Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести"
Автор книги: Николай Вирта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)
Я вышел из сада. На пригорке меня ждали женщины и старики. Всех их я знал, хотя и не сразу вспомнил имена… И ни одного молодого лица, ни одной девушки или парня!..
Да, жизнь стала много лучше. Да, о хлебе теперь «не скучают», да, зарабатывают прилично и луком приторговывают, и к пенсионерам колхоз ласков и щедр…
Умер всеобщий любимец, заводила и певун Никита Семенович, не слышно привычного «того-этого» Андрея Козла – он тоже успокоился под сиреневыми кустами, как и многие другие, как многие-многие другие!
…Кто-то приехал на «газике» и сказал, что нас ждут в школе. И вот я в объятиях человека, черты которого напоминают мне что-то далекое и доброе.
Да ведь это Ленька!
Ради встречи надел выходной полувоенный костюм этот старый вояка, потерявший на войне с антоновцами, а потом с фашистами сына и свое здоровье: раненый-перераненый, он еле-еле выжил.
Теперь Алексей Григорьевич Бетин живет в Токаревке, в той самой, которую в двадцатых годах отстоял от антоновцев.
Не успели мы перекинуться несколькими словами, как меня схватили сильные руки… Смотрю я на исполина и вспоминаю человека, виденного в последний раз в 1921 году…
Ну да, конечно, так оно и оказалось! Это Димитрий Петрович, сын Петра Ивановича, бригадир комплексной бригады колхоза «Борьба за мир».
Что-то щелкнуло: нас фотографировал местный учитель, внук старика Кособокова: и под плетьми Сторожева он отказался выдать спрятавшегося в его саду Федю Ивина.
Вот так встреча!
Пока в школе что-то готовилось, Димитрий Петрович рассказал накоротке о себе.
Двадцать с лишним лет член правления колхоза. Двадцать лет подряд избирается депутатом районного и сельского Советов.
Воевал с фашистами: в звании ефрейтора командовал отделением автопарковой роты, тяжело контужен в 1943 году под Мценском. В госпитале кое-как вернули Димитрия Петровича к жизни… По специальности шофер, механик, хорошо понимает в скотоводстве (одно время заведовал фермой), женат, двое ребятишек-близнецов…
– Как живу? Неплохо. Слышал, был у меня в доме? Прости, не мог встретить – гибель дел. Зарабатываем прилично. Сколько? В год за работу в колхозе и с приусадебного участка мне и жене набегает до четырех тысяч. Ничего, жить можно. Вот все машину мечтаю купить, но очередь – аж до луны. Отец? Слышал, что он жил в Польше. Больше ничего о нем не знаю. Когда он ушел из дома, мне было три-четыре года. Говорят, ростом и обличьем я пошел в него. Но на этом наше сходство и кончается: я коммунист, он воевал с коммунистами…
Потом пришли пионеры. На меня надели красный галстук, говорили разные прочувствованные слова. И так взяла эта церемония меня за душу, что пустил я слезу.
Плакали и другие…
Потом мы уединились: председатель колхоза Сергей Александрович Шаруев, Димитрий Петрович и Алексей Григорьевич.
Нашу беседу записал учитель. Я лишь чуть-чуть поправил ее.
Колхоз
– Меня интересует история колхоза. Алексей Григорьевич, ты самый старший среди нас и один из самых старых здешних колхозников. Может, расскажешь, как дело начиналось?
А. Г. Бетин.Сначала это была артель по совместной обработке земли (СОЗ). В артель вошло тридцать хозяйств. Колхоз мы организовали в тридцатом году. В него входили хозяйства трех сел и деревень. Первым председателем выбрали Николая Ивановича Катаева, не помню уж откуда он явился… Потом председательствовал демобилизованный матрос… И пошло, и пошло! Председатели у нас не задерживались. До 1943 года, поверишь ли, никто не держался больше года.
– В чем же дело?
А. Г. Бетин.Трудные были времена, не хотел и работать, и отвечать за хозяйство. Потом эти слияния, разлияния… Кто был за слияние, кто – против… Скандалы, дележка хозяйства…
(В беседу вступил Димитрий Петрович.)
