Текст книги "Ковальский в тылу врага (СИ)"

Автор книги: Неуловимый Джо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Глава 20. Конкуренция Кремлёвских Башен

Для банкета экипаж развернул столовый модуль и я оказался в самом большом наземном броневике в истории. Но его всё равно не хватало, чтобы разместить стол, ломившийся от разносолов. Весь экипаж разместился вокруг стола и стоя по стойке смирно ждал капитанского приглашения. Русские были одеты в странную парадную форму, изысканно глубокого зелёного цвета. На тёмно-изумрудных тканях невероятной работы, тёмным графитом сияли вольфрамовые пуговицы, с инкрустированными бриллиантами. Фасоны их формы как будто окунулись в допетровскую эпоху: они напоминали одновременно фраки и стрелецкие камзолы, чёрные кожаные сапоги были до блеска начищены, а головные уборы, похожие на помесь фуражки и треуголки были скромны и выразительны одновременно. На миг мне показалось, что русские меня дурачат, но детали их одежды были такими дорогими и качественными, что я быстро отбросил мысль об их театральном происхождении.

Капитан отдал честь экипажу, пригласил их к столу, и обратился ко мне.

– Аспирант Ковальский, вы являетесь военнопленным, но если я приглашу вас к столу, то вы на время станете нашим гостем. Могу я рассчитывать на ваше благоразумие, взаимное благородство и учтивость?

Даже после всех своих экскурсий и откровений, капитану было чем меня удивить. Я уже устал удивляться, и готов был принять своё поражение от обыкновенного капитана русской армии. Я много слышал разговоров об ужасах русского плена, о бесчеловечном отношении к иноземцам, но чтобы первого в истории эльфа, собственноручно основавшего свою расу так жестоко унизил простой русский капитан – это было выше моего понимания. Я просто не знал что делать. Я покорился судьбе. Всё что мне оставалось, это попытаться выяснить, так ли прост этот капитан, как хотел показаться. Я горько вздохнул и ответил:

– Буду рад отведать вашего гостеприимства.

Мы наконец нормально познакомились. Капитан Сергей Смирнов, оказался настоящим фанатом своего дела. При скромном происхождении, он своим умом, отличной физической формой и трудом добился очень престижного по русским меркам звания. Кузьмич был из очень богатой семьи, но также был фанатично предан любимому делу. Радист, Георгий Фрунзе попал в экипаж Земляники, за проступки. Он был практически сослан на окраину, из военно-космических сил, но так привязался к команде и Феликсу, что сам не захотел возвращаться. Врачи, майор медицинской службы Палыч и фельдшер Санёк по умолчанию считались в России уважаемыми людьми, и даже при своих посредственных, по русским меркам, достижениях пользовались в экипаже особым отношением. Остальные солдаты были обыкновенными, опять же по русским меркам, студентами. В награду за свои красные, без единой четвёрки дипломы, удостоились чести проходить практику в реальных боевых условиях. Баир и Алдар были медиками, а Борислав был метеоролог.

После нескольких тостов о здоровье и мирном небе, экипаж приступил к сёмге, запечённой в фольге с кедровыми иголками и лимоном. Курица в брусничном соусе, с грибами и спаржей была нежной и просто таяла во рту, а кавказское ризотто было совершенно не похоже на итальянский прототип, и оказалось куда более утончённым блюдом. Но больше всего меня поразил самый обыкновенный греческий салат. Идеально подобранные сорта оливок, консистенция нескольких сортов брынзы и невероятная свежесть остальных овощей просто меркли, когда я попробовал кусочек помидор. Вкус этого произведения селекционного искусства русских заставил меня на несколько минут с наслаждением закрыть глаза.

– Капитан, ваш аспирант похоже сломался. Может поймаем другого?

– Да не, похоже ему просто понравилось. Поглядите как ушки сложил!

