Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести"
Автор книги: Николай Вирта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)
Гитлер, как взбесившийся пес, сорвавшийся с цепи, метался по кабинету в ставке Восточного фронта, размахивая телеграммой, и рычал.
– Вы читали радиограмму от командующего окруженной армии?! – выкрикнул он вошедшему Кейтелю.
Длинновязый Кейтель, в мундире с фельдмаршальскими знаками и орденами, вскинул монокль, вытянул старческую шею и прочитал то, что было написано на клочке бумаги, которую Гитлер дрожащими руками совал в нос фельдмаршалу.
– Это же бог знает что! – кипел фюрер. – Вы только послушайте, Цейтцлер, что он пишет. «Силы армии иссякают. Я не могу нести ответственность за дальнейшее…» Что это такое, а? Что это такое? – Теперь фюрер совал бумагу в нос Цейтцлеру. – Пошлите кого-нибудь в армию и пусть сдерут погоны с этого мятежника! – бушевал Гитлер.
Цейтцлер был моложе этих двух, один из которых играл роль Бонапарта, другой – маршала Даву. Первый, чтобы хоть чем-нибудь походить на императора французов, причесывался так, чтобы клок волос падал на лоб. Он видел некое предопределение судьбы в том, что оба они начинали свой путь почти одинаково: Бонапарт – капралом, этот – ефрейтором.
Как Бонапарт был продуктом века и исполнителем воли определенных сил Франции, так и этот не возник сам по себе. Он тоже был продуктом и исполнителем замыслов могучих, страшных и преступных сил. И оба они шли в Россию – воистину ничто не ново под луной! – одной и той же дорогой…
Уроки обычно извлекаются потом. Но, увы, не всеми!
…Итак, Гитлер, яростно прокричав о том, чтобы с командующего окруженной армии были содраны погоны, ждал, что скажет Цейтцлер.
Фельдмаршал Кейтель отлично понимал, что лишение командующего окруженной армии погонов никак не выручит армию. Он растерянно переминался с ноги на ногу, потом, снова вытянув шею, замер.
– Я жду вашего ответа, – раздался гневный голос.
– Мой фюрер, вы правы, как всегда, – смиренно начал Кейтель.
– Отдайте соответствующий приказ, фельдмаршал.
– Слушаюсь, мой фюрер.
Тут вмешался все время молчавший третий, как сказано, самый молодой, осторожный и чрезвычайно озабоченный спасением своей шкуры генерал Цейтцлер, начальник штаба верховного главнокомандования.
Гитлер и Кейтель были так упоены победами, славословием, лестью и грохотом барабанов, что не слышали роковой поступи истории. Этот еще ничем не упоенный генерал молодым обонянием чуял, что не за горами времена, когда с обоих стоящих перед ним молодчиков начнут сдирать перышки. Со своими он не желал расставаться – ни яма, уготованная одному, ни петля – другому никак не улыбались ему. Кроме того, он хотел сохранить для потомства свидетельства о своей невиновности, а дела, не менее жестокие, чем дела этих двух, взвалить на них же.
– Мой фюрер, – заговорил он медленно и веско, – конечно, командующий армией достоин самого сурового наказания, но…
– Я не признаю никаких «но»! – взвизгнул Гитлер.
– Пусть говорит, – снисходительно сказал Кейтель. Он ненавидел Цейтцлера хотя бы уже за то, что тот был молод, умел быть осторожным и играть до поры до времени в поддавки, чтобы затем выложить на стол убийственную карту.
– Я слушаю, – ворчливо сказал Гитлер.
– Начну с общих вопросов. В связи с летним наступлением территория, захваченная на Востоке, не соответствует размерам оккупирующей ее армии. Другими словами, слишком мало находится солдат на таком огромном пространстве. Если эти два факта не будут приведены в соответствие, катастрофа неизбежна.
– Дальше!