– Так вот до 1934 года кое-как жил себе да поживал колхоз «Новая жизнь». Потом его раздробили на четыре хозяйства. Стало в одном селе четыре горе-артели. Объединились карлики спустя десять лет. Стал один колхоз. Потом к ним присоединили хозяйства Ивановки, Николаевки, Андреевки, Александровки. Назвали колхоз «Борьба за мир». Председателем его работал я около девяти лет.
– В таком большом колхозе, надо думать, была солидно поставлена механизация?
Дим. Петрович.Какое там! Обслуживала нас МТС. Сам писал в «Крутых горах», какие денежки драла с нас МТС.
Конечно, мы бы с радостью отказались от услуг МТС, как отказался от них твой Милашкин. Хроменькая была МТС: колесные тракторы, неумелые трактористы… Слабая была техника.
– Урожаи?
Дим. Петрович.Да ведь недаром говорится: как потопаешь, так и полопаешь! Как землю обрабатывали, так она и родила. 13–14 центнеров с гектара – предел мечты. Но тогда и за такие, прости господи, урожаи давали почетные грамоты.
– Как рассчитывались за трудодни?
А. Г. Бетин.А откуда было взять хлеб и деньги на оплату трудодней? При таких-то урожаях? Получали на трудодень полтора килограмма хлеба…
Дим. Петрович.Это когда же?
А. Г. Бетин.Верно, не всегда. Ну, и деньгами копеек по двадцать.
Дим. Петрович.Да ведь все это, Николай Евгеньевич, у тебя описано в том же романе.
А. Г. Бетин.Кое-как спасали приусадебные участки. Сажали лук. А то и зерновые, чтобы иметь хоть немного своего хлеба.
– И как же налаживались дела?
Дим. Петрович.Началось это, когда тракторы и всю механизацию отдали нам. И сообразили заодно, что за сельские продукты надо справедливо платить. Урожайность начала подниматься на 2–3 центнера каждый год.
– После тебя кто был председателем колхоза?
Дим. Петрович.Тридцатитысячник Крыгин. У нас он председательствовал около двенадцати лет. Очень деловой человек. При нем-то и мы начали выползать из болота.
– А почему ты не мог выволочь колхоз из болота?
Дим. Петрович.Ну, знаешь, не всякий умел изворачиваться, как твой Хижняков. Кстати сказать, он был прислан в тот колхоз, как и Крыгин к нам, со стороны. С посторонним человеком, да если он такой головастый, как тот же Крыгин, считаются больше. Теперь Крыгин руководит колхозом имени Ленина в нашем же районе. Крепкое хозяйство.
– А кто сменил Крыгина?
Шаруев.Я.
(Сергею Александровичу Шаруеву сорок пять лет. Эдакий крепыш, профессиональный шофер в прошлом, тракторист, автомеханик. Сумел без отрыва от производства окончить Тамбовский автодорожный техникум.)
– Зачем это вам понадобилось, Сергей Александрович?
Шаруев.Все пригодится в жизни, Николай Евгеньевич.
– Что вы обнаружили в колхозе, принимая дела от Крыгина?
Шаруев.Очень слабую технику. И сразу сделали упор именно на это дело. За шесть лет колхоз купил четыре тяжелых, пять колесных, четыре гусеничных трактора, четыре зерновых комбайна, комбайны силосоуборочные, свекловичные… Шесть грузовиков в гараже… Ну, и прочее по мелочи. Втягивался я в работу тяжело… Срывы были… Теперь все это позади, конечно. В прошлом (1970) году, например, колхоз к сентябрю полностью обеспечил скотину сочными кормами.
А. Г. Бетин.Сроду-родясь такого не бывало.
Дим. Петрович.Да, поголодала иной раз скотинка.
– Вопрос, так сказать, общего плана. Со дня основания колхоза во сколько раз увеличился сбор хлебов?
Шаруев.Раза в два с половиной, так, Димитрий Петрович?
Дим. Петрович.А то и в три раза.
А. Г. Бетин.В три, не меньше.
