Текст книги "Старший брат царя. Книга 2"

Автор книги: Николай Кондратьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

– И заберете Смоленск, Великие Луки, Псков и Новгород? Верно?

– Благодарность зависит от щедрости великого князя! Но ты не страшись, у тебя мы ничего не будем брать. К твоему приходу эти земли будут завоеваны, их отдаст нам Иван. А тебе мы вернем кое-что, хотя б Смоленск, чтобы народ поверил тебе. Все равно Русь великой останется – на восток конца края не видно, до Каменного Пояса и дальше!..

Юрша прервал посланца:

– Все, князь? Мы поняли тебя. Так вот что ты передай нашему брату Сигизмунду-Августу. Мы действительно изгои, живем в лесах, в землянках, но в своей отчизне. Наверное, царь Иван прикажет гоняться за нами. Но пусть наш брат великий князь литовский помнит: если московские воеводы побегут, начнут отдавать искони русские земли, я кликну клич и пойду на вы! Нас будет много, терять нам нечего, а за саблю мы научились крепко держаться! Вот так и скажешь, достопочтенный князь!

Демьян, Неждан и Сургун подняли кубки:

– Слава князю Юрию Васильевичу! Слава!

Рогволодовича с бережением проводил Демьян на литовскую сторону за городом Путивлем.

4

Примерно месяц спустя опять собрались в Кудеяровом дворце, теперь без меда хмельного – Великий пост на дворе. Рассказывал Шатун о своей поездке:

– ...На обратном пути заехал переночевать к знакомцу, а он стоит, сесть не может. «Ты чего?» – спрашиваю. «Староста отпотчевал», – говорит. Накосили они миром для княжича три стога. По первому снегу поехали на луга, а сена и след простыл.

Княжич сказал, чужое, мол, мужики увезли, вернуть надо, а если сена не будет – двадцать плетей. Знакомец мой грешил на нашего тамошнего атамана. Пришлось задержаться, побывать у того. Скворцом его прозывают. А Скворец, оказывается, лето прогулял и, чтоб кони не пали, сено потянул. Облаял я его непотребно. А мужикам чем поможешь?

Юрша поинтересовался:

– Где это в наших краях княжич объявился?

– Верст шестьдесят отсюда, деревня Дубовка. Такое тихое место, к Сапожковской засеке приписана была, а теперь, вишь, княжич из Тулы крутится, какую-то крепостцу строит на реке Рясе.

Возникшее недоумение рассеял Неждан:

– В Поместном приказе говорили, что государь повелел веси на Диком Поле воеводам да дворянам раздавать, чтоб ставили они остроги малые, мужиков учили от татарских разъездов отбиваться, свое добро защищать. Да чтоб и лихих людей не миловали.

– Не знаешь, как тульского княжича звать? – спросил Юрша.

– Знакомец его Слепневым называл... А вот имя запамятовал.

– Не Федор ли?

– Верно, Федор Слепнев. И метят его будто в большие воеводы новой засеки.

– Выходит, братцы, этот княжич-воевода не только знакомец, но и друг мой. Правда, тогда он сотником был, теперь в гору пошел. А мы с ним рядом стояли, когда Тулу от татар обороняли, Казань брали.

В дальнейший разговор Юрша не вникал, он думал о Федоре, вспоминал свои встречи с ним...

А вообще-то следовало бы послушать Неждана: о Москве говорил:

– ... И тут я разведал: наш-то ватажный барин-боярин Данила, тот самый, что грозился с царем покончить, живет с женой у Яузских ворот. Дай, думаю, обрадую, наведаюсь. Палаты ничего, новые. Во дворе псы, дворня, все чин чином... Подождал, когда к вечерне он пошел. Впереди баба дородная, моложавая, потом узнал – жена его, шуба на ней... На нем тоже дорогая, и не одна, кажись. Я ж вроде как болезный старичок с бадиком, споткнулся, чуть не упал, за рукав его шубы уцепился. Данила шарахнулся в сторону, что твой жеребец молодой. Но я крепко уцепился, шепнуть успел: «Неждан, мол, я. Признаешь? От деда Сургуна привет тебе!» Ой, батюшки, что с ним подеялось! Белее снега стал, младенческая забила! Заверещал, будто хвост ему придавили. К нему бабка, холопы, барыня... А Данила все громче лопочет, от меня, как от нечистого, отмахивается. Вижу, делать мне тут нечего. Грешен, врезал бадиком по спине барину и стрекача дал. Вот так-то за наши приветы да за хлеб-соль... – Неждан, заметив, что Таисия опечалилась, обратился к ней:

– Ты, княгинюшка, не горюй. Не в себе он, братец твой двоюродный. Мыслю, нищие его попортили лет пять назад. Вроде как память ему отшибли. А насчет по спине врезать, это я для красного словца. Стоило, может, но не до того было, насилу ноги унес.

