣлу чисто народный матеріалъ, впервые Сахаровъ. Не смотря на всѣ свои недостатки, которые въ настоящее время были бы никому не простительны, работа Сахарова была крупнымъ явленіемъ въ свое время. Вспомнимъ, что въ 30-хъ годахъ было не только у насъ, а и на Западѣ. Во Франціи еще въ 1886 г. въ журналѣ Mélusine была помѣщена статья о суевѣріи, которую авторъ, приведя два старинныхъ заговора, заканчиваетъ словами: „Такія формулы, безъ сомнѣнія, существуютъ въ большомъ числѣ. Когда же возьмутся за мысль собирать и сравнивать ихъ?“³

[Закрыть]). Собирать-то французы скоро стали, хотя и очень вяло; но когда они будуть ихъ „сравнивать“, этого и теперь все еще приходится ждать.

Вскорѣ послѣ Сахарова выступилъ на томъ же поприщѣ Даль. Онъ уже заявляетъ, что въ заговорахъ „кроется не одинъ только обманъ, а еще что-нибудь другое“, и увѣренъ, что многое изъ области заговора можно перевести въ область естественныхъ наукъ⁴

[Закрыть]). При описаніи внѣшней стороны заговора, Даль отмѣчаетъ вступленіе, далѣе „иносказаніе или примѣръ“ (то, что потомъ получило названіе эпической части), потомъ обращеніе къ частному случаю и, наконецъ, закрѣпку, хотя онъ ее такъ тоже еще не называетъ¹

[Закрыть]). Это первыя строки, посвященныя изслѣдователями морфологіи заговора. Въ содержаніи заговоровъ обращаетъ онъ вниманіе на смѣшеніе религіозныхъ и суевѣрныхъ понятій²

[Закрыть]). Однако и этотъ ученый самые заговоры объявляетъ болтовней и воздерживается отъ дальнѣйшаго ихъ изслѣдованія, а всю суть дѣла видитъ въ томъ, какъ они производятся и какими обрядами сопровождаются. Интересно то обстоятельство, что авторъ постоянно ссылается на свои личные опыты, продѣланные имъ съ цѣлью провѣрить различные знахарскіе пріемы. Дѣйствіе нѣкоторыхъ изъ нихъ онъ признаетъ и ищетъ имъ объясненія въ „животномъ магнетизмѣ“³

[Закрыть]).

Таковы были первые изслѣдователи заговора. Они не принадлежали еще къ научнымъ школамъ. У нихъ не было строго научныхъ методовъ. Но тѣмъ не менѣе они выдвинули и пытались разрѣшить вопросы, и до сихъ поръ остающіеся спорными. Ими были поставлены на очередь слѣдующіе вопросы: 1) мѣсто и время происхожденія заговоровъ, 2) пути ихъ распространенія, 3) степень національнаго элемента въ нихъ, 4) отношеніе заговоровъ къ поэзіи, 5) смѣшеніе христіанскихъ и языческихъ представленій, 6) морфологія заговора, 7) отношеніе заговора къ гипнотизму. Крупная заслуга заключается уже въ одной постановкѣ этихъ вопросовъ. Собственно же научное изслѣдованіе заговора началось значительно позже, когда у насъ появились послѣдователи Гриммовской школы. Заговоры, считавшіеся тогда безусловно чисто народнымъ произведеніемъ, глубокой старины, не могли не привлечь къ себѣ вниманія „археологическихъ романтиковъ“. Первымъ изъ нихъ былъ.Буслаевъ

[Закрыть] Онъ уже иначе смотритъ на заговоры, чѣмъ Сахаровъ и Даль, и требуетъ мѣста для нихъ въ исторіи литературы, ссылаясь на примѣръ

14

нѣмцевъ. „Нѣмцы дали почетное мѣсто въ исторіи своей литературы двумъ коротенькимъ заговорамъ, сохранившимся въ рукописи X в.: неужели мы, не столь богатые, какъ Нѣмцы, древними поэтическими памятниками, не допустимъ въ исторію нашей литературы приведенныхъ мною и многихъ другихъ, исполненныхъ высокой поэзіи заговоровъ?“¹