– В этом году боеспособность русских войск стала гораздо выше и боевая способность их командиров лучше. Мы должны проявлять значительно большую осторожность.
– Вы отчаянный пессимист, – прервал Гитлер начальника штаба. – Здесь, на Восточном фронте, мы пережили более худшие времена и то остались живы. Справимся и с новыми трудностями.
– Для этого надо иметь войска. – Цейтцлер помолчал. – Войска есть. Я говорю об окруженной армии. Ее следует вывести, любыми средствами вывести из котла.
– Идея фикс! – Кейтель усмехнулся.
– В ней выход из создавшегося положения. – Помолчав, Цейтцлер добавил: – При таком положении срывать погоны с командующего армией, мой фюрер, нецелесообразно. – Как-никак Цейтцлер где-то в глубине своей душонки чувствовал себя виноватым перед генерал-полковником, успокаивая его невозможностью крупного русского наступления.
– Так слушайте! – Глаза Гитлера налились бешенством. – Дело не только в том, что я хотел выйти к Волге в определенном месте, возле определенного города. Да, я хотел взять этот город. Эту цитадель большевизма надо было уничтожить. Но это лишь часть огромной задачи, возложенной на меня историей. Я предпринимал летний поход прошлого, сорок второго, года на юг России, чтобы решить исход войны на Востоке или, по крайней мере, повлиять на исход ее. Моя цель была не только в захвате этого города на Волге. Неужели вы не понимаете, что значение рубежа Волга – Воронеж, захваченного нами, заключается в том, что он представляет собой выгодное исходное положение для нанесения нового удара на Москву и восточнее ее? Этот удар в сочетании с одновременным нашим прорывом на Центральном фронте из района Смоленска означал бы катастрофическую опасность для большевистских вооруженных сил…
– Но мы впервые слышим об этом, мой фюрер, – заикнулся было Цейтцлер.
– Я не обязан делиться моими планами, внушенными мне свыше, – обрезал его Гитлер. – В свое время вы услышали бы о них. И вот вы услышали. То, что не удалось в прошлом году, удастся в этом. Разбить и уничтожить войска южного фланга советских войск и тем самым исключить их дальнейшее участие в операции. Это снова изменит соотношение сил в пользу Германии. Мы немедленно начнем подготовку к новой операции, но для того я должен держать свою армию на Волге, отвлекая на нее силы большевиков. Капитуляция исключена. Армия выполнит свою историческую задачу, если она своим стойким сопротивлением облегчит создание нового фронта. Армия не покинет цитадели на Волге.
– Ее невозможно удержать, мой фюрер, – стоял на своем Цейтцлер.
– Я не оставлю Волгу, я не уйду с Волги! – истерически выкрикнул Гитлер.
– В несчастье мы должны показывать твердость характера, – поддакнул фельдмаршал Кейтель, – Вспомните Фридриха Великого.
– Тогда были другие времена, господин генерал-фельдмаршал, – возразил Цейтцлер, который тоже ненавидел сухопарого фельдмаршала за узость его мышления и был бы не прочь занять его место.
– Да, да! – не слушая их, выкрикивал Гитлер, бегая по кабинету. – Нам всем нужно помнить Фридриха Великого и его стойкость при любых обстоятельствах! Черт побери, что ж получается, если какой-то там генерал, всем обязанный мне, шлет возмутительные радиограммы и поучает меня? Провидение определило мою задачу как полководца и политика. Я, и только я, устанавливаю задачи политики и выполняю их на службе военного руководства – так говорил великий Людендорф! Да, да, вспомните его слова! «Во всех областях жизни должен быть решающим голос полководца и его воля», – вот что он говорил. После этого можете сколько угодно болтать, но моя воля неизменна: окруженная армия – гарнизон крепости. Обязанность крепостных войск – выдерживать осаду. Если нужно, армия будет находиться там всю зиму. Я деблокирую ее во время весеннего наступления.