– Да я так, – вздохнула Таисия, – просто жалко человека. Нищих же винить нечего. Жизнь ему спортил... – А вот кто испортил жизнь, не сказала, язык не повернулся... Да и так всем ясно.

Историю Данила Патрикова Таисия хорошо помнила по рассказам Неждана и Сургуна. Еще до ее приезда Даниил проживал в Тихом Куте, а после лебедянского дела ушел в Москву. Это было в ту зиму, когда Юрша оказался в Алексиной пустыни. Неждан тогда без охоты взял Даниила с собой, а под Зарайском пристроил в артель нищей братии, назвал Безъязыким. Потом некоторое время не терял его из виду.

Даниил своих родичей разыскивать не стал. Замысел о нападении на царя не оставил. Он хорошо знал Москву и вскоре стал постоянно появляться среди нищих на паперти тех кремлевских соборов, куда чаще наведывался Иван.

И тут по весне вдруг Даниил исчез. Неждан принялся осторожно расспрашивать нищих, где он. Оказалось, что кто-то из братии заметил: Безъязыкий скрывал от посторонних глаз самострел. Устроили ему допрос. Нашелся грамотей, который пытался прочесть ответы Даниила. Разумеется, тот умолчал об истинном назначении арбалета. Может быть, поэтому ответы показались неубедительными, а может, грамотей неправильно прочел берестянки, только Безъязыкий вызвал подозрение, и его били смертным боем.

Неждан нашел Даниила полумертвым в грязном притоне – убежище разных уродцев. Безъязыкого оберегала старуха, отгоняла явных воров, поила и в то же время ждала его смерти, надеясь на законном основании завладеть его армяком, сумой и другим тряпьем.

Неждан сообщил об исчезнувшем сыне Патрикову, и Даниил был спасен. При этом Неждан постарался остаться в тени.

Потом слыхал – отец женил сына на перезревшей боярышне... А вот увидеться довелось несколько лет спустя, и все вон как наперекосяк вышло!...

Когда товарищи собрались расходиться, Юрша произнес:

– Братцы, мне нужно с княжичем Слепневым поговорить.

– И как мыслишь? – спросил Демьян. – Кажись, он мужик строгий, ликовати с тобой не станет.

– И вои у него есть, – добавил Шатун, – побольше сотни, крепостцу ставят.

– Гостем пойду, – ответил Юрша. – Думаю, примет. – А Хлыста спросил: – Ты, Ефим, не откажешь с ребятами проводить меня?

– С радостью, князь. Погулять всегда готовы.

Посудили, порядили. Демьян высказал неодобрение:

– Вини меня, князь, но затея нелепая и опасная.

– Не сердись, свет Демьян! Вся наша жизнь – опасность сплошная. И лепоты в наших делах немного наберешь.

Когда все разошлись, Таисия обняла Юршу; заглядывая ему в глаза, спросила:

– Бедный! Тебя к старому тянет! Да?

– Ошибаешься, дорогая. У меня к Федору дело есть. Ведь кудеяровцы могут охранять украйны России не хуже казаков. И государевой казне расходов никаких. Лишь бы опалу уменьшили. На такое дело большинство ватажников пойдет.

Таисия еще теснее прижалась, головой качает:

– Не надо обманывать, мой милый. Я сердцем чую...

5

Много дорог Юрша измерил за свою жизнь, и каждый раз по чужой воле. Вначале повелевал государь, сломя голову мчался Юрша и думал только об одном – как лучше и быстрее достигнуть цели и вернуться обратно. Потом друга увезли от царской опалы, они думали, как уберечь его и обойти своры стражников: Юрша подчинялся им и шел по пути, который они указали. Теперь все изменилось: он сам выбирает пути-дороги, сам указывает другим. И оказалось это куда тяжелее, чем раньше!.. Одолевают сомнения, неуверенность, верно ли поступил? А может, по-другому лучше?! Товарищи-помощники каждый свое гнет, всех не переслушаешь. Однако он давно решил – никто не должен ведать про его сомнения и колебания. Только от Таисии не утаишь, открываются ей его сокровенные думы... Но все знают, в том числе и Таисия, – раз Кудеяр сказал – быть по тому!

