Текст книги "Старший брат царя. Книга 2"

Автор книги: Николай Кондратьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Князь Михаил Воротынский и Адашев, войдя в полотняную церковь, увидели всех стоящими на коленях, опустились и сами. Моление продолжалось томительно долго. Не дождавшись его конца, Воротынский наклонился к Ивану и громким шепотом сказал, что подкоп обнаружен врагом. Иван задержал задрожавшую руку у лба, не закончив крестное знамение, растерянно взглянул на князя и Адашева.

– Нужно, государь, начинать, – продолжал шептать Воротынский. – Прикажи идти на приступ, не дожидаясь рассвета.

Адашев добавил:

– Возможно, придется рвать подкоп до подхода полков...

– Да, да! – вскрикнул Иван, замахав руками. – Поднимайте! Бегите! О Господи! Услышь мя!.. – Иван продолжал молиться с каким-то ожесточением.

Воротынский и Адашев, переглянувшись, пожали плечами и покинули церковь.

6

Утро воскресенья 2 октября выдалось серым. Плотный туман, смешанный с дымом пожарищ и костров, осел в поймы Казанки и Булака, за две сажени ничего не видно. Зато хорошо слышно, как рушат пушкари крепостные стены: пушки бьют отрывисто, резко, до боли в ушах, а звуки ответных выстрелов с той стороны приходят раскатистыми, будто там разрывают крепкую посконину... А вот прошел невидимый пеший отряд – звон доспехов, неясный говор, выкрики сотников...

На рысях пронеслась конница, – тысяча, не меньше – все занимали назначенные им места для штурма.

Государев полк становился на ручье Нижний Ичке. Тысяча конных стрельцов находилась в общем строю. Сотня Юрши стояла второй слева. Вои каждого десятка конь за конем, впереди десятники. Перед ними два полусотника, между ними Юрша – сотник. Рядом копьеносец со значком и Аким как стремянный.Все в ожидании начала приступа...

Петр и Сысой ждали гонца...

Тишина. Перестали копать и татары. Сысой выходил из подземелья. Вернувшись, рассказывал:

– Небо будто посветлело. Кругом туман. Слышно, идут вои, скачут вершники. Пищали палят пореже. – Потом, вздохнув, добавил: – А на воде дышится легче, хоть и пахнет дымом. А тут...

Петр согласился:

– Верно, в груди тяжело. Смотри, сколько зелья, а оно тоже дышит. Скорей бы... Помыться охота. Сейчас в баньку бы! Весь день с полки не слез бы... Кто-то идет!

Послышалось шевеление и шлепанье, из темного лаза показался вой наружной охраны. Он хотел сказать и закашлялся. Сысой не выдержал:

– Чего перхаешь? Что там?

– Гонец... Палить сказал.

– А где он сам?

– Ускакал.

Петр поднялся со скамьи и, вздохнув, вымолвил:

– Вот наше время приспело. Начнем благословясь.

Кашляющего воя след простыл.

Петр сдвинул в сторону слюдяное окошко, от фитиля фонаря зажег запальную свечу, закрепил ее в плошке. Сысой, следивший за его действиями, сказал:

– Петро, давай я сам запал поставлю. У тебя руки трясутся.

Петр повысил голос:

– Ступай отсель! У тебя дети малые, а я – бобыль. Иди...

Сысой некоторое время постоял в стороне, потом молча ушел. Петр заученно читал молитву:

– «Отче наш. Иже еси на Небесах! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое...»

А все внимание сосредоточил на своих руках. Он из близстоящей бочки, приподняв овчину, зачерпнул совком порох и, повернувшись к печуре, стал сыпать порох на плошку.

– «...да будет воля Твоя, яко на Небеси и на земле».

Несколько пылинок вспыхнули звездочками в пламени свечи, но насыпанный порох не загорелся.

– «Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наши...»

Пошел, неся впереди себя плошку с порохом и горящей свечой. В отклонившемся пламени еще зажглись и потухли звездочки.

– «...якоже и мы оставляем должником нашим...»

Около бочки он перевел дух.

– «...и не введи нас во искушение...»

Сдвинув овчину, поставил плошку на серую массу, ощутив ладонями холодок. Подгреб, соединив порох бочки с порохом в плошке.