[Закрыть]). Для выясненія взглядовъ Буслаева на заговоры лучше всего остановиться на его статьѣ „О сродствѣ одного русскаго заклятія съ нѣмецкимъ“. Дѣло идетъ о знаменитомъ второмъ Мерзебургскомъ заговорѣ, опубликованномъ въ 1841 году. Установивши сходство двухъ заговоровъ, Буслаевъ ставитъ вопросъ: кто же у кого заимствовалъ? И отвѣчаетъ: „Нѣмцы не брали у насъ, ни мы у Нѣмцевъ того вѣрованія, которое лежитъ въ основѣ сходныхъ заклинаній“²

[Закрыть]). Сходство преданій объясняется родствомъ племенъ и однообразіемъ для всѣхъ законовъ мышленія. „Кромѣ общечеловѣческаго родства между преданіями различныхъ народовъ, есть еще родство преданій племенное, состоящее въ связи съ родствомъ языковъ… Потому-то и не удивительно, что народы Индо-Европейскіе, родственные по своимъ языкамъ, являютъ замѣчательное сходство въ своихъ преданіяхъ, и тѣмъ разительнѣе, чѣмъ преданіе древнѣе“³

[Закрыть]). Возникновеніе заговоровъ возводится къ глубокой древности: „заклинанія идутъ непосредственно отъ періода языческаго, стоятъ въ тѣснѣйшей связи съ первобытной эпической поэзіею, входятъ въ древнѣйшій эпическій миѳъ, какъ отдѣльные эпизоды“⁴

[Закрыть]). Обратимъ вниманіе на подчеркнутыя слова. Это первое разграниченіе собственно заговора, „заклятія“, и эпической части, своеобразно потомъ высказанное Потебней и имѣвшее громадное значеніе для установленія происхожденія заговоровъ. По поводу двухъ разбираемыхъ заговоровъ авторъ замѣчаетъ: „наше произведеніе, содержа въ себѣ остатокъ древнѣйшей формулы, сохранило только самый

15

заговоръ¹

[Закрыть])… Нѣмецкое же къ заклятію¹

[Закрыть]) присовокупило цѣлую басню о событіи, по случаю котораго будто-бы возникло заклятіе“²

[Закрыть]). Слѣдовательно, у нѣмцевъ въ данномъ случаѣ заклятіе вошло „въ эпическій миѳъ, какъ отдѣльный эпизодъ“. Очень цѣнное наблюденіе, сдѣланное Буслаевымъ, однако осталось для него безплоднымъ. Стараясь объяснить происхожденіе заклятій, онъ сближаетъ ихъ съ индійскими мантрами или величаніями и находитъ между ними нѣкоторое сходство. Но „заговоръ позднѣйшей эпохи теряетъ и эти послѣдніе остатки жреческаго періода, оставляя за собой только силу клятвы, цѣлебную или вредоносную, но совершенно забывая первоначальныя обстоятельства заклятія“³

[Закрыть]). Такимъ образомъ, отдѣливши было эпическую часть, какъ несущественную, авторъ всетаки признаетъ, что въ глубокой древности-то заклятія, такъ сказать, „отстоялись“ отъ эпическаго миѳа. Цѣлое забылось, а эпизодъ сохранился. „Мантра переходитъ въ заклятіе еще въ эпоху Ведъ: заклятіе есть позднѣйшій видъ мантры… Съ теченіемъ времени заклятіе теряетъ мало-по-малу первоначальныя черты мантры, отрывается отъ эпическаго цѣлаго и забываетъ величанья божествъ; но сила клятвы остается въ нерушимости, какъ сила вѣщаго слова“³

[Закрыть]). Далѣе слѣдуетъ очень цѣнная догадка, въ рукахъ позднѣйшихъ изслѣдователей оказавшая крупныя услуги, но у Буслаева опять оставшаяся безплодной. „Брагмана, какъ обрядъ и обычай, долѣе удерживается въ преданіи, такъ что силою обычая могли держаться до позднѣйшихъ временъ самыя заклятія… Знахари и вѣдьмы позднѣйшей эпохи, утративъ живую связь съ языческими божествами, вовсе не помнятъ мантры – если позволено здѣсь выражаться языкомъ Ведъ: всю сущность дѣла полагаютъ они въ языческомъ обрядѣ“⁴