И вот Юрша едет во главе полусотни в Рясное урочище. Оттуда же реки текут в Воронеж, Рясы – Становая Ряса, Ягодная Ряса и просто Ряса.

Юрша многого достиг в подготовке воев из ватажников. Прежде всего – единая одежда. Сейчас зимой: меховые сапоги и штаны. Кафтаны серой крашенины у рядовых, серого сукна у десятников, полусотников и у атаманов. Кстати, одежда – единственное отличие старшего. В государевом войске старший носит либо медаль на шее, либо знак, вышитый на терлике. Юрша, да и атаманы считали, что ватажник старшего должен знать в лицо, все остальные равны между собой. Под кафтанами куяки, у иных кольчуга на кожаную душегрею надета. Кафтан опоясан саблей, сабля и нож – главное оружие. Сверх кафтана тулуп. К седлу приторочены саадак, топор или лопата. В суме переметной пища на три дня для коня и всадника. Юрша, Шатун, Хлыст и Неждан одеты как и все, не отличишь. Младшие вои вели коней под вьюками: лыжи, снегоступы, пики, пища на две седмицы и кошма для шатра на тот случай, если придется принимать гостей.

Дорога дальняя, Юрша успел обсудить с атаманами встречу с Федором. Шатуну казалось наиболее удобным сделать ночной налет на княжеский дом, слуг перевязать, а с хозяином побеседовать. Неждан все время задавал вопросы:

– А вдруг в доме засада, вои там?

Шатун отвечал:

– Тебя осматривать пошлем. Ты в любую дырку пролезешь.

– А может, так: осмотрели, ворвались, а княжич дома не ночует. Что делать?

– Возьмем его семейных в залог, княжича вызовем. Своих пожалеет, приедет.

– Нет. Заложников брать нельзя, – остановил их Юрша. – Никаких ошибок! Иначе нужного разговора не получится.

День быстро кончился, ночевать остановились верстах в десяти от деревни Дубовки. Шатун посоветовал встать лагерем и отсюда вести наблюдение.

Наступившую ночь провели по-походному. Первая забота– кони. Развьючили, отпустили подпруги, седел не снимали – в походе не полагалось: тут в другой раз секунда жизнь спасает. На стоянке примяли снег, настелили толстый слой лапника. Коней хорошо протерли и задали им корм в торбах. Только после этого подумали о себе. Кашевары на малых кострах принялись варить в казанах ужин. Остальные готовили долгие костры. Для каждого костра валили три сосны или ели средней толщины – аршин в обхвате, очищали от веток и клали прямо в снег, а еще три сухих дерева укладывали на них пирамидкой, обкладывали сушняком. Подожгли после ужина, перед сном. Этот костер в тихую погоду горит всю ночь, потому и называется долгим. Таких костров развели четыре.

Люди ложились на лапник между лошадьми и костром. Стража – по одному от десятка. Ночь была без ветра, небо заволокло облаками, из которых несмело летели огромные хлопья снега. Над костром хлопья быстро таяли в дыму.

Юрша, завернувшись в тулуп, прислушивался, как скрипел снег под ногами сторожа, как, потрескивая, разгорался костер. Рядом лежал Фокей, который уже негромко подхрапывал. Потом наступила тишина... Разбудили кони, они, храпя, шарахались в стороны. Приоткрыв тулуп, стряхнул пушистые хлопья... Лес вокруг наполнился шорохом, приглушенным повизгиванием. Стражников было уже не пять, а больше. Они выхватывали из костра головни и бросали в мелькающие зеленые огоньки: то были волки. Они отскакивали от летящей головни. Но вот головня с шипением зарывалась в снег, гасла, и волки вновь подступали. Лошади испуганно бились, могли порвать удила. Тогда стражники взялись за луки, стреляли по серым теням. Если стрела попадала в цель, около убитого или смертельно раненного волка образовывалась рычащая свалка – соплеменники совершали страшную тризну, значит, крепко оголодали.