– «...но избави нас...»

Пламя свечи вспыхнуло – попала большая пылинка, еще одна. Вот яркая звездочка из пламени свечи падает вниз... Петр закрыл глаза...

– «...но избави нас от лукавого»....

Но взрыва нет! Открыл глаза: спокойно горит пламя свечи. Попятился, хотел уходить, но тут услыхал громкий шорох прямо за стеной и голоса татар. Теперь он не мог уйти! Сейчас татары влезут и потушат свечу. Взяв заступ, протискался к тому месту, откуда слышался разговор. Там не копали, а стучали какой-то колотушкой и прислушивались, потом опять загалдели. Понял, что они подкоп не обнаружили – принялись колотить в другом месте. И тут его взгляд упал на свечу: между пламенем и порохом – только оранжевая капля растаявшего воска! Крадучись, прижимаясь к стене, чтобы не шелохнуть пламя свечи, Петр, захватив фонарь, выбрался из каморы и, пригнувшись, побежал к выходу, ежесекундно ожидая испепеляющего толчка в спину...

Войска давно подготовились к приступу, однако ожидание затягивалось. С восходом подул ветерок, туман зашевелился, уползая в низины. Стали просматриваться стены крепости. Пушечные выстрелы слышались глуше и как будто удалялись.

И вдруг сместился, рванулся воздух, вздрогнула, качнулась земля. Через остатки тумана пробилась яркая вспышка под стеной и встал огненный столб. Лошади затоптались, забеспокоились, конь даже поднялся на дыбы под Юршей. Еще не затихло эхо, как рвануло еще громче правее, на Арской стороне. Леса и холмы многократно повторили раскаты взорванных подкопов. Перекрывая все звуки и рождая новое эхо, понесся нескончаемым рев – русская рать пошла на штурм казанской крепости.

Темные массы воев втягивались в еще дымящиеся проломы. На стены, земляные валы, насыпанные осажденными, по приставным лестницам упорно лезли русские. К крепости со всех сторон двигались все новые и новые тысячи, кое-где штурмующие уже теснили казанцев, рукопашная схватка шла на стенах, в проломах. В других местах татары брали верх, наступающие горохом сыпались вниз со стен и лестниц. А в проломы стен, в разрушенные ворота бесконечной черной рекой вливались сотня за сотней – там, за стенами, шла невидимая страшная сеча.

Стрельцы царского полка с затаенным дыханием следили за кровавой битвой, на их глазах под стенами вырастали горы человеческих тел. Увлеченные страшным зрелищем, они не видели, как к стрелецкому строю подскакал гонец, остановился около Юрши:

– Сотник Монастырский! Приказано твоей сотне в пешем строю идти на помощь воеводе Дятлову. То государево повеление.

Юрша вывел сотню на свободную площадку, приказал стрельцам спешиться, взять с собой, кроме сабель, щиты, запас стрел, луки. Коней отвести в лагерь. Коневоды подхватили по десятку коней и отошли. Многие стрельцы плакали, глядя им вослед. Аким спросил:

– За что такая честь тебе? Чем не угодил государю?

– Мыслю, за то, что не за свое дело взялись, – ответил Юрша, – искали убийцу Михаила.

– Вона как... А ну, ребятки, разбирайся десятками. Пошли.

Гонец провел их по наплавному мосту через Булак, по проходу среди стенки из тур к засыпанному рву. Перед ними возвышался мало поврежденный участок стены, зато под ним дыбились наиболее высокие холмы трупов. Над головами посвистывали стрелы – то стреляли осажденные. Подошел воевода Афанасий Дятлов, кольчуга на нем порвана, шлем криво сидел на перевязанной голове, на бороде кровь. Юршу он не узнал, заорал на гонца:

– Я ж просил тысячу! А ты сколько привел?!

– Сколько дали.

Воевода зашумел было на Юршу, но тот оборвал его:

– Не о том ведешь речь, воевода! Где лестницы?!

Афанасий опешил и вдруг тихим, безнадежным голосом ответил:

– Под стенами.

– Посылай за ними людей. Да останови своих, чтоб не болтались. Пусть разбираются по десяткам.