[Закрыть]). Вѣдь это ничто иное, какъ указаніе на связь заклятія съ

16

дѣйствіемъ, мысль, оказавшаяся впослѣдствіи столь плодотворной. Хотя, правда, мы далѣе увидимъ, что обряды, сопровождающіе заговоры, очень часто не содержатъ въ себѣ ничего языческаго. Останавливаясь на вопросѣ о томъ, на какой почвѣ могли вырасти заговоры, Буслаевъ замѣчаетъ: „Множество примѣтъ, заклятій или заговоровъ и другихъ суевѣрныхъ обычаевъ и преданій, и доселѣ живущихъ въ простомъ народѣ, свидѣтельствуютъ намъ, что та поэтическая основа, изъ которой возникли эти разрозненные члены одного общаго имъ цѣлаго, была не собственно языческая, и уже вовсе не христіянская, но какая-то смутная, фантастическая среда, въ которой съ именами и предметами христіянскаго мира соединялось нѣчто другое, болѣе согласное съ миѳическими воззрѣніями народнаго эпоса“¹

[Закрыть]). Отмѣтимъ еще мнѣніе Буслаева о степени самобытности заговоровъ и сродныхъ съ ними суевѣрій. „Перелистывая старинные рукописные сборники“, говоритъ онъ: „не разъ остановитесь вы на чрезвычайно любопытныхъ, большею частію короткихъ замѣткахъ, носящихъ на себѣ явственные слѣды народныхъ суевѣрій, частію заимствованныхъ, частію собственно русскихъ, иногда языческихъ, иногда съ примѣсью христіянскихъ преданій. Чернокнижіе, распространявшееся между русскими грамотниками въ книгахъ отреченныхъ или еретическихъ, не мало способствовало къ образованію этой, такъ сказать, суевѣрной поэзіи въ нашей древней письменности“²

[Закрыть]). И далѣе: „не говоря о лѣчебныхъ пособіяхъ, между которыми постоянно встрѣчаются латинскіе термины и приводятся иностранныя средства, даже въ самыхъ заговорахъ и отреченныхъ молитвахъ, не смотря на своеземный составъ большей части изъ нихъ, очевидны слѣды иностраннаго вліянія, сначала греческаго, потомъ латинскаго“³

[Закрыть]). Относительно лицъ, культивировавшихъ заговоры, Буслаевъ замѣчаетъ, что тутъ играли немалую роль причетники, какъ люди грамотные, могущіе пользоваться лѣчебниками и апокрифами. Они создавали ложныя молитвы, близко подходившія къ заговорамъ и часто совершенно переходившія въ нихъ¹

[Закрыть]).

Прямымъ продолжателемъ взглядовъ Буслаева является Аѳанасьевъ. Въ знаменитыхъ своихъ „Поэтическихъ воззрѣніяхъ“ онъ прямо принимаетъ мнѣніе перваго относительно происхожденія заговора изъ мантры²

[Закрыть]). И по Аѳанасьеву, „заговоры суть обломки древнихъ языческихъ молитвъ и заклинаній“³

[Закрыть]). „Первыя молитвы (молить = молыти, молвити) народа были и первыми его пѣснопѣніями“⁴

[Закрыть]). Поэтому и въ заговорѣ „замѣчается метръ и подъ часъ народная рифма“⁵

[Закрыть]). Пѣсни – молитвы, „поэтическія выраженія, вызванныя однажды благоговѣйнымъ чувствомъ, невольно повторялись потомъ во всѣхъ подобныхъ случаяхъ, такъ какъ мысль высказывалась ими въ такой мѣткой, картинной и общедоступной формѣ, что не требовалось ни передѣлокъ, ни поясненій; мало-по-малу выраженія эти становились какъ-бы техническими и получили постоянный, неизмѣняемый личнымъ произволомъ характеръ“⁶

[Закрыть]). Такъ, слѣдовательно, произошли омертвѣлыя стереотипныя формулы поэтовъ. „Но какъ вѣщее слово поэтовъ (= языкъ боговъ), по мнѣнію древняго народа, заключало въ себѣ сверхъестественныя чародѣйныя свойства, то молитва = мантра еще въ эпоху Ведъ переходитъ въ заклятіе или заговоръ“⁷