Юрша уснул лишь на рассвете, когда точно по неведомому сигналу волки вдруг исчезли.

Наутро, после обильного завтрака – в короткие зимние дни обед не полагался – Неждан и Шатун ушли на лыжах на разведку, каждый захватил с собой двух ватажников. А Юрша с Фокеем отправились на охоту.

Хлыст с остальными ватажниками должен был строить временное зимнее жилье – ледянку. Обычно строили ее под берегом крутого оврага – в яру, для людей и лошадей отдельно. Однако Хлыст решил строить одну ледянку на всех: людей и коней. Вначале принялись разгребать снег, сперва лопатами, потом конным скребком – к расщепленному бревну приладили постромки и сдвигали целые сугробы. В кожаных ведрах принесли воды, рыхлый снег обрызгали, чтобы образовались вертикальные ледяные стены, а между ними проход – коридор широкий и длинный, тут снег до земли убран. Строителям повезло: по дну яра петлял замерзший ручеек, одна из его петель оказалась между стенами. Тут же сделали прорубь, теперь не требовалось далеко ходить за водой. Чтобы сделать крышу, нарубили двухсаженных елок, ставили их над проходом шалашом, снег у комелей поливали водой, вмораживали. А чтоб буря не разметала, верхушки елей вязали лыком и переплетали ивняком, распаренным над костром.

Во второй половине дня ледянка была закончена. Она состояла из двух частей – побольше для коней, поменьше – для людей. Разделялись эти части горкой сложенных седел, вьюков, лыж и снегоступов. В людской половине у выхода горел костер для обогрева и приготовления пищи.

Вскоре с охоты вернулся Юрша. Он осмотрел ледянку и похвалил Хлыста: действительно, сделано было все так ловко, что через день-два снежок так припорошит постройку, что рядом пройдешь и не заметишь. Откинув плетеную дверь, он почувствовал, насколько теплее внутри сооружения. Ложе из лапника, покрытое кошмами, приглашало к отдыху.

Вскоре вернулись Неждан и Шатун. Их разведка показала, что в деревне одни бабы и старики. Вои и мужики – на строительстве крепостцы. Воевода Федор тоже большую часть дня находится там же. Изредка он ездит ночевать в деревню. Неждан сказал, что обнаружил недалеко от дороги смолокурню. Зимой на ней работы не ведутся, и не мешало бы там держать небольшой отряд на всякий случай. Решили назавтра показать Юрше и деревню и крепостцу.

После ужина ледянка успокоилась. Костер у входа затух. Бодрствовали шестеро – два коневода на конной стороне, двое– на людской, столько же по очереди несли наружный дозор.

Юрша лег среди своих помощников и спросил Хлыста:

– Наружи вызвездило, без костров не замерзнет народ к утру?

– Нет. От коней тепло идет. А ежели завернет настоящий мороз, у нас сухостой заготовлен, посреди ледянки костер раздуем.

Неждан повернулся к Юрше, распахнув тулуп:

– Вот, ледянкой называют. А ты знаешь, Юрий Васильич, по-настоящему-то раньше звали кут в яру, а проще – кутояр. Замечаешь, отсюда и Кудеяр пошел. Вон мне в Москве один купец объяснил, что, мол, Кудеяр – это кудесник ярый, то бишь – колдун злой. Хоть он и друг мне, а насилу втолковал ему, что это бояре да князья позорят так наше братство. На деле Кудеяр в любом яре дом имеет. Вот так-то. А то ледянка...

Неждану явно хотелось поговорить, но все устали, замолчал и он, тяжело вздохнув, закутался в тулуп.

6

В то утро погода начала портиться, подул ветер с полудня, потянулись густые облака, побежала поземка. Княжич Федор, прикрывшись воротником шубы от ветра, дремал. Он ехал верхом из Дубовки в крепостцу. Впереди – Тишка, стремянной, позади староста Дубовки. Вдруг конь встал, Тишка громко шепнул:

– Беда, княжич! – И выхватил саблю.

Федор отвернул воротник. Впереди дорогу перегородили трое верховых. Оглянулся назад – из кустов выходят лыжники с копьями и саблями. По одежде и по виду – княжеская дружина, по повадке разбойники. Решил пробиваться мимо троих, но и там появились лыжники с копьями: в сторону не свернешь – кругом сугробы.