Служивые посмеялись, и продолжили трапезу, периодически поглядывая на мои нагревшиеся от смущения щёки. Но вскоре все немного насытились, и стали есть медленнее. А когда они стали чаще обращать на меня внимание, я протёр губы салфеткой и приготовился отвечать на их вопросы.

– Скажите, Ковальский, вы ведь здесь не случайно? – спросил капитан – Такой редкий ум, и служите в обыкновенной пехоте? Разве вашим талантам не нашлось лучшего применения?

– Пехота – царица полей, капитан.

Капитан хотел было посмеяться, но вовремя задумался и сказал:

– Все мы тут ценим подвиги предков, и самоотверженность солдат. Мы все проходили штурмовую подготовку, и всё же, разве вы не хотели найти своим талантам мирное применение? Внешность, которую вы себе выбрали несёт однозначно мирный посыл. Это просто уловка?

– В том числе, капитан.

Весь экипаж немного помолчал а потом капитан продолжил:

– И всё же я вынужден отдать вам должное. Подобраться к Землянике так близко, да ещё и незамеченными, это дорогого стоит. – сказал он и выпил вина.

– Вы знаете, – продолжал капитан обратившись к младшим членам – мой прадед говорил: "Сколько бы не было авиации бомб или артиллерии, до тех пор пока на изрытую воронками землю, не ступит сапог пехотинца, не-е-е-ет, битва не может считаться выигранной". Ваши так сказать "коллеги" и на пять километров подобраться не смогли. Все погибли. Как удалось вам?

Кузьмич небрежно протёр свою бороду и ответил за меня:

– Плащи у них суперские, Сергей Митрич. Сидели мы с Бориславом на галёрке и облака импульсом считали, попросил он меня с диссертацией помочь. Там как раз ракета в нас летела, мы так обрадовались, стратсть как интересно было форму плазменного облака предсказать поточнее. Выпускали мы импульс за импульсом, а нам что-то мешает. Мы по радарам, по всем камерам, звери какие-то ползут. Дай думаю выйду посмотрю, нашествие барсуков там что ли. Выхожу я на мостик, а там глядь! Поляки, лёжа наступают! Да и ракета уже на подлёте, тем более мощная такая, пропускать рискованно, ну я и шугал их пока совсем опасно не стало. Крылышки утиные, генеральские прям, капитан!

Добавил Кузьмич, и попросил ещё порцию. А мне ничего не оставалось, как раскрыть, что именно из своих талантов я проверял в боевой обстановке.

– На мои эльфийские разработки часто зарилась мафия, капитан. Потому я разработал себе мощный нюх слух зрение и обоняние. Я всех этих бандитов выслеживал и истреблял. Но заниматься этим вечно и в одиночку мне не сильно хотелось. А если я и правда проживу свои эльфийские пару тысяч лет, то за это время замучаюсь себя защищать, бдить, высматривать, стремиться перехитрить. Вот я и попытался вернуться в общество, через военную службу.

При упоминании о моём потенциальном долголетии, на меня покосился даже Кузьмич.

– Я унюхал вас всех издали, и пересчитал запахи. Потому и решился наступать.

Теперь русские поглядывали на меня с ещё большим уважением. Я не знал, сговорились они или нет, ведь если нет, то я и правда мог бы удивить их всех раньше чем они меня. Как ни странно, признание моих достижений, и смелость служивых, что без страха смотрели на свои собственные ошибки, заставила меня ощутить вину. Оказывается, я и правда мог победить всех этих людей, мог посрамить их. Ведь если бы я был терпеливее или шустрее, то у меня был бы реальный шанс на победу. Я опустил глаза и признался сам себе в том, что будь у меня машина времени, всё что я изменил бы, это спас бы жизни своим, и приказал бы всем отступать.

– Разрешите обратиться к нашему, мне, мннеее, гостю, капитан. – осторожно начал Борислав.

– Обращайтесь.