Шаруев.Прогрессивно начинаем работать, вот и урожаи. Брали до 30 центнеров с гектара…
– Вот это да!
Дим. Петрович. Во многом это шло и идет за счет применения удобрений – минеральных и органических. Сейчас у нас порядочно скотины, стало быть, есть и навоз. А где навоз, там и урожай – это всем известно.
Шаруев. Начинаем механизацию трудоемких процессов в животноводстве. Избыточную рабочую силу переводим с ферм на другую работу, чтобы не хромало производство. Это большое и важное дело – механизация. Без нее сейчас никак нельзя. Девять лет назад, скажем, у нас начал работать откормочный пункт: свиней начали откармливать, так сказать, по науке. Вложили в это дело – в постройку помещений и так далее – 240 тысяч рублей…
– Новыми?
Шаруев.Конечно. В 1970 году за свое мясо получили 70 тысяч чистой прибыли. Поняв, как это здорово, решили в будущем году сдать на откорм не 700 поросят, как было, а полторы тысячи. Барыши аховые!.. Это очень умно придумано – я говорю о промышленных комплексах, где, как на фабрике, готовится свиное мясо.
– Какие общие доходы колхоза?
Шаруев.В 1970 году – один миллион двести тысяч рублей.
– Как, как?
Шаруев. Миллион двести тысяч. Четыреста семьдесят тысяч потратили на зарплату колхозникам…
(Шаруев не сказал: «выдали на трудодни»… Зарплата… Зарплату получает крестьянин из Двориков! Вряд ли у кого-нибудь из них, я не беру в расчет богатеев, была в мою молодость в кармане хотя бы десятка… А тут… зарплата!..)
– …В среднем люди получили в месяц от 90 до 100 рублей. Доход от приусадебного участка не считаю.
– Сколько примерно он дает?
Дим. Петрович.Тысячу в год. Как я уже сказал, лук сажают. Очень доходная культура. Лучок наш славится в стране.
– Раньше мясо в селе видели по праздникам, да и то не в каждом доме… А теперь?
А. Г. Бетин.Не переводится. Есть семьи, где мяса мало, но это престарелые люди. Да и им помогают родственники… Нет, насчет хлеба и мяса у нас давно забыли думать.
Шаруев.Примите во внимание еще одно: летом мы открываем в бригадах столовые. Мясо идет в первое и во второе блюдо. Стоит наш обед, а на его плотность жалоб не бывает, – 20 копеек.
Если перевести на рыночные цены, такой обед стоил бы человеку рубля полтора. Вообще людей кормим хорошо. И заботимся о них по мере сил. Скажем, у нас около шестисот пенсионеров…
– Живущих в селе?
Дим. Петрович.Да, в селах колхоза. И уехавших, конечно, тоже. Мы отчисляем из дохода четыре процента районному отделу социального обеспечения. Но независимо от того, какую колхозник получает пенсию от райсобеса, заслуженным людям, а их у нас человек тридцать, – приплачиваем по пятнадцати рублей в месяц. И за продукты, отпускаемые из колхозного склада, берем с них полцены.
– Просто здорово, ей-богу! Еще вопрос, Сергей Александрович. Я читал решение областного комитета партии об орошаемом земледелии. Как у вас с этим делом?
Шаруев.Построили плотину, вода есть. Пока будем поливать небольшую площадь – тридцать-сорок гектаров люцерны. Потом, конечно, расширим орошение. Это важное дело, за деньгами на механизмы не постоим. Пруд у нас большой, видели…
– Но запущенный. И речка высохла.
Шаруев. Руки не дошли. Дадут машины, речку восстановим, пруд очистим. Даем слово. Это очень в наших интересах. Планируем получать с орошаемых участков (мы напираем на многолетние травы) не меньше 300 центнеров с гектара. Так что будет в вашем родном селе речка, Николай Евгеньевич.
– Печальное зрелище мое родное село, признаться.
Дим. Петрович.Да, село здорово укорачивается. Там почти никто не строится.
Шаруев.Зато в поселках, ну, которые объединяет наш колхоз, за последние пять лет построено больше ста домов.
