Текст книги "Corvus corone (СИ)"

Автор книги: Николай Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

XIX

По воскресеньям, спровадив своего отставника на рыбалку, Эльвира Прокофьевна обычно наведывалась к дочери. Если погода стояла хорошая, они вместе с Борькой отправлялись гулять. Перелетая в стороне с ветки на ветку, Вранцов иной раз сопровождал их в этих прогулках, но приближаться не рисковал. Иногда слышал обрывки их разговора, но за уличным шумом ничего существенного не мог уловить. Он уже отчаялся что–либо узнать таким способом, когда однажды, выйдя из дома, они направились не по улице, как обычно, а в сторону Филевского парка, где по–воскресному много было гуляющих.

Зима нынешняя оказалась суровой. Стужа, метели – этого Вранцов натерпелся на своем чердаке. Но был уже конец февраля, и день выдался яркий, солнечный, когда воздух легок и свеж, а солнце не только заставляет искриться сугробы и снежные шубы на елках, но и ласково, едва ощутимо пригревает землю. Погода, особенно приятная в воскресенье, когда поздно вставшие и хорошо выспавшиеся москвичи целыми семьями высыпают на улицу, а самые энергичные, спортивные устремляются с лыжами в лес. Хотелось куда–нибудь на природу, на свежий воздух, подальше от городского шума, и прогулка в парк была очень кстати.

Борька, как всегда, плелся сзади, делая снежки и швыряясь ими куда попало, а Вика с матерью впереди разговаривали между собой. Хотелось послушать, о чем они говорят, но из осторожности Вранцов держался на почтительном расстоянии, так что в разноголосом уличном шуме и реве машин ни единого слова не уловил. Но когда вошли в тихие заснеженные аллеи парка, он рискнул все же, прячась на деревьях, что росли вдоль дорожки, хотя бы урывками послушать их разговор и посмотреть на жену вблизи.

Вика была невесела, выглядела утомленной, но накрашена даже тщательней, чем прежде, и одета нарядней, чем всегда. На ней было прежнее меховое полупальто, но новая шляпка с низкой тульей и брючки, заправленные в короткие сапожки, придавали ей модный и даже какой–то кокетливый вид. Для своих лет она еще очень неплохо смотрелась и, осознав это, Вранцов ощутил вдруг тревожное сосущее чувство в груди. Ему и жаль было Вику – понимал ведь, что несладко ей в теперешней ситуации, – но тут же и ревнивая мысль копошилась: «А для кого это она так наряжается? Глаза подвела и даже румяна положить не забыла…»

Сначала женщины говорили о пустяках: о витаминах, которые нужно в аптеке купить, о погоде, о японских кофточках, что вчера давали на Арбате, – но когда, после второго или третьего перелета, Вранцов опять затаился у них на пути, то услышал при их приближении нечто более существенное.

– …Отца опять вызывали.

– Куда?

– Все туда же, – выразительно закатила глаза теща. – Где Аркашей твоим занимаются. Следователь с ним разговаривал, тот самый, моложавый, синеглазый такой. Спрашивал, нет ли известий каких, биографией интересовался, выпытывал, какой образ жизни вел… Насчет научной работы спрашивал, да отец чего в ней понимает!..

– А сами–то они выяснили хоть что–нибудь?

– Ищем, говорит, разбираемся…

– Сколько же они там разбираться будут? – вздохнула Вика. —

Я уж измучилась так жить. Иной раз кажется, пусть что угодно, но только уж знать наверняка.

– А я тебе и говорю наверняка, – отрезала теща. – Сбежал он. Другую бабу себе нашел.

– Да господи! – сморщилась жена. – С чего ты взяла?

– А с того, – сказала Эльвира Прокофьевна. – Интуиция у меня. Знаю я их, мужиков, слава богу!

– Да зачем ему это? Почему же так, скрывшись?..

– Алименты платить не хочет, – стояла на своем теща. – Небось сказался холостяком… Ну а что еще–то, сама–то подумай. Погиб – так уж давно бы труп нашли. Похитили его, что ли? Так мы не в Колумбии живем. Одно только и остается…

– Но ведь документы все дома. С работы не уволился…

– А что документы? Она ему новые справит, лучше прежних. Сейчас ведь такие аферисты кругом: чего хошь из–под земли достанут. Вместо кандидатской она ему докторскую сделает. И на работу устроит поденежней.