– Аспирант Ковальский. Разве ваши невероятные успехи в области эндокринологии и биохимии, – говорил он, подозрительно осведомлённо уставившись на мою эльфийскую грудь – разве их не оценили на вашей родине?

Я не знал что ответить. Все эти люди спасли не только мою жизнь, но и судя по всему приложили немало усилий, чтобы вырвать некоторых моих подчинённых из лап смерти. Военные прочли мои эмоции в глазах. все они отложили столовые приборы, и пристально и проникновенно уставились на меня.

– Капитан. Вы, и Семён Кузьмич проявили невероятное благородство по отношению ко мне и моим подчинённым. Могу я отплатить вам за это откровенностью? – сказал я и положил вилку на стол.

Капитан пристально посмотрел мне в глаза и по очереди оглядел весь экипаж. Все они по очереди кивнули капитану и улыбнулись. Только Кузьмич не улыбался. Он со всё той же невозмутимостью сказал капитану:

– Лет хи спик фром хис хард.

– Прошу вас. – сказал капитан, и тоже положил свой столовый прибор.

– Мои достижения столь масштабны, что они не могут принадлежать ни одной нации. Порой я задумываюсь, а вправе ли я распоряжаться ими самостоятельно. Я даже не знаю, имею ли я моральное право передать секрет эльфийского долголетия своим детям. Нет. Мои достижения я держу в секрете.

– Вы боитесь перенаселения? – усмехнулся майор Палыч – Разве вы не знаете, что население планеты сократилось до трёх миллиардов и продолжает падать. Я тоже не уверен, что вы правильно поступили, оставив секрет долголетия себе.

За столом повисла тишина. Не знаю что было громче, пристальные взгляды, или пузырьки поднимавшиеся в бутылках марочного вина. Но в тот момент я ощутил нечто очень важное. Я наконец оказался среди людей, в которых моя душа почувствовало взрослых, почти родителей. Все эти люди привыкли нести ответственность, и как никто ранее в моей жизни понимали, что именно я взвалил на свои плечи. Я впервые в своей жизни встретил людей, с которыми мне хотелось быть откровенным до конца.

– Всё гораздо сложнее и тяжелее, пан майор. Моё тело это не только прототип технологии долголетия. Это ещё и прототип биопринтера, способного распечатать жизнеспособный эмбрион любой формы жизни. Я могу возвращать к жизни вымершие виды, синтезировать живые организмы с заданными характеристиками. Если бы вы убили меня, то фактически уничтожили бы Ноев ковчег.

Все военные буравили меня взглядом, только Кузьмич оставался невозмутимым. Вокруг из глаз собрались морщины, вероятно те же, которые возникают у низ когда они смотрят в оптический прицел винтовки. Долгая пауза сопровождалась многозначительными взглядами, и задумчивыми вздохами. Лишь только Кузьмич оставался невозмутимым. Он спокойно доедал свою порцию утиных крылышек. Он протёр свои губы салфеткой и без особых церемоний громко и внезапно сказал:

– Нельзя ему в КГБ, капитан.

Глава 21. Изгой среди изгоев

К сожалению, не всё зависело от капитана. Вернувшись в свой модуль, я мог лишь наслаждаться послевкусием угощения и размышлять о России. Несмотря на моё весьма бедственное положение, впервые за последние сорок с лишним лет я ощущал себя в безопасности. Я слушал на плеере песни Высоцкого и не мог понять, как такая глубокая мысль, такой великий мыслитель мог прятаться в столь безвкусной прослойке культуры.

Те, кто говорят о России как о стране контрастов, ничего не понимают в ней. Все части России идеально подходят друг к другу, как пузырьки в пене. Эта культура принципиально ничего не отторгает. Она приняла даже меня. И я стал маленькой частью России, наверняка вписавшись в неё как очередное заморское чудо, ставшее вначале диковинным трофеем, а затем удостоившееся места в культурной сокровищнице. Теперь я не великий биопанк, не мифический гений, не суперзлодей и не супергерой. Теперь я навсегда останусь странным эльфом, которого повстречали на своём пути храбрые, но полубезымянные русские вояки с фронтира. И знаете что? Это честь для меня.