[Закрыть]). „Могучая сила заговоровъ заключается именно въ извѣстныхъ эпическихъ выраженіяхъ, въ издревле узаконенныхъ формулахъ; какъ скоро позабыты или измѣнены формулы – заклятіе недѣйствительно“⁸

[Закрыть]). Далее, останавливаясь на формальной сторонѣ заговора, Аѳанасьевъ, вслѣдъ за Буслаевымъ, отмѣчаетъ центръ заговора; но уже гораздо опредѣленнѣе, чѣмъ тотъ. Приведя заговоръ отъ золотухи и подчеркнувши въ

18

немъ фразу „какъ чистыя звѣзды съ неба сыплются, такъ бы золотуха изъ раба (имр.) выкатилась“, онъ говоритъ: „Вся сила заклятія состоитъ въ формулѣ, чтобы золотушная сыпь такъ-же безслѣдно исчезла съ тѣла, какъ исчезаютъ по утру небесныя звѣзды“¹

[Закрыть]). Потебня потомъ выскажетъ ту же мысль, только болѣе точнымъ и современнымъ языкомъ, и получится его извѣстное опредѣленіе заговора. Цѣнное продолженіе нашла уАѳанасьева

[Закрыть] другая мысль Буслаева: связь заговора съ обрядомъ. Аѳанасьевъ дѣлаетъ шагъ дальше: онъ указываетъ на то, что обрядъ въ нѣкоторыхъ случаяхъ перешелъ въ формулу. „Древнѣйшая обстановка, сопровождавшая нѣкогда молитвенное возношеніе, отчасти и до сихъ поръ считается необходимымъ условіемъ силы заговора, отчасти оставленная – изъ обряда перешла въ формулу“²

[Закрыть]). Авторъ имѣетъ въ виду вступительную формулу, въ которой онъ видитъ отдачу себя человѣкомъ покровительству стихійныхъ божествъ³

[Закрыть]). Объясняя содержаніе заговорной поэзіи, Аѳанасьевъ замѣчаетъ, что „въ эпоху христіанскую эти древнѣйшія воззванія къ стихійнымъ божествамъ, подновляются подстановкою именъ Спасителя, Богородицы, апостоловъ и разныхъ угодниковъ; въ народные заговоры проникаетъ примѣсь воззрѣній, принадлежащихъ новому вѣроученію, и сливается во едино съ языческими представленіями о могучихъ силахъ природы“⁴

[Закрыть]). Но я не буду останавливаться на толкованіяхъ, какія даетъ Аѳанасьевъ образамъ, встрѣчающимся въ заговорахъ. Его изслѣдованія ведутся по методу миѳологической школы. Онъ достаточно извѣстенъ. Ограничусь указаніемъ на то, что Аѳанасьевъ допустилъ гораздо болѣе увлеченія и ошибокъ при миѳологическомъ толкованіи, чѣмъ его предшественникъ. Это, кажется, объясняется тѣмъ, что послѣдній старался по возможности не выходить изъ общихъ положеній, тогда какъ Аѳанасьевъ пустился въ самыя детальныя объясненія, что, конечно, при ошибочномъ исходномъ пунктѣ, и должно

19

было привести къ Геркулесовымъ столбамъ. Однако, оставляя въ сторонѣ всѣ миѳологическіе экскурсы Аѳанасьева въ области заговоровъ, положительную сторону его работы надо видѣть въ постановкѣ новаго ряда вопросовъ. Зарожденіе нѣкоторыхъ изъ нихъ смутно намечается уже у Буслаева. Вопросы слѣдующіе: I) на чемъ держится вѣра въ магическую силу слова, источникъ заговоровъ, II) гдѣ центръ, ядро заговора, III) взаимоотношеніе между обрядомъ и заговоромъ, IV) взаимоотношеніе между христіанскимъ и языческимъ элементомъ заговоровъ, V) происхожденіе стереотипныхъ формулъ, VI) наличность въ заговорахъ ритма и риѳмы и ихъ значеніе, VII) заговорная символика.