– Не знаю, в голове не укладывается! – вздохнула Вика. – Иногда кажется, жив, но беда с ним какая–то. Бывает, приснится, но молчит, ничего не говорит. Смотрит и молчит, смотрит и молчит…

– Ты очень–то голову себе не забивай! – ворчливо сказала мать. – А то спятишь с ума, ребенок–то совсем сиротой останется. Нечего из–за него особенно страдать. Он, может, с другой сейчас, а ты переживать будешь. Лучше о себе подумай!..

Дальше Вранцов не слышал. Но и этого было достаточно. «Сбежал!.. Алименты платить не хочет!.. – задохнулся он от возмущения. – Вот вы какого мнения обо мне, дорогая теща! Ну что же, это естественно – ведь вы всегда подозревали во мне какого–то афериста, захребетника, который ищет, за чей счет поживиться…» Ему так горько было, такая обида взяла, что он не хотел даже продолжать эту злосчастную прогулку, и только мысль, что такого удобного случая может больше не представиться, заставила его повторить свой маневр. По широкой дуге он облетел часть парка и опять спрятался на дороге у них за кустом. Сначала Борька, обогнавший их, промчался мимо с гиканьем, изображая какого–то индейца. Потом заскрипел снежок под их неторопливыми шагами.

– Ты же знаешь, отец в отставке, – говорила теща. – Мне тоже скоро на пенсию. Помогать мы тебе не сможем. И так на книжке уж ничего не осталось!.. – вздохнула она.

– Я отдам долг, – быстро сказала Вика. – На машину ведь брали. А зачем она теперь?

– Ишь ты, «зачем»!.. – ворчливо сказала мать. – Ты теперь считай что вдова. И не молоденькая. На машину да и на квартиру вся надежда… Одеваться тоже надо модней. Вон сапоги–то пора новые купить.

– Не купишь хороших–то, – сказала Вика.

– В магазине не купишь, у людей поспрошай. Наши–то вон какие из–за границы привозят. С приплатой, конечно, но можно купить.

Вика шла, опустив голову; ничего не ответила на это.

– Замуж тебе надо, – помолчав, сказала теща.

«Что, что?! – не поверил своим ушам Вранцов. – Это как же так? Это уж ни в какие ворота!.. При живом–то муже!»

– Я, кажется, была замужем, – горько усмехнулась Вика в ответ.

– Вот именно, была. А теперь не вдова, не мужняя жена. Невесть что ты теперь. Не хотела за него я тебя отдавать – чуяло мое сердце. Слушала бы мать, сейчас бы горя не знала. Ты у меня красавица была, одевали тебя во все фирменное. А он что? Обшарпанный чемодан всего–то добра. Теперь вот ищи–свищи его – осталась на бобах!.. Думаешь, нам–то с отцом легко? Людям стыдно в глаза посмотреть – дочь мужем брошенная. Кому ты теперь с ребенком нужна?.. А Пихотский человек положительный. Сама знаешь, с перспективой…

– «Ого? – остолбенел, услышав это, Вранцов. – Уже и жениха подыскали?!. Не фига себе заявочки!..» Услышанное как громом поразило его. Пока он приходил в себя от этой новости, обе женщины ушли далеко вперед, пришлось снова лететь стороной и прятаться у них на пути, чтобы услышать продолжение разговора.

– …Я и то удивляюсь, – говорила теща, – как такого видного мужика до сих пор не обратали. Ну и сам ловок, конечно, – заметила с одобрением. – Погулять не дурак, а штамп в паспорт ни в какую. Но по отношению к тебе у него серьезные намерения. Его в Швецию хотят послать, а за границу, сама знаешь, холостяка не пустят. Да и жена ему не простушка какая–нибудь нужна – чтоб языки знала, чтоб не стыдно показать. Ему уже пора оформляться – так что некогда тянуть…

– Пускай даст объявление в газету, – усмехнулась Вика, – срочно требуется жена с английским языком для дипломатической службы за границей. Отбоя от кандидаток не будет.

– А что ж ты думала, детка? Любая с радостью бы пошла. А ты, уже намекал, ему в общем–то подходишь.