Один из всадников, приближаясь, громко сказал:

– Мир тебе, княжич Федор Захарович!.. Не признаешь?.. Вспомни битву под Тулой. – Всадник снял треух.

Федор невольно вскрикнул:

– Юрий! Сотник Юрий... Васильевич!

– Он самый. Будь здоров, княжич!

– И ты многие лета здравствуй, сотник! Что это за люди?

– Охрана Кудеяра.

– Кудеяра? И ты в его охране?!

– И я. Не взыщи, что так вот, – Юрша кивнул на приближающихся ватажников. – У меня дело к тебе, а боялся, что ты говорить со мной не пожелаешь. Убери саблю, Федор Захарович, тебе худа не будет.

– Ну говори, сотник, слушаю.

– Разговор долгий, княжич. Поедем, тут у меня стан рядом.

– А ежели не поеду? Сабля при мне, без боя не сдамся!

– Я к тебе, Федор Захарович, с миром пришел. Клянусь, через два-три часа уедешь, куда тебе вздумается. А сейчас ты мне нужен, в память нашей прежней дружбы следуй за мной.

Юрша повернул коня, Федору ничего не оставалось, как поехать за ним. Вскоре они с основной дороги свернули в сторону. Ехали так: впереди Юрша, потом Федор и его стремянной. Позади их и сбоку шли лыжники. Два других конника и староста отстали.

Тут Федор узнал поляну, на которой летом курили смолу. Рядом с сараем смолокурни стоял шатер, около него горел костер, раздуваемый ветром. Кругом шныряли лыжники, в стороне виднелись привязанные кони. Всадники спешились и вошли в шатер. Посреди шатра стояла пышущая жаром большая жаровня с углями. Рядом три чурбана, накрытые коврами, у стен – горящие светильники. Юрша предложил Федору сесть на чурбан, сам опустился на другой. Вошел дружинник и поставил два кубка, разлил пенистый мед и, оставив кувшин, вышел. Юрша взял кубок:

– Выпьем, княжич, в память прошлой дружбы.

Федор, поднимая бокал, усмехнулся:

– Помню, ты не брал в рот хмельного.

– Да, Федор Захарович, мы многое не делали из того, что делаем теперь. Твое здоровье.

– Мед хорош, Юрий Васильевич! – Федор выпил, проследил, как Юрша вновь наполнял кубки, спросил: – Что ж, ты привел меня сюда мед пить?

– И мед пить тоже... Так тебе известно, царь Иоанн наложил на меня опалу?

– Слышал. Многие против государя пошли, даже други и наставники, к примеру, Адашев, Сильвестр. Значит, и ты заодно с ними?

– Вот то-то и досада, что не было моей вины, Федор Захарович. Тебе ведомо – я своего живота не жалел, служил верой и правдой царю. Но он дознался, кто мои родители, и решил меня извести.

– Кто ж твои родители?

– Великий князь московский Василий и великая княгиня Соломония.

Юрша заметил, как Федор дернулся, его рука легла на эфес сабли. Но княжич овладел собой, остался сидеть и, пристально глядя на Юршу, раздельно произнес:

– Значит – ты Кудеяр?! Значит, правду говорят, что Кудеяр выдает себя за старшего брата государя? Так что Кудеяру от меня нужно?

– Первое – ты должен поверить, что я не самозванец.

– Как можно поверить! Ты был хорошим воем, и вдруг... Мы с тобой изловили одного самозванца, а теперь ты!.. И давно на тебя накатило такое?

– Ошибаешься, Федор Захарович, не накатило... Сперва только догадывался... Были воспоминания детства, как чудный сон. А вот когда под Новосилем мы поймали самозванца, с ним был человек именем Харитон, который знал моих родителей. Он-то, на горе мое, открыл мне глаза. Я решил уйти в монастырь, умереть для мира. Но тот же Харитон выдал мою тайну царю. Иоанн поверил, приказал меня взять из монастыря и пытал. Не убил только потому, что лихие люди помешали, отбили меня и назвали Кудеяром. Вот что случилось, как мы расстались с тобой. Давай выпьем. Твое здоровье!

– Будь здоров, Юрий Васильич!.. Тебе нравится такая вот жизнь в лесах?