– Этот город, мой фюрер, не крепость, – притворившись, что не теряет самообладания, нервно заговорил Цейтцлер. «Каждое мое слово принадлежит истории, – подбадривал он себя. – Смелей, смелей!» – И снабжать по воздуху армию уже невозможно.
Гитлер пришел в неописуемую ярость. Это говорил Хубе, теперь тем же ему досаждает этот…
– Геринг обещал наладить регулярное снабжение.
– Вздор, мой фюрер. Армия получает вместо остро необходимых тысячи тонн продовольствия не более тридцати тонн в день. – «Это тоже войдет в историю!» – Цейтцлер подмигнул сам себе.
– Я не уйду с Волги!
– Что ж, мы потеряем громадную армию и сами сломаем хребет всему Восточному фронту.
Гитлер обернулся к Кейтелю:
– Что скажете вы?
– Мой фюрер, не оставляйте этого города на Волге. Что подумает о нас мир? Что будет с нацией, когда она узнает, что, отступив от Волги, мы теряем большую часть территории, захваченной нами во время летнего наступления ценой огромных потерь? Но если мы не отведем окруженную армию, ее положение станет крайне тяжелым.
Так Кейтель выкрутился из щекотливого положения: ни да ни нет, посмотрим…
– Обратите внимание, – Гитлер с победоносным видом повернулся к Цейтцлеру, – я не одинок в своем мнении. Его разделяет офицер, который по должности выше вас. Мое решение остается неизменным.
Цейтцлер, выкрикнув: «Хайль Гитлер», пошел к себе, взял перышко и принялся строчить для поколений легенду, как он, рискуя головой, ратовал за спасение трехсот тридцати тысяч человек, принадлежащих к германской расе.
12. Конец истории с новогодним гусем– Вот вам! – Шмидт за ухо втащил Хайна в комнату командующего. – Вот этот негодяй, господин генерал-полковник! Он обманул вас, меня и раненых, о которых вы проявили такую заботу!
Генерал-полковник спросонья не сразу понял, где он и в чем дело. Тускло горела электрическая лампочка. Пламя свечи, вставленной в бутылку, колебалось, и на стене возникали странные тени.
– Что случилось? – Генерал-полковник зевнул. Перед ним стоял пылающий негодованием Шмидт и вырывающийся из его рук Хайн.
– Он жрал гуся, я накрыл его с поличным. Жрал гуся в одиночку, спрятавшись в уборной!
Генерал-полковник рассмеялся. Он смеялся долго, всхлипывая и судорожно заглатывая воздух.
Шмидт оторопело смотрел на него. Воспользовавшись моментом растерянности, Хайн вывернулся и освободил ухо из цепких пальцев начальника штаба.
– Ты?.. В уборной?.. Новогоднего гуся? – все еще смеясь, выговаривал генерал-полковник.
– Я не понимаю и не разделяю вашего веселья, господин генерал-полковник, – обиженно заговорил Шмидт, вытирая руки платком: он был очень брезглив и чванился своей чистоплотностью.
– Напротив, Шмидт, напротив, вы должны радоваться. Хайн, старина, ты выручил меня и отвратил большую неприятность. Господин генерал-лейтенант упрекал меня в идеализме и утверждал, что, отдавая гуся двенадцати раненым, я возбуждаю против себя ненависть остальных. Молодчина, Хайн. Итак, я благодарю тебя за этот самоотверженный поступок.
Генерал-полковник вытер слезы, выступившие на глазах от смеха, привлек сияющего Хайна, обнял его и, хлопая по спине, приговаривал:
– Молодчина, ну молодчина!
Надо ли говорить, как в те минуты Шмидт ненавидел командующего и его ординарца…
– Кстати, Хайн, ты съел всего гуся или пожалел себя? Если да, поделись с господином генералом. Он так хотел откушать гусятины в канун Нового года.
– Оставьте! – Шмидт поморщился. – За кого вы меня принимаете? Чтобы я прикоснулся к гусю, который валялся в уборной?! Фу!