А. Г. Бетин.Строится главным делом молодежь.
Шаруев.И колхоз строит за свой счет дома и квартиры. И сдаем их дояркам, механизаторам. Зашли бы в какой-нибудь дом, где живут наши люди. В каждом доме стиральная машина, через дом – телевизор, электрические утюги, велосипеды, мотоциклы – этим теперь колхозника не удивить… И всякий старается отделать квартиру на городской манер…
– Я видел это в твоем доме, Димитрий Петрович.
Дим. Петрович. Жена старается.
Шаруев. Ладно, ладно… Жена!.. Как будто ты ни при чем? Школу нашу вы видели…
– Прекрасная школа, Сергей Александрович!
Шаруев. Колхоз объединяет жителей Лазовки Большой (Двориков – по романам. – Н.В.)и Малой, Александровки, Николаевки, Ивановки и Андреевки. Все они расположены друг от друга примерно в шести километрах. Ребят возим в школу на машинах. Но вот хорошего клуба нет. И никак не можем решить, где его построить, чтобы было удобно для жителей деревень и сел, названных мной.
Дим. Петрович.Может, два построить?
А. Г. Бетин.Или опять в центре, где школа?
Шаруев.Должно быть, так и сделаем. И купим автобусы, чтобы возили людей по вечерам в клуб. Еще мы, Николай Евгеньевич, мечтаем о полной газификации колхоза… Сейчас у нас полсотни колхозников пользуются привозным газом в баллонах…
– Ну да?
Дим. Петрович. Как есть.
– И это в селе, где голландская печка была в диковинку?
А. Г. Бетин.Меняются времена. То ли еще мы увидим!
Шаруев.Приедете в будущем году, покатаем вас в лодке по речке и пруду.
– Запомню.
После по-русски размашистого угощенья мы отправились в город. Там в 1923 году начал я писать первые свои наивные рассказы для литературного приложения к «Тамбовской правде». Там началась сознательная моя жизнь и работа в газете, давшая возможность заглядывать в глубины народной жизни.
Я ехал как бы к себе домой, где не был семнадцать лет.
Тамбов
Город этот, как писал местный поэт, теперь кружком означенный «навсегда», возник согласно летописи в 1636 году. «А строил тот ново-построенный город Танбов по указу великого государя, царя и великого князя Михаила Федоровича всея Руси самодержца, стольник Роман Федоров Боборыкин, а построен тот город был воеводою в три года».
Стольник Боборыкин был, по-видимому, человек красивой души – место для новой крепости, оборонявшей край от ногайских, крымских и азовских татар, он избрал превосходное: река Цна в этом месте делает многочисленные изгибы и уходит в густые леса, создавая виды, услаждающие человеческое зрение и успокаивающие сердце.
Между обрывистым, заросшим муравой берегом Цны и лесом лежал луг, заливаемый вешними водами и оттого изобиловавший густой и сочной травой. Чистый ключ Студенец, протекавший на дне глубокого оврага у стен крепостцы, снабжал обитателей ее водой и защищал их с севера, а Цна сообща с лесом обороняла с юга. Луг давал корм пушкарской, стрелецкой и казачьей скотине, а красоты природы – отдохновение душам, вечно трепещущим в ожидании татарских набегов. Крепостца была построена Боборыкиным хозяйственно, из толстых бревен, с башнями и стенами – как следует быть.
Однако башни и стены не слишком пугали разбойный люд. Не остановили они и Степана Разина и полки Пугачева – оба эти прославленные народные бунтаря побывали в Тамбове.
Много раз город выгорал дотла, а обыкновенные пожары каждый год случались сотнями. Обитателей по веснам трясли лихорадки, осенью они утопали в грязи, зимой их заносило снегом. Они бунтовали в холерные годы, бунтовали солдаты и семинаристы. Восемь лет подряд в сороковых годах прошлого века Тамбовщина билась в бесхлебье, народ пух с голоду, умирал; гуляли тут язва, мор, холера, чума, трахома и прочие болезни, и народ опять-таки умирал.