– Вопрос в том, подходит ли он мне…

– Ну знаешь, ты со своими вкусами помолчала бы! Смолоду лучше Вранцова своего не нашла. Думала небось, академиком станет, а из него не вышло ни черта!..

– Не говори о нем так, – голос у Вики задрожал. – Его, может, в живых нет, а ты…

– А что, – поджала губы теща. – Я уж все сказала! Тут и толковать нечего. Сама смотри…

Все услышанное так поразило Вранцова, что он не сразу нашел в себе силы сняться с ветки. А когда, облетев стороной, опять приблизился к ним на аллее, Эльвира Прокофьевна с Викой дошли уже до конца ее. Здесь, среди старых вековых лип, была очищенная от снега площадка с удобными скамеечками. Подставив лица ласковому солнышку, люди отдыхали на них от городской суеты. Кругом висели кормушки для птиц – и шустрые воробьи, синицы, проворные поползни слетались поклевать зерен и крошек, которые обильно подсыпала им детвора.

Борька подхватил какой–то сучок вроде пистолета и, открыв из него «пальбу», помчался исследовать окрестности, а женщины уселись на свободной скамеечке, смахнув нападавший за ночь снег. Вранцов скрытно подобрался поближе и спрятался сзади, в густых заснеженных ветках старой ели. Отсюда ему было слышно все, о чем говорилось на скамейке; даже негромкий разговор.

А послушать было чего. Тут, оказывается, такие дела затевались! «Ну и ну, – все не мог опомниться он. – Тут, значит, времени зря не теряют!.. «И башмаков не износив, в которых шла за гробом… С похорон на брачный стол пошел пирог поминный… О, женщины!» Да, прав старик Шекспир, тысячу раз прав!»

За все прошедшие дни и недели он ни разу не видел жену рядом с каким–нибудь мужчиной. Если и возникали какие–то тревожные опасения на сей счет, то быстро проходили, поскольку не было даже повода для них. И вот на тебе! Он почему–то дома этого боялся, а про службу забыл. Про службу, где Вика проводила большую часть дня и где видеть ее он никак не мог. «Проворонил жену, Вранцов! издевался он сам над собой. – Вот и радуйся теперь – скоро свидетелем на свадьбе будешь, «горько» кричать будешь со своей ветки под окном.»

Некоторое время обе женщины сидели молча, подставив лица ясному солнышку и прикрыв глаза. Но вдруг Вика встрепенулась, обеспокоенно подалась вперед.

– Это ты нарочно подстроила? – нервно спросила она мать, кивая куда–то в сторону.

– Ну вот еще! – сказала Эльвира Прокофьевна, посмотрев из–под ладони туда. – Он здесь часто гуляет – живет ведь поблизости. Да не бойся, не съест он тебя!..

«О ком это они?» – не понял Вранцов. Он проследил за направлением Викиного тревожного, а тещиного приветливого взгляда и увидел на аллее долговязого типа одних примерно с ним лет, в броской импортной куртке с молниями, в лыжных брюках, заправленных в роскошные меховые «бурки», и в красной лыжной шапочке с надписью «suрег» на ней. Рядом на поводке бежал вертлявый шоколадного цвета, терьер, чем–то похожий на хозяина. Тем более что рыжеватыми бачками и вытянутой бодро–самоуверенной физиономией хозяин и сам слегка напоминал терьера.

Не доходя шагов десять, хмырь этот приостановился, картинно развел руками, высоко поднял брови и, выждав в таком положении секундную паузу, показавшую всю степень его изумления, заулыбался и приблизился к дамам. Терьер тут же деловито обнюхал обеих и, недолго думая, положил передние лапы прямо к Вике на колени, потянулся мордой к ее лицу. С легкой брезгливостью она столкнула пса – но так, чтобы незаметно было. А сама приветливо улыбалась подошедшему к скамеечке типу, точно страшно рада видеть его.

– Мороз и солнце – день чудесный!.. – продекламировал тот, обводя широким жестом заснеженный парк, словно приглашая полюбоваться своими владениями. – Я рад, весьма рад этой неожиданной встрече! – И поклонился женщинам.