Слѣдующій ученый, или вѣрнѣе современникъ Аѳанасьева, работавшій въ области заговоровъ – О. Миллеръ. Его взгляды на заговоръ представляютъ уже прямой переходъ къ тѣмъ идеямъ, которыя получили потомъ развитіе подъ сильнымъ вліяніемъ Потебни. Самымъ цѣннымъ изъ его вкладовъ въ литературу по данному вопросу является установленіе различія между заговоромъ и молитвою и утвержденіе за обрядомъ при заговорахъ вполнѣ самостоятельной и первоначальной роли. Не соглашаясь съ Гриммовскимъ дѣленіемъ исторіи молитвы на три періода, онъ говоритъ: „Мнѣ кажется, что даже первому долженъ быть предпосланъ древнѣйшій: такой, когда еще и жертвъ не приносили, но совершали обряды, которые, съ перваго взгляда, могутъ въ настоящее время показаться молитвами, но были первоначально только подражаніемъ тому, что замѣчали въ природѣ, подражаніемъ, имѣвшимъ въ виду вынудить у нея повтореніе тѣхъ же явленій… Въ смыслѣ первоначальнаго обряда заключалось стремленіе овладѣть природой; тотъ же смыслъ – въ заговорѣ, которымъ долженъ былъ уже изначала сопровождаться обрядъ и который служитъ предшественникомъ молитвы. Если послѣдняя имѣетъ въ виду только добрую волю¹

[Закрыть]) божества; если вся сила ея – въ надеждѣ на ихъ милосеріе¹

[Закрыть]), то заговоръ, относясь къ эпохѣ болѣе грубаго

20

представленія о божествѣ, долженъ былъ имѣть на него вліяніе просто-напросто принудительное“¹

[Закрыть]). Да и „всѣ древнѣйшія пѣсни молитвеннаго содержанія – молитвы только въ переводѣ на позднѣйшій языкъ; первоначально всѣ онѣ были именно заговоры“²

[Закрыть]). „Могущественному дѣйствію словъ способствовало и соединявшееся съ ними могущественное дѣйствіе обряда“³

[Закрыть]). Область примѣненія заговоровъ была первоначально очень широка. Она простиралась не только на человѣческія отношенія, но и на всю природу. Но потомъ, когда въ природѣ стали замѣчать однообразность и закономѣрность въ смѣнѣ явленій, заговоры въ подобныхъ случаяхъ теряли свое значеніе и переходили въ хвалебныя пѣсни и благодаренія божествамъ, которыхъ раньше заклинали. Такъ случилось съ заклинаніями, напримѣръ, лѣта⁴

[Закрыть]). Остатки подобныхъ заклинаній сохранились въ дошедшихъ до насъ народныхъ праздникахъ, обрядахъ, пѣсняхъ⁵

[Закрыть]). Но примѣненіе заговоровъ далѣе все суживалось и суживалось. Они обратились почти исключительно во врачебныя средства. Такой характеръ болѣе позднихъ заговоровъ и былъ причиною того, что духовныя лица вносили ихъ въ свои душеполезные сборники⁶

[Закрыть]). А это, конечно, влекло за собой вторженіе христіанскихъ понятій въ заговоры. Заговоры врачуютъ не только физическіе недуги, а и нравственные, а это, по мнѣнію О. Миллера, указываетъ на то, „что заговоры такого рода должны были образоваться въ ту отдаленную пору, когда человѣкомъ даже внутренній его міръ ставился еще въ совершеннѣйшую зависимость отъ внѣшнихъ явленій, когда еще не пробуждалось сознаніе могущества свободной человѣческой воли“⁷

[Закрыть]). На болѣе ранней ступени заговоры были дѣломъ общедоступнымъ, но, по мѣрѣ

21

усложненія ихъ и сопутствующихъ имъ обрядовъ, они переходили въ вѣдѣніе особыхъ людей, опытныхъ, знающихъ всѣ требуемыя тонкости. Такъ вырабатывался особый классъ вѣдуновъ, знахарей¹

[Закрыть]). Вь заключеніе изложенія взглядовъ О. Миллера отмѣчу еще его мнѣніе относительно источника вѣры въ силу слова. Онъ говоритъ, что прилагательное „желѣзный“, придаваемое часто слову, вездѣ употреблялось въ прямомъ, а не въ иносказательномъ смыслѣ: въ сказкахъ голосъ выковывается“²

[Закрыть])… Эту мысль о матеріальности слова по-своему потомъ выразилъ Крушевскій. Объясненіе содержанія заговоровъ Миллеръ также, въ духѣ времени, даетъ чисто миѳологическое.