Все ждали воли, но и после реформы не стало лучше, и мужики по-прежнему бунтовали. В город бежали безземельные, нищие, бесприютные, сирые и голодные, и он рос, вытягивался вдоль Цны, потом пошел и вширь.
С возвышения, на котором стоял тамбовский вокзал, открывалась обширная панорама города, славного садами, мельницами, хлебной и конской торговлей.
Главная улица города – Дворянская начиналась недалеко от вокзала, у заставы, представлявшей собой две глухие каменные башенки, украшенные гербом города – ульями и пчелами, что символически указывало на трудолюбие тамбовских обывателей, собирающих богатства по росиночке, по пылиночке и бережно несущих в свои ульи.
Сама улица как бы продолжала вокзальную аллею – вся была в зелени, перед каждым домом был разбит садик с клумбами и беседками. Дома здесь стояли красивые, а один, выстроенный в русском стиле, с петушками и расписанный во все цвета радуги, составлял гордость Тамбова.
Кроме башен с гербами, садов и дома с петухами, Дворянская улица была знаменита Европейской гостиницей, зданием Поземельного банка, Дворянским собранием и Уткинской церковью. Напрасно искать в святцах угодника Уткина – такого там нет, церковь была названа по имени купца Уткина, на щедроты которого ее построили.
Большая улица, самая длинная, чистая и замощенная, служила как бы парадным въездом в город. Застроенная большими казенными домами, она была средоточием властей, как гражданских, так и военных, и духовных. Все учреждения помещались на той улице: во дворце, близ кафедрального собора, жил губернатор; тут же в реальном училище, в гимназии и в духовных заведениях приобщали к наукам детей благородных лиц.
Между тремя улицами, разрезающими город вдоль, было множество улочек, разрезающих его поперек: Арапская, Дубовая, Теплая, а дальше, за Варваринской церковью, неразбериха переулков и тупичков – тенистых, покрытых травой, застроенных маленькими домиками, невидимыми из-за окружающей их зелени. Эти улицы, переулочки и тупички кончаются у Цны, берега которой круто спускаются к воде. С высокого берега видны все излучины, все неожиданные изгибы и повороты реки.
Летом на реке полно рыболовов, любителей лодок и купанья; зимой многие приходили сюда с салазками и катались с крутых берегов.
И летом и зимой панорама, открывающаяся с крутогора, была настолько очаровательной, что невозможно забыть эти просторы, эти мягкие краски, этот луг – зеленый или белый, в зависимости от времени года, этот лес, стоящий темной стеной вдали. Здесь, на берегу Цны, мы забывали пыльные улицы, грязный базар, ободранные дома и ветхие заборы.
Конечно, и сейчас хватает в городе пыльных улиц и ободранных старых домов. Собственно говоря, если смотреть с севера на юг, стоя на Советской улице, – вся правая сторона города вплоть до бывшей Обводной улицы (не знаю, как называют ее теперь) почти сплошь застроена старыми, очень старыми домами.
Понадобится время, чтобы эту часть города перестроить.
Впрочем, город, за исключением, пожалуй, Коммунальной улицы, выглядит довольно чистым и прибранным.
В южной и северной частях построены целые кварталы новых домов. И люди, переселенные сюда из вонючих хибарок бывших Арапской, Долевой, Дубовой, Семинарской и других улиц, чувствуют себя счастливцами.
Можно представить, какими счастливыми будут те, кого вселят в дома столь же красивые внешне, сколь и удобные внутри, – теперь это дело пойдет быстрее. В Тамбове возводят домостроительный комбинат. Надо думать, что вскоре строительство начнет развиваться темпами вполне современными. Власти очень озабочены жилищной (и санитарной, одновременно) проблемами.
И уже есть примеры того, как красиво и целесообразно можно строить сложнейшие здания.
Прекрасный концертный зал в центре города сделал бы честь и столице! Дом культуры химиков – одно загляденье.
Толково, со вкусом отделано местными художниками помещение для творческих работников области.
И уж совершенно великолепным в смысле архитектурного решения выглядит памятник воинам, павшим в Великую Отечественную.