– Там все смерзлось, – заметил Хайн. – Ей-богу, никаких запахов. И если желаете…
– Замолчи! – вне себя от ярости выкрикнул Шмидт. – Иди и жри остатки!
– Не надо кричать на человека, который выручил меня, Шмидт. Надеюсь, Хайн, гусь, проглоченный тобой, не повредит твоему пищеварению?
– Никак нет, господин генерал-полковник! – весело ответил Хайн. – Я бы мог съесть еще одного, но пока мне до него не дотянуться.
– Ладно, иди и пируй, мошенник! – Генерал-полковник ласково шлепнул Хайна ниже спины. – Иди и прихвати с собой остатки коньяка. Гусь был отчаянно жесткий.
Хайн ушел ликуя.
Шмидт мрачно молчал.
– Как вы узнали об этом, Шмидт?
– Я послал ординарца в госпиталь. Он доложил, – никакого гуся туда не приносили. Зная, что Хайн уединяется изредка в своем тайном уголке, я застал его, когда он пожирал гуся.
– Вы блестяще провели эту сложную операцию, Шмидт. Итак, я благодарю и вас.
– Не за что, – натянуто рассмеялся Шмидт.
Генерал-полковник посмотрел на часы:
– Боже, я спал пять часов подряд! Уже двенадцатый! Где Адам? Он обещал достать шампанское. Мы разопьем его в честь Нового года.
– Я здесь, эччеленца! – Адам вышел из клетушки и остановился в дверях.
– Вы спали, Адам? – улыбнувшись, спросил генерал-полковник, заметив на полном и румяном лице адъютанта полосы, оставленные смятой подушкой.
– Так точно, эччеленца! Днем я посетил генерал-полковника Зейдлица, вернулся, когда вы спали, и не решился беспокоить вас.
– Что-нибудь новое?
– На фронте пятьдесят первого корпуса, эччеленца, без перемен. Генерал Зейдлиц сказал, что он придет поздравить вас с Новым годом, и прислал две бутылки «Клико».
– Отлично, Адам!
– Вы прочитаете оперативную сводку?
– Потом.
– Слушаюсь.
– Шмидт, вы передали в ставку то, что я приказал вам?
– Разумеется.
Адам рассмеялся:
– Представляю, как взбесятся фюрер и старик Кейтель, прочитав вашу радиограмму, эччеленца!
– Вы познакомились с ней?
– Мне показал ее радист Эберт, когда я заходил к генералу Роске за сводкой.
– Да, в ней мало приятного, – усмехнулся генерал-полковник. Отоспавшись, он чувствовал себя свежим, былая энергия вернулась к нему. – Кстати, позовем генерала Роске, Адам. Он, вероятно, сердит на меня за то, что я стеснил его, въехав в этот роскошный замок.
Адам снова рассмеялся:
– Ничего, эччеленца, на войне как на войне. А генерал Роске человек молодой, дивизией командует недавно, ему лестно быть в вашем обществе и охранять вас.
– Очень энергичный и инициативный генерал, – согласился генерал-полковник. – Он далеко пойдет, если… Впрочем, что гадать! Хайн, сходи за генералом Роске. Ах да, он ушел. Знаете, Адам, у нас тут невероятные события! – Генерал-полковник коротко рассказал адъютанту финал истории с новогодним гусем.
Адам расхохотался.
Шмидт мрачнел.
– Что-нибудь слышно от генерал-полковника Штреккера? – обратился к нему командующий.
– Затишье на всем фронте, – нехотя ответил Шмидт. – Боюсь, как бы русские не попытались отрезать северную группу и не посадили Штреккера в котел.
– Что ж, – меланхолически заметил генерал-полковник, – вместо одного будет два котла. Все идет к тому. – Он прислушался. – Действительно, тишина в городе необыкновенная.