– У меня нет другого выбора. Моя служба царю не нужна. Монастырские стены не оградили меня – прямо из келии угодил на дыбу. А в лесу – я хозяин, хотя государь не жалеет злата за мою голову. Вот так-то... Ну да ладно. Слушай о главном. Многие дворяне, да и ты тоже сей день на Диком Поле остроги да крепостцы строят, новую засеку кладут, а воев у вас мало. Мыслю так: по весне полезут крымчаки, а что вы им сделаете? Сомнут они вас и крепостцы пожгут. Так Кудеяр предлагает на вашу новую засеку поставить три-четыре тысячи сабель. Тогда мы с вами продержимся недели две. А там, глядишь, государь помощь пришлет.

– К чему ты, Юрий Васильич, мне такое говоришь? За сговор с Кудеяром головой поплатиться можно. В Разбойном приказе за меньшее язык выдирают да свинец в уши заливают. И, опять же, какая вам корысть головы подставлять под крымские сабли?

– Корысть есть. Под Казань, ты знаешь, тысяча от Кудеяра ребят ходила. После похода сотни четыре прощение получили, по Волге расселились. И тут, если опалу с ребят снимут, многие на казачье поселение с охотой пойдут.

– Ты думаешь, и с тебя государь опалу снимет?

– С меня не снимет. Не обо мне речь, о ватажниках пекусь. Вон губные старосты как судят: кудеяровец попался, сразу в петлю! А может, вся вина этого ватажника, что бежал от несправедливости управителя барского.

– Да ежели страха не будут иметь, все холопы разбегутся. Вон, смотри, твоя дружина была бы без страха такая слаженная?

– Эх, Федор Захарович, страх страху рознь. Моих дружинников я никогда пальцем не тронул. Да и ты в Туле и под Казанью разве плетью людей на врага гнал?.. Сейчас разговор не про то у нас. Под Тулой, помнишь, предлагали тебе казачьим атаманом – полутысячником быть. А я предлагаю атаманом полтьмы.

– Чего-то я не пойму тебя, Юрий Васильич. Какие казаки?! Почему я?

– Потому, княжич Федор Захарович, что мне доподлинно известно: главным засечным воеводой будешь ты. И знаю я, что обездоленные люди тебе довериться могут, ты их не подведешь. А таких же ватажников под Казанью сам государь казаками назвал. Мои люди воинскому делу обучены, по доброй воле идут биться с татарами. А после боя оставшиеся в живых сядут здесь на Рясах мирными казачьими станицами.

– Все просто у тебя, Юрий Васильевич! А как мне быть? Тульскому наместнику прямо объявить, что, мол, у Кудеяра в гостях был, там и договорились.

– Нет, наш разговор должен остаться между нами. Я к весне отберу людей, одену более-менее, вооружу, сколочу десятки, сотни, тысячи. Поверь, это мне не так просто сделать, многие атаманы будут против, хороших ребят отговаривать станут. Но дело правое, я настою на своем. В начале лета зашевелятся крымчаки. Мы пощиплем их передовые отряды, потом тысячи придут к тебе на засеку, станут целовать крест...

Юрше не потребовалось долго убеждать Федора, тот сразу увидел выгоду предложения. Обговорив кое-какие условия, дал свое согласие добром встретить ополчение ватажников. Потом сказал:

– Мне о Кудеяре другое говорили. Будто он, назвавшись старшим братом царя, пойдет войной на Москву отбирать престол. А вижу я другое.

– Горячие головы и у нас есть, и разное советовали. Однако ж верю, что в выгоде все останутся, если станут ватажников считать стражами украйны, казаками, а не ворами и татями. Да и для Отчизны прямой резон, ведь основное войско в Ливонии, татары об этом знают и смело сунутся, а тут мы! Давай осушим за то кубки. Будь здоров, княжич!

– И ты здравствуй, Юрий Васильевич!

– Еще, Федор Захарович, одно. Ведомо мне, что от твоего имени мужиков секут, будто они сено взяли. А сено мои ватажники потянули. Если в деньгах нуждаешься, оплатить могу, а мужики тут ни при чем.

– Значит, Кудеяр, о моих мужиках заботишься? Ладно, денег твоих не надо, мужиков скажу, чтоб не трогали.