Теща вскочила суетливо. Вика осталась сидеть. Подбежал Борька, что–то хотел рассказать матери, но, удивленный, остановился, наткнувшись на незнакомого мужика, такого «фирменного», да еще с собакой.

– А это наш внучек… – запела теща, нервно поправляя на нем шарф и ушанку. – А это Веньямин Иванович Пихотский, детка.

Пихотский, приподняв брови в характерной манере, глянул сверху вниз и огорошил парня вопросом:

– Почему не на лыжах, молодой человек? Не на коньках? Не на дельтаплане, наконец?.. Спорт в вашем возрасте необходим, закалка и спорт!..

Борька насупленно молчал, не зная, что на это ответить.

– Спортивной стрельбой не увлекаетесь? – спросил тот. И вдруг жестом фокусника вынул из кармана никелированный игрушечный револьвер и протянул его Борьке: «Держи!..»

Глаза у парня восхищенно заблестели. Несмело он протянул руку за красивой игрушкой.

– Только чур, – шутливо прикрылся Пихотский, – заряжено! В дарителя не стрелять.

Держа пистолет двумя руками, Борька повернулся, прицелился в ствол сухой липы напротив и нажал на спуск. Щелкнул выстрел – резиновая пробка ударилась о ствол и, спружинив, отлетела на дорожку. Борька кинулся за ней и, подобрав, спросил возбужденно: «А можно с ним поиграть? Поохотиться здесь?»

– Для этого и дарю, – милостиво сказал Пихотский. – Без добычи не возвращайся. Ни пуха ни пера!

– Спасибо! – сказал Борька обрадованно и побежал в другой конец парка, на ходу заряжая пугач.

– Балуете вы всех подарками, Веньямин Иванович, – пропела теща, покачивая головой.

– Что делать? Моя слабость, – томно отмахнулся тот.

Терьер все крутился у них в ногах и все пытался вскочить Вике на колени.

– Милый песик! – восхитилась Эльвира Прокофьевна. – Поедете за границу, куда ж вы его?

– Тоник всюду со мной. Единственный мой друг, – меланхолически улыбнулся Пихотский.

– Ну уж вам жаловаться на недостаток друзей!..

– Званых много, – вздохнул тот, – да мало избранных.

Теща наклонилась и потрепала пса за длинные уши.

– Ух ты, симпатяга! Можно с ним погулять?

– Ради бога, Эльвира Прокофьевна! Тоник будет просто польщен!

Пихотский передал ей поводок, а сам, смахнув перчаткой снег со скамьи, сел рядом с Викой.

«Так вот он каков, знаменитый Пихотский! – желчно думал Вранцов. – Не нравится ей, говорит, а сама улыбается, как приятнейшему человеку…» – Он с тревогой следил за лицом жены с первой же минуты, как подошел этот хмырь. – «Случайная встреча? соображал лихорадочно. – А пугач для Борьки припасенный? А то, что теща сразу удалилась с собачкой гулять? Та–а–к, понятно!..» Сердце его учащенно билось, в ушах так шумела кровь, что не слышно было, что говорилось на лавочке. Он напряг слух, чтобы не пропустить ни слова.

– А вы все грустите. Даже в такой прекрасный денек…

Вика неопределенно пожала плечами.

– Нельзя так сильно переживать. Негоже молодой красивой женщине хоронить себя заживо. Вам надо вести светскую жизнь, больше появляться на людях. Не хотите побывать на каком–нибудь дипломатическом приеме?..

– Я не принадлежу к дипломатическому корпусу, – усмехнулась она.

– Ну, вам достаточно лишь пожелать, чтобы принадлежать, – каламбуря, хохотнул тот. – Это нам, мужикам, полжизни надо служить, делать карьеру. А женщине достаточно выйти замуж за дипломата – и в дамках.

– Я замужем, – ответила Вика.

– Ах, да, да… – то ли сочувственно, то ли слегка насмешливо отозвался тот. – Сложное положение. Неужели совсем никаких известий?