Построили его довольно быстро. Он внушителен, оригинален и производит огромное эмоциональное воздействие на каждого, кто сюда приходит. Ежедневно в определенный час прокручивается магнитофонная лента, заключенная внутри большой медной пятиконечной звезды, вделанной в цоколь памятника. На ленте записаны стихи тамбовской поэтессы М. Румянцевой, едва ли не самые ее звучные и проникновенные. Слушаешь их и чувствуешь, как комок подступает к горлу и гулко начинает биться сердце.
Я видел мемориальный комплекс в Волгограде, был потрясен до глубины души талантливейшим произведением Вучетича. Откровенно скажу, и тамбовский мемориал произвел на меня большое впечатление.
К строительству мемориала приложили руку все тамбовские жители. Много занимался им первый секретарь обкома Василий Ильич Черный.
Люди и время
В годы войны я несколько раз был в Тамбовской области и познакомился еще тогда с секретарем обкома партии Иваном Алексеевичем Волковым и с будущим секретарем обкома Григорием Сергеевичем Золотухиным; тогда он возглавлял партийную организацию Токаревского района, куда территориально входило село, где в детстве я жил с родителями.
Волков произвел на меня большое впечатление несокрушимой своей волей, поразительной начитанностью и знанием дела. Человек он был сдержанный, жестковатый, резал правду-матку, симпатий и антипатий не скрывал…
Ходил он в полувоенном костюме и выглядел воистину солдатом партии, каким и должен был быть партийный руководитель в те суровые и тяжкие военные и восстановительные послевоенные времена.
Разговаривали мы с ним ночами: такие были тогда порядки. За окном черно, не лучше, думается, было и на душе Волкова.
– Вот такие-то дела, товарищ Вирта. – Волков ходил по давно не крашенному полу кабинета, половицы нудно пели. – Колхозы тянут на себе женщины, старики, подростки. Скотина во многих хозяйствах к весне висит на веревках. Пахать не на чем: лошади едва таскают ноги от бескормицы. Поля сплошь зарастают осотом, крапивой и черт знает чем еще. Изголодавшиеся люди волей-неволей отдают много времени приусадебным участкам. Там можно вырастить добавочно что-то для еды. Хлеб? – Волков махнул рукой. – Люди давно забыли вкус настоящего хлеба. Едят пополам с лебедой. И то еще хорошо! Как говорится: не беда, когда нет хлеба, а есть лебеда; не дай бог беды, нет ни хлеба, ни лебеды. Как бы то ни было, пережили мы то время, сумели наладить дела в деревне и более или менее досыта кормить людей в городе…
Именно в Тамбовской области в те времена началась кампания сбора средств на строительство танков. Из Тамбова на счет Верховного Главнокомандования перечислялись областью огромные деньги. Их отдавали добровольно, я тому свидетель. Уговаривать никого не приходилось: о победе здесь мечтали так же, как и во всей стране.
Именно в Тамбов Верховный Главнокомандующий отправил первую благодарственную телеграмму, которая долго сверкала буквами из полированной меди на цоколе, куда после войны был поставлен один из танков, построенных тамбовчанами и каким-то чудом уцелевших. Он стоит и сейчас на том же месте и на том же цоколе, как и много лет назад.
Еще одна замечательная черта характера Волкова: он умел находить умных, инициативных людей и смело их выдвигал.
При нем секретарем обкома по сельскому хозяйству стал уже упомянутый секретарь Токаревского райкома партии Г. Золотухин.
В те времена эта работа была чудовищно трудной, сложной и очень ответственной. В села вернулись с фронта далеко не все мужчины. Внутренние резервы были использованы до предела. Силы работающих тоже. Не хватало машин, деталей к ним, резины для грузовиков: нехватка всего самого наинужнейшего могла привести иного человека в отчаяние.
В Токаревку я приехал в 1943 году; прошло двадцать два года после того, как эта небольшая станция Юго-Восточной железной дороги была превращена сельскими коммунистами в неприступную цитадель, у стен которой разбивались мощные волны антоновских атак.