– Спаси Бог тебя, княжич. И еще. Намедни попался тебе ватажник. Дознались твои люди, что он кудеяровец, и тут же повесили. Так вот прошу, поймаешь еще кого, накажи, закабали, наконец, это твое право, другой раз попадаться не будет, а вешать не надо. Едва сдерживал моих, атаманы хотели порушить твою крепостцу.

– Вроде пугаешь меня?

– Зачем пугать? Соседи мы, ссориться не с руки нам.

– Хорошо, хоть Разбойным приказом указано – не щадить.– Разбойный приказ далеко, а мы бок о бок живем, и нас тут немало. Ну вот, у меня все, княжич.

– Раз с тобой встретились, Юрий Васильевич, дозволь и тебя спросить. Таисию Прокофьевну вспоминаешь или забыл? Где она теперь, знаешь?

– Не забыл... Ежели что про нее знаешь, скажи, – уклонился Юрий от ответа.

– Года два назад тому был я в Москве. Узнал, что ушла она в монастырь. Съездил в Суздаль. Был в девичьем монастыре, там Таисия, в иночестве Тавифа, приняла схиму. Много лет не говорит ни с кем. Теперь будто болеет сильно. Так из гроба и не встает.

Юрша в ужасе перекрестился:

– Господи помилуй! Ты это точно знаешь?

– Знаю, она уж лет пять там.

Дальнейший разговор плохо ладился. Юрша не мог понять, что случилось в Суздале, что это за схимница, скрывающаяся под именем Таисии? Федор заметил рассеянность Юрши.

– Ну что, может, дозволишь уехать?

– Давай на дорожку по кубку пригубим. Да я провожу тебя.

С полверсты ехали рядом, стремянные Фокей с Тишкой впереди. Федор оглянулся и спросил:

– Чего-то я старосту не вижу. Где это он?

– Насчет старосты учти, он на мужиков злобствует. Так вот его мои ребята поучили слегка. Он теперь с неделю в седло не сядет. В Дубовку пешком пустили.

– Сердитые ребята у тебя!

– Сердитые. Спуску не дают. Я же говорил, соседи мы, по– соседски и жить должны, без ссоры.

– Ссориться не будем, обещал. А вот учить меня, как людишками управлять, не следует.

– Ребята не тебя, а твоего старосту поучили малость. За то, что мздоимец, мужиков обирает, мордует почем зря. Всего ты не знаешь. Приструнь его и мужиков спроси, они тебе расскажут.

Разговор увял. Юрша остановил коня:

– Ну что, прощай, Федор Захарович. Благодарствую за откровенные слова.

– Прости и ты, князь Юрий Васильич, если что не так. Доведется ли еще увидеться?

– Значит, поверил мне, раз князем величаешь? А мы едва ли увидимся, разные пути у нас с тобой. Желаю тебе счастья!

Юрша остался на месте, Федор отъехал немного, потом повернул коня:

– Хотел помолчать, но все-таки скажу. Смел ты и доверчив не в меру, князь Юрий. Я поверил, что ты из великокняжеской семьи. И появилась у меня мысль-злодейка. Слева я ехал, хватил бы саблю, рубанул и ушел бы. Золото мое, и, глядишь, в Москву бы взяли!

Грустную улыбку на лице Юрши увидел Федор, от нее растерялся даже.

– Вот так и приходится жить: даже у друга вон какие мысли-злодейки! За откровенность – спаси Бог тебя. Прощай!

Юрша повернул коня и уехал шагом. Федор остался стоять, потом стегнул коня и ускакал.

7

Весна принесла много забот по заимкам – пахали землю, сеяли овес, ячмень, горох, сажали овощи. Ватажники работали без охоты, весна манила в дальние края на поживу, а тут приходится ковыряться в земле.

Так мыслили не только ватажники, но и их атаманы. Поэтому, как спала полая вода, распустили по ватажкам для догляду учебную полусотню, а Хлыст, Шатун и Демьян поехали проверять, успешно ли идет весенняя страда. Неждан подался в Москву за вестями-песнями, по его выражению.

Юрша всегда поражался, с какой легкостью ватажники, вчерашние мужики, грабили своего брата. Отлично зная, сколько труда нужно положить, чтобы прокормить барина и свою семью, они все ж обижали мужиков, часто обрекая их детей на неминуемую голодную смерть. В свое время Гурьян строго наказывал грабителей, но молчал, когда ватажники обирали амбары помещиков. Юрша на примерах доказывал, что грабеж бар оборачивается бедой для мужиков. Другое дело, когда ватажники брали у богачей золото, каменья – у мужика такого добра не водилось. Добивался, чтобы атаманы занимались хозяйством, выращивали для себя хлеб, а для скота корм.