Но наслаждаться безопасностью мне было суждено недолго. Сколь бы мимолётным и быстротечным ни было ощущение защищённости, ничего подобного я не испытывал ещё многие столетия своей жизни. Буквально на следующее утро меня встретил капитан и сообщил достаточно противоречивые новости:

– Аспирант Ковальский.

– Я здесь, капитан.

– Мне не удалось тебя обменять. Польское правительство отрицает твоё существование, следовательно, ты не комбатант, и я больше ничем не могу помочь, – сказал капитан и протянул мне пару писем. – Собирайся, мне придётся передать тебя в органы контрразведки.

Капитан грустно посмотрел мне в глаза, подозвал поближе и тихо сказал:

– В контрразведке те ещё гниды попадаются, – он показал пальцем на низ моего живота и тихо добавил: – так что про свой "Ковчег Бэкапа" лучше помалкивай. Удачи.

– Я понимаю. Быть гнидами – это их работа, капитан.

– Прощай, эльф.

В тот же день, сразу после обеда, меня заковали в наручники и увезли какие-то роботы-гуманоиды в полицейской форме и с титановыми масками вместо лиц. Все мои попытки взломать их интерфейс потерпели неудачу. Я даже пытался подслушать сигналы, идущие к роботизированным ногам и рукам, но они были оптическими. Я ничего не мог поделать. Я просто покрепче взялся за рукояти ящика, в который меня посадили, и беспомощно наблюдал, как земля удаляется от меня под звук лопастей вертолёта.

Когда я понял, что на наземный транспорт меня будут грузить нескоро, я разлёгся и стал читать письма. Вот тогда я и вернулся с небес на землю. Я пробежал письма по диагонали и, едва осознав, что произошло, ударил кулаком в стену и заорал:

– Кульман! Вероломный же ты ублюдок!

В письмах были упомянуты все мои солдаты, включая Якуба и остальных сержантов. Все они были кадровыми военными и подверглись обмену, но меня как будто и не существовало. Это могло значить только одно: Польша предала меня. Я лихорадочно пытался вспомнить, что именно я мог пропустить, когда читал и подписывал свой контракт, следуя за своими бойцами, но даже детальные фото из моих глаз не позволяли различить ничего такого. Меня просто вычеркнули из правовой системы, от меня отреклись совершенно незаконно. Я знал только одного мастера юридической магии, достаточно могущественного, чтобы он мог сделать нечто подобное. Это был Николай Вишневский. "Кульман", как для друзей.

Я на миг покорился судьбе. Разлёгся на дне ящика и закрыл глаза. Вспомнил жену, вспомнил детей. Я подумал, что они могли бы оказаться в опасности, то вдруг вспомнил, кто я и кто они. Марк Прим и Авель были отнюдь не беззащитны. Марк и Прим были выдающимися физиками, кроме того, ещё и очень влиятельными людьми. Дочери тоже не дали бы себя в обиду. Сказать по правде, я больше опасался за тех идиотов, что рискнули бы им навредить. А когда я подумал о безопасности своей жены, то даже рассмеялся вслух.

Нет уж. Самым беззащитным и уязвимым во всей моей семье был именно я. Но так ли уж я был беззащитен, мне ещё предстояло выяснить. Забегая вперёд, скажу, что я был весьма и весьма уязвим, но совсем не в тех аспектах, о которых я думал тогда.

Раскачивать ящик, привязанный к вертолёту, было глупо. При падении с высоты около километра, я наверняка превратил бы свои мозги в кашу. Не факт, что я смог бы их восстановить после этого, особенно учитывая, что мне понадобилось бы на это время, за которое меня могли бы тридцать раз найти и помешать. Драконы тоже вряд ли бы рискнули лезть так глубоко в Россию, и на их помощь я надеяться не мог. Поэтому я приложил все усилия, чтобы успокоиться, хладнокровно и последовательно набрасывать варианты пунктов для плана возможного побега.

Спустя четыре часа вертолёт начал кружить над огромной, разлившейся рекой. Множество рек протекали параллельно, обтекая удивительной красоты острова. На одном из них не было обычных днепровских камышей и деревьев, зато стояло большое здание, ограждённое невысокой бетонной стеной и вышками. Вертолёт долго кружился над ним, и в конце концов я понял, что это было за здание. В этом здании мне придётся провести несколько очень увлекательных месяцев, если не десятилетий. И когда вертолёт спустил ящик со мной в центр ограждённого двора, сомнений у меня не осталось: это была тюрьма.

Когда вертолёт улетел, ко мне подошли молчаливые охранники. Как только они открыли ящик, я хотел было завладеть их дубинками и тут же сбежать, как вдруг заметил очень настораживающую деталь. Забор был не сплошным. Он не имел ни колючей проволоки, ни камер наблюдения, даже турели были отключены. Поэтому я отказался от затеи немедленного побега, и это в очередной раз спасло мне жизнь. Меня встретил начальник тюрьмы в сопровождении двух суровых, хорошо вооружённых тюремщиков. Но, к счастью, он внешне не проявил никакого интереса ко мне.

– Очередной чудик. Ну ладно. К остальным его! – сказал он, и они расстегнули мои наручники.

Он взял мои документы, пренебрежительно пролистал их и унёс с собой. Последнее, что я заметил, прежде чем меня закрыли в одиночке, это были заключённые. Они совершенно спокойно гуляли по просторному острову, подпирали забор с обеих сторон и чувствовали себя на острове очень вольготно, как будто и сами не хотели отсюда уходить.

Мужские хромосомы в моём эльфийском теле медики нашли очень быстро. Сразу стало понятно, что несмотря на мою женскую внешность, воспользоваться переводом в женскую тюрьму для побега мне не удастся. Да и прежде чем бежать, мне нужно было убедиться, что моё возвращение не навредит моей семье. Так или иначе, мне нужна была информация. Несмотря на свой относительно богатый жизненный опыт, я ни разу не был осуждён. Я частенько бывал в КПЗ, но и этого было достаточно, чтобы знать: в тюрьме можно достать всё. Даже информацию. Поэтому я стал собирать своими ушами всё, что позволит мне завести связи и узнать то, что мне нужно.

Тюремная публика была неожиданно многообразна. Совместные приёмы пищи в столовке позволили мне составить кое-какую картину. Честно говоря, я даже усомнился, что это тюрьма, а не психлечебница, но даже если все эти люди и были душевно больными, то попали они сюда вполне заслуженно.

Больше всего в тюрьме было казахских нацистов. Эти бритоголовые фанаты Чингиз-Фюрера были с ног до головы татуированы запрещёнными в России наколками. Свастики обеих вращений, портреты упырей древности и не очень, явно указывали на иерархию. Все они постоянно обсуждали порядок своей иерархии и дисциплины. Самые старшие постоянно обсуждали стратегии Роммеля, недостатки в пропаганде Геббельса и ошибки Рейнхарда. А также постоянно спорили, какой из великих Улусов мог бы сохраниться в веках, будь у Чингиз-хана технологии нарезных стволов. Русскую военную спецоперацию в Казахстане, естественно, никто не обсуждал.

Немного меньшим, но более закрытым сообществом были вездесущие молдаване-махинаторы. Все они продолжали заниматься бизнесом, внимательно следили за курсом криптовалют, постоянно мониторили разнообразные индексы, обсуждали секретные и не очень схемы "неизбежного" обогащения совершенно точно, на этот раз законным способом. Они регулярно организовывали внутренние инвестиционные фонды, биржи фьючерсов и, если повезёт, могли продать многомиллионные трастовые обязательства за пару сигарет или пачку чая.

Немного меньшим по размеру, но самым заметным было запрещённое в России "общество сознания Кришны". Все заключённые цыганской наружности так или иначе принадлежали к этому обществу. Все они были вегетарианцами, носили тюремную робу на фасон индийских одежд. Они регулярно напевали Харе-Кришну и всячески отрицали свою причастность к мелким кражам, за которые тут и оказались. За свою показную и шумную религиозную жизнь регулярно получали от другой группировки.

Самой малочисленной и влиятельной группировкой была ещё одна. Её члены больше всех были похожи на стереотипных белокурых бестий: все они были крепкими, суровыми и дерзкими, держали в повиновении даже авторитетных казахских нацистов. Это были Кашрутовцы, еврейские гопники. Они часто говорили между собой на иврите, ревностно соблюдали шаббат и за неуважение к себе или попытки молдавских махинаторов что-то им продать регулярно доказывали свою богоизбранность самыми что ни на есть кошерными кулаками.

Но главным авторитетом в тюрьме был баба-Люба. Его история была окутана легендами, но одно все знали точно. Никто и никогда не видел его без одежды, но все были свято уверены: этот длинноволосый мужчина средних лет был хорошим врачом. А сидел баба-Люба за то, что проводил несовершеннолетним незаконные операции по "смене пола". Кромсал несовершеннолетних, проводя им относительно умелые подпольные операции по косметическому изменению половых признаков. Как такой маньяк добился авторитета, я не знаю, но, вероятно, он был единственным человеком во всей тюрьме, кто мог оказать заключённым условно бесплатную медицинскую помощь. Собственно со знакомства с ним, я и планировал начать подготовку побега.

Глава 22. Пол страны сидит

Как подойти к главному авторитету, долго думать мне не пришлось. Как только медики убедились, что я не обычный трап с букетом срамных болезней, меня перевели в обычную камеру к трём казахам и одному молдаванину. Никто из них не решался заговорить со мной первым, но и я хранил молчание. В конце концов, два казаха переглянулись, и один из них подошёл ко мне, протянув два кубика сахара.

– Чего молчишь, сладенький? А с людьми поздороваться?

Я молча посмотрел на подкачанного сухощавого зэка и проигнорировал его.

– Ну ладно, – сказал он и многозначительно кивнул второму.

Все трое казахов встали и, грозно напрягая мускулы, подошли ко мне с подушками в руках. Молдаванин залез на свою койку и испуганно свернулся в позу эмбриона.

– Какая кынырная, придётся тебя поучить уйрету.

Моя ненависть к уголовникам в очередной раз выходила мне боком. Однако кое-какие представления о зэках я получил, когда воевал с мафией. Действительно опасные уголовники редко проявляют агрессию сразу. Обычно они начинают с разговоров по душам и объясняют неопытным основные правила игры. А низкоранговые шестёрки ведут себя именно так. Но и мне не хотелось сразу вываливать все свои эльфийские козыри, поэтому я старательно вжался в нары и стал лепетать на польском что-нибудь испуганное и неразборчивое.

Когда казахи уже полезли трогать меня в разных местах, мимо проходил охранник, и я постарался вскрикнуть как можно тревожнее. Тот открыл окошко в двери и громко потребовал успокоиться, пригрозив, что войдёт. Я слегка шлёпнул по руке казаха, который трогал меня за бедро, угрожающе посмотрел наглецу в глаза и ответил охраннику на русском:

– Всё в порядке.

– Ну смотри, – ответил тот и пошёл дальше.

Следующие полдня казахи провели в смирительных рубашках, которые я изготовил для них из наволочек с их же подушек. Первые тридцать секунд они сопротивлялись, но потом были вынуждены признать, что трогать меня – плохая идея. А молдаванин, впечатлённый моим нежеланием взаимодействовать с администрацией, даже пояснил, что и по местным порядкам распускать руки неправильно. В общем, уже на вечернем приёме пищи ко мне подошли два кашрутовца.

– Ты кто?

– Я эльф. А ты?

Кашрутовцы переглянулись и, усмехнувшись друг другу, подошли ко мне ближе, с угрожающей доброжелательностью.

– Манна есть?

– "Манны" нет.

– А если найдём? – усмехнулся тот.

– Буду признателен, – ответил я.

Кашрутовцы прогнали от меня ближайших зэков и сели со мной. Один напротив, а второй рядом.

– Я Цибельман.

– Я Войцех.

Кашрутовцы сначала брезгливо покосились на свои железные тарелки, а я приступил к еде, и они тоже начали медленно есть.

– Эльф, Войцех, – сказал Цибельман, опустошив тарелку раньше меня, – ты что, как баба, что ли?

– Ты про это? – спросил я и потрогал грудь.

– Это для виду только. Бутафория, фраеров разводить всяких. Надеюсь, вы не повелись? – сказал я и раздавил драник ложкой, пристально глядя в глаза Цибельману.

Кашрутовцы изменились в лице. От молдаванина они, вероятно, уже знали, что было бы с казахами, если бы не охрана. Но я решил им продемонстрировать ещё нагляднее. Я доел свою кашу и показал им свои эльфийские клыки. Эмаль в них была твёрже, чем в обычных человеческих зубах, а вкрапления гидроксида железа, как в зубах морских блюдечек, делали их ещё прочнее и твёрже. Я взял ложку из нержавеющей стали, соскоблил клыком длинную металлическую стружку и выплюнул её в тарелку.

– Так ты колдовать умеешь или нет?

– Умел бы колдовать, наколдовал бы себе респавн на волю, – обречённо вздохнул я.

Но Цибельман шутки не оценил. Он пристально посмотрел на меня, явно ожидая хвастовства, за которое меня мог бы наказать по тюремным порядкам. Но я не стал играть роль "торчащего гвоздя". Я глуповато пошевелил своими длинными эльфийскими ушами и сказал:

– Могу вот так. Устроит?

– Бабе-Любе ты понравишься, – сказал Цибельман и даже слегка расслабился.

После ужина заключенных стали выпускать на короткую вечернюю прогулку маленькими группами. Они вели себя так спокойно и расслабленно, что на миг мне показалось будто это и не тюрьма вовсе, а какой-то скромный санаторий из болливудских сериалов про СССР. Но когда выпустили меня с Цибельманом, он совершенно спокойно повёл меня к Бабе-Любе.

На лавочке под зарешеченным окном сидел гладко выбритый безбородый мужчина средних лет с широкими плечами, худощавым торсом и грудными имплантами, нелепо торчащими сквозь робу. Длинные, каштановые с проседью волосы обрамляли габсбургский подбородок, скрывавший жуткие шрамы от неудачной операции кадыка. Он оценивающе посмотрел на меня и подозвал подойти поближе.

– В вашем полку таки прибыло, – сказал Цибельман.

– Ну присядь, – сказал Баба-Люба и стал смотреть в пустоту прямо перед собой. – За что сидишь?

– Я политический.

– За свободу самоидентификации?

– За нарушение государственных границ.

– Откуда сам?

– Из Силезии. Польша.

– Бежал сюда от польской трансфобии?

– А разве здесь трансфобии меньше? – удивлённо спросил я, глядя на длинные ногти Бабы-Любы.

– Вообще-то да.

– А почему тогда вы здесь? Тоже политический?

– Нет. За "преступную халатность".

Я посмотрел в голубые глаза авторитета и заметил в них даже тень сожаления.

– Не проверил, видите ли, документы прежде чем оперировать. Оказалось, что пациент несовершеннолетний.

Баба-Люба вздохнул и протянул мне парочку кубиков сахара.

– А как же "не верь, не бойся, не проси"? – усмехнулся я.

– Возьми авансом. Это местная валюта.

Я взял кубики и аккуратно заправил их за подвёрнутый рукав. Потом посмотрел на одобряющее кивание Цибельмана и других кашрутовцев и, выдержав небольшую паузу, спросил:

– Валюта? И что же вы хотите у меня купить?

– Информацию.

Я усмехнулся и иронично-горько вздохнул.

– Тогда мне придётся провернуть её в молдавском банке. Ведь мне тоже нужна информация.

– Надеюсь, ты не попытаешься предпринять суицидальную попытку побега?

– Пока что нет. Мне и бежать-то некуда.

– И какого рода информация тебе нужна?

– Ничего серьёзного. По большей части про Россию, что тут у вас и как.

– В таком случае, – Баба-Люба подозвал моего сокамерника молдаванина и сказал нам: – пообщайтесь, познакомьтесь. Здесь почти всем бежать некуда. Если ты не фуфлыжник, отсидишь спокойно. Везде люди живут, в конце концов, даже здесь.

Баба-Люба уставился на холм. Я тоже посмотрел туда и увидел на его склоне небольшой сад камней в японском стиле. Молдаване старательно и тщательно занимались построением великолепных композиций, которые были видны чуть ли не с другого берега.

Я ещё раз достал кубики сахара из кармана, повертел их в руках и дружелюбным тоном спросил:

– Ну и что интересное я могу рассказать вам? – сказал я и поправил форму так, чтобы наиболее наглядно продемонстрировать своё женское телосложение, талию и фигуру.

– Расскажи о себе. Давно ты совершил переход? С детства, наверное? До ПС?

– Начал в двадцать один год, завершил в двадцать шесть, – сказал я и стал старательно обдумывать, что именно сохранить в тайне.

Баба-Люба попросил меня осмотреть и даже приказал остальным зэкам отвернуться. В движениях авторитета, в его взглядах и точках внимания явно прослеживалась обширная медицинская практика. Он явно знал, куда смотреть, но чем подробнее он меня осматривал, тем более задумчивым становился. В конце концов он спросил:

– Как тебе удалось? Ты что, от природы невосприимчив к тестостерону?

– Нет, технологии шагнули далеко вперёд, – сказал я и поставил свою ступню рядом с его ногой, чуть ли не вдвое больше моей. – Я работал над феноменом человека-слона, в сороковых годах был огромный всплеск этой напасти. Я генетически модифицировал вирусы, провоцирующие остеомаляцию. Управляемое размягчение и реминерализация костей позволила нашей исследовательской группе вернуть костям пациентов нормальный вид.

Я встал и продемонстрировал длину рук, ширину плеч и таза, чем вызвал неподдельное восхищение у авторитета.

– Технология рискованная, поэтому пришлось вначале испытать на себе. А у пациентов я костные наросты по пять килограмм удалял, без хирургического вмешательства.

– И что, ты и сейчас так можешь?

– Как? У меня с собой нет нужного оборудования! – соврал я.

– Ну, если что, достанем. Что тебе может пригодиться?

– Электронный микроскоп с фазированной матрицей электронного потока, сервер на пятнадцать петафлопс для обработки криогенетических данных и лазерный охладитель для вакуумной электронно-лучевой формовки реактивов…

На этот раз я не врал. Для построения прототипа эльфийского вида я использовал именно эти технологии. Но Баба-Люба явно не знал про современные подходы и воспринял моё откровение как враньё. Он лишь криво усмехнулся и закончил разговор. Он явно мне не поверил, но прежде чем уйти, я протянул ему руку и продемонстрировал острые эльфийские ногти, напоминавшие нечто среднее между женским маникюром и желтовато-белыми когтями.

– Не верите? Ну как знаете, – сказал я и ушёл, оставив на стекле окна длинную царапину.

На следующий же день меня повели к начальнику тюрьмы.