На очереди стоятъ Галаховъ и Порфирьевъ. Этихъ ученыхъ надо упомянуть не потому, что они внесли что-нибудь оригинальное и цѣнное въ разрѣшеніе темнаго вопроса о заговорахъ, а потому, что они явились первыми популяризаторами мнѣній ученыхъ по данному вопросу. Своего они не внесли ничего. Они только усвоили идеи своихъ предшественниковъ и главнымъ образомъ – Аѳанасьева. Правда, Галаховъ привлекъ къ объясненію психологіи заговоровъ анимистическое воззрѣніе первобытнаго человѣка на природу, но не сумѣлъ извлечь изъ этой цѣнной мысли никакихъ осязательныхъ результатовъ. „Считая все живымъ“, говоритъ авторъ: „человѣкъ, напр., и въ тѣни своей видѣлъ нѣчто живое, какъ бы часть самого себя; такъ же точно онъ смотрѣлъ и на изображеніе свое и даже на имя“³

[Закрыть]). На эти одушевленныя существа человѣкъ старался воздѣйствовать посредствомъ заговоровъ. Далѣе Галаховъ отмѣчаетъ чисто личный и утилитарный характеръ заговоровъ⁴

[Закрыть]). Онъ соглашается съ мнѣніемъ, что заговоры имѣли первоначально пѣсенную форму; и ритмъ, отмѣченный еще Аѳанасьевымъ, признаетъ за остатокъ первичной пѣсенной формы заговора⁵

[Закрыть]). Еще менѣе интереса представляетъ Порфирьевъ. Онъ всецѣло примкнул

22

къ Аѳанасьеву, миновавъ выводы О. Миллера. Слѣдуетъ замѣтить, что у Порфирьева особенно ярко выступаетъ тенденціозность, какую допускали всѣ миѳологи, при выборѣ примѣровъ заговоровъ. Онъ выбираетъ заговоры исключительно съ обращеніями къ свѣтиламъ или стихіямъ природы. Между тѣмъ они далеко не имѣютъ права на такое первенство.

Много потрудился надъ заговорами П. Ефименко. Главная его заслуга – въ собраніи множества заговоровъ, какъ великорусскихъ, такъ и малорусскихъ. Въ предисловіи къ одному изъ своихъ сборниковъ¹

[Закрыть]) онъ высказываетъ и свой взглядъ на заговоры. Ефименко – послѣдователь миѳологической школы и только повторяетъ выводы своихъ предшественниковъ, миѳологовъ. Конечно, богатствомъ имѣвшагося въ его рукахъ матеріала объясняются тѣ зачатки сравнительнаго метода изслѣдованія, которые отмѣтилъ у него Мансикка. Что касается формальной стороны заговора, то онъ впервые различаетъ формулы заговоровъ, основанныя на сравненіи положительномъ и отрицательномъ²

[Закрыть]). Ефименко отмѣчаетъ важное значеніе письменныхъ памятниковъ для изслѣдованія заговоровъ³

[Закрыть]). Они помогаютъ возстанавливать первоначальный видъ нѣкоторыхъ сюжетовъ, исказившихся въ устной передачѣ до неузнаваемости и часто до безсмыслицы⁴

[Закрыть]). Въ примѣръ авторъ беретъ поясненіе закрѣпки изъ письменнаго источника. Взглядъ его на закрѣпку потомъ приметъ Мансикка. Я коснусь этого вопроса еще, когда буду разбирать формулу „желѣзнаго тына“.

Къ миѳологической же школѣ принадлежитъ П. Иващенко. Въ своемъ рефератѣ о „шептаніяхъ“ онъ говоритъ: „Въ процессѣ шептаній, какъ выраженій таинственнаго свяшеннаго знанія, лежитъ народное вѣрованіе въ чудодѣйственную силу слова и обряда, относимыхъ къ олицетвореннымъ или же просто стихійнымъ силамъ и явленіямъ

23

природы“¹

[Закрыть]). И „словеснообрядовое врачевство является археологическимъ обломкомъ молитвенныхъ языческихъ возношеній къ доброму и злому началу въ природѣ“²

[Закрыть]). А знахари и знахарки – прямые потомки древнихъ жрецовъ³

[Закрыть]).