Дело было под вечер, и Григорий Сергеевич пригласил меня заночевать у него. (Гостиницу в Токаревке построили недавно.) Небольшой дом, занимаемый секретарем райкома, был так уютен, а чай с медом так быстро снял усталость после довольно сложной дороги, что сна не было ни в едином глазу. Мы начали разговаривать с Григорием Сергеевичем и его женой где-то в девятом часу вечера, а окончили в тестом утра…
Золотухин по образованию агроном; сельским хозяйством он занимался не просто по должности. Он не мог жить вне его интересов.
На следующий день мы поехали по району, и там я увидел то, что дня через три-четыре мне рассказывал, как уже сказано, Иван Алексеевич Волков.
Я сказал Золотухину, что понадобится много десятилетий, прежде чем деревня снова наберет кое-какие хозяйственные темпы.
– Ну, насчет многих десятилетий ты перехватил. Приезжай сюда лет через двадцать пять и увидишь, на что способен наш тамбовский крестьянин, казалось бы вконец обессилевший.
С колхозником Золотухин разговаривал так, как мог разговаривать молодой агроном с видавшим виды крестьянином. Тот делает вид, будто агроном (он же районный партийный секретарь) просто сыплет слова, как горох. Но вот агроном бросает явно дельную мысль. Мужик чешет в затылке. Понимает, что «горохом» тут не пахнет. Минуты три-четыре для порядка он мнется, потом бормочет, что «это, пожалуй, дело…».
Золотухин, закаливший свой характер в военные времена и приумноживший агрономические познания практическим руководством сельским хозяйством, очень близко (по месту работы) стоял к народу. Таким же близким к нуждам народа он остался, будучи избран первым секретарем Тамбовского обкома, а потом секретарем Краснодарского крайкома партии.
Недавно мы вспомнили с Григорием Сергеевичем, как он возил меня показывать тамбовское тогдашнее чудо: Суравское водохранилище. И Золотухин сказал:
– Возил я тебя на Сураву, Николай, соберись посмотреть и на наше краснодарское чудо.
– Конечно, поеду. Конечно, напишу о поразительных делах, которые совершаются на полях и на рисовых плантациях Кубани.
…На посту первого секретаря Тамбовского обкома Золотухин сменил Алексея Михайловича Школьникова, человека дородного, «представительного», как о нем говорили в народе, со светлой головой и опытом строителя мирной жизни.
На выборах в Верховный Совет СССР, будучи жителем того района, где голосовался в депутаты Школьников, я был его доверенным лицом и слышал несколько выступлений его перед колхозниками.
Он никогда не прибегал к чтению по заранее заготовленной бумажке. Речи его были предельно коротки, ясны и содержательны. И еще одна черта: он не обещал народу того, что выполнить в те годы было невозможно по причинам достаточно известным: страна только что становилась на ноги после войны.
В обком и в другие инстанции шли жалобы на работу машинно-тракторных станций. Пахали, сеяли и убирали урожай многие МТС из рук вон плохо, а цены за работу устанавливались часто для колхозов, особенно маломощных, невозможно высокие.
Не раз я слышал жалобы на МТС во время депутатских отчетов Школьникова.
Колхозный деятель, выступавший со справедливыми упреками в адрес МТС, кончал речь, как правило, под громкие аплодисменты. И все, конечно, ждали, что скажет секретарь обкома.
А он и не думал «откручиваться» от прямого ответа.
– Мы знаем о сквернейшей работе некоторых, в том числе и вашей МТС, больше, чем вы, собравшиеся здесь. Мы не спускаем директорам этих станций их огрехов. Но по-настоящему хорошо работать они будут лишь тогда, когда промышленность даст нам тракторы и другие машины гораздо больше и гораздо лучше, чем теперешние. Когда страна будет располагать достаточными материальными возможностями для поощрения механизаторов. Когда появятся такие условия в колхозах, когда мы сможем сосредоточить сельскохозяйственные машины в их дворах. Это будет сделано – ни раньше ни позже того времени, о котором я говорю. А оно не за горами.
Секретарем комитета партии того района, в одном из сел которого в пятидесятые годы я жил в течение пяти лет, была Агриппина Константиновна Титова.