Вика гримаской показала, что нет. Тон у нее был суховатый и чуть высокомерный, но встревоженный Вранцов уже не верил этому тону. Он прекрасно знал, что таким тоном теперь кокетничают вовсю. Где прежде увидели бы обмен колкостями, нынче считай, что обмен любезностями. «Где только успела нахвататься? – мучился он. – Слова цедит, глазки щурит». Видеть и слышать, как его благоверная беседует наедине с этим типом, было мучительно, но и пропустить хоть одно слово боялся. «Супер! – ругался он, сверля глазами Пихотского. – Супермен сраный!» Он нервно дернулся – от этого движения качнулась ветка и посыпался снег с иголок, выдавая его присутствие. Вика обернулась, невидяще скользнула взглядом по веткам – он опять затаился.

– Вас, говорят, направляют в Швецию, – сказала Вика, переводя разговор. – Вы знаете шведский?

– Немецкий, – сказал Пихотский. – А шведский только зубрю.

Для практики читаю сценарии Бергмана. Гениальный художник! – закатил он глаза. – Но нам, коммерсантам, нужен английский, а в нем я не в зуб ногой.

– Вы способный, быстро освоите.

– Увы, увы!.. – вздохнул он. – Будь вы моей женой, то я со шведским и немецким, а вы со своим английским составили бы отличный тандем. – И добавил игривым тоном. – Полная, так сказать… гармония. А дети у нас были бы полиглотами!..

«Тварь! Подонок! – кипел на своей ветке Вранцов. Будь он в прежнем своем облике, он бы ему показал! – Да раньше за такой тон с порядочной женщиной к барьеру ставили! В прежние времена только с кокотками так разговаривали».

Но то было прежде, а нынче иные времена, иные нравы. И как ни кипел он от злости, не сознавать этого не мог. Случалось, он и сам не прочь был потрепаться в таком тоне с сотрудницами. С той же Машенькой, с которой у него, считалось, как бы «служебный роман». При всех говорил ей двусмысленные любезности, а она закатывала глазки и хихикала. Он понимал, что Машеньке льстит этот тон – ведь нынче престижно иметь в своем коллективе поклонника. Но одно дело Машенька, а другое – собственная жена. Он хоть и понимал, что ничего особенного по нынешним временам в ее разговоре с Пихотским нет, а все же бесился, подозревал самоё худшее. «Ну что ж, – думал лихорадочно. – Вот мы и узнаем теперь всю вашу подноготную, Виктория Вранцова, в перспективе Пихотская! Все выясним! Все!..»

И хоть ничего особенного пока не услышал, сама ситуация была невыносима для него. Но вмешаться он никоим образом не мог. Видеть, как рядом на скамеечке твоя жена ведет опасный разговор с мужчиной, все видеть, слышать и не иметь возможности вмешаться, будучи жалкой, нелепой вороной, – такое даже в кошмарном сне не приснится, а он испытывал наяву. Поэтому, когда Эльвира Прокофьевна, ведя на поводке шоколадного терьера, показалась на площадке,

Вранцов даже обрадовался ей – ее появление прекращало этот мучительный для него разговор.

Теща подошла раскрасневшаяся от мороза, довольная; стала расхваливать песика, какой он живой да игривый. Пихотский тут же поведал его родословную, Пес, конечно же, был не простой – его продал по дружбе приятель, который привез себе какую–то редкую сучку из Канады, и теперь каждый год имел породистых щенков. Несмотря на цену в пятьсот рублей, на них записывались в очередь. «Ах, Канада, Швеция!.. – закудахтала теща. – Счастливчики вы, мужчины! Везде бываете, ездите, куда хотите, а мы сидим, привязанные к дому». – «Но зато вы повелеваете нами», – галантно осклабился Пихотский. – «Ах, это только слова! – томно отмахнулась она. – А делаете вы все равно, что хотите».

Засобирались в обратный путь. Пихотский со своим полуканадским терьером вызвался их проводить. Хватились Борьки, но его нигде не было видно. «Сейчас только бегал здесь со своим пистолетом, – сказала теща. – Пойдем потихоньку: догонит». Но Вика не двигалась, встревоженно оглядываясь вокруг, высматривая сына.

«Боря, домой!..» – крикнула она, но никто не откликнулся. Вранцов тоже забеспокоился. Ему с высоты далеко было видно, но нигде вокруг сына не замечал. В той стороне, куда Борька убежал «охотиться», был крутой откос, заросший кустарником, почти отвесно падающий к Москве–реке. Заигравшись, парень запросто мог сорваться вниз. Нужно было срочно его найти. В беспокойстве Вранцов расправил крылья, чтобы лететь туда, но тут от внезапного резкого удара по голове потемнело в глазах… Неуклюже, носом вперед, кувырнулся он с ветки, но, падая, инстинктивно замахал крыльями и с безумным криком боли и ярости взмыл над площадкой ввысь.

«Попал! Ворону подстрелил! Ура!.. – летел радостный мальчишечий вопль вдогонку. – Попал! Прямо по башке попал! Я ее давно заметил!..»

С новеньким блестящим пугачом в руке, Борька прыгал внизу от восторга, а рядом метался и заливисто лаял шоколадный терьер. Эльвира Прокофьевна, Пихотский и Вика, задрав головы, смотрели вверх.

Своим паническим криком Вранцов всполошил всю округу. Другие птицы поднялись отовсюду, летая над парком и встревожено крича. Повсюду люди задирали головы, следя за полетом этой сумасшедшей вороны, внезапно растревожившей благостную воскресную тишину. От унижения, ярости, обиды у него перехватило дыхание. И с хриплым неистовым карканьем, которое на человеческом языке ошеломило бы публику потоком отчаянного мужицкого мата, он улетел куда глаза глядят…

XX

С этого дня, с той злосчастной прогулки в парк, Вранцов окончательно потерял покой, сделался до предела мрачным и злым. Следующую ночь, несмотря на лютый холод и боязнь темноты, он провел на верхушке дерева напротив своей бывшей квартиры, следя за каждым, кто входил в подъезд, напряженно вглядываясь в окна, не мелькнет ли чужой силуэт. Чуть задремав среди ночи, тут же вздрагивал, открывал глаза – чудились какие–то неясные тени в комнате, казалось, кто–то там есть. Утром полетел вслед за женой на работу и, облетая высотное здание то с одной, то с другой стороны, старался заглянуть в окна десятого этажа, где она сидела. Мельком видел ее среди других сотрудников, но это ничего не дало: не мог же он вечно летать под окном, не спуская глаз с жены. Каждый день провожал ее на службу я обратно, но вместе с Пихотским ни разу не встретил.

И все–таки успокоиться не мог. Когда, погруженная в себя, Вика шла по улице, он незаметно летел рядом и гадал, о чем она думает, старался прочесть по лицу ее мысли. Целую неделю следил за ней и днем и ночью, обмирая от недосыпа и усталости. Ломал голову, как она живет без него, с кем встречается, что в ее жизни изменилось теперь. Конечно, если бы Вика погуливала тут без него, она не сидела бы дома по вечерам. Но только отляжет от души, как опять вспомнится сцена в парке, и мысли наплывают одна чернее другой. Дома, допустим, сидит, но откуда ему знать, что у них на работе там делается. Нынче везде народ служащий, занятой – по вечерам особенно не разгуляешься. Зато многое переместилось на службу. «На службе живем, – мрачно думал он, – на службе общаемся и развлекаемся. Со службы «заказы» несем, там и шмотки себе добываем. На службе все радости и упования, а дом родной так, вроде гостиницы. Осталось только детей делать на службе – и можно ликвидировать домашний быт».

Три ночи он дежурил безрезультатно под окнами, уставал до чертиков, промерзал до костей, а когда осточертело вконец и собрался уже лететь отсыпаться на свой чердак, увидел то, чего ждал и что боялся увидеть…

Когда поздним вечером у подъезда вдруг возникла долговязая фигура Пихотского, он буквально остолбенел от неожиданности, словно не ради этого и дежурил, будто ничего подобного и представить себе не мог. А тот приостановился, разглядывая номера квартир на табличке, И удостоверившись, что нашел то, что надо, решительно толкнул дверь и скрылся в подъезде.

Была суббота. Борьку еще днем бабушка увезла к себе, а Вика весь день занималась домашними делами. Сначала стирала, потом возилась с пылесосом, а поужинав, как была, в простеньком старом халатике, уселась на тахте перед телевизором. На экране, то пропадая в мозаике ярких огней, то возникая крупным планом, творила песенное действо Пугачева. Изображение он видел на своем телевизоре, а звук доходил из соседнего дома, через открытую у кого–то на пятом этаже форточку. Это была уже третий год любимая народом баллада о бедном художнике, подарившем любимой миллион алых роз:

Миллион, миллион, миллион

Алых роз

Из окна, из окна, из окна

Видишь ты!..

Кто влюблен. Кто влюблен, кто влюблен

И всерьез,

Свою жизнь для тебя превратит в дветы!..

Кутаясь в халатик, с грустным лицом, Вика смотрела на экран. Но вот она вздрогнула («От звонка», – догадался Вранцов), встала и пошла в прихожую. Через окна кухни видна была часть прихожей и входная дверь. Вика приоткрыла дверь, оставив ее на цепочке. «Не ждала», – успел отметить Вранцов. Это подтверждалось еще и тем, что Вика не спешила снимать цепочку, а, придерживая халатик у горла, растерянно топталась в прихожей, разговаривая с тем, кто за дверью.

Потом она все–таки сняла цепочку, отступила назад, и в прихожей с нахальной улыбающейся физиономией, нарисовался Пихотский. В шляпе, в ярком кашне, в модном пальто цвета беж со множеством погончиков, клапанов и блестящих кнопок, как всегда с ног до головы «фирменный». В правой руке он держал цветы, в левой – продолговатую белую коробку, перевязанную крест–накрест. Вика растерянно и чуть настороженно, но цветы взяла. Она что–то сказала, показывая на свой халатик, – он в ответ, широко улыбаясь, замахал руками. (Пантомима была ясная: она, значит, извиняется за свой домашний вид, а он, мол, ничего, я не в претензии.) Они постояли еще немного в прихожей, но вот Пихотский повернулся к вешалке, и Вранцов увидел вдруг, что тот расстегивает, снимает свое фирменное пальто, кладет на вешалку шарф и шапку. «Тебя кто приглашал раздеваться, гад?!» – вскипел он праведным гневом. Но откуда знать, может, и приглашали – ведь диалога там, в прихожей, он не слышал. Кино было немое, и к тому же без титров.

Вика двинулась в большую комнату – Пихотский, прихватив коробку, за ней. На мгновение они исчезли за стенкой, затем появились в комнате, и Вика нерешительно задержалась у порога, а гость уверенно прошел к столу. Она что–то сказала – он понимающе закивал, и она ушла.

В детской она наскоро переоделась, и когда появилась в большой комнате, на ней было нарядное платье, туфли на высоких каблуках и нитка янтарных бус на шее. Пихотский отступил, всплеснул руками в наигранном восхищении, но она, не задерживаясь, взяла что–то у себя на туалетном столике и вышла из комнаты.

В кухне она медленно, словно в раздумье, поправила прическу, достала губную помаду, маленькое круглое зеркальце, поднесла помаду к губам. И остановилась, снова задумалась… Потом, решившись, быстро подкрасила губы, чуть подвела тени на веках. И опять замедлилась, остановилась, глядя куда–то на улицу в темноту. Много дал бы сейчас Вранцов, чтобы узнать, о чем она думает. Окна собственной квартиры он видел примерно так, как сцену с первого ряда галерки в театре. Хотелось поближе подлететь, яснее увидеть лицо жены, но ближе к дому деревьев не росло – партера в этом театре не было.

«Похоже, не договаривались, не ждала, – лихорадочно прикидывал он. – Но зачем впустила тогда, в комнату пригласила зачем?.. Нарядилась, намазалась для него… Вон и угощать собирается!.. – видя, как зажигает газ, ставит на плиту кофейник. – Это как понимать?..» Его колотила нервная дрожь, но он не совсем еще потерял голову и мог соображать здраво. «Не заводись! – остановил он себя. – Все–таки коллеги, и как–никак вместе работают. Неудобно же так сразу выставить, невежливо. Может, он по делу пришел, по работе?.. Ну да, по делу!

не поверил и сам. – Деловой!.. Своего не упустит… – подумал с сарказмом. – А она тоже хороша! Нет бы дать от ворот поворот, так впустила. Скучно, видать, одной. А может, она не хочет его выгонять?.. Ведь он тоже не дурак, не попрется вот так, ни на что не надеясь. Значит, было между ними что–то. Пусть не прямо, но дала же ему понять, что можно к ней вот так запросто заявиться…»

Вика там, на кухне, достала из шкафа сахарницу, тарелочки, печенье. Опять задумалась, стоя неподвижно с чашками в руках. Явно колебалась, но как понять ее колебания? Можно ведь по–разному понимать. «Ну, держись,

Вранцов! – желчно раззадоривал он себя. – Гляди в оба! Ты сегодня много интересного увидишь в этом театре. Сегодня премьера, и спектакль играется только для тебя. Сюжет захватывающий – не заскучаешь!..» Сцена в данный момент была разделена надвое. Между освещенной кухней и большой комнатой темное окно детской. Со своего места на «галерке» ему хорошо видна была вся мизансцена. Сразу обоих актеров он видеть мог, хотя каждый из них играл соло, каждый в отдельности вел сейчас свою роль.

Пихотский неторопливо расхаживал в большой комнате, довольно потирая руки и разглядывая обстановку. Легкая тюлевая занавесь кисейной дымкой застилала окно, но люстра горела ярко – и все отчетливо было видно, до мелочей. Вот он взял свою коробку, развязал, открыл – в ней оказалась пара светло–коричневых, похоже, что замшевых, женских сапожек. Даже отсюда было видно, что сапоги импортные, не наши, хорошего качества. Пихотский полюбовался ими на вытянутых руках и водрузил прямо в открытой коробке на стол – напоказ. «Так, уже и подарочек появился, – дернулся на своей ветке Вранцов. – Это ж только любовнице, мать–перемать!..»

Вика, правда, не обрадовалась, войдя, а скорее удивилась раскрытой коробке на столе. Пихотский принялся что–то объяснять ей, вкрадчиво улыбаясь и потирая руки, а она не соглашалась, не двигалась с места, недоверчиво покачивая головой. Потом все–таки подошла, взяла в руки, стала осматривать. О, как жаждал Вранцов, как надеялся, что она отшвырнет эту пакость разгневанно! Но увы, скинув туфлю с правой ноги, жена примерила один сапожок, а следом и второй. Встала, чуть покачиваясь на новых, непривычных каблуках, прошлась по комнате. Вытянув ногу вперед, придирчиво осмотрела носок, извернувшись, глянула за спину – как смотрится задник. Пихотский с восхищенным видом поднял большой палец–мол, замечательно на ноге сидят.

И Вика слегка улыбнулась. Сомнений нет – она довольна была.

Еще раз пройдясь в обновке из угла в угол, она сняла сапоги, аккуратно сложила в коробку. Надевая туфли, что–то спросила у него. Пихотский протестующе замахал руками. Но она настаивала, хмурясь, несогласно мотая головой. Кончилось тем, что Вика достала деньги и протянула ему. Он отмахивался – она настаивала. Наконец взял, с иронической улыбкой – мол, что поделаешь, подчиняюсь – сунул в карман. Вика опять вышла на кухню.

У Вранцова немного отлегло на душе: все–таки не подарок – покупка. Но и услуга нынче ценится, тоже не каждому вот так на дом принесут дорогую импортную вещь. «Значит, это был повод, – быстро соображал он. – Находчивый мерзавец! Нашел, как подъехать, нашел!.. Значит, еще и приторговываем шмотьем!.. А кто сейчас не приторговывает из них? Возможности есть, за границей часто бывает… И вот прямо, как в песне нашей народной, «разложил товар купец»… Да, с коробушкой оно проще нынче, с ней хоть куда… «Цены сам платил немалые, не торгуйся, не скупись». Как там дальше–то?.. «Подставляй–ка губки алые, ближе к молодцу садись!..»

Его аж передернуло от такой ассоциации, тем более что Пихотский там в комнате вел себя именно так. Вот он сел на тахту, покачался, пробуя пружины (у Вранцова в глазах помутилось от ненависти), потом встал, подошел к окну, потрогал штору. Вдруг взял и сдвинул ее к середине окна. Половина комнаты сразу исчезла за плотной розоватой тканью. «Неужели задернет, тварь?!.» – похолодел Вранцов, вмиг представив себе продолжение спектакля, который разыграется за закрытым занавесом. Но тот подумал–подумал и вернул штору на место: решил, видно, что рано еще.