Помяловскій, на основаніи изученія древнихъ греческихъ и латинскихъ заговоровъ и наговоровъ (понятія, имъ различаемыя), также приходитъ къ заключенію, что они возникли изъ простой молитвы; но уже въ раннее время обратились въ приказаніе⁴

[Закрыть]).

Касается заговоровъ и Щаповъ. Изслѣдуя вліяніе библейско-византійскагоученія объ ангелахъ

[Закрыть] и святыхъ на народное міросозерцаніе, онъ отмѣчаетъ, что въ заговорахъ вліяніе это отразилось такимъ образомъ, что ангелы и святые являются въ нихъ дѣйствующими добрыми силами, находящимися въ борьбѣ съ темными, остатками прежняго языческаго міровоззрѣнія. Являясь такою смѣсью языческихъ и христіанскихъ представленій, заговоры относятся къ области „двоевѣрія“⁵

[Закрыть]).

У всѣхъ предыдущихъ изслѣдователей (кромѣ Ефименко) разсужденія о заговорахъ входятъ только эпизодически въ труды, имѣющіе цѣлью совершенно другое. Первый посвятилъ имъ спеціальную обстоятельную монографію Н. Крушевскій. Онъ, будучи миѳологомъ, старается въ то же время поставить изученіе заговоровъ на почву психологическую, старается выяснить тотъ психологическій уровень, на которомъ они могли родиться. Крушевскій привлекаетъ къ дѣлу свѣдѣнія о первобытномъ человѣкѣ, которыя добыла современная ему наука въ лицѣ Люббока и Тайлора. Онъ же первый даетъ попытку точнаго опредѣленія понятія заговора. По его мнѣнію, „заговоръ есть выраженное словами пожеланіе, соединенное съ извѣстнымъ дѣйствіемъ или безъ него, пожеланіе, которое

24

должно непременно исполниться“¹

[Закрыть]). И тутъ же отмѣчаетъ, что именно „пожеланіе“, а не „молитва“, такъ какъ часто при заговорахъ нѣтъ никакихъ указаній на божество, предполагаемое всякой молитвой. „Въ явленіи заговора необходимо различать двѣ стороны: 1) вѣру въ возможность навязать свою волю божеству, человѣку и извѣстнымъ предметамъ и обстоятельствамъ и 2) вѣру въ слово человѣческое, какъ самое мощное средство навязать кому-нибудь или чему-нибудь свою волю“²

[Закрыть]). „Религія въ извѣстной фазе своего развитія… характеризуется вѣрой въ возможность навязать свою волю божеству. Фаза эта – фетишизмъ. Къ этому фетишизму и слѣдуетъ отнести появленіе заговора“³

[Закрыть]). Происхожденіе вѣры въ возможность навязять свою волю авторъ ищетъ въ томъ, какъ первобытный человѣкъ представляетъ себѣ „причину“. „Для младенческаго ума достаточно весьма незначительнаго основанія, чтобы связать двѣ вещи“⁴

[Закрыть]). „Представленіе о причинѣ первобытный умъ отвлекаетъ отъ явленій, въ которыхъ она, такъ сказать, проявляется самымъ яркимъ образомъ, т. е. отъ явленій возникновенія новыхъ особей отъ особей имъ подобныхъ – рожденіе животныхъ отъ родителей и растеній отъ сѣмянъ растеній“⁵

[Закрыть]). Такимъ образомъ „человѣкъ приходитъ къ аксіомѣ, что слѣдствіе должно походить на свою причину“⁶

[Закрыть]). Съ другой стороны, причинная связь устанавливается на основаніи послѣдовательности двухъ явленій. Post hoc – ergo propter hoc. Обоимъ этимъ условіямъ удовлетворяетъ слово. Съ одной стороны, слово первобытнаго человѣка не абстрактный знакъ. „Его мысль, какъ и его слово – картина“⁷

[Закрыть]). Следовательно, она можетъ подойти подъ понятіе причины (нечто, похожее на данное явленіе). Это тѣмъ болѣе возможно, что, въ глазахъ первобытнаго человѣка, слово – „предметъ осязаемый,

25

матеріальный“. Слово могло даже казаться живымъ сушествомъ, какъ ведаическая Gâyatri (Молитва)¹