Тогда в области Титова была едва ли не единственной женщиной на столь ответственной работе, да еще в непосредственной близости от города – от райкома до Тамбова двадцать с чем-то километров, начальство (всякое) мы видели в изобилии и почти ежедневно.
Титову я изобразил под фамилией Ракитиной в пьесе «Дали неоглядные». В контакте с ней мне доводилось бывать очень часто, потому что, кроме общественных литературных должностей (редактор альманаха «Тамбов», один из руководителей писательской областной организации, член художественного совета областного театра), я был дважды избираем депутатом областного и районного Советов, членом Совета МТС, заместителем председателя областного комитета защиты мира и председателем комитета районного.
По моим депутатским и прочим делам Титова принимала меня обычно дома: днем не только часа – минуты не могла освободить.
Район огромный, сложный, колхозы преимущественно плохонькие, дел – гибель. Но Титова еще успевала читать новинки советской литературы: ложилась спать с вторыми петухами.
Жила она в доме, по наследству переходившем от одного секретаря райкома к другому. Некий секретарь, любитель зеленого убранства, обзавелся фикусами. В течение последующих лет они превратились в огромные, ветвистые деревья. Выдворить их из дома можно было, либо уничтожив, либо разрушив стену. Так и жила Титова в фикусовом лесу, проклиная фикусы, но и жалея их, и посылая проклятья в адрес того, кто их разводил.
Прием по делам длился час-два, после чего Агриппина Константиновна делилась со мной невзгодами. Их было в те времена пропасть. Не повезло району с кадрами, очень не повезло!
Попадались высокоученые товарищи, выражавшиеся цитатами из классиков марксизма-ленинизма, не чуравшиеся Толстого, Гомера и даже Сократа. Речи они говорили длиннющие, нуднейшие и невразумительные. Одного такого деятеля прозвали «косолапой агитацией»: сей муж, будучи ребенком, выпал из люльки, повредил левую ногу и здорово припадал на нее.
Секретарь по сельскому хозяйству трех слов не мог связать, отличался леностью исключительной, усердно выпивал, боялся тещу и Титову, а от областного начальства, когда оно появлялось в селе, убегал очень прытко.
Посланный райкомом секретарем по зоне МТС, он и не думал перебираться на жительство к месту постоянной работы. Титовой приходилось буквально вытягивать его из дома за уши и отправлять в МТС при надежном сопровождающем. Впрочем, дня через четыре зональный секретарь пешком приходил домой, валился на кровать, кричал жене:
– Где мой шинель? Накрой меня.
И засыпал, пока, фигурально выражаясь, храп его не достигал ушей Титовой… И повторялась уже описанная канитель с проводами секретаря по месту деятельности, толку от которой не было ни на грош.
Его так и называли в селе: «Мойшинель» – он никак не мог постичь, что шинель – рода женского.
Единственным человеком, благоволившим к этому бездельнику, был мой сосед дед Петр, бывший императорский лейб-гвардеец и бездельник не из последних.
Роста он был преогромного, но к семидесяти годам его сильно пригнуло к земле. Когда дед Петр шел, создавалось впечатление, будто он пристально разглядывает каждую кочку на дороге. Борода у него комковатая, волосы торчат из ушей и носа, свернутого несколько на сторону. Дед Петр утверждал, будто кривизна носа – след ранения, но люди вспоминали какую-то масленичную драку – вот тогда-то, мол, ему и свернули нос набок.
Летом и зимой ходил дед Петр в валенках, ватных штанах и полушубке. Вставал он рано. Чуть блеснет полоска зари на востоке, старик выгонял корову и, пока люди спали, норовил попасти ее на сельском кладбище, расположенном рядом с избой, где дед Петр проживал с женой и сыном, заведующим культотделом райисполкома.
Пасти коров на кладбище сельсовета было строго-настрого заказано, поэтому часам к шести, то есть ко всеобщему подъему, дед Петр уводил корову с кладбища на луговину перед районным отделением милиции, садился на бревна, сваленные около избы, и поджидал какого-нибудь бездельника, чтобы схватить его за фалды, усадить рядом и поговорить о политике.