– Отдохнем от канонады хоть одну ночь. Русские, видно, тоже решили отпраздновать Новый год. Потому и помалкивают.
– Надолго ли? – угрюмо выдавил Шмидт.
– Что за мрак накануне Нового года? – весело возразил Адам.
– Новый год! А что он принесет нам? – так же мрачно отозвался Шмидт. – Вообще историю этих последних месяцев можно охарактеризовать одной фразой: выше головы не прыгнешь.
– Дома нас могут похоронить, – проговорил Адам.
– Ну, ну, Адам. Вижу, вы поддаетесь настроению Шмидта, – сказал генерал-полковник.
– Тут дело не в настроении, – помолчав, начал Шмидт. – Конечно, еще далеко не все проиграно, далеко не все, но интересно, сколько времени они будут наступать?
– До марта. Потом дороги развезет, – сказал Адам.
– Пожалуй, дольше, – вставил генерал-полковник.
– В Германии, – заметил Шмидт, – возможен кризис военного руководства.
Все помолчали, после чего генерал-полковник, зевнув, проговорил:
– Все это войдет в военную историю как блестящий пример оперативного искусства русских.
– Да, они научились воевать, что и говорить. – Адам стоял, прислонившись к двери.
– Садитесь, Адам. Что вы стоите?
– Спасибо, эччеленца! – Адам сел. – Можно курить?
– Разумеется. Вытяните и мне сигару вон из того ящика.
Шмидт, сидевший у стола и листавший Библию, опередив Адама, передал сигару генерал-полковнику и заодно угостил себя.
Адам усмехнулся украдкой – вдобавок ко всем прочим «добродетелям», которыми в избытке был набит Шмидт, он любил выпить и покурить на чужачка.
– Что вы читали в Библии, Шмидт?
– Я перечитывал Экклезиаста, господин командующий. «Все суета, – сказано здесь. – … Кружатся ветры на кругах своих и возвращаются на круги свои».
– Вряд ли мы возвратимся на круги свои, – пробормотал генерал-полковник.
– Нас одно может утешать: германская нация не забудет наших страданий и подвигов, – возразил Шмидт.
Адам поморщился.
– Мы отвоевали для нации такие грандиозные жизненные пространства… – с пафосом продолжал Шмидт, но Адам остановил его.
– Разве господину генералу неизвестно, что на огромных территориях, завоеванных нами, хозяйничают Советы и партизаны? Даже в самых глубоких наших тылах?
– Мы уничтожим их, – отмахнулся Шмидт. – Нет, теперь границы рейха необозримы. Возврата к старым быть не может. Трудно поверить, что там, где мы сидим, проходит пограничная полоса с Советами…
– Которая горит под нами, – пробормотал Адам.
– Это поразительно, – не желая слышать Адама, сказал Шмидт, обращаясь к генерал-полковнику. – И уж будьте уверены, германская нация не уступит ни клочка завоеванной земли.
– И это кладбище, – добавил Адам с ироническим огоньком в веселых серых глазах.
– При чем тут кладбище? – Шмидт надменно поджал губы.
– При том, что эта полоса уже есть кладбище, которому суждено стать огромным. Вот при чем.
– Уж этот мне пессимизм! Один идеалист, другой пессимист. Ну и компания! – Шмидт посмеялся.
– Напротив, оптимизм, господин генерал-лейтенант. Я заживо кладу себя под деревянный крест ради фюрера. Разве это не есть высший оптимизм? Пусть граница пройдет через мою могилу. Уверяю вас, на том свете это доставит мне массу удовольствий.
– Это юмор висельника, Адам, с вашего разрешения.
– Я известный шутник, господин генерал-лейтенант. И что нам остается делать в нашем положении, как не шутить? Пусть будут мрачны те, кому после нас придется цепляться за границы рейха – старые или новые, безразлично. Пусть они вопят и бьют в барабаны по поводу священных и суверенных прав, пусть снова кричат о жизненном пространстве. А ведь так будет, если мы понесем поражение, непременно будет. К сожалению, уроки истории слишком быстро забываются. Не дай бог, чтобы тем безумцам, которые переживут нас, пришла в голову преступная мысль снова посчитаться с Советами. – Адам помолчал. – Впрочем, мне-то что. Я буду на том свете, где пространства для умерших не занимать.