[Закрыть]). Съ другой стороны, „ничто такъ близко не лежитъ къ явленію, какъ слово, его обозначающее, его названіе“²

[Закрыть]). Такимъ образомъ слово становится въ рядъ причинъ. А предметы неодушевленные и даже ихъ состоянія (болѣзнь, напр.) понимаются, какъ живыя существа. „Потому упоминаніе ихъ названій можетъ вызвать ихъ самыхъ“³

[Закрыть]). Но есть заговоры, которые не обращаются ни къ какому живому существу. Ихъ суть въ сравненіи. „При разсмотрѣніи такого рода заговоровъ мы по необходимости должны придти къ заключенію, что, по убѣжденію первобытнаго человѣка, не только явленіе, существующее на самомъ дѣлѣ, но и явленіе, существующее только на словахъ⁴

[Закрыть]), должно произвести другое подобное на дѣлѣ“⁵

[Закрыть]). Это тѣмъ болѣе возможно, что слово представляется имъ настолько же матеріальнымъ, насколько и другіе, дѣйствительно матеріальные предметы. Касаясь вопроса о взаимоотношеніи слова и сопровождающаго его дѣйствія, Крушевскій высказываетъ убѣжденіе, что „сущность заговора есть само пожеланіе. На это указываетъ и языкъ: нѣмецкое Wunsch значитъ и желаніе, и заклятіе“⁶

[Закрыть]). Сопутствующее дѣйствіе – далеко не существенная его принадлежность⁷

[Закрыть]). Таковы общіе взгляды Крушевскаго на заговоръ. Что же касается толкованія содержанія заговоровъ, то оно опять чисто миѳологическое. Въ работѣ Крушевскаго миѳологическое объясненіе пришло, можно сказать, къ саморазрушенію. Оно рушилось подъ собственной своей тяжестью. Авторъ съ выдержанною послѣдовательностью свелъ такую массу различныхъ образовъ къ олицетворенію одного физическаго явленія, что самъ подъ конецъ усумнился: „неужели можно все объяснить однимъ простымъ физическимъ

26

явленіемъ?“¹

[Закрыть]). Такимъ образомъ невольно является потребность искать новыхъ путей.

Ихъ предлагаетъ.А. А. Потебня

[Закрыть] Нельзя сказать, что онъ же ихъ и открываетъ: они намѣчались уже раньше. Потебня только опредѣленно останавливается на нихъ и идетъ далѣе въ этомъ направленіи. Онъ не посвятилъ заговорамъ спеціальной работы, но неоднократно касался ихъ попутно въ своихъ трудахъ. Первое опредѣленіе заговора имъ дано было совершенно въ духѣ господствовавшихъ въ то время понятій о заговорѣ. „Заговоры, вывѣтрившіяся языческія молитвы, сопровождаются иногда (а прежде, вѣроятно, всегда) обрядами, согласными съ ихъ содержаніемъ, т. е. символически изображающими его обрядами“²

[Закрыть]). Но постепенно мнѣніе это было оставлено ученымъ. Ветуховъ, ученикъ Потебни, по лекціямъ, записаннымъ въ 1875 г., возстанавливаетъ переходную ступень къ новому взгляду, получившему выраженіе въ ст. „Малорусская народная пѣсня“³

[Закрыть]). Положенія записокъ совершенно тождественны съ положеніями статьи и представляютъ разницу только въ формулировкѣ опредѣленія заговора. Она такова: „Заговоръ – это словесное изображеніе сравненія даннаго явленія съ желаннымъ, сравненіе, имѣющее цѣлью произвести это желанное явленіе“⁴

[Закрыть]). Эта формулировка нѣсколько уже измѣнена въ ст. „Мал. нар. пѣсня“. Въ ней Потебня говоритъ: „Оставаясь при мнѣніи, что заговоры вообще⁵

[Закрыть]) суть обломки языческихъ молитвъ, что чѣмъ болѣе заговоръ подходитъ къ молитвѣ, тѣмъ онъ первобытнѣе, мы впадаемъ въ ошибку“⁶

[Закрыть]). Мысль эта собственно уже была высказана О. Миллеромъ. Потебня ее развиваетъ. „Въ молитвѣ человѣкъ обращается къ существу, которое, по его мнѣнію, на столько человѣкообразно, что можетъ исполнить