Текст книги "Старший брат царя. Книга 2"

Автор книги: Николай Кондратьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

– Чего сам не спишь и людям не даешь?

Сухоруков охотно и громко пояснил:

– Брюхо, братцы, схватило, свет белый не мил. Простите Христа ради.

Встречным сторожам и дворовым без нужды говорил, что объелся вечор, теперь муки принимает.

Утром пришел Мокруша, сказал, что готов к отъезду, и спросил Сухорукова:

– Тебе, чернильная твоя душа, небось в Москву нужно?

– Ох, надобно. Скрутки все вышли. Да вот брюхо схватило.

Мокруша быстро согласился:

– Вот и ладно. Поправляйся тут, в Москву тебя потом отвезут. Мне недосуг из-за тебя в дороге останавливаться.

* * *

В возке, кроме Неждана, находился Сургун. Когда они, оставив Сухорукова, отъехали, он спросил:

– Неждан, зачем назвался? К чему?

– Дела для. Мне давно не хватало своего человека в Разбойном приказе.

– С коих пор он твой?

– Сей день с вечерни моим данником стал. Во как!

– Дивлюсь тебе: великие дела тебе атаман поручает, а ты балаболишь. Ты, Неждан, как был скоморохом, так и остался.

– Ну что ж то. Ты лучше прикинь своим казаном: может, поэтому и поручает, что скоморошничаю. А?

В это время возок остановился. Верховые стрельцы поравнялись с ним, один из них, Сергей Шатун, сказал:

– Дядя Неждан, разъезжаться время. Что скажешь?

Неждан на четвереньках вылез из-под кожаного верха и встал, придерживаясь за облучок.

– Так. Ночное дело отменяю. Ты, Серега, валяй к своим, а с первыми петухами – в Волчью лощину. Там тихо ждать. Я подойду. А к полночи троих толковых ребят подошли. Ежели Мокруша поедет в неурочное время, пусть задержат. Дерево повалят на дорогу иль еще что. А ты, Петруха, – обратился он к другому стрельцу, – переоденься и беги к Ворону. Скажешь, ежели утром не пришлю гонца, пусть уходит восвояси. Все.

Сергей перегнулся с седла и заглянул в возок:

– Отец, а как Настенька?

Сургун глухо ответил:

– На пасеке она, у боярышни отпросилась. В полночь уйдем. У купца Нефеда, как условились, будет тебя дожидаться. Твоя затея – нож острый мне.

– Ладно. Благодарствую и на этом. – И ускакал.

Неждан и Сургун сошли с возка, ветерок поднимал сухой, морозный снег и крутил его вокруг. Сургун заметил:

– Погодка для дела – лучше и не надо. Ну, ребятки, давай за мной. – И пошел целиной, проваливаясь в снег по пояс.

Возница и парень, подталкивая возок, погнали лошадей за ним. Кони, сделав несколько прыжков, увязли в снегу между соснами и остановились. Возница распряг их, потом вчетвером продвинули возок вперед, развернули и подсунули под ель.

Сургун, за ним Неждан пошли впереди, возница и парень вели лошадей следом. Скоро под ногами снег окреп, лошади не стали проваливаться, под верхним слоем пролегала хорошо протоптанная тропа.

Вскоре вышли на поляну. Из крутящейся белесой темноты выступили высокие сугробы снега. Это были омшаник и землянка пасечника. Тут же открылись ворота крытого загона для лошадей.

4

Волчья лощина – широкий пологий овражек, заросший рябиной, орешником да ельником. Могучие деревья отступили и скрылись за вьюжной темнотой, только доносился гулкий шум ветра в их кронах. Дорога, спускаясь в лощину, делала крутой изгиб. Здесь перед рассветом появился поезд из Тонинского. Трое верховых стражников ехали гуськом, за ними возок, правил им подручный Мокруши. Сам Мокруша сидел с ним рядом на козлах. Юрша и Аким полулежали в возке.

Несмотря на трагичность положения, Юрша не питал обиды на Мокрушу. Может, потому, что постоянно замечал заботу о себе и о приемном отце. Вчера вечером, как только царь уехал, Мокруша с помощником вытащил из подвала Акима. Какими-то мазями смазали его обожженные ноги. Потом принесли соломы, постелили им рядом. И они смогли отвести душу в разговорах. Правда, Акиму было тяжело говорить, он иногда впадал в беспамятство. Но все же рассказал, что делалось в пытошной вчера, о предательстве Харитона.

Сейчас в возке они молчали. Хотя Мокруша и постелил много мягкого сена, укутал их ноги старыми одежонками, все же каждая встряска отзывалась болью в их истерзанных телах. Мокруша предвидел это и перед отъездом дал выпить им по большому ковшу хмельной браги и наказал стражникам ехать шагом. Они возмутились – шагом в такую погоду на конях замерзнуть можно. Кат пригрозил именем государя: царь, мол, приказал поджаренных воров живьем доставить. А кто зябкий дюже, пусть рядом с конем идет.

Так въехали они в Волчью лощину. И вдруг из кустов к стражникам метнулись беззвучные тени. Мокруша соскользнул с козел, низко пригнувшись, пропахал глубокую снежную борозду до ближайшей ели. Услыхав крики позади, обернулся, выхватил нож, готовый к смертельной схватке. Но его никто не преследовал: нападавшие добивали на снегу стражников. Его, Мокруши, еще не хватились. В последний момент он отчетливо услыхал чье-то восклицание: «Юрий Василич, жив? Слава Тебе, Господи...»

Нужно уходить! Мокруша рванулся было, но рыхлый снег не пускал его, кустарник хватал за ноги. Он прыгал, проваливался, падал. Как во сне, хотел бежать, а топтался почти на месте. И тут перед ним темными молниями, подвизгивая, метнулись потревоженные кабаны. Мокруша вылез на оставленный ими глубокий след и почувствовал, что бежать по нему гораздо легче. Правда, кабаны бежали вдоль дороги, но другого выбора у него не было. Скоро шум ветра заглушил голоса людей.

Кабаний выводок пересек дорогу. Мокруша, почувствовав под ногами твердь, не решился свернуть опять в сугроб, а побежал по дороге, прислушиваясь, не скачут ли за ним конники. Волчья лощина кончилась, вековые сосны обступили дорогу. Теперь ветер не крутил, а подталкивал в спину. И все же Мокруша уже не мог бежать, а волочил ноги из последних сил. Вот расщепленный дуб, за ним Троицкий шлях. Мокруша перешел тракт, побрел до могучей старой сосны и спрятался за ее стволом. Отсюда решил пронаблюдать, в какую сторону поедут разбойники, к Троице или к Москве. Он не сомневался, что это не просто грабители, а кудеяровцы, пришедшие спасти сотника.

Куда они пойдут, он сейчас узнает. А куда идти ему?! До Мытищ тут версты три. Возьмет лошадей у мытников иль в монастыре и – в Разбойный приказ, оттуда к царю... Расскажет ему... Мокруша представил себе лицо царя, его глаза... Кату не положено поднимать взор на государя, это Мокруша знал крепко. Но украдкой он много раз видел лицо Ивана во время казни или пытки. Его глаза вылезали из орбит, будто мучили его самого... Так посмотрит государь и на него, Мокрушу... И сегодня до вечера еще в пытошной избе засыпят свежим песочком кровь его, Мокруши, под дыбой... А изорванное тело сунут в мешок и отвезут куда-нибудь в Замосквореченское болото... Тихо, безвестно, как прошлой ночью они отвезли поломанное тело вора Харитошки.

Так это живо представил себе Мокруша, что взяла его тоска. Тут немного посветлело, но вьюга крутила сильнее, чем ночью. Сквозь ветви увидел: на рысях выехали двое, потом еще несколько всадников, одетых в полушубки стражников, видать, разбойники убитых раздели.

И тут он замер, дыхание захватило, в дерево втиснуться готов – передовые конники не повернули ни к Троице, ни к Москве, а пересекли шлях и двинулись прямо на него... Мокруша упал в снег. Храп лошадей послышался почти над ним. Приподнял голову. Первая пара конников прошла рядом, вдоль кустарника, потом вторая, третья... Догадался – всадники проминают дорогу. За ними показался возок, ихний, разбойничий, черной кожей крытый. А вот и его, Мокруши, возок, с верхом из дубленой кожи. Переваливаясь, тянется парой лошадей... Поравнялись...

Дальше произошло неожиданное. Мокрушу будто подтолкнул кто, он бросился к возку, схватился за дужку, на которой натянут кожаный верх, завопил:

– Юрий Васильевич, князь! В твои руки отдаюсь! Спаси!

Возок дернулся, остановился. Неждан, что сидел рядом свозницей, очутился перед катом с ножом в руке. Тут же над ним захрипели лошади, вжикнули выхваченные сабли.

– Князь! Юрий Василич! Защити! Лечить буду! Пропадешь без меня! Рабом верным стану! – отчаянно кричал он.

Всадники с коней соскочили. Один узнал ката:

– Братцы! Так это ж Мокруша! Государев кат! На сук его!

Схватили, заломили руки, оттащили от возка. Неждан,убрав нож, взобрался на козлы и спросил:

– Юрий Василич, как прикажешь: голову снять или на суку повесить?

Мокруша не расслышал ответа Юрши, не понял и его Неждан:

– То есть как?.. Это ж истязатель твой?!. А ежели... Ладно уж. – И распорядился: – Отпустите. – Разбойники, недоумевая, остановились. – Вам сказано: отпустите! – Обратился к Мокруше: – Вернулся зачем? Убежал бы, и черт с тобой.

Тот оттолкнул ватажников и подошел к возку:

– Благодарствую, князь, и тебе, атаман, – поклонился он Неждану. – Ты, я чаю, знал, кого отбивал, и я знаю. Ему ноги лечить надо, без меня пропадет.

– Га, так тебя... Спалил, а теперь хватился!

– Клянусь животом, поберег я его! К Святому воскресению без костылей пойдет. Снадобья мои тут, под козлами.

Не дожидаясь согласия, Мокруша оказался в возке. Неждан попытался вытолкнуть его, но Юрша остановил:

– Пусть едет. Он верно говорит: на дыбе поберег меня.

Возок двинулся, переваливаясь с боку на бок. Неждан хмыкнул и обернулся к Мокруше:

– Шустрый ты, государев кат. Моли Бога за Юрия Василича.

– Вовек не забуду. Да и тебя запомню. – Помолчав, добавил: – Ты вот прямиком едешь, а со мной можно и по шляху. Меня тут каждая собака знает... А я князя не в Москву вез. Государь приказал в Беседы доставить. Так что до царева села могли бы трактом...

Неждан перебил его:

– Ладно. Мы своей дорогой поедем. Скажи лучше, когда хватятся князя? Сегодня?

– Нет. Государь сказал, что в Беседы пожалует среди недели.

– Не врешь?

– Зачем врать? Теперь мне без вас пути нет.

Юрша спросил Мокрушу:

– Ты меня вылечить обещал, а Акима как? Он опять вроде как не в себе.

– Врать не стану, Акима здорово пожег. Вот на стоянке посмотрю. Может, чего и сделаю.

5

В первый понедельник Великого поста так и не рассвело до конца, сумеречное утро незаметно переросло в беспросветный день. Тяжелые тучи высыпали вороха снега. Все живое попряталось от непогоды – ни человека, ни птицы, ни зайца. Только полтора десятка всадников да два возка упорно продвигались вперед через заносы и сугробы.

Мокруша не мог долго сидеть неподвижно в передке возка. Набегавшись утром по снегу, он намок, и теперь мороз, хотя и не очень крепкий, прохватывал его. Приходилось ему частенько идти или бежать около возка, чтобы согреться. Он несколько раз пытался заговорить с Нежданом, но тот только что-то невнятно буркал в ответ. Кату давно стало ясно, что они ехали не по целине, как показалось вначале, здесь была дорога, но разгулявшаяся пурга засыпала ее снегом. Ватажники, видно, не раз проезжали по ней и хорошо помнили ее приметы. Ехали перелесками вдоль опушек, мимо зарослей кустарников. Когда кустарники уходили в сторону, вдоль дороги попадались часто натыканные вешки.

Многим было известно, что вдоль верховья реки Яузы по берегам озер и клюквенных болот из Мытищ в обход Москвы шла дорога на Владимирский шлях, а дальше можно проехать и на Коломенский. Мокруша понял, что по этой дороге они и пробираются. Тянулись долго, больше шагом, изредка рысью. Кони подустали, чаще всхрапывали. Верховые, пробивающие первый след, менялись все чаще и чаще.

Но тут вдруг лошади взбодрились и пошли рысью – выехали на укатанную дорогу, которую не сумела полностью занести вьюга. К возку подъехал Сергей, снимая с бороды и усов наледи, сказал:

– Слава богу, дядя Неждан. На Пехорку вышли.

– Молодцы. Я боялся – собьетесь. До Владимирки далеко?

– Версты три. Сельцо объезжать будем или так?

– Ходом пойдем. А кто попадется, плетьми постращайте.

– Постращать, это можно! – Сергей ускакал.

Когда пересекли Владимирский шлях, Мокруша не заметил. Хотя ветер как будто поутих, но сверху снег валил пуще прежнего. Сквозь густую его сетку справа и слева угадывались лесистые берега реки Пехорки, посреди которой петляла дорога. На правом берегу неясно просматривались полузанесенные снегом избы. Потом берега стали круче и приблизились к дороге. Пошли все чаще и чаще заносы. Лошади тянулись шагом. Мокруша обратился к Неждану:

– Послушай, атаман. Аким стонет, князь еле терпит боли, аж пот на лбу. Их надо лечить, да небось и кормить пора.

На этот раз Неждан ответил внятно:

– Сам жрать захотел? Привык обжираться.

– Не дело говоришь, голова. Нам ничего не подеется, а больным надо чаще есть, иначе худо будет. Привал нужен.

– Будет и привал.

Тем не менее ехали еще больше часа. Потом свернули направо, выехали на берег и остановились около огромной повалившейся березы, перегородившей дорогу. Ватажники спешились, подняли верхушку березы, провели под ней лошадей и возки. Потом опустили на свое место. Мокруша слышал, что лесные тати заметают за собой следы. А тут увидел, как из возка извлекли большие грабли и веники и принялись заравнивать снег около березы. Метель помогла им.

Лесом проехали еще с полверсты и оказались на небольшой поляне, тесно окруженной елками и искусно сделанным завалом. Здесь их остановили мужики. Неждана приветствовали как старого знакомого. В дальнем углу поляны горел огромный костер, около него теснились люди. Под елями стояли свежие лошади, только что приехавшим задали корм. Возок подтащили к костру. Мокруша, разобрав свою укладку, занялся прежде всего Юршей.

– Ну, князь, как твои ножки? Не озябли?

– Нет. Огнем горят.

– Ничего, сейчас мы их упокоим. А ты, Аким? Чего молчишь?

– A-а... Говорить невмоготу...

– Потерпи маленько, и твои смажем.

Подошел Неждан, смотрел, как Мокруша перевязывал ноги Юрши. Когда закончил, спросил:

– Юрий Василич, меня послушаешь иль тошно?

– Слушаю. Чего хочешь сказать?

– Хотел узнать, выдюжишь ли, если дальше поедем?

– Я-то выдюжу. Вот Акиму тяжело.

– Ничего, я крепкий. Вези, вези дальше, Неждан.

– Хорошо. Сейчас ухи принесут. Похлебаете и – в путь. А тебе, – Неждан обратился к Мокруше, – вот этого парня в помощники ставлю. Он указал на мрачного верзилу в овчинной шубе и такой же шапке. – Прежде чем князя поить снадобьем, сам его попробуй. Да смотри не шути с этим молодцом, не обмишурься, не ровен час. Он на руку быстр. Имя у него Смертушка. Внял? И опять же, ценный он сторож, говорить не умеет, мешать тебе не будет.

Мокруша сердито взглянул на Неждана:

– Не хочешь ты понять, голова, что, кроме вас, мне податься теперь некуда. Должен поверить мне.

– Верю. Верю всякому зверю, а тебе да ежу – пока погожу! Всякое случается: и у девки ребенок рождается. Вон и уху несут.

Хотел уйти, но Юрша остановил его:

– Погоди, Неждан. Из рук царя ты меня вырвал, а дальше что?

– Отвезу в Дикое Поле к Гурьяну. Там поправишься и будем думать, как дальше жить. А сей день должны до лежбища дойти. Есть у нас такое зимовье. Там отдохнем сколько-то и – дальше.

После стоянки в лесу опять выехали на Пехорку-реку. Сменные кони шли ходко. На козлах восседал дед в тулупе, рядом Неждан, позади в передке притулились Мокруша и Смертушка. Возки сопровождали теперь всего шестеро верховых в полушубках государевых стражников. Во втором возке сидело несколько ватажников с луками и саблями.

На этот раз Мокруше было теплее, ему дали широкую свитку, в которую он и закутался. На Неждана он сердился, даже отвернулся от него. Зато тот был настроен благодушно и заговорил первым:

– Обиделся, да? А зря. Наше дело такое – каждого куста бойся.

– Так ты и своих людей боишься? – отозвался Мокруша.

– Бояться необязательно, а присматриваться нужно. У нас люд разный. Иной раз Разбойный приказ своих шишей засылает. Не распознаешь – конец ватажке. А ты с самим царем знался, с нашего брата шкуры сдирал.

– За князем Юрием тоже присматриваешь? Он тоже царю служил и вашего брата не жаловал.

– Юрий Васильич другое дело. Мы к нему за три года присмотрелись. Вот так-то.

Помолчали. Снег валил по-прежнему густо. Неждан вновь нарушил молчание:

– Звать-то тебя как?

– Слышал, чай, Мокрушей кличут.

– Так и при крещении назвали?

– Крестили Лукой, да я и сам порой забываю про то...

– Так вот, Лука, чем заниматься у нас будешь? Бездельников мы не любим. Каты нам не нужны, при нужде каждый ватажник может повесить или голову снять.

– Катом я по нужде стал, атаман. А так... Бабка моя травы собирала, людей пользовала. И я кое-что от ней перенял. На хлеб с квасом заработаю. Чирьяк вскочит, приходи, вылечу.

– Чудно! Лекарь – и вдруг кат! Сперва думал я, ты пустое мелешь, будто князя пользовать будешь. Теперь верю: вишь, князь спит, Аким стонать перестал.

– С Акимом плохо дело, голова. Ему покой нужен, а мы...

Так за мирной беседой и бежало время, подкрались сумерки. Река Пехорка впадает в Москву-реку, а по ней шел зимник на Коломну. Краем поймы реки проложили дорогу те, кому невыгодно было встречаться с государевыми разъездами да стражниками. На эту дорогу и свернул поезд Неждана. Сразу начались сугробы, у коней заплетались нога за ногу.

Вскоре подтвердилось, что этой дорогой пользовались недобрые люди. Передовые конники наткнулись на брошенные груженые дровни. Свежие следы вокруг них показали: хозяева только что отсюда бежали и увели лошадей. В дровнях мешки с овсом и кули с мороженой рыбой. Неждан нашумел на своих передовиков:

– Куда смотрели! Как ехали! Так вашу перетак!! С вами и на стражников напороться можно!

Те оправдывались:

– Ведь метель крутит!

– Они-то вас раньше заметили, сбежали!

– Так мы их сейчас...

– Я вам покажу сейчас! Они ограбили кого-то, может, за ними по следам стражники идут. Быстро покидайте в наш возок пару мешков овса да куль рыбы. Пригодится. И – вперед!

Поздним вечером пересекли Коломенский шлях, выбрались на реку Велинку и вскоре оказались у входа в пещеру, куда четыре дня тому назад пришел Неждан из деревни Хлыново, чудесным образом избежав полона. Юршу и Акима внесли в землянку. Вскоре там запылал очаг, тепло проникло во все уголки. Тут скопилось с десяток ватажников. Они, перекусив, сразу забрались на полати и захрапели. Для Юрши и Акима оставили свободное место близ очага. Мокруша занялся больными. Неждан наблюдал за его действиями. Тут же в глубоком молчании стоял Смертушка.

После обработки ног Юрши Мокруша заявил:

– Ну, князь, через месяц быть тебе на коне. Сила жизни в тебе большая!

Потом принялся за Акима.

Тут в землянке при свете очага и лучин Юрша впервые увидел ноги Акима, и ему стало страшно. Пальцы и ступни обуглились, выше щиколотки шли черные и темно-синие мокрые пятна, до самых колен вздулись волдыри ожогов. Какие же мучения терпел он!

Мокруша прокалывал волдыри иглой, смазывал чем-то. Потом из склянки намочил тряпки и обернул ожоги. Не завязывая их, обратился к Неждану:

– Голова, скоко тут будем стоять?

– Не знаю. Послал ребят разведать дорогу. Можно бы завтра вечером уйти.

– Так... Дела у Акима плохие. Дня бы на два задержаться надобно. Будем ноги отрезать.

Юрша вскрикнул:

– Отрезать?

– Да, по колени. И сейчас. Через день-два будет поздно.

Юрша перекрестился:

– Помилуй нас, Господи! А без ног останется жив?

– Мужик здоровый, должен поправиться. А может, и умрет, тут дело такое. Вина зелена нужно. Голова, сможешь достать?

– Достану. К старосте твоему, Юрий Васильич, схожу. Твое поместье тут рядом.

– С утра иди.

Пока разговаривали, Аким лежал с закрытыми глазами, стиснув зубы. Не открывая глаз, глухо спросил:

– А меня слушать будете?

Ответил Мокруша:

– Твое слово главное, тебе терпеть.

– Тогда вот что: родился я с двумя ногами, с двумя и умру.

– Так это правильно. Однако ж с обрезанными поживешь еще, своих повидаешь. А так в антоновом огне сгоришь за полседмицу.

– Пусть сгорю. Ноги резать не дам. Юрий Васильич, скажи твое слово.

– Отец, подумай. Ведь и без ног живут.

– Я ползать не хочу, никогда не ползал. – Аким тяжело вздохнул. – А ждать тут нечего. Неждан, увози Юрия Васильича подальше скорее. Спасешь его, тебе многие грехи зачтутся. А меня брось здесь, обуза я для вас, – слезы сверкнули на его глазах.

Юрша взял его за руку:

– Успокойся, отец. Никто тебя не бросит тут. Хочешь оставаться с ногами, будь по-твоему.

Мокруша с досадой крякнул, сменил компресс и завязал тряпьем ноги Акима.

6

Для Юрши ночь прошла в полузабытьи. Мокруша раза два слезал с полатей и менял на его ногах тряпки, намоченные резко пахнущей жидкостью. Но, несмотря на это, ноги сжигал жар, резкая боль часто мутила сознание. Мокруша менял тряпки и у Акима, но тот не шевелился и не стонал. Его неподвижность пугала Юршу. Но когда подбросили дров в очаг и огонь разгорелся, стало видно, как грудь Акима резко поднималась и опускалась, он дышал неглубоко и очень часто.

Мешали уснуть ватажники. Они во сне громко бормотали, ругались и натужно кашляли, особенно Неждан – надо полагать, что часть ночи, проведенная в конуре, дала себя знать. Еще до того как в неплотно закрытой дымовой продушине показался дневной свет, Неждан поднял ватажников и, похлебав тюри, ушел. В пещере остались два ватажника: Смертушка и одноглазый старик Дергач, который следил за очагом, приносил дров и в маленьком казане готовил завтрак. Юрша много слышал о святотатстве ватажников, но здесь он своими глазами увидел, что они блюли пост, большинство крестилось перед едой, но спать ложились без молитвы: нет, не мучились они совестью – только залягут, как тут же начинают храпеть на разные голоса.

Смертушка зорко и неотступно следил за Мокрушей. Если тому требовалось выйти из пещеры, шел за ним, прихватив с собой лук и колчан со стрелами. С длинным ножом он никогда не расставался. Спал очень чутко: стоило подопечному привстать или пошевелиться, он, только что беззаботно храпевший, уже сидел на полатях, держась за рукоятку ножа. Во всех случаях произносил только одно: «Г-гы», с разными оттенками, в зависимости от настроения.

Теперь в землянке стало спокойней. Потрескивали дрова в очаге, слышно было, как вверху бушевал ветер. Этот гул успокаивал, и Юрша после очередной перевязки даже не заметил, как уснул. Проснулся неожиданно и удивился – в продушине не видно дневного света. Значит, проспал целый день! Мокруша сразу подошел к нему.

– Тот сон называется богатырским, на пользу он. Давай перевяжу твои ноги, да пообедаешь. Сейчас тебе требуется спать и есть, все это для поправки.

Стали собираться ватажники, вскоре пришел и Неждан. Все были голодные и жадно накидывались на еду, которую в изобилии готовил дед. Утолив аппетит, Неждан подсел к Юрше:

– Юрий Васильич, по дорогам пока тебя не ищут. Но через день-два появятся новые заставы. За это время успеем уйти за Коломну, может, подойдем к Тульской засеке. Однако вокруг Коломны много царских войск, много гонцов. Можем на них нарваться. Силы наши малые, не отобьемся. А может, и проскользнем. Другая стать: сидеть и ждать, пока бросят искать. Потребуется не меньше месяца, а может, побольше. А там вдруг ранняя весна, придется пережидать разлив. Только к Троице выберемся на Дикое Поле. Так вот, Юрий Васильевич, тебе решать.

– Как же я буду решать лежа на полатях. Тебе виднее, Неждан. Как ты сам думаешь?

– Если бы вы с Акимом могли сидеть на конях, мы ушли бы нынче же. С возком проскочить труднее и заметнее он. Я думаю, нужно ждать.

Юрша обрадовался:

– Значит, остаемся?

– Придется, Юрий Васильич.– Слава богу! И Акиму легче...

Мокруша безнадежно махнул рукой:

– Ему теперь все равно.

И действительно, Аким ко всему относился безразлично. Лежал, стиснув зубы, с закрытыми глазами. На вопросы отвечал только односложно: «да», «нет». От еды отказывался.

Юрша пододвинулся к нему, стал говорить, что они остаются здесь надолго, пока ему станет легче. Аким никак не показал, что слышит. Юрша дотронулся до его плеча:

– Отец, Акимушка, ты слышишь меня?!

Он открыл глаза и внимательно всмотрелся в лицо Юрши. Две огромные слезы застряли в уголках его глаз. Ничего не сказав, он отвернул голову и, тяжело вздохнув, затих. Юрша еще некоторое время смотрел на него, потом испуганно спросил шепотом Мокрушу:

– Все? Конец?

– Нет, еще поживет.

Наступившая ночь для Юрши оказалась бессонной, как и прошлая. Он со страхом прислушивался к частому дыханию рядом лежащего Акима. Слышал какие-то свисты, пугался, когда дыхание замирало.

Ватажники на следующее утро проснулись рано, тихо позавтракали и разошлись.

Этот день, середина первой седмицы поста, Юрше запомнился на всю жизнь. Близ обеда особенно разбушевалась вьюга – нет да нет забрасывала горсти снега в маленькую щелочку дымовой продушины, загоняя дым очага обратно в землянку. Аким открыл глаза, приподнял голову и прислушался к вою ветра. Потом впервые за последние дни сказал отчетливо и даже весело:

– Во как крутит!

Юрша вздрогнул:

– Акимушка! Отец! Тебе полегчало? Господи! Как меня пугало твое молчание.

– Совсем легко... Палец на левой ноге чешется... Попить бы чего.

Мокруша подал впрок заготовленное питье.

Аким с жадностью попил и опять заговорил:

– Тихо-то у нас... Это ты, Мокруша? Забыл, как твое имя христианское.

– Его Лукой звать, – подсказал Юрша.

– Да, да, Лука. Спасибо тебе, Лука, ногам-то моим лучше... Пальцами шевелить могу. Посмотреть бы, а?

– Потом, Аким. Перевязывать буду, тогда. А ты, может, поешь чуток?

– Нет, не хочу... Ты вот что скажи: Юрий Василич будет жить?

– Будет, не сомневайся. И ты будешь...

– Не обо мне речь. Юра, ежели со мной что... Не забывай Агафью... и Богом данную дочку, татарочку... Я ведь, как поженился, Агафье хорошую жизнь обещал... И неплохо жили... А вот... Небось обобрали всю... Ежели Акулина-вдовушка отвернулась – по миру пошли...

– Обещаю тебе, отец. Неждан поможет.

– Неждан – ловкий мужик... А мне бы теперь попа... Да и ему не все сказать могу... Клятву страшную дал... Ой, много согрешил аз... Клятву нарушил... Вот и наказывает Господь... Думал, спасу тебя, Юрий... Ан не вышло... Наказал бы Господь меня одного, ты-то при чем? Ой... Попить бы еще.

Мокруша хмуро посмотрел на него. Придержав голову, напоил. Аким долго молчал, его дыхание стало учащаться. Заговорил тише, останавливаясь после каждого слова:

– Ропщу... грех еще один... Чую холод в груди... Прощай... Юра... Дай погляжу в последний... Аз не уберег... Мокруша... Неждан... люди добрые... берегите... Предадите... Прокляну с того света... Приду... – Замолк, часто-часто дыша, как после бега.

Ночью он умер тихо, незаметно. Юрша до утра не спускал глаз с его лица. В неровном свете очага оно казалось особенно худым и бледным, заросшим седыми волосами... Видел он его и в радости, и в печали, и смертельно уставшим, и в жарких схватках с врагами. Всегда рядом, всегда внимательным к нему, к названому сыну. Учил его военному ремеслу и не раз спасал от предательских ударов. И вот он умер, умер из-за него...

Днем унесли Акима, захватив с собой лом, топоры и лопаты. Когда дверной полог запахнулся за ними, Юрша, уронив голову на измятое сено своего ложа, зарыдал.

7

А в конце седмицы из землянки вынесли и Юршу, завернув его в ковер. Положили в небольшие санки с широкими полозьями и повезли по заснеженному лесу. Неждан и Смертушка шли обутые в снегоступы, Дергач и Мокруша – на лыжах. Санки тянули но очереди. С каждой верстой лес становился глуше и гуще. Метель утихомирилась, птицы и зверье повылезало из укрытий. Заячьи, кабаньи, лосиные следы во всех направлениях исчертили свежий снег. Много зверей перебегало им дорогу. Пара молодых лосей, очевидно, впервые увидела людей, долго следовала за ними, появляясь то справа, то слева с любопытством разглядывая двуногих. Дергач обратил на них внимание и авторитетно заявил, что это вовсе не лоси, а оборотни иль, еще хуже, лешие в лосином обличии. Он сам крестился, их крестил, по это не помогло. Лоси отстали только после того, как Мокруша ловко пустил в них увесистую корягу....

На прежнем лежбище о переселении первым заговорил Мокруша. Как только кудеяровцы разошлись, он спросил Неждана, скольким людям известно про их жилье. Неждан ответил:

– Ты всех видел, с десяток наберется.

– Значит, стражников надобно ждать.

– Это ты брось! Люди все надежные.

– А ежели на дыбе? Поверь, там у всех язык развязывается. Таких, как Аким, мне всего троих повелось видеть...

Неждан усмехнулся:

– Много ты поломал людей. Теперь за свою шкуру опасаешься?

– И за свою, и за твою тож.

– Скажи толком, чего хочешь?

– Менять место нужно. Как говорится, береженого Бог бережет.

– Подумать надо.

Но Неждан не только думал, а и готовился к переселению. Достал уже ковер, санки, лыжи, снегоступы. О том никому не говорил, не хотел тревожить Акима до его смерти. Накануне отъезда рассказал Юрше:

– Тебя ищут повсюду, князь. А тут возок, в котором тебя Лука вез, нашли под Звенигородом. Что там было! Тьма стрельцов набежала, главные воеводы! Народу похватали! Изуродовали людей, а впустую все ж. Разъезды на наших дорогах не сняли. Я говорил, что боярина Ногтева провести трудно. Хитер старый лис!

– Вот и я о том же твержу, – подхватил Мокруша. – Я так понимаю – тут от Коломенского зимника версты три, не больше. Не ровен час, кто из стражников заблудится...

– Все каты такие трусы, как ты? – спросил Неждан.

Мокруша выругался.

– Не ругайся, Лука. Не гневи Бога! Так и быть, послушаюсь тебя. Готовься, завтра уходим.

Мокруша забеспокоился:

– Трав, настоек у меня много, целая укладка. Один не унесу.

– Ладно, поможем. Тяжелые склянки оставь до другого раза...

Шли весь день без остановки, перекусывали на ходу, жажду утоляли снегом, сулейку с водой берегли для Юрши. На ночлег остановились на небольшой лесной полянке под развесистой одинокой елью. Соорудили шалаш, перед ним развели костер, так что в шалаше стало тепло. После ужина все уснули сразу, только Юрша прислушивался к звукам лесной ночи. Чего только он не услыхал: и осторожные шаги, и шорохи, и хрюканье, и завывание, и жуткие крики ночных птиц. Неловко шевельнувшись, разбудил Мокрушу. Тот прислушался и сказал, что в лесу столько шума, что не заметишь, как люди на шалаш нападут. Проснувшийся Неждан возразил:

– В лесу своя жизнь. Человек мешает ей. Вот ежели вдруг тихо станет, тогда хватайся за оружие – человек зверье спугнул.

Второй день пути был похож на первый. Ветер стих, но облака пошли теснее, гуще сыпались из них снежные хлопья. Ближе к вечеру Мокруша заметил, что Неждан и Дергач чем-то обеспокоены. Скоро по их отрывистым замечаниям он понял, что они заблудились, хотя и не признавались в этом. Не дожидаясь темноты, встали на ночлег. Опять шалаш, костер, скудный ужин. Перед сном Неждан постарался незаметно отвести Дергача в сторону и заспорил с ним. Когда стали укладываться спать, Мокруша спросил:

– Чего темнишь, голова? Заблудились, так и скажи, чай, не маленькие.

Неждан огрызнулся:

– Другой раз хуже. Заметил, помалкивай.