– Вы не правы, Адам, – со смехом остановил его генерал-полковник. – После этой войны пространство для душ, вознесшихся на небеса, сильно сократится. Не придется ли господу богу подумать о расширении его, как вы думаете? Может быть, ему тоже придется вторгнуться в пределы сатаны?
Адам долго смеялся.
– Однако скоро двенадцать, – поглядев на часы, сказал генерал-полковник. – Ладно, выпьем без Зейдлица и Роске. Они, вероятно, решили провести эти минуты со своими офицерами. Несите «Клико», Адам.
– Оно в снегу, эччеленца, во дворе. Я сейчас. – Адам вышел и вскоре вернулся с шампанским.
Покончив с гусем и незаметно выскользнув из пиршественного чертога, Хайн шел по пятам за Адамом. Бутылки с шампанским, замеченные Хайном, настроили его на веселый лад. Ясно, угостят и его. После гуся – шампанское! Это уж действительно настоящий пир, черт побери!
Без двух минут двенадцать Адам выстрелил в потолок пробкой, без одной минуты двенадцать Хайн помог ему разлить шампанское в бокалы. Ровно в двенадцать они поднесли шампанское к губам.
Ровно в двенадцать стены подвала дрогнули от разрывов снарядов. С потолка посыпались пыль и куски штукатурки. Раздался еще один очень близкий взрыв.
Хайн выбежал в коридор. Там, где он пировал несколько минут назад, зияла громадная дыра: снаряд, пройдя через три полуразрушенных этажа универмага, вдребезги разнес уборную. Свет в коридоре погас от взрывной волны. Люди метались в темноте. На верхних этажах, где бессменно дежурил офицерский охранный батальон, тоже началась паника. Люди отчаянно вопили, бежали стремглав вниз, кто-то стрелял, а канонада сотрясала все здание. Стреляла тяжелая артиллерия из-за Волги и все орудия, стоявшие на городском берегу, минометы и пулеметы; длинные трассирующие линии разрезали тьму ночи.
Хайн прижался к стене возле пианино, его трясло. Из комнаты командующего выбежал Шмидт и понесся в штаб Роске. Хайн ползком добрался до комнаты командующего. Тот сидел, уперев взгляд в пространство, лишь дергалось веко левого глаза. В остальном генерал-полковник походил на каменную статую. Адам говорил по телефону:
– Госпо…
– Перестань, Хайн! – Генерал-полковник поморщился. – Не кричи. Просто они готовятся к атаке. Еще к одной атаке, только и всего.
Хайн все еще дрожал.
И вдруг – это произошло на десятой минуте – все смолкло. Разом, по единой команде. Молчание было еще более жутким, чем обстрел.
– Сейчас русские пойдут в атаку, – пробормотал генерал-полковник. – Интересно, на кого они обрушатся: на нас или на Штреккера?
Он прислушался. Паника наверху утихла. Ни рева танков, ни визга пикирующих бомбардировщиков…
Стремительно вошел Шмидт.
– Они поздравили нас с Новым годом! – закричал он еще у входа. – Наши перехватили приказ командарма шестьдесят второй. – Он рухнул на стул.
Генерал-полковник вытер пот со лба.
– Командарм шестьдесят второй к тому же обладает немалой долей юмора, – с коротким и невеселым смешком заметил он. – Адам! Шампанское еще есть? Хочу выпить за своего остроумного противника. А я не догадался поздравить его подобным же образом. Вот оплошность!
Адам разлил шампанское.
– Прозит! – Генерал-полковник поднял бокал. Все выпили. Все, кроме Шмидта.