Начал с того, что с полусотней учился у казаков и у пожилых ватажников, как ухаживать за землей. Заставлял осваивать все новые и новые заимки, отлично понимая, что не всем такая работа приходится по душе. Этой весной, уезжая, Демьян сказал:

– Теперь атаманы хлеб запасают. А все ж большинство не по своей воле это делает. Через два года, когда будешь сход собирать, боюсь, они припомнят это тебе.

– Ты чего-то не то говоришь! – удивился Юрша. – Мы же их хорошему научили!

– Хорошему, это верно. Но их воли лишаем, к земле привязываем. А раз так, царю легче изволить нашего брата. Подумай об этом, Юрий Василич, виноватыми мы окажемся.

Не раз о том Юрша задумывался. Ему казалось, что осевшие на землю ватажники станут казаками и произойдет примирение с государем. Он советовал хозяйством заниматься ватажкой в пять-шесть человек, которая должна прокормить себя и еще трех-четырех братьев, или отсыпать треть своего достатка атаману. Такую группу имел и сам Кудеяр. В нее входили Таисия, Меланья и Настя, Фокей да гонец Илья. Числились еще Демьян, Шатун и Неждан, но они находились постоянно в разъездах, им было не до полевых работ. Таким образом, главные атаманы были на коште его ватажки.

Разумеется, Юрша мог брать сколько угодно провианта из атамановой трети, но он не пользовался этим правом, потому что земля на заимках давала богатый урожай. Последнее время даже образовывались излишки, которые отправляли в казачьих обозах на продажу в Тулу и в верховье Оки, где строились большие города Орел и Одоев.

В тот год с посевом справились к концу апреля, на день Георгия Победоносца, в день ангела Юрия. Сургун с бабами закончил посев гороха, а Юрша распахивал рядом небольшой участок под капусту. Пройдя последнюю борозду, поставил соху в сторону, выпряг лошадь, пустил ее пастись, а сам пошел к телеге, где стояла бадейка с водой. Отсюда было видно, как вышагивал по пахоте Сургун и размашисто сеял горох. За ним Таисия и Настя, спугивая налетевшее воронье, вели двух лошадей, тащивших бороны – заделывали посев.

Сургун пошел до конца участка, снял с плеча лукошко с горохом, поставил его на краю поля и направился к Юрше. Скоро присоединились к ним и женщины. Время было близ полудня, решили перекусить.

Когда остались одни, Юрша спросил:

– Тася, родная, ты не замучилась? Какой день с утра до вечера...

– А ты? – вопросом на вопрос ответила Таисия. – Сегодня с утра за сохой сколько верст намерил?

– Так я ж мужик.

– А я – баба. Посмотри на Настеньку, она вдвое больше моего работает и хоть бы что.

Подошел Сургун и сказал:

– Кто-то на коне бежит.

Действительно, вскоре и остальные услышали конский топот. На поляну выехал казачий староста с казачонком. Юрша пошел ему навстречу. После приветствий старик ворчливо сказал:

– Не дело князю и атаману за сохой ходить...

– Когда-то ты, дедушка, говорил, что не дело князю учить воев. Помнишь? Вот теперь я не учу. Придет время и пахать брошу.

– Хитер ты, Юрий Васильевич. К делу своих приучаешь, поэтому и дружу с тобой. Хоть, знаешь, мои не одобряют, шепчутся по углам. Да мне бояться некого, прожил свою жизнь. А я к тебе по делу, князь. Крымчаки зашевелились, бают. Снизу Дона казаки уходят.

– Что делать думаешь?

– Для начала доглядчиков пошлем. От тебя пяток, кои помозговитее, одвуконь, да от меня столько же. Голова от меня.

– Когда гнать думаешь?

– Заутра. Пусть твои вечор придут, у меня переночуют. Одень их казаками. Найдешь казачьи кафтаны?

– Добро, что не обошел меня. Все будет сделано.

На следующее утро, кроме пятерых разведчиков, гонец Илья помчался по кругу со словом Кудеяра. В слове сказано, что атаманам надлежит заканчивать посев и готовиться к встрече крымчаков.