Решительный голос Юрши воодушевил воеводу, он начал собирать воев, щедро раздавая тычки. Аким с Захарием пополнили запасы стрел и двинулись по траншее к лучникам договориться: чтоб во время атаки поддержали их стрелами.

Доставили лестницы. Юрша приказал вязать их стенкой по пять-шесть штук. Дятлову объяснил:

– Такую стенку не оттолкнешь, да и лезть по ней сразу десятку воев можно.

Как-то само собой получилось, что распоряжался он не только своей сотней, но и остававшимися сотнями воеводы. Скоро собрали шесть стенок. Юрша велел упражняться в их подъеме. Люди охотно исполняли его приказы. Но кто-то из воевод, наблюдая за ходом штурма, заметил задержку, и над Юршей вырос разгневанный всадник, видать, из княжичей. Он орал, размахивая плеткой:

– Почто толчетесь? Так вашу перетак!! Вперед!!

Юрша громко ответил:

– Учим людей. Сейчас пойдем на стену.

– Чего учить! Вперед!

– Не учась уже ходили, смотри, сколько голов положили.

– Бунтовать, сволочь! – Княжич замахнулся плеткой.

Юрша выхватил саблю и защитился ею. В руках у княжича осталось одно кнутовище, тот взбеленился:

– Ах ты, смерд! Руку на меня подымать! Люди, взять его!!

Несколько воев подбежали, чтоб защитить своего сотника.

Аким встал между княжичем и Юршей:

– Княжич! Уезжай отсель! Нам сейчас на смерть идти, сам понимаешь, всякое может случиться.

Кто-то стеганул коня княжича, и тот умчался. Афанасий, оказавшийся рядом, вроде как запротестовал:

– Зря ты, Юрша, воеводу гневишь...

– А, боярич! Узнал? Здоров будь. Не вижу Ваську Блина...

– Что ему – ранили, отлеживается. Воры – никудышные вои.

– Ты ж их учил.

– Без толку учить... Чего ж тянуть, пошли. Видать, суждено тут головы сложить.

– Не то говоришь, боярич! Головы подождем складывать! Надо стену брать... Наперед пойду я со своими. А сам следи, чтоб твои не отставали. – И, повернувшись к стрелкам за турами, гаркнул: – Давай, ребята, прикрывай! – И своим: – Лестницы взяли! Вперед!

Двинулись к стене с лестничными связками, последние сажени шли по трупам. Каждую из связок волок десяток воев, за ним еще десяток для приступа, в первом ряду Юрша, Аким... Лестницы подняли на ходу, приставили к стенам, и вои принялись немедля карабкаться по ним вверх. Из-за туров по стенам били пищали и малые пушки, стрелы пели над головами, отгоняя казанцев.

И на этот раз Юрше повезло – татарам не удалось отпихнуть связанные лестницы, из первого ряда воев-русичей они сшибли всего троих. Прикрывшись щитами, первые вои вступили на стену. Казанцы кинулись на них, но перед ними были отборные бойцы, хорошо владевшие саблями, да и отступать им некуда. И бой разгорелся с новой силой. На долю Юрши досталось двое свирепых татарских воев. С гортанными криками налетели они с двух сторон, полосуя воздух страшными ятаганами, но сотник не спасовал, умело и хладнокровно действуя саблей и ножом, он расправился с ними. Рядом рубился Аким, смело бились и другие ратники, а снизу по лестницам приходили новые десятки. Еще одно усилие, два-три шага от края стены – цепь татарских бойцов разорвалась, из них кое-кто, попятившись, свалился со стены вниз.

С последним десятком воев поднялся и Афанасий. Юрша послал его управлять людьми направо, а сам двинулся по стене налево, стараясь не наступать на трупы, покрывающие верх стены. Вот он увидел, как с галереи ближней башни несколько татар пускали стрелы в спину наступающим по улицам горящего города русским. Юрша подобрал лук и стрелы убитого казанца, сделали то же еще два воя. Зазвенела тугая тетива, свистнули стрелы. На галерее двое упали, остальные бежали. Но тут появился старик в белой чалме, он не спеша посылал стрелу за стрелой. Юрша вновь прицепился, но тут почувствовал удар в правое плечо. Не понимая в чем дело, он скосил глаз и увидел в своем плече дрожащее оперение стрелы. «Ранен?! Но ведь на мне кольчуга! Видать, стрела застряла». Хотел выдернуть ее, однако правая рука не поднималась. Бросил лук, схватился за оперение левой, стрела не поддалась. И тотчас почувствовал тупую горячую боль, почему-то не в плече, а в груди, потом в затылке...

Подбежал разгоряченный боем ратник, поддержал его. С каждым вздохом Юрше казалось, что стрела шевелится в ране. В глазах потемнело, будто опустился сумрак. Преодолевая боль, спросил:

– Тот... в чалме... Ушел?

– Не. Прикончили, – ответил ратник.

Собравшись с силой, Юрша ощупал стрелу: наконечник целиком вошел в тело, вокруг торчали острые разогнутые колечки кольчуги. Вспомнил наставления стариков: смертельную стрелу не выдергивать, с ней раненый еще потянет часок-другой. Несмертельную вынимать сразу, станет легче. Велел склонившемуся над ним ратнику:

– Подол рубахи моей... оторви... Сомни... Выдерни стрелу... – Резкая боль нахлынула горячей волной, на какой-то миг он потерял сознание. Открыв глаза, увидел в руке воя стержень стрелы без наконечника: – Эх ты!

Передохнув, просунул руку под кольчугу и окровавленную рубаху, подобрался к наконечнику – только края снаружи. Потянул – не поддается... Рванул что было силы... Потемнело в глазах, не увидел, но почувствовал: наконечник вытащен. Слава Богу! Скомканным подолом рубахи прижал рану и без сил повалился на руки воев....

Качаются низкие облака, из них сыплется дождевая пыль.

Жив!

Рядом с лицом два шлема, справа и слева. В ногах тоже. Несут, как на носилках, на лестнице, на тонкой подстилке, спина чувствует ступеньки.

ЖИВ!

Хотел спросить, как идет штурм, но задергался в болезненном кашле, во рту появился солоноватый привкус крови. Лестницу опустили. Над ним склоняется Аким. Тоже жив! Откуда-то издалека доносится его голос:

– Помолчи, помолчи, Юр Василич. Все расскажу, потерпи. Нести недалеко осталось. Взяли, ребята!

Аким держит Юршу за руку, руки его теплые, шершавые, сильные; он говорит издалека:

– ...Казань взята. Слава тебе, Господи! Татары какие сдались, какие со стен попрыгали, в Казанке многие потонули. Уж пушки замолчали, сеча затихла, а наш полк все на месте. Государь сперва заутреню стоял, потом обедню, о даровании победы Господа молил. Тут к нему большие воеводы поехали, уговорили: государев полк пошел дорогу в городе расчищать. А мы своих раненых из Кремля выносили, кроме тебя, одиннадцать человек. Полегло же двадцать два, вечная память им. У боярина Афанасия десятка три погибло на этот раз... Я тебя сразу хватился, еще татары бились. Вернулся, смотрю: лежишь... Молодец, что стрелу вынул, а то б затянуло. Вправил я тебе кость – ключицу переломило. Деревяшку нашли, руку закрепили. Кровь долго не останавливалась... Из наших мало кому не попало, почти все окровянилися. Мне левую руку осушило, еле поднимаю. Ну, ничего, до свадьбы заживет. Вот и лагерь. Сейчас тебе постельку сделаем и шалашик, а то дождь расходится... Тихо, тихо, ребята. Подержи над ним кафтан от дождя... Уснул.

Аким ни на шаг не отходил от приемного сына, чутко прислушивался к дыханию и его сонному бормотанию. Ночью Юрша начал метаться в жару, его бил кашель. Потом впал в беспокойное беспамятство. Аким, не смыкая глаз, сидел рядом, удерживал от резких движений, оберегая раненое плечо, тихим голосом успокаивал, читал молитвы. Кто-то принес калины, он надавил из нее сока и поил им.

Утром пришел тысячник, с ним незнакомый молодой воин. Тысячник расспрашивал Акима, что с Монастырским, где и как был ранен. А когда ратник ушел, пояснил:

– Это гонец от государя, приходил узнать о здоровии сотника Монастырского. Вот какой заботливый государь у нас! О простом сотнике не забыл! Дай Господи ему долгие лета! Вот так-то. Ну, я пошел. Приказано стрельцов выводить, хоронить будем убиенных. А ты, Аким, оставайся, да и сотня ваша пускай отдыхает.

Однако мало кто остался отдыхать, все способные двигаться пошли в Казань. Вернулись к вечеру. Принесли кошмы разноцветной, ковры и множество всякого другого добра. Больных и раненых не обделили. Шалаш, где лежал Юрша, коврами завалили. Но не радовали Акима подарки: Юрша не приходил в сознание, горел огнем, пытался встать, говорил несусветное. К вечеру его начал бить озноб. Аким разделся, лег рядом, пытаясь согреть своим телом.Три дня и три ночи жизнь боролась со смертью. В конце третьего дня Акиму показалось, что его названый сын кончается: потянулся, глубоко вздохнул. Но тут Юрша открыл глаза, улыбнулся ему и тихо попросил пить. Напившись, закрыл глаза и снова уснул, но на этот раз дышал тихо и ровно. Аким понял, что смерть ушла из шалаша, и заплакал от радости. Потом лег рядом и сам уснул богатырским сном, впервые за эти дни.

7

Который уже час царь Иван молил Господа о победе! Рядом с ним были князь Владимир Старицкий, боярин Шереметев, думные бояре и дьяки. Многие гадали, почему государь не на поле брани, почему своим присутствием не воодушевляет слабеющих? И невольно у иных закрадывалась крамольная мысль: не боится ли?!

Боже мой! Кто на войне не боится! Но каждый выполняет свой долг! Иван был уверен, что его место здесь, в часовенке, в непосредственной близости к Всевышнему. Только отсюда его молитвы достигают Неба, только отсюда его взывания доходят до Богоматери, и она, в свою очередь, умоляет Спасителя. А в таком деле, как победа над неверными, он не может ни на кого положиться. Стоит ему покинуть часовенку, священники захотят отдохнуть, перестанут возносить молитвы, Спаситель отвернется, займется другими делами, а тогда... «Господи, не оставь мя!» – Иван падает на колени и заливается горькими слезами...

Священнослужители уже валятся с ног, охрипли. Меняя друг друга, они ведут службу. Уже дважды прочитано все, что полагается произносить по поводу празднования памяти святых мучеников Киприяна и Устинии. Посовещавшись, повторили и канон службы вчерашнего праздника Покрова Пресвятой Богородицы.

После того как потрясли церковь взрывы, Иван принялся молиться еще с большим рвением... Полчаса спустя стали приносить гонцы радостные сообщения. Самих гонцов не принимал государь, их выслушивал боярин Шереметев и сообщения передавал царю. Иван на минуту отходил от духовных забот, когда Шереметев сказал, что на всех башнях развеваются русские знамена, вот только заминка у Муралеевых ворот. Иван переспросил:

– Кто там? В чем дело?

– Там казацкий сборный полк. На стену не вышли, потери понесли, воевода просит помощи.

И тут Иван что-то вспомнил и распорядился:

– Немедля туда послать сотника Монастырского с воями.

– Государь, там сотне делать нечего! – осмелился возразить боярин.

Иван зло оборвал:

– Я сказал! – И снова принялся истово молиться.

Однако воеводы хотели видеть царя. Гонец от князя Воротынского передал слово воеводы без должного почтения. Пересказывая это слово, Шереметев смягчил выражения князя. Алексей Адашев тоже шептал царю: нужно показаться воям. Тут вошел в церковь суровый, непреклонный воевода князь Александр Горбатый, снял шишак, перекрестился и хмуро сказал, вроде как потребовал:

– Великий государь! Войско русское ждет своего великого князя и царя! Да и время ввести в бой твой полк. Доспехи государю!

В сопровождении Горбатого, Адашева, всего двора Иван во главе своего полка встал перед Царскими вратами Казани. По совету князя Александра Борисовича Иван приказал ратникам спешиться. И тут произошло невероятное: из ворот крепости с паническим криком «Секут! Секут!» повалили русские вои – их преследовали татарские отряды.

Иван побледнел, мелькнула мысль: «Вот, стоило оставить церковь, и отвернулся Господь!» Он натянул было поводья, чтоб повернуть коня, но рядом Адашев, с другой стороны Горбатый преградили ему путь. А церковный причт с хоругвями и иконами вышел вперед, его стяг с изображением Иисуса вынес перед войсками – назад пути нет!

Не дожидаясь приказания царя, князь Горбатый стегнул своего коня и с криком «Вперед! Вперед!» повел половину царского полка наперерез преследователям. Те, увидев грозную рать, кинулись назад, в ворота. Отряд же князя Горбатого вслед за ними втянулся в город.

Как вскоре выяснилось, богатство казанских вельмож ослепило многих воев, и они, забыв о долге, кинулись грабить дома. Татары воспользовались этим и ударили по ним, те в панике побежали. Но князь Горбатый быстро навел порядок, и военное счастье окончательно склонилось на сторону русских ратников.

Перед воротами около царя началось молебствование. Государь принял в нем живейшее участие. Позднее он приказал на этом месте соорудить церковь в память о большой победе.

Вскоре сюда привели пленного казанского царя Едигера и его двор. А оставшееся татарское воинство решило прорваться и ударило по северным воротам. Вои князей Курбских, Андрея и Романа, приняли их первый удар. К ним присоединились вои князей Ромодановского, Хилкова, Микулинского и Глинского. Бой шел под стенами, в воротах, на берегу реки Казанки. Говорят, из всего басурманского воинства спаслось бегством не более десятка человек.

Два дня после осады хоронили убитых. Вокруг стен крепости лежали горы трупов, их хоронили во рву, где легче было копать свеженасыпанную землю. Рыли огромные братские могилы на Арском поле, укладывали в них по сорок—пятьдесят убиенных. Десятки полковых священников едва успевали обойти все могилы и отслужить краткую панихиду по вновь преставившимся.

К вечеру 4 октября Иван с боярами, князьями, воеводами и высшим духовенством въехал в Казань, уже очищенную от трупов и частично освобожденную от завалов. Там он присутствовал при закладке деревянной церкви Благовещенья. Сотни воев, отложив в сторону оружие, занимались доставкой бревен к месту строительства, установкой срубов. И уже на третий день в присутствии царя состоялась первая служба в новой церкви, украшенной дорогими древними образами.

К этому времени Юрша стал поправляться. Вначале он только и делал, что, просыпаясь, ел, пил и опять засыпал. Потом начал замечать окружающих. Однажды он, прервав еду, всмотрелся в лицо Акима:

– Акимушка, что с тобой? Ты как лунь седой стал!

– Молчи, сын мой, молчи. Тебе рано говорить. Седых волос у меня и раньше хватало. Ешь кашку, ешь. Вот я молока достал, запивай. Сейчас понесем тебя. Государь баржи и струги выделил. Приказал всех раненых, убогих, немощных по домам отправлять водой. Подарками и деньгами всех оделяет. Нашу сотню не обделил, даже побольше других досталось. А тебе еще от себя добавил, не забыл. А я опасался... Да что там!.. Тысячник разрешил с собой для всей Стрелецкой слободы табун коней взять, берегом погоним. Не с пустыми руками вернемся.

Долог по воде путь до Москвы. Двадцать дней шли только до Нижнего Новгорода.

Здесь огромный караван судов, наполненный ранеными и дарами, разделился: часть пошла на Кострому и Ярославль, большая половина каравана начала подниматься по Оке. За Горбатовым поселком еще раз поделились. Коломенцы, рязанцы и большая часть москвичей продолжали свой путь по Оке, а другие пошли по Клязьме, тут путь до Москвы короче. Этим путем поплыл и Юрша. Однако в ноябре начались морозы. За ночь струги прихватывал береговой лед. Дни стали короче, коногоны спешили, выходили затемно, приставали к берегу впотьмах и все же не успели. По реке пошла шуга, вести струги стало не по силам. Решили на зимовку стать под Владимиром. Здесь узнали, что у царя Иоанна родился первенец и наследник, нарекли которого Дмитрием.

Юрша достаточно окреп, свободно ходил, иногда садился на коня и ехал по берегу, а когда заболевала рука, возвращался на струг. Теперь Юрша и Аким решили ехать конно, взяли с собой стрельца Захария. До Бронич было верст двести. Раньше доводилось за день проезжать намного больше, а тут тащились без малого две седмицы и с первым снегом въехали в Хлыново. Юрша впервые прибыл в сельцо, дарованное ему государем пять месяцев назад. А сколько с тех пор воды утекло! Сколько всякого приключилось!

8

Хлыново раскинулось вдоль оврага, по дну которого бежал ручеек. Насчитывалось в сельце полтора десятка «дымов», то есть отдельно живущих семей. Жилища этих семей удивили Юршу своим разнообразием. Тут были землянки, вросшие в землю, и покосившиеся хибары, и избы с плетневыми дворами, и даже пятистенки с надворными постройками. Все эти сооружения не держали порядок, одни жались к лесу, другие к дороге, проходящей краем оврага. А по яркому, только что выпавшему снегу от жилищ к одинокому колодцу и к дороге петляли темнеющие тропинки. Край сельца обозначался рубленой церквушкой с единственным колоколом на бревне, расщепленном ижицей. Между церковью и лесом приютилось унылое кладбище.

Дальше по дороге – барская усадьба, огороженная высоким частоколом. Ворота из толстых окованных досок распахнуты настежь. В воротах и на дворе – народ.

Аким послал вперед Захария предупредить о приезде барина. Староста Михей обошел все дворы, распорядился, как встречать нового хозяина. Особенно долго наставлял он Домну, расторопную вдовицу лет тридцати. Ее староста, узнав, что барин молодой и неженатый, назначил домоуправительницей. Домна не очень внимательно выслушала его наставления, потом вдруг подбоченилась, руки в боки и с насмешечкой спросила:

– Слышь, Михей, а не рассказать ли мне барину, чему ты меня учишь! Не поздоровится тебе, правда?

Выругался Михей, а про себя подумал: «Вот бесова баба! Ведь может войти в силу, перед ней шапку ломать придется! Посадил на свою шею!»

Весть, принесенная стрельцом, всколыхнула все село. И стар и млад пошли встречать нового барина, в избах остались лишь больные. Мужики, бабы гадали: лучше аль хуже будет? Новые хозяева – новые порядки. А ребятишки радовались неизвестно чему, носились вокруг, чтоб не озябнуть.

Вот прибежал дозорный:

– Едут!

Мужики сняли шапки, ребятишки попрятались за взрослых.

Впереди ехал знакомый многим стрелецкий десятник Аким. Рядом, видать, барин, в шубе темного сукна, малахай куньим мехом оторочен. Правый рукав пустой. Бабы пригорюнились – знать, татары порубили. Барин ликом молод, но бледен. Бороду коротко стрижет, а взгляд будто приветлив. Другие заметили: за барином шли три коня с большими вьюками. Мужики помогли стрельцу завести коней во двор, расседлать и развьючить их.

Юрша устал с дороги, ныло плечо. Но он забыл про боль, когда увидел встречающих его стариков, опирающихся на посохи, старух в темных и молодок в цветных платках. Заметил: много молодых ребят и девчонок и меньше десятка мужиков. И все они – его люди, он должен как-то заботиться о них. Ощущение не новое: у него был сперва десяток, потом сотня воев, они тоже нуждались в его внимании. Но тут в деревне было что-то иное, незнакомое. Эти люди обязаны кормить и одевать его. Значит, не только они зависели от него, но и он от них!

Сойти с коня Юрше помогли Аким и староста Михей. Его благословил местный священник отец Нефед, хлеб-соль поднесла Домна. Староста, забежав вперед, распахнул перед владельцем дверь в избу. В просторной горнице было тепло, пахло пирогами и слегка дымом. В углу – жарко натопленная печь. Пол, потолок, стены выскоблены и чисто вымыты. Вдоль стен стоят лавки, ларцы, шкафы с посудой деревянной и глиняной. Стол под белым покрывалом, на нем хлеб и соль, с которыми встретили барина. В переднем углу две темных иконы и яркая лампада.

Прошли в другую комнату, в опочивальню, тут тоже чистота. На полкомнаты кровать квадратная. Юрша невольно загляделся на цветастое одеяло. Давно он не спал в постели, а в такой – никогда. Аким подошел, положил руку на кровать, рука утонула в пуховых перинах. Сказал:

– Постарался, Михеич!

– Воистину старался. Все новое. От старого барина мало чего осталось. – Перехватив взгляд Юрши, добавил: – Ты, Юрий Васильевич, прости меня, недоглядел. Когда бабы покои оттапливали, по-черному пустили. Высушить поскорее хотели. И опять же, дуры, говорят, ежели по-белому топить, жильем не пахнет.

Юрша улыбнулся:

– Правильно бабы говорят.

– Ну вот и ладно. В баньку не угодно ли? А потом к трапезе.

В баню их сопровождал староста. На дворе продолжал толпиться народ. Юрша спросил, в чем дело. Михей пояснил:

– Приношения Домна принимает.

– Какие приношения?

– От каждого двора по достатку, потом проверю сам. У нее для тебя на первый случай все должно быть. Опять же, вдруг гости или еще кто.

Для новоставленого дворянина Юрия Васильевича Монастырского первый день в его собственной усадьбе закончился трапезой, постной по случаю Рождественского поста, но обильной. Ее разделили с ним Аким и священник. Юрша пригласил к столу и Михея, чем растрогал старика до слез. Хотел позвать и стрельца Захария, но староста дал понять, что ему здесь не место.

– Юрий Васильевич, слугу твоего мы не обидим. Его на постой отправили, там и банька будет, и еда-питье, все как надобно.

Прислуживала им Домна. В новой поневе, в рубашке расшитой, она беззвучно носилась по горнице, будто плавала. Юрша подал ей кружку хмельной браги, она расцвела розовым маком.

9

На второй день пребывания в Хлынове Юрша с утра слушал старосту, который перечислял угодья: сколько пашни, лугов, леса, неудобной земли, какой урожай собрали, сколько скота на зиму пойдет. Юрша удивился, как без единой записи старик столько запомнил. Староста с достоинством ответил:

– Грамоте разумею, барин. Дай Бог царство небесное дьяку Игнатию, обучил меня, когда пушкарем был, еще при государе Василии Иоанновиче. Да все равно без надобности: бумаги у меня нет, да и чернил где возьму.

Много нового узнал Юрша, о чем раньше и не задумывался. Оказывается, нужно было решать, когда зерно везти на продажу, теперь или к весне? Из каких денег платить государеву подать? Что делать с недоимщиками? Таких две семьи да бобыль: брать у них нечего, в избах пусто, и работать некому. И еще ворох всяких неприятных вопросов. На каждый из них у старосты готовое мнение, вроде бы разумное. Однако прежде чем решать, Юрша хотел присмотреться. Поспав после обеда, сказал Акиму, что решил посетить жилища крестьян. Тот засомневался:

– Юр Василич, дворянское ли это дело – к смердам идти?

– Самое дворянское, – возразил Юрша. – Прежде чем пойти в бой, ты обязан знать, на что годится каждый вой и каков его конь. А тут, отец, не проще, чем в бою.– Что ж, пойду кликну Михея.

Староста воспринял затею барина как блажь и предложил:

– Пойдем ко мне, барин. Я тут рядом, за церковью.

– К тебе потом. Начнем с дальнего края.

Пока шли вдоль деревни, Михей сказал:

– Об одном деле забыл сказать. Юрьев день скоро, отходная седмица началась. У нас тут богатый мужик уходить собрался, отходные деньги сдал. А сейчас обратно взял. Говорит, барин ему понравился, раздумал на другой земле счастья искать.

Крайней оказалась крохотная нахохлившаяся избушка об одно окошко. Сени и сарай заменял плетневый закуток, заваленный навозом. Дверь в избу больше походила на лаз. Преодолев его, Юрша оказался в темноте – пузырь в окне обледенел. В избе стояла страшная вонь, аж перехватило дыхание... Протиснувшийся за ним староста объяснил:

– Тут бобыль живет. Сторожем мы его числим. Но ежели его не разбудить, и день и ночь спать будет. Эй, Кургуз, вставай! Барин к тебе пожаловал.

Привыкнув к потемкам, Юрша увидел, как с печи свалился к его ногам маленький лысенький человечек, на лице, вместо бороды и усов, лохматились беспорядочные клочья седых волос. Человечек